Мгновения

Кристальные бабочки непринужденно порхают вокруг мальчика, кружатся в странном хороводе и иногда приземляются на плечи. Воздух ватой оседает на коже, что совсем не сходится с погодой: ярко светит солнце, чьи лучи прогревают сухую землю. Под ногами примятая трава, густо растущая на поляне, а из чащи леса вокруг слышатся крики диких птиц. Он находится там совершенно один, вырывает травинки, скручивая их в узлы и непонятные фигуры, пальцами с шарнирами. Мальчик вырывает еще один колосок, вплетая его в небольшой круг, и пальцы издают глухой стук, когда случайно сталкиваются друг с другом. Его тело, пусть и было искусственным, никогда раньше не издавало таких звуков, — думает он, но мысль тут же растворяется в удовольствии от момента. Какая разница? Он всё равно не обладает живой плотью, а нагружать голову печальными мыслями совершенно не хочется. Круг закончен, и мальчик заинтересованно перекатывает его в руках, смотрит сквозь, словно через подзорную трубу, а после опускает себе на колени. Тело охватывает приятная нега, а озеро внутри груди на долгие секунды остается неподвижным: ни одной капли не попадает в блестящую прохладную гладь, и это так приятно. Спокойствие охватывает каждый миллиметр тела, охлаждает его подобно ветру и дарит приятную заполненность в голове, давящую на виски изнутри, не позволяющую ни одной мысли проникнуть и сосредоточиться на чем-то одном. Настает тишина, разгоняемая только пролетающими над ухом бабочками. Одна из них отделяется от стаи и приземляется аккурат на кончик носа, ударяясь об него твердым брюшком и вцепляясь лапками в его же крылья. Мальчик издает странный звук, жмурится и пытается отклониться назад, взмахивает рукой в попытке избавиться от назойливого насекомого, нагло испортившего такой прекрасный момент, но не находит на своем лице ничего хоть сколько-нибудь похожего на бабочку. Пальцы ноют от соприкосновения с чем-то твердым, а на подушечках ощущается нечто мокрое. Ему требуется несколько минут, чтобы найти в себе силы приоткрыть глаза и с опаской осмотреться вокруг: всё тот же павильон, если не учитывать человека, пораженно разглядывающего его. Грубоватые черты лица, темные волосы и глаза с опущенными краями; крупного телосложения, чем тот походит на высеченного из камня голема, и в заношенной местами одежде. Одной рукой он держит мальчика за спину на весу, а второй придерживает его затылок. Сам он выглядит скорее добродушным. Милый великан. Видимо, придя в себя после секундного шока, мужчина все-таки опускает его на пол и немного отодвигается. — Эй, ты как? — хрипит он, и это отзывается в теле вновь появившимся чувством неизведанного. То же самое чувство ходило следом первые дни появления на свет: сладко обнимало за талию, проникая под кимоно и сквозь плоть, туда, где находится тонкая кишка у людей, оставляя комок, с жадностью цепляющийся за внутреннее строение человекоподобного организма с требованием «ещё». Ещё увидеть. Ещё потрогать. Узнать. Утихомирить вновь разбушевавшиеся чувства, почему-то принявшие такие образы, получается не с первой попытки. Комок продолжает сдавленно подавать признаки своего присутствия легким дискомфортом и тяжестью в животе. Желающий взаимодействия с людьми мальчик теряется и не может заставить себя даже промычать в ответ — застывает на месте и с широко раскрытыми глазами наблюдает за каждым чужим действием. Он не знает, даже предположить не может, что в таких ситуациях необходимо делать. Что значит «как он»? Куда нужно смотреть? И что вообще здесь делает человек — не просто животное, а человек, видимо по ошибке забредший в непредназначенное для него место. Мальчик уже видел стражу, и этот мужчина похож на неё разве что объемом мышечной массы, но он не скрывает лицо, не носит фиолетовых одежд и, похоже, действует по своему усмотрению. Интерес уступает смятению и непониманию, что берут контроль над искусственным телом, вынуждая между «потрогай» и «замри» выбрать второе. Гость же терпеливо ждет ответа на свой вопрос, не смея двинуться, и мальчик было собирается произнести приветствие, но выработанные за время навыки исчезают, словно их никогда и не было. Вместо слов из горла вырывается набор протяжных звуков. Переволновался, — подводит итог мальчик. Человек кратко кивает и еще раз оглядывает его. — Ты не умеешь говорить? Сначала кукла хочет возразить, будучи уверенной в своих способностях, ведь раньше говорить получалось, но осознает, что сейчас применить свои умения не получится, а потому лишь печально смотрит. Человек, приняв это как положительный ответ, продолжает односторонний диалог. — Сделай так, — он склоняет голову, а после возвращает в изначальное положение, — если ты понимаешь меня. Это значит «да», а это, — машет головой из стороны в сторону, — «нет». Мальчик, недолго раздумывая, робко повторяет за незнакомцем: то ли для того, чтобы усвоить примитивный жест, то ли для того, чтобы показать согласие. Человек, явно испытав облегчение, расслабляется и улыбается кукле перед собой. — Хорошо. Меня зовут Кацураги, я из поселения на Татарасуне. Начался дождь. Я в поисках укрытия нашел твой дом, а тут ты без пульса, и я испугался. Как ты себя чувствуешь? — Кацураги говорит медленно и разборчиво, используя жестикуляцию, чтобы донести точный смысл своих слов, и мальчик благодарен ему за это: опыт распознавания человеческой речи у него, конечно, имеется, однако, проведя столько времени в одиночестве, воспринимать что-то кроме криков птиц пока непривычно. Он кивает в знак понимания, а после снова застывает в смятении: каким образом выразить своё самочувствие? И начинает бегать глазами по помещению. Кацураги быстро спохватывается и говорит уже тише: «Извини, извини, неправильно выразился. Ты в порядке?» Кукла недоуменно опускает голову, ища в своем теле признаки изменений, которые могли произойти за время нахождения в беспамятстве, но замечает только капающую с волос воду, а это явно не то, из-за чего следовало бы беспокоиться, поэтому кивает. От Кацураги слышится облегченный выдох. — Извини, что потревожил. Могу я переждать непогоду в твоем убранстве? Мальчик отвечает положительно и присаживается точно напротив собеседника, бесстыдно впиваясь в него взглядом: если скоро мужчина уйдет, так почему бы не позволить себе маленькую вольность воспользоваться шансом рассмотреть и, если позволят, потрогать? Человек вызывает внутри небывалые эмоции, поэтому мальчик сильнее подбирается, выпрямляет спину, словно это может помочь вновь зашевелившемуся внутри комку успокоиться, но чувств не скрывает — все они выражаются на лице. Заметно, что Кацураги неуютно под чужим взором, но он отвечает тем же: рассматривает в ответ и не может не остановиться взглядом на запястьях с линиями углублений, что теперь заметны из-за собравшихся у локтей тканей. Мальчик тут же делает неловкое движение руками, стряхивая рукава ниже: ему становится немного стыдно за… особенности своего строения. Как отреагирует человек, если увидит вместо тянущейся кожи куски материала, меж которых виднеются уродливые шарниры? Не улетит, конечно, но попытку бежать предпринять может. Чувство своей неполноценности, острое, как заколки розовой лисицы, отдается уколом в грудной клетке. Кажется, даже комок проникается грусти хозяина и теряет озорное настроение, сворачиваясь жалобным котенком, дабы занимать меньше места. — И давно ты тут живешь? — Кацураги предпочитает подойти к интересующей его теме издалека. Мальчик неуверенно кивает, замечая изменения в чужом выражении лица, но определить эмоцию пока не может. — У тебя есть родители или родственники? Кукла призадумывается: а можно ли назвать создательницу своей матерью в человеческом понимании? А после того, как она оставила его? Разве не должна была она сопроводить его в начале пути? Помочь, направить, подсказать. С другой стороны, именно она породила его и выделила помещение, даже приставила охрану, которая прекрасно умела скрываться от одиноких глаз хозяина павильона. А стоит ли подаренная ею жизнь благодарностей, если… Если что? Мальчик хмурится. Слишком много размышлений и вопросов вдруг начинают образовываться в голове подобно шторму. Не успевает он найти ответ на один из них, как из него же вытекает еще несколько, уводя от сути. И каждый последующий — мрачнее предыдущего. Неприспособленный к такому быстрому потоку эмоций и мыслей, мальчик предчувствует надвигающуюся мигрень и машет головой, дабы рассеять бурю внутри нее, а затем вновь возвращается к изначальному вопросу. Их все же связывает какое-никакое родство: маленькая схожесть в виде длинных темных волос. Мальчик берет в руку копну своих мокрых прядей, усиливает хватку, тем самым выжимая из них воду, а после, наконец, подтверждает чужое предположение коротким кивком. — У тебя здесь есть еда? Может, фрукты какие или каши? — Кацураги напрягается, но кукла не может понять причину, ведь никаких особых действий он не совершал. В этот раз мальчик тихонько отвечает «нет» и, удивившись тонкости своего голоса, впивается в человека взглядом. Тот никак не реагирует, похоже, относится с пониманием и не держит зла. — Ты от испуга боялся говорить? — Да, — язык начинает подчиняться лучше, и его обладатель испытывает облегчение: перспектива постоянно кивать не выглядит заманчивой, и он старательно подавляет желание пальцами потянуть за язык, чтобы размять и тем самым помочь ему работать лучше. Но перед человеком демонстрировать случайно появившуюся повадку неловко — могут посчитать странным. И всё же внутри разливается приятное чувство гордости за себя, опутывая всю грудную клетку — хочется продемонстрировать свои умения, но в голову едко просачивается печальная мысль: человек не знает о его происхождении и о том, каких усилий всякий раз стоит заставлять рот издавать правильные звуки. Запрета на обсуждение подобных тем никто не ставил, поэтому мальчик решает испытать удачу, выдавая информацию постепенно: — У меня нет еды. Она мне не нужна. В павильоне и правда не было и намека на неё: ни одной рисинки, иначе можно было бы давать что-то прилетающим птицам, и тогда зяблик не покидал бы дом в поисках продовольствия. Сам мальчик не испытывал никакой необходимости в еде, но относился к другим существам с пониманием: не их выбор есть или не есть. Это потребность. Природа, против которой пойти нельзя. Впрочем, это нисколько не мешало ему брать в рот всё, что можно пожевать: цветы, траву, лепестки сакуры, собственные волосы и ногти. Что-то нравилось больше, что-то — меньше. Особенно не пришелся по вкусу кузнечик. Мальчик кривит губами, вспоминая ощущения. — Вот как. Хорошо, я понял, — Кацураги странно улыбается, но кукле этот жест кажется скорее проявлением благосклонности, и она невинно улыбается в ответ. — Тебе тут не одиноко? — Одиноко, — недолго думая, отвечает. Складывать слова в предложения на ходу оказывается сложнее — мальчик слегка не рассчитал своих сил, поэтому теперь приходится сбавлять темп произношения, после каждого предложения делая небольшой перерыв на обдумывание следующей реплики. — Но у меня зяблик. Он улетел. Скоро вернется. — Я вижу, вы с ним очень близки, — взгляд Кацураги смягчается после чужих слов, и мужчина коротко смеется, глядя на растерянно повторившего «вижу?» мальчика. — У меня тоже есть друзья, их двое: Нива и Микоси. Мы живём в одной деревне. — Расскажи о ней, — восторженно охает и просит с придыханием мальчик. Кажется, он неправильно произносит слово, но человек все равно понимает, что имеется в виду. Стараясь подбирать простые речевые конструкции, Кацураги начинает рассказывать: о месте, где находится поселение, о том, чем он там занимается, о неудачном походе за травой наку, что стоит теперь в корзинке у сёдзи, оставленная им до похода за водой — и мальчик слушает обо всем с приоткрытым ртом. Треть слов он разобрать не может — словарный запас подводит, другую — понимает частично, но то, что кто-то впервые за несколько месяцев говорит с ним уже вызывает трепет. Неважно, что говорит этот человек — лишь бы говорил и не останавливался. Его слова сейчас важны мальчишке так же, как любому живому существу — воздух. Он не упускает ни одного звука, навострив уши и придвинувшись к рассказчику. Тот поначалу выглядит немного сконфуженным таким пристальным вниманием, однако уже через пару минут пускается в рассказ, не жалея голосовых связок и совсем забывая о том, что его один-единственный слушатель с трудом разбирает речь. Через треть часа, высказав всё, что хотелось, Кацураги замолкает, смачивая высохшее горло слюной. Он окидывает взглядом парня и допускает тревожную мысль, что не уследил и мог выболтать — чёртова болтливость — возможному врагу слишком много полезной информации: всё же не смог сдержать желание расслабиться путем невинного монолога. Враг не ест, не пьет, а на руках странные углубления, еще и отсутствие пульса как раз вспоминается — не к добру это, думается мужчине. Что же за неведомая тварь почтила их остров своим присутствием? Издавна жителям Инадзумы известны сотни историй о злобных существах: будь то духи, иль полуживотные, что, утопая в собственных ненависти или же высокомерии, безжалостно избавлялись от невинных путников. «Зашел в лес и не вышел, сцапала какая прожорливая сволочь и сидит довольная, новых жертв ждет. Да избавит нас Электро Архонт от этой напасти», — грузно вздыхали старушки в родной деревне Кацураги, когда тот был совсем еще юнцом. Тогда несколько раз в год пропадали крепкие приезжие мужики, решившие, что байки про чудовищ леса — чушь собачья. Этот урок Кацураги усвоил надолго. Мужчина возвращается к рассуждениям о парнишке. Родственничков поблизости не видно, а сам он ранее признался, что из друзей у него только птица. Страшно, но за время краткого разговора от твари не было ни одного звоночка, намекающего на желание навредить или того хуже — лишить жизни. Она сидела и хлопала своими большими глазками, прямо как сейчас, и не выдавала злых намерений, которых, может, и не было вовсе. Кацураги мечется между двумя вариантами: попытаться подружиться, тем самым сделать потенциальную опасность союзником и товарищем, или убежать в деревню, чтобы рассказать о пугающей находке, а после забыть, как о страшном сне. — Кто ты? — вопрос срывается с уст прежде, чем мужчина успевает хорошо его обдумать, и тот мысленно просит Электро Архонта о милости. Алтарь за спиной твари приходится как раз кстати. — Кукла, — говорит, словно отмахиваясь, и продолжает следить жадным взором темных глаз. Кацураги смотрит в их омут и похоже пропадает, ведь не видит подвоха. Они — чернеющие дыры, что безвозвратно втягивают в себя, гипнотизируют и напевают умиротворяющие баллады о великих самураях, канувших в бездне, но в своей опасности они чисты и честны — снисходительно показывают свою пустоту во всей красе, подобно дешёвым юдзё в грязных пабах. Мужчину прошибает от контраста: парень ведет себя точно ребенок. Робкий, неуверенный, не познавший мир, до жути любопытный. Не осознающий, что прячут его удивительные очи. Сидит сейчас перед ним и ждет, когда продолжится рассказ, подставляя тонкую шею, что переломать или перерезать будет возмутительно просто. И Кацураги хочется верить, что это существо — кукла, как оно само сказало — невинно в своих помыслах. И он верит. Верит, что что-то в судьбе твари можно изменить, задушить весь возможный мрак чужих глаз. Воспитать. — Твои родственники скоро придут? — Ответом служит исказившееся безразличием личико. Парень поправляет волосы, опуская голову, и от прежнего внешнего энтузиазма не остается ни следа. Кацураги жалеет, о заданном вопросе, но ответ на него крайне важен. — Нет. Создательница меня бросила, — чужие тонкие пальцы принимаются нервно скручивать темные пряди и без того спутанных волос. — Тогда, — «надеюсь, я об этом не пожалею», — не хотел бы ты жить в нашей деревне? Ответом служит мигом отразившаяся на кукольном лице радость, смешанная с удивлением: — Когда? — Когда закончится дождь, — вспоминая причину своего пребывания в павильоне, отвечает Кацураги и улыбается. Его слух улавливает стук капель о крышу здания. — Можем подождать твоего друга, чтобы отправиться с ним вместе. Парень уверенно кивает, явно воодушевленный чужим предложением. Они вдвоем продолжают сидеть в тишине: один с нетерпением ждет окончания ливня, другой же пытается успокоить взволнованное сердце. Разгоревшаяся внутри жалость по отношению к только появившемуся знакомому пугает: Кацураги всегда был немного наивен и верил, что в каждом есть капелька доброты. Импульсивное решение привести только появившегося знакомого странного происхождения в деревню не дает покоя, и он решает отвлечься, продолжив диалог: — Ты случаем не знаешь, как добраться до деревни? — Я никогда не уходил далеко от павильона, — отрицательно мотает головой парень и, что-то вспомнив, дополняет: — Я плохо умею ходить. — Опираясь на меня, идти сможешь? «Похоже появилась первая проблемка», — раздосадованно отмечает про себя Кацураги. Впрочем, то, что существо не умеет ходить, даёт ему преимущество и уверенность в собственных предположениях и возможностях. — Я не знаю. Таким образом, помимо ноши в виде корзины с травой наку прибавилась ещё и кукла — прямо-таки подарочный набор ко дню рождения. Кацураги задумчиво хмыкает. Нести его на руках будет несложно — пока мужчина пытался привести в сознание хозяина павильона, он отметил легкость чужого тела. Проблема заключается в пути: они могут блуждать больше часа в поисках поселения и выбиться из сил. Стоит осмотреться в округе, когда видимость станет лучше, а в случае чего можно дождаться ночи и уже по созвездиям найти дорогу, если, конечно, к тому времени тучи рассеются. Больше диалог они не продолжают — Кацураги отползает к стене и прислоняется к ней, из-под ресниц поглядывая на парня. Тот сидит на коленках неподвижно, сложив руки на ногах и выпрямив спину, при взгляде на которую мужчине откровенно хочется выть: слишком уж поза неудобная, а ведь он знаком с подобным не понаслышке. Пусть в деревне всё еще соблюдаются традиции, и некоторые поселенцы вопреки боли следуют им, большая часть позволяет себе пренебрегать этим. Кацураги не исключение, но работа иногда вынуждает часами, согласно этикету, испытывать выдержку и свои силы на важных мероприятиях. Работает он помощником Микоси, тот, в свою очередь, — инспектором Татарасуны. Сам Кацураги вообще ни к чему на этих банкетах, но друга, ничуть не меньше не желающего находиться там, сердце требует подбадривать, подставлять готовое плечо, на которое может устало лечь чужая рука. Йорики просто не может бросить одного из самых близких ему людей на растерзание напыщенных высокомерных лиц и время от времени предлагает свою компанию, чтобы после очередного скучного вечера возмущенно высказывать мнение о других гостях да слушать тихий смех Микоси, что строго следит за своим поведением и позволяет Кацураги много вольностей в противовес. Миловидное лицо, тем временем, повернуто к нему, его обладатель глядит, не моргая, единственное — глаза двигаются, до дыр рассматривают мужчину. Прошло, вероятно, часа два с момента их знакомства, и он, кажется, уже привык. А ещё успел заметил схожесть парня и изображения Её Величества: оно выглядит лишь частью полотна, что вырезали из общей картины, мальчишка же — такая же часть, но по какой-то причине утерянная. Кацураги не уверен ни в чем и не стремится утверждать: предположения есть предположения, да и о детях самого Электро Архонта болтали бы на всю Инадзуму, однако это так странно. Только дурак не заметит складывающихся закономерностей: внешняя схожесть, дорогая одежда и такой же дорогой дом, нечеловеческое происхождение, брошенность. И именно последнее не дает покоя: допустим, Её Величество создала дитя, так почему же избавилась? Спрашивать напрямую мужчина так и не решается: даже если так, это ведь не его дело. Лезть в странные и опасные, а власть опаснее, чем какое-нибудь существо из леса, дела не входит в его прерогативу. Меньше знаешь — крепче спишь. С такими выводами Кацураги заканчивает размышления, бездумно уставившись в потолок. Одежда к тому времени успевает немного подсохнуть, но с неё на пол по-прежнему продолжает стекать вода, расплываясь по татами темными пятнами, за которые одолевают легкое смущение и стыд. И хотя Кацураги тогда сразу извинился за причиненные неудобства, щеки его начинают гореть, стоит ему только глянуть, как много с него натекло. — Дождь закончился, — бормочет парень, поворачивая голову в сторону дверного проема. — Похоже на то, — Кацураги встает с насиженного места, горестно окидывает взглядом мокрые татами и, прежде чем обуться и выйти из дома, коротко бросает: — Я пойду осмотрюсь. На улице веет холодом, и согревшееся ранее тело вновь пробирает мелкой дрожью. Под башмаками хлюпает вода, и Кацураги небрежно пытается смахнуть её с деревянной поверхности крыльца, стараясь привести в порядок мысли и сосредоточиться на пространстве вокруг. Опустившийся на землю туман мешает, однако сквозь него вполне возможно рассмотреть и берег моря, и земляные обвалы. Они не выглядят знакомыми, но и не вызывают чувство неизвестности, будучи слишком похожими на обычное окружение деревни. Кацураги мысленно выстраивает их с парнем будущий путь, уверяя себя, что остров не такой большой, чтобы не найти знакомых мест, и за пару часов они наверняка управятся. Внутри павильона слышится звук шагов босых ног. Парень, имя которого Кацураги так до сих пор и не спросил, неспешно заворачивает куда-то по пути, а после появляется в дверном проёме уже с длинным сиреневым платком на голове, держась рукой за дверную коробку. Он, похоже, не собирается терять гостя из виду, следуя ребенком за матерью. — Зяблик вернулся, — парень отодвигает в сторону край платка, открывая вид на птицу, сидящую на его плече. Теперь можно выдвигаться.