Валера

      Надоело. На сей раз, открыв глаза, я ещё минуту лежу и тупо пялюсь в потолок. Надоело, что все, кому не лень, пытаются отправить меня на тот свет.       Затем я всё-таки начинаю двигаться, и в палату слетаются всякие врачи и медсёстры, которых очень парит моё состояние. Они задают разного рода вопросы, на которые я киваю без особого энтузиазма.       — Очнулся?       Киваю.       — Знаешь, кто ты?       Киваю.       — Тебя зовут Валера?       Киваю.       Этого оказывается достаточно, чтобы они расслабили булки.       Они ненадолго отваливают, чем я беззастенчиво пользуюсь, встаю и нахожу зеркало. Честно говоря, я себя ваще не узнаю. Бритая башка с повязкой, здоровые синяки под глазами и, очевидно, пару упущенных килограмм металлических мышц. Жалко смотреть.       Когда очередная врачиха заходит в палату, я спрашиваю:       — Сколько я спал?       — Ты какого хуя не в кровати?!       — Так сколько? — повторяю не оборачиваясь.       — Больше месяца, — наконец-то отвечает.       Я делаю глубокий вдох, снова заглядываю в зеркало и обещаю себе кое-что. Я не оставлю Леру там.       После этого двигаю к койке, лишь бы медсестра не орала. И начинается какой-то ёбанный цирк.       Врачи вереницей заходят в мою палату, качают головой, а затем уходят. И длиться это представление может целый день, зная местную медицину. Но у меня нет столько времени. Каждая минута на счету. Я пытаюсь вразумить приходящих, донести до них свою проблему. Но все только равнодушно разводят руками. Не положен, мол, больному телефон. Особенно такому больному, которого ёбнули арматурой по башке.       — Как самочувствие? — первый проблеск надежды. Он входит в палату расслабленно. По походняку я сразу понимаю, что он наш, Мутораевский. Тот самый док, о котором распускают сплетни, типа он мутит мутные дела в своей хате. Тот самый док, задок чей тачки я видел в последний раз.       — Док... — вздыхаю я, будто мы какие-то приятели.       — Тихо, лежи, не вставай, — настаивает мужик, подходя к моей кровати. — Ты же знаешь, как сюда попал?       — Ага, — я киваю, — типа.       — Так вот, я тебя в грязи нашёл, когда уже обратно шёл. Пришлось расстроить жену и вернуться в больницу, так как пульса у тебя почти не было. Я вообще тогда подумал, что ты жмурик. А вон, гляди, полон сил, здоровяк! — Он хлопает меня по плечу, как мой батя. Как мой батя когда-то очень давно...       — Док, — я пытаюсь акцентировать его внимание на своей проблеме, — мне очень нужна ваша помощь.       Он кивает башкой вместо ответа, типа позволяя мне продолжить.       — Мне нужно свалить отсюда, — я перехожу на шёпот, — одному человеку надо помочь. Это нельзя откладывать.       — Что случилось? — док наклоняется и тоже начинает шептаться. — Ты знаешь, кто тебя огрел?       — Нет, дело не в этом, — я хватаю его за грудки и пытаюсь одним только голосом передать, какая жопа происходит. — Вы мне не поверите, если расскажу. Знаю, что не поверите. Никто не верит. Но, пожалуйста, док, помогите. Моя подруга в заложниках. В Москве. И не спрашивайте, откуда я это знаю. Ей надо помочь.       — Вот как, — тянет док, и в его взгляде красными жирными буквами проносится этот долбаный текст. Я прекрасно вижу надпись, что отражается в его зрачках. Там написано «‎псих». — Давай я позвоню в Москву и передам эту информацию?       — Хотя бы так, — повержено отвечаю я, отпуская его воротник.       — Где держат твою подругу?       Я напрягаюсь всего на секунду, чтобы вспомнить адрес. Но в этом нет никакой нужды. Локация определяется автоматически, и я говорю:       — Токарево двадцать пять, — сжимаю кулаки до побеления костяшек и повторяю, — Токарево двадцать пять.       — Хорошо, Валер, ложись, откисай, — док чуть сильнее хлопает меня по плечу, вынуждая опуститься на кровать. — Наберу им.       — Спасибо, — сухо благодарю я, и док уходит. Но это всё хуйня. Мне отчего-то не верится, что менты помогут. Они никогда не помогали раньше, с чего бы должны помочь сейчас? Несмотря на предчувствие, я решаю расслабиться и немного подождать.       Хотя как-то тяжело расслабиться, честно говоря, когда в голове всплывают кадры из того телека. Мерзкая рожа ублюдочного отчима скалится перед глазами каждый раз, когда я их прикрываю. Поспать не выйдет. Хотя, если эти уроды снова кольнут мне в жопу какое-нибудь успокоительное или долбанут по голове железкой, может и удастся заснуть. Потому что заснуть хочется.       На этом моменте я резко открываю глаза.       — Долбанут по голове железкой, — вторю в пустоту и резко сажусь.       Глазами ищу тяжёлые предметы в комнате, которыми можно самому себя трахнуть по голове. Но прикроватное оборудование выглядит неподъёмным. Остаются только стены.       Я с чувством тяготящего долга вылезаю из кровати и отхожу к противоположной стене. Немного потоптавшись, разминаю ноги. Для хорошего удара нужен рывок и плотно закрытые глаза, чтобы не спасовать в последний момент.       Я кручу ногой в воздухе и примериваюсь так, чтобы не улететь в окно или ещё куда. Хочу минимизировать травмы, в общем и целом. Или просто ссыкую, что больше походит на правду.       — Ладно, — выдыхаю я. — Погнал, — и закрываю глаза, вставая в точно такую же придурковатую позу, в какой каждый уважающий себя олимпийский легкоатлет оказывается в начале и конце сезона... с высоко задранным задком, готовый таранить воздух башкой. Я произвожу несколько резких вдохов и выдохов, прежде чем стартануть.       Порыв шквального ветра бьёт в лицо, но я не делаю и четырёх полных шагов — вхуяриваюсь башкой в твёрдое препятствие в виде стены. Не палата, а хренова коробка... вот о чём я думаю, пока стекаю по стене со звоном в ушах. В глазах ненадолго темнеет, и я, обманутый ожиданиями, искренне этому радуюсь. Но потом я опять начинаю видеть, и вижу эту долбаную палату. Ничего не происходит. Может, я недостаточно уебашился?       Я тру затылок ещё пару секунд, прежде чем поворачиваюсь к стене лицом и кладу на неё руки. Ну реальный псих... хуярю по стене лбом не задумываясь. Очередная невыносимая вспышка боли пробивает мне репу. Я вскрикиваю, но не стону, по-мужски выдержав эту пытку.       Время тянется невыносимо.       Иногда в палату заходят врачи, и одни из них разматывают повязку на моей башке, громко вздыхают, сетуя, что шов разошёлся. Я молчу об этом.       А ещё чуть погодя небесное светило начинает паковать манатки и планирует съебаться на Сейшелы, или ещё куда. Я рассчитываю уподобиться солнцу и поступить точно так же, только дорога мне предстоит более дальняя.       Вычислив промежутки между обходом и перерывом местных медсестёр, я планирую свалить отсюда с закатом. В больничных шмотках улизнуть незаметно не выйдет, я это понимаю, а посему предстоит идти напролом. В крайнем случае я могу попытаться сигануть вниз с четвёртого этажа, но ноги жалко... а вдруг я ещё и по воздуху ходить умею? Проверять не хочется, но выбора у меня не так уж много.       Прежде чем я предпринимаю хоть какую-то попытку побега, в мою палату входит док. Я резко задёргиваю занавески и обращаюсь к нему:       — Как успехи?       — Ну... так, — док покачивает какой-то пакет, смотрит в мою сторону, но как будто мимо меня. — Они никого не нашли.       — Он купил их... — поздно озаряет меня.       — Надеюсь, что нет.       — Он точно их купил, — почти выкрикиваю.       Док протягивает мне пакет, но ничего не говорит. Молча зырит то на меня, то себе за спину.       — У тебя будет минут двадцать, чтобы переодеться и спуститься на первый этаж, — говорит он быстро и по-делу, — спускаешься по лестнице, поворачиваешь направо, идёшь по коридору и заходишь в туалет. Обязательно женский, там решёток на окнах нет. Я возьму ключ и открою окно, чтобы ты мог вылезти. На улице иди вдоль забора, дальше сам разберёшься, охраны там нет.       Закончив говорить, док ещё раз встряхивает пакет. Я слегка нервничаю, потому выдёргиваю его из чужой руки с не присущей мне жадностью. Но при этом говорю прежде, чем успею всё как следует обмыслить:       — Спасибо, — у меня даже голос вибрирует, — большое спасибо, док...       — Ты похож на сумасшедшего, Валер, но отчего-то я тебе верю. Не разочаруй меня, — он прислоняет палец к своему рту и делает шаг назад, выходя из палаты. — Спускайся через десять минут, — и пропадает за косяком в коридоре.       Я стою ещё минуту и повторяю про себя его слова, про маршрут, а не всё остальное. Затем начинаю раздеваться. Больничные шмотки все скидываю на кровать, а сам напяливаю то, что мне подогнал док. Очевидно, это его личные вещи. Неплохой спортивный костюм и кроссы. Не только что с рынка, но выбирать не приходится.       Опустившись на кровать я гляжу на настенные часы и начинаю отсчитывать каждую минуту. На последних двух я уже стою, упаковав руки в карманах спортивок, и терпеливо жду, когда стукнет семь часов.       Как только жирная стрелка останавливается на римской семёре, я срываюсь с места.       Надвинув кепарик глубже, я проношусь мимо встречных людей. Миную несколько палат и сворачиваю в дверь с висящей под потолком лестничной табличкой. По ступеням не иду, а бегу, крепко держась за поручень. Аж подошва кроссовок скрепит. И сердце заходится от нервяка.       Я вылетаю из дверей и сразу сворачиваю направо, но что-то идёт не так...       — Эй, — окликают кого-то. А я прям жопой чую, что меня. — Эй, тормозни, говорю, — в преследующем меня басе я распознаю голос медбрата, вхуяревшего в меня добрую дозу успокоительного. Но остановиться уже не могу. Ноги сами меня несут чётко к сортирной вывеске. А когда за спиной я начинаю распознавать шаги, то тоже ускоряюсь.       По пути хватаюсь за тележку-каталку, припаркованную у стены, и разворачиваю её так, чтобы перегородить путь преследовавшему меня мужику.       — Это точно ты! — Выкрикивает верзила, пытаясь схватить меня через препятствие, но я отпрыгиваю назад и даю такого дёру, что ветер свистит. — Стой, сука!       Я проношусь ещё чуть-чуть и влетаю в женский туалет. По пути сшибаю грязное ведро с водой, чтобы этот увалень тут нахрен поскользнулся. Сам перемахиваю через подоконник и вылетаю на улицу. Рожу медбрата замечаю уже через распахнутое окно. Он грозно вскидывает кулак и резко пропадает. Всё-таки поскользнулся.       На улице бегать явно проще, да и ноги надо бы размять после месяца лежания в больничной койне.       Я срываюсь к широко распахнутым металлическим воротам и покидаю больницу. В кармане спортивок трясётся мелочь, которую док щедро отстегнул мне на поезду до Муторая.

***

      В свой родной город я приезжаю уже в сумерках. Мазы переться домой не вижу, но к корешам зарулить нужно.       Выйдя из автобуса я первым делом осматриваюсь. Это северная часть Муторая. Тут живёт Стёпа вместе со всем выводком ближайшей ему родни. Я решаю заглянуть сперва к нему, может он одолжит мне бабла на дальнюю поездку в Москву.       Пройдя ещё пару подъездов, я заруливаю в открытый и поднимаюсь на шестой этаж. Звонок они вырезали. Так часто в него звонили. Остаётся только по-старинке колотить дверь кулаками, что я и делаю. Трижды постучав, слышу как в квартире кто-то громко выругивается. Затем слышу шаги. Три раза щёлкает замок, и дверь мне отворяет Стёпкина мать. Она выпучивает глаза и резко взмахивает полотенцем, закидывая то себе на плечо.       — Очухался, — говорит. Судя по всему, она уже в курсах. — Степан! — Орёт, — тут твой дружок припёрся.       — Ща приду, — доносится из соседней комнаты.       — Заходи, Валер, — мать Стёпы отходит в сторонку. Я благодарю её коротким кивком и делаю шаг вперёд, прикрыв за собой дверь.       Стёпа вываливается из своей комнаты в уже хорошо знакомых мне красных трениках и некогда красной, а ныне розовой футболке с разводами. Завидев меня, он теряет дар речи, а всё его лицо вытягивается от ахуя.       — Валера?.. — зачем-то уточняет он.       — Живой, как видишь, — я протягиваю ему руку, и Стёпа подлетает ко мне на всей скорости, почти впечатывая спиной в дверь позади. Он не только хватает меня за руку, но и прихватывает за плечи.       — Сука, — говорит Стёпа, и тут же ловит от матери по лицу полотенцем.       — Не матерись, щенок, — отчитывает его мамашка и с недовольным видом удаляется обратно на кухню.       — Зайдёшь? — Наконец-то отпустив меня, интересуется Стёпа. Я медленно качаю башкой.       — Не могу, братан, у меня важные дела. Я пришёл к тебе, чтобы одолжить немного деньжат. А потом пойду к Тарасу... за тем же. Как он там, кстати?       — Так ты не алё... — шепчет Стёпа и я вижу, как его челюсть превращается в квадрат с острыми гранями от напряжения. — Валер, я больше не общаюсь с Тарасом.       — С хуя ли?       — Это из-за него ты попал в больничку, — решает огорошить меня Стёпа. Я молча стою и жду обоснуя, но Стёпа не спешит делиться со мной информацией. Ему как будто бы тяжело даётся это всё. Ещё бы, мы дружили чуть ли не с первых классов, а тут такие новости. — В общем, — начинает он издалека, — Тарас слил тебя Лысому и Пыльному за пять рубасов. Оказывается, он тогда снова начал заигрывать с химкой. А в гараж дяди тебя послал, чтоб самому догнаться, ну, тип спиздить вес хотел, только не сам. Он в этом признался, после того как я к тебе в реанимацию съездил. Но он не думал, что пацаны тебя вырубят. И он почти что ревел, когда узнал, что ты в коме. Говорил, типа не предвидел, что всё так обернётся. Мне даже стало его жалко в моменте, но...       — Но?       — Но тем же вечером наши пацаны застали Тараса с Пыльным на трубах под бутиратом, — выдыхает Стёпа. — Тем же вечером я послал его нахер. Всегда неприятно узнавать, что твой лучший друг тебя кинул. Но Тарас кидает меня не в первый раз, так что пережить и принять это оказывается куда проще, чем я мог себе представить. Хотя я несколько разочарован, что он предпочитает скользкую дорожку и готов положить болт на всё то, что у него осталось после первого срыва.       Я хлопаю Стёпу по плечу, пытаясь приободрить. Уж слишком у него жалкий вид.       — Спасибо, братан, — говорю, — за то, что поделился со мной. И за то, что послал Тараса.       — Я пойду за тобой, Валер, — кивает Стёпа. — Зачем тебе бабки, кстати?       — Я улетаю в Москву сегодня. У меня там дела.       — Ого, — охуевает Стёпа, — что за дела?       — Чуть позже расскажу. Пока что мне надо словиться с Тарасом.       — Ты всё-таки?..       — Ага. Он мне должен, — я обнажаю зубы и снова хлопаю Стёпу по плечу. — Так что с тебя денег ноль, дружище. Тарас отдаст.

***

      Шлёпая по радиоактивным лужам Муторая я устремляюсь в самый южный район, до которого обычно дохожу за семь минут бодрым шагом. Но из-за обильных нагрузок после пробуждения, я чувствую себя слегка паршиво и преодолеваю всё расстояние вдвое дольше. В итоге минут за пятнадцать я наконец-то дохожу до дома Тараса. Но что-то мне подсказывает, что вечером дома его не найти. В окнах свет не горит. Ни на кухне, ни в спальне. Очевидно, этот уёбок снова на трубах. Снова в говнину, или скоро там будет.       Я разворачиваюсь на мысках кроссовок и двигаю к трубам через парк, сквозь колючие кусты, цепляясь штанами за шипы. Немного пройдя по освещённой улице, я ныряю в тёмный подлесок и иду так ещё минуты три по темноте. Прошлый опыт хождений в темноте должен был научить меня не шляться в сомнительные места в одиночестве, но страха я не чувствую. У меня есть цель, а когда есть цель, самое страшное — это её проебать.       Подходя к трубам я начинаю слышать голоса. Один из них точно принадлежит Тарасу.       Я отвожу в сторону раскинувшиеся ветви и выхожу на песчаную дорогу. Там три пацана: слева Пыльный, справа какой-то неизвестный чёрт, а по центру Тарас умастился на трубе и курит солягу через лампочку. Заметив меня этот уёбок начинает кашлять, как долбаный астматик.       Я двигаю к их компании и первым в мою сторону дёргается Пыльный. Я вижу, что он собирается что-то сказать, но мой летящий в его харю кулак оказывается быстрее слов. Пыльного отбрасывает на трубу. Неизвестный чёрт сразу съёбывает, ныряя в лесные заросли, как мальки под водоросли.       Я приближаюсь к Тарасу и сгребаю его за воротник, притягивая к себе максимально близко, чтобы заглянуть в его объёбанные глаза полные концентрированного мудачизма.       — Ты, — выплёвываю я, — Иуда.       — Валер, Валер, Валер, — тараторит Тарас, царапая моё запястье. — Давай попиздим. Ты всё не так понял! — На его губах цветёт радостная улыбка, но я-то знаю, что это не из-за того, что я вновь в строю. Он боится меня — читаю в прищуре бешеных глаз. И даже когда я встряхиваю его как нашкодившего кота, он не выпускает лампочку из руки, рассчитывая догнаться. Этот пацан потерян для меня, да и для мира тоже. Это оказывается куда болезненнее, чем я думал. Но всё затмевает злость. Я так зол, что едва себя контролирую.       — Слушай сюда, уёбище, — я ввинчиваю в его щеку собственный подбородок, говорю сквозь зубы, прям ему на ухо: — ты отдашь мне всё, что должен. Прямо сейчас. Со всеми процентами.       — Ты о чём, Валер?..       — Я о деньгах.       — Валер, ну... дело такое... у меня нет щас бабла, понимаешь? Я пуст. Совсем, — он упирается взглядом куда-то в пространство, видимо, уже ваще не способен шевелить мозгами. — Сорян, — добавляет.       Мы в темноте, и меня трясёт от ярости. Меня настолько захлестывает ярость, что как будто всё тело парализует. Это не только из-за дерьма с наркотой, в которое Тарас снова влез. Мне в голову кучей лезут воспоминания; все те разы, когда Тарас что-нибудь засирал, а я молчал, как прикрывал его жопу от уродов и как отбивал Тараса от ментов, как мы, сидя на этих же трубах, базарили о жизни и строили планы на ближайшее будущее... а потом он просто берёт и сдаёт меня Пыльному и Лысому за пять кусков.       Вдруг наступает тишина. Потом пара звуков у меня в ушах всё-таки появляется. Дыхание. Стук сердца. Я смотрю на Тараса. Он глядит на ебучую лампочку. И я не нахожу решения правильнее, кроме как съездить ему по роже. Первым ударом я рассекаю ему бровь. Он наконец-то бросает лампу. Следующим ударом я валю его на землю. Он прикрывает голову руками, но я же не уёбок последний, чтобы отправлять наркошу на тот свет, нет. Вместо этого я обыскиваю его карманы и подрезаю мобилу. Мне она сейчас куда нужнее, чем ему. Денег там всё равно нет... хотя даже жалкий сотен, что я нахожу в его джинсах, сейчас может решить мою судьбу. В крайнем случае потрачу на сигареты. С этой мыслью я отчаливаю, оставив на трубах все хорошие воспоминании о лучшем друге. Больше у меня нет лучшего друга. Поплачу об этом позже.       Быстро двигаясь к ближайшему ларьку, по пути я нахожу Пашу в вк. Отлично, думаю, был в сети пятнадцать минут назад. Я тут же бросаю ему запрос с аккаунта Тараса и пишу капсом следующее:        «СЛЫШЬ        У ЛЮДЕЙ НЕТ ИНСТИНКТОВ        НО ПРЯМО ЩАС        ПРОЯВИ ИХ»       Постучав в ларёк я жду, когда опустится окно. Благо, ждать приходится недолго.       — Чё те? — Спрашивает морда в окне.       — Сигареты, — отвечаю, протягивая мятую купюру.        Спустя ещё пару секунду мне протягивают пачку самого дешёвого курева. Я сразу пихаю сигу в рот и снова спрашиваю человека в окне:       — А на жигу хватит?       — Не.       — Ну, может хоть подкуриться дашь?       Тётка цокает, но зажигалку протягивает. Я беру её и кручу колёсико, отходя на пару шагов от ларька.       — Слышь, пацан, — доносится голос из окошка. Но я всё отдаляюсь, прибавив шагу. — Стой, гад! — А затем срываюсь с места, стремительно удаляясь. Только спустя несколько домов, завернув в освещённую подворотню, я прикуриваюсь. Снова заглядываю в вк. Сообщение прочитано, но Паша молчит. Я отправляю следом:        «БЛЯ Я В МУТОРАЕ МУЖИК        ТЫ БЫЛ ПРАВ НАСЧЁТ ОТЧИМА        ЛЕРА В ОПАСНОСТИ        КУПИ МНЕ БИЛЕТ В МОСКВУ»       Затем блокирую телефон и прячу в кармане. Осталось только попрощаться со своим стариком, а ещё забрать паспорт. Больше здесь меня ничего не держит.       Пройдя ещё пару домов я подхожу к угловому дому и задираю башку, ища взглядом балкон на третьем этаже. Всё по-прежнему, дырка в оконном стекле никуда не делась, и цветы на подоконнике гниют, после смерти матери забытые, брошенные, как и всё, о чём она заботилась, включая меня.       Я заруливаю в падик и поднимаюсь по лестнице, размышляя о том, что скажу отцу. Но как только я подхожу к двери, достаю ключ из-под ковра, открываю дверь и захожу внутрь...       — Вале-эра-а-а! — Он начинает орать моё имя с кухни, а мне не хочется ему отвечать. Если ничего не скажу, он может решить, что меня тут нет. Хотя, если ничего не скажу, а он меня найдет, будут проблемы. С другой стороны, выглядеть послушным и покладистым тоже не катит. Так что в этот раз, как и во все остальные, я молчу. Гляжу на пустые бутылки из-под водки, застелившие пол в прихожей, и молчу. По-любому он даже не заметил моего отсутствия. Просто пил со своими товарищами по цеху и пердел на диване, настоящее чмо в облике человека.       Не важно, сколько дерьма ты видишь в детстве. Не важно, сколько раз ты остаёшься голодным, потому что один мудак проёб пособие по безработице. Это всё хуйня.       — Валера-а!       Отфильтровав лишние звуки я прохожу дальше и слушаю, что творит мой старик. Если живешь под одной крышей с кем-то вроде него, этому быстро учишься. Он торчит на кухне, гремит бутылками и бормочет что-то себе под нос. Дверь приоткрыта. Я захожу к себе в комнату. Подхожу к ящикам и достаю свои документы, пытаясь расслышать, что батя там пиздит.       — Ты... мелкий сукин сын! — Кажется, он грохается на пол с высоты кухонной софы, попутно сбросив под себя несколько пузырей. — Валера! Валера! Валера... прости... меня, — и вдруг начинает реветь. Плачет как младенец, разгоняясь за пару секунд до бичевания утратившего всё человека. — Прости меня за всё, сын, — но я-то знаю, что мой старик уже не человек. — Прости, Валера... Я никудышный отец. — И это будет повторяться снова и снова. Водка. Ссора. Драка. Извинения. Снова ссора, если я не пойду ему навстречу. Снова водка. Ссора. Драка. Извинения. Вот почему мать так часто повторяла, чтобы я успел бросить до двадцати пяти. Она бы мной гордилась, ведь я, кажется, бросил.       Подхватив с пола рюкзак, я забрасываю в него рамочку с фотографией мамы. Сам выхожу в коридор, по пути фоткая свой паспорт. У меня осталась заначка на чёрный день. Её должно хватить на дорогу до аэропорта.       — Валера! — Крик разлетается по хате, но я не останавливаюсь. Выхожу из квартиры, оставив дверь распахнутой. Ни одна псина не покусится на жизнь моего отца. Все уже давно поняли, что его прикончит синька, никак иначе. А красть у нас попросту нечего. Так что я с чистой совестью валю оттуда. Валю прочь и не оборачиваюсь на жалобный зов бати, иначе... иначе не смогу решиться никогда.       Выйдя на улицу, я резко выдыхаю. В носу что-то щекочет и скулы болят от напряжения. Я втягиваю воздух носом. Достаю телефон из кармана и заглядываю в вк. Ну, слава Богу. Паша пишет:        «Валера?..        Присылай паспорт.        Где Лера?        Валер?        Ответь, твою мать!        Валера, бля!»       Я сразу кидаю ему фото своего паспорта. Пишу ответ:        «Лера в заброшенном бассейне        Я выдвигаюсь в аэропорт. Он у нас один. Бери ближайший билет        Не ходи за Лерой один, этот мудак может быть опасен        Но адрес её заключения следующий...»       Всё это я отправляю старосте, а сам двигаю на остановку. Перехожу дорогу. На другой стороне останавливаюсь, чтобы прикурить. Зажигалка щёлкает так громко, будто грузовик проезжает через мост. Три старухи стоят под навесом и ждут свою карету. А я гляжу вдаль в томительном ожидании одиннадцатого автобуса, что отвезёт меня в город.       Краем глаза на другой стороне замечаю её... и она кажется мне смутно, сука, знакомой. Я напрягаю память и в глубоких линиях песочной кожи распознаю ту самую бабку, что перед отправлением в Леркино тело взял, да обидел. И всё в башке восстанавливается по-кусочкам: как кошелёк подобрал чужой, как эта бабка мне какой-то хуйни наговорила. Всё довольно запутано... к тому же у меня голова забита, и я поэтому не могу быть полностью уверен, честно, не могу быть уверен, что это она. Попутно беглая строчка с извинениями мчится в одном ряду с остальными важными идеями в моём мозге.       Но автобус тормозит прямо между мной и этой бабкой. Я захожу в автобус и сажусь на первое кресло. Ищу в окне ту старуху, даже протираю краем рукава разводы на стекле, чтобы лучше видеть. Но её там уже нет. Бабка буквально исчезла. И мысли о ней быстро покидают мою голову. Я снова начинаю думать только о Лере, и о том, как ей помочь.