***
Тарас был моим первым корешем в Муторае. Мы двигались исключительно ровно и принимали только здравые решения. Хотя иногда и ошибались, как с тем делом по угону тачек, но кто не ошибается, тот на клык брать не гнушается, как говорится. А ведь всё началось с мелкого бизнеса по продаже сигарет. Мы толкали их в школе всякой мелкоте и даже смогли поднять немного деньжат. Потом, конечно, наши пути разошлись. Мне не очень нравился крёстный Тараса, который взял его в долю. Сам мужик банчил стаффом, и хотя я ничего не имел против натуралки, но однажды, застав Тараса с безумными глазами за фасовкой кристаллов, выдвинул корешу ультиматум. Звучало это примерно так: «либо ты завязываешь с этой хуйнёй, либо я начищу тебе рыло». В итоге мы тогда попиздились, но так было надо. Примерно полгода мы не общались, Тарас успел крепко подсесть, наделать ошибок, даже полежать в рехабе. Затем он вышел и заявил, что больше не притронется к веществам. Так мы снова начали общаться. Это случилось года два назад. Он ненадолго оборвал все свои связи с семьёй и вышел из бизнеса. Однако Тарас снова угодил в это финансовое болото и охотно помогал дяде. Жаль, что я не успел дойти до тех гаражей, чтобы сжечь их товар к чёртовой бабушке. Рассчитывать на помощь Леры в этом деле глупо. Я даже не знаю, оказалась ли она в моём теле. Номеров братков я не помню. А соцсетей ровные пацаны не заводят. Вернее, заводят, но могут не заходить на них по несколько лет. Так что ответа на отправленные им сообщения ждать также тупо, как рассчитывать на безопасность в тёмных подворотнях Муторая. Хотя я продолжаю надеяться на то, что батя возьмёт трубку, когда ему в очередной раз позвонит неизвестный номер. Но это едва ли возможно. Батя не отвечает на незнакомые номера — то ли скрывается, то ли параноит, то ли всё сразу. Я набираю цифры отца по памяти и прислоняю сотовый к уху, сделав глоток пива. Домой возвращаться не тороплюсь, предпочитаю упругой кровати исцарапанную скамейку под подъездом. Звонок длится минуты три. Но никто не отвечает. В итоге я сбрасываю вызов и прячу телефон обратно в карман. Несмешно, бля. Я чувствую себя преданным и брошенным, как пёс. Таких в Муторае полным-полно. Они ходят на работу, заводят детей и потихоньку спиваются. Но в Муторае это кажется процессом естественным и правильным. Здесь же всё иначе… Самое хуёвое, конечно, это обстоятельства, при которых я оказался в Москве. Я делаю ещё один глоток пива и задираю рукав толстовки. Это ж надо было додуматься порезать руки. Если выяснится, что Лера сделала это из-за какого-то еблана с зализанным хаером или из-за другой бабской фигни, я побреюсь налысо. Заглушив остатки пива, я швыряю бутылку в урну и наконец-то встаю. В пакете у меня звякают ещё четыре банки жатецкого гуся. Сегодня я нажрусь.***
Я думал, что сегодня нажрусь. Две бутылки обычно быстро улетают в мой бездонный желудок, но с Лериным желудком этот фокус не прокатит. Примерно на третьей банке я понимаю, что больше не лезет. Тогда я встаю и начинаю курсировать по хате, надеясь на то, что бухло там как-нибудь уляжется и быстро отправится в мой мочевой пузырь, чтобы я мог выпить ещё. В общем-то, вот и всё. Этим я занимаюсь практически весь день: пью пиво, брожу по комнате и листаю чужой дневник. В нём красивыми закорючками, больше напоминающими почерк аристократки, Лера вела свой личный блог. Она писала о всякой фигне, и не только фигне. В основном она записывала свои мысли, а ещё странные и местами жуткие факты о каком-то типе под кодовым «А». Она так его и звала: «Сегодня А стоял под подъездом», или «сегодня А оставил в моём почтовом ящике шоколадку», «вчера А тридцать минут стучался в мою дверь, пришлось вызвать полицию» — эта же запись последняя в девчачьем дневнике. Чё за «А» такой — я ещё долго гадаю, пока мотаюсь за догоном в магаз. Домой возвращаюсь слегка пошатываясь и сперва думаю, что чувак у моей двери — тот самый «А». Я тут же буксую обратно в лифт. Ну да, ссыкую. Чутка пораскинув мозгами, я всё-таки выхожу, сжимая в кулаке бутылку пива, которую мысленно уже превратил в розочку, и печатаю тяжёлые шаги в сторону моей двери. Но чем ближе я подбираюсь к стрёмному чухану, тем знакомее его черты лица. Когда расстояние между нами сокращается до пары шагов, я окончательно признаю в нежданном госте старосту. Тот глядит на меня как партизан, вскинув обе брови. — Ты чего? — спрашивает он, когда я подбираюсь совсем близко. — Фу ты, бля, — выдыхаю я, — чуть не обосрался. — И пихаю ему в руки бутылку, которая уцелела моими молитвами. Старосту отодвигаю рукой в сторону, а сам открываю дверь. — Чё припёрся? — спрашиваю, когда уже забираю бутылку и переступаю порог квартиры, бросив на него многозначительный взгляд. — Козёл сегодня не в духе. Паша закатывает глаза. Вскоре я понимаю, что он пришёл сюда не для того, чтобы продолжить нашу разборку. Он вытаскивает из рюкзака бутылку коньяка и машинку для стрижки, размахивая своими дарами. Я молча киваю и разрешаю ему зайти в дом. Иногда слова не нужны, чтобы сгладить напряжение. Мы оба заходим внутрь, и я захлопываю дверь. — Ты же не устроишь мне разнос, если я это сделаю? — решаю уточнить я, когда машинка оказывается в моих руках. Паша тем временем берёт мою бутылку и тоже делает глоток. Я в ахуе, потому что до сих пор Паша выглядел как типичный сын маминой подруги. Тот самый, что не курит, не пьёт, обласканный ветром с головы до ног, одним словом — задрот. — Хуй с тобой, — шумно выдыхает Паша, осушив одним мощным глотком полбутылки. — Ебашь, — говорит он, хотя я всё равно замечаю червя сомнения в его взгляде. Немного поколебавшись, я отбираю у него бутылку и тоже делаю глоток пива. Так мы стоим в прихожей, заряженные сомнением, будто первоклассники, что сбежали с последнего урока, дабы употребить первую сигарету. Я оставлю пиво на донышке и покидаю Пашу, вскинув кулак. Он тоже вскидывает кулак, дабы поддержать меня. Затем я захожу в ванную один и втыкаю вилку в розетку. Машинка сразу же начинает жужжать. Оттянув клок волос на виске, я подношу аппарат к своему лицу и замираю. Пиздец ссыкотно. Не стать лысой стрёмной девчонкой, а от мысли, что Лера после такого финта наложит на себя руки. Я отпускаю волосы и шумно выдыхаю. Но просто так выйти из ванной я не могу себе позволить. Мне необходимо сделать хоть что-нибудь, чтобы наконец-то почувствовать себя живым, счастливым, настоящим Валерой Рыковым. И решение находится само собой. Лёгким росчерком у скоса брови я имитирую шрам. На той же самой брови, на которой у настоящего меня этот шрам поселился уже очень давно. Затем я выдёргиваю вилку из розетки, открываю дверь и выхожу в прихожую. Пашка нервно вздрагивает, завидев меня. Мы палим друг на друга, не проронив ни слова. Он всё понимает. Я тоже. Без единого звука он тычет пальцем в собственную бровь, и я снова киваю. Вот она, мощь пацанской телепатии. Беру все свои слова назад по поводу Паши, он не придурок, не гондон и даже не мудак. Но задрот — он и в Африке задрот, — хотя даже задроты бывают разные. Так со всеми людьми, и женщинами тоже. Я называю это «чутьём», ведь всем уже давно известно, что у человека есть инстинкты. На уровне этих самых инстинктов мы принимаем огромное количество важных решений, а ещё чувствуем людей, с которыми у нас коннект. Я спешу поделиться с Пашей своим умозаключением: — Классно побазарили. — И бью себя кулаком в грудь. — Инстинктивно, как мужики! — Валер, — хмыкает Паша. — У человека нет инстинктов. Мои уголки губ тут же опускаются. Гондон, мудак, придурок, умеет же обломать кайф. — Чё тебе бровь сделала? — спрашивает. — Забей, — бросаю я и двигаю на кухню, махнув рукой. — Пошли пить. Мы заваливаемся в комнату, и я открываю бутылку, которую староста принёс в качестве откупа. Выбор его, конечно, недостаточно хорош. Но всё лучше, чем видеть старосту с пустыми руками. Мы по-бырику накрываем стол и садимся за него, совсем как в моём родном гнезде. Паша вытаскивает из рюкзака некую закусь — так он называет бутерброды с рваной говядиной, — и я теряю дар речи. Кто в здравом уме будет закусывать такой фигнёй? Я чувствую груз ответственности и решаю устроить ему обряд посвящения. На столе оказывается нарезанный огурец, знатно присыпанной солью, местные чипсы с красным перцем, вобла, которую я урвал в магазе ещё в первые дни проживания в качестве Леры, и сухарики с хреном, которые какого-то хрена стоят здесь не пятнадцать, а целых сорок восемь рублей. Во главе стола, конечно же, оказывается бутылка водки, которую я хранил на чёрный день. Сегодняшний день недостаточно чёрный, но я делаю поблажку. Это наша первая, настоящая, мужская посиделка, которая обязана закончиться ментовской облавой за поздний шум, пением Гуфа, мочиловом или иной хероборой. Но староста то ли крепкий орешек, то ли настоящая целочка… Я в сомнениях. Вокруг да около водки возится, потягивает вторую и третью бутылку пива, отсрочивая настоящую пьянку. В конце концов я не выдерживаю и заявляю, что мне нужен достойный собутыльник, а не ноющая девочка. Тогда он затягивает ремень покрепче и берёт в руки стопку, наполняя её до краёв. Мы синхронно поднимаем стаканы. — Чтоб век стоял! — говорю я, и мы бахаем залпом. А через пять минут Пашка отъезжает. Его мощная для моих нынешних габаритов туша валится на пол. Он стрёмно хихикает, гладит руками линолеум и запоздало докладывает: — Охуеть, вот это да… первый раз водку пью. Молча плеснув в стопку водки, я протягиваю ему догон. Паша медитирует над хрустальной дьявольской жижей, а потом резко льёт за воротник. Так я теряю собутыльника. Сам выпиваю ещё три стопки, наблюдая за ползающим на карачках Павликом, и снимаю это на камеру. Хоть компроматом обзаведусь, а то я в разговорах с трезвым старостой чувствую себя заведомо проигрышно. Сохранив видео, я встаю из-за стола и ловлю первую волну самолётов. Не только Пашка уязвим к выпивке в этом доме. Для Леры та доза, что для меня как мёртвому припарка, весьма внушительна. — Я за пивком, — сообщаю своему разлёгшемуся товарищу и перешагиваю его тело. Паша ловит мою ногу и щекочет меня за пятку, за что получает этой же пяткой в нос. Он ржёт, и я тоже ржу, торопясь на улицу до закрытия магазинов. Это не Муторай. Тут после одиннадцати бухло не продаётся. Каким-то макаром мне удаётся спуститься вниз. Мелкий противный дождь брызжет в лицо, как только я выбегаю из подъезда. Я застёгиваю олимпийку и покачиваюсь в сторону магазина. Уже внутри гипермаркета я беру себе две банки пива. Одну на вечер и ещё одну — чтоб Пашке похмелиться. У меня-то теперь похмелья не бывает. — Лера? — раздаётся голос, на который я оборачиваюсь уже стоя у кассы. Чёрт, думаю я, и чё она тут только забыла. Моя дорогая Светка Васильевна живёт неподалёку, это я не узнал, а сам допёр, спустя множество случайных встреч. Но в этот магазин она обычно не заглядывает. Здесь есть гипермаркет поприличнее, куда она заходит прикупить воды для очередной утренней пробежки. Я выдавливаю улыбку, что есть сил, стараясь не палить своё подпитие. — Приветик, — здороваюсь я, помахав рукой. — У тебя только пиво? — гнусавит кассирша, жёстко подставив меня. Я замечаю, как взгляд Светы скользит по мне снизу-вверх и обратно. — Да, — неуверенно отвечаю я, повернувшись к продавщице. Та хмыкает, подхватывает первую бутылку, пропикивает её и сразу берёт вторую, которую тоже пропикивает. — Сто сорок восемь рублей. Грабёж, блин. Но я всё же достаю две мятые купюры из кармана, которые кидаю в монетницу. А сразу после этого рысью бросаюсь на выход. — А сдачу? — орёт тётка мне вслед. Я отрицательно машу рукой на бегу. Двери передо мной разъезжаются, я выпрыгиваю из супермаркета под безжалостный тропический ливень. Дождь успевает окатить мою башку, и я делаю широкий шаг назад, залезая под крышу здания. Вот непруха. Не то чтобы я дождя боюсь. Я, вообще-то, ничего не боюсь. Суть в другом. Я оглядываюсь назад и замечаю Светку, что стоит сейчас у кассы, утрамбовывая продукты в мешок. У неё-то с собой даже зонта нет. Метнувшись обратно в магазин, я нагоняю одну из сотрудниц и спрашиваю: — У вас есть зонты? — Конечно, — отвечает та, — до конца и налево, рядом с хозтоварами. Туда я и направляюсь. Взглядом сканирую ценники. Нахожу самый дешманский. Триста восемьдесят рублей — жаба душит, если я ей говорю, что беру для себя, а если для Светы, то жабы никакой и нет, как будто… Схватившись за зонтик, я вместе с ним и своим пакетом, в котором гремит пиво, несусь на кассу. Женщина, что меланхолично пилит ногти, не сразу обращает на меня внимание. — Что, сигареты забыли? — спрашивает она, когда нехотя переводит взгляд на меня. — Не курю, — гордо сообщаю ей и протягиваю зонт. Она приподнимает бровь, типа не верит, но всё-таки пробивает мою покупку. Я всё это время поглядываю на большие стеклянные двери, чтобы не упустить Светку из виду. Кое-как наскребя нужную сумму, я все деньги бросаю в ту же монетницу. — И ещё два рубля я там оставил за пиво вам, — говорю, не дожидаясь, когда кассирша всё посчитает. Сам двигаю на выход. Странное волнение подгоняет меня, и я чутка заплетаюсь в собственных ногах. Двери снова раздвигаются передо мной, слышится шум дождя. Я протягиваю зонт, и Света медленно поворачивается назад. Сперва она замечает меня, а уже потом зонт. — Ты что-то хотела? — спрашивает она и взмахивает рукой, убирая прядь волос себе за ухо. Я так подлипаю на этом жесте, что даже теряю дар речи. — Лер? Ау, — она проводит ладонью перед моим лицом. Я с трудом смаргиваю наваждение и буквально пихаю в неё зонт. — Возьми, — отвечаю, — дождь… типа, промокнешь, заболеешь, вот. Она странно глядит на зонт. Блин, ну, зонт как зонт. Не прада и не габана, но всё же. Я спешу добавить: — Это мой зонт, если чё. Но мне дождь не страшен! У меня иммунитет, как у быка. — Смешно слышать нечто подобное от человека с сотрясением, — я замечаю, как приподнимется уголок её губы. Бесконечно холодный взгляд Светланы Павловны смягчается, когда она заглядывает мне в глаза. Я опять забываю, как комбинировать буквы в слова. — Меня дождь тоже не пугает, — тихо произносит она и касается пальцем торчащей бирки на зонте. Я запоздало осознаю, что пизданул лишнего. — Вообще-то, я его даже люблю. — Кого «его»? — чеканю я. От чужого признания у меня аж в груди заныло. — Дождь. — А, дождь, — я киваю башкой как заведённый. — Дождь — это хорошо, да… ага. Вообще-то, я не фанат дождя. В Муторае он радиоактивный, как и снег. Лучше всего — сухое лето, но с сухим летом в Муторае беда. Да и лето там длится меньше месяца, в лучшем случае. — Слушаешь продижди? — Вытащив из чехла один наушник, Света протягивает его мне. Продиджи я не слушаю и вряд ли вообще знаю, что это такое. Но чтобы не выглядеть как совсем отсталый, утвердительно киваю. Тогда Света протягивает руку, и один наушник оказывается у меня в ухе. Ещё через секунду включается музыка. — Пошли, — говорит, — проводишь до остановки. — Я и до дома могу, — пытаюсь убедить её, когда открываю зонт и поднимаю его. Света тут же подходит ближе, и я задираю руку с зонтом максимально высоко. Она молча двигает вперёд, а я спешу за ней. В правом ухе у меня играет электронный мотивчик, и гремящие бутылки позвякивают в пакете, точно так же, как это делает барабанящий по верхушке зонта дождь и моё ошалевшее сердце. Мне нужна скорая?