Дорогой супруг

Июнь 1757. Трех лучших студентов уже показали императрице Елизавете. Она повелела фавориту Шувалову отвезти их в Ораниенбаум, чтобы представить Екатерине и Петру. В Картинном зале небольшого дворца стояли Денис Фонвизин, Яков Булгаков и Григорий Потемкин, все отмечены медалями за отличную учебу в первый год работы Московского университета. Григорий стоял крайним слева. Пока она говорила дежурные любезности Дениске, прикидывал, о чем княгиня спросит и как ответить, чтобы было естественнее? Вот, подошла. «С каждым годом только расцветает.» — пронеслось у него в голове. — Рада видеть тебя мой, милый друг. Доволен ли ты тем, покинул дворец и уехал в первопрестольную? Григорий сам себе казался маленьким, а она невероятно высокой. Не то, что ответить — расслышать вопрос, оторвать язык от пересохшего нёба оказалось задачей непосильной. Екатерина едва улыбнулась уголком рта и отступила на середину зала, чтобы обратиться ко всем: — Вы гордость дворянского сословия, молодцы, что изъявили желание быть образованными. Надеюсь, когда-нибудь Российская Академия наук будет состоять только из отечественных профессоров, выпускников русских университетов. Княгиня медленно шла к выходу, чувствуя взгляд одного из юношей, благодарила мысленно давно покойную гувернантку-француженку, которая давала советы, как ходить с достоинством, а также, держаться на публике.

***

Потемкин хотел было сесть на лошадь и поскакать за остальными, но задержал мальчик с перепачканной сажей одеждой и лицом. — Чего тебе, братец? Тот, не говоря ни слова протянул листок бумаги и убежал. Написано одно слово: «El Solitude». Французским он владел плохо, но достаточно, чтобы прочитать название летнего домика в нескольких верстах от дворца. Не раздумывая повернул лошадь к тому пути, что вёл на верную гибель: либо в ссылку, либо на дыбу. Впрочем, Москва для Потёмкина и так была ссылкой, только добровольной. Дверь не заперта. Горит несколько свечей в канделябрах около стен, не смотря на это в комнате полумрак. — Я знала, что придёшь. — А я не знал, что Вы решите заменить одного поляка другим так скоро. Екатерина пропустила замечание мимо ушей. — Я в глазах твоих все видела сегодня. Вырос, ты, Гриц, вырос. — Вырос, но я не раб своих желаний. Раз Понятовского выслали, найдите другого, для переписки с Вильямсом. Я больше не буду почтовым голубем. — Черт с ним, со старым англичанишкой! Не даёт мне денег! Видите ли, Елизавета ещё в своём уме и относительно крепком здравии, следовательно, дело провалится… — только тут она опомнилась, что говорит слишком громко и продолжила тише: — Я как отчаянная женщина позвала тебя. Политика сейчас меня не волнует… Беда моя в том, что сердце ни на час не может оставаться без любви! холодный ребёнок — переросток, по воли царицы мой муж, мне дать ее не может! Оставался не шаг, полшага. Она была так близко В Москве занесло их с Яшей в дом терпимости. Тогда Григорий не стесняясь представлял, как в его объятьях лежит женщина гораздо более недоступная… А сейчас проснулась гордость. Если бы она сказала, что-то более душещипательное, он бы сделал и сказал тоже самое: — Мне честь дороже! Пятым быть не желаю! Ушёл. Оставил княгиню не то, чтобы в слезах, скорее в изумлении: кажется, знаешь человека, читаешь, как раскрытую книгу, а он возьмёт и ошарашит непредсказуемостью. Екатерина Алексеевна ещё раз столкнулась с мерзким привкусом отвержения. И ещё больше захотела сердце и тело этого упрямца.