Мгновения

Встает Кабукимоно ни свет ни заря: сон так и не появился, чтобы облегчить тяжкие чувства, окунуть в свои омуты и скрыть от мыслей. Под пристальным взглядом и мелки с бумагой были отложены в сторону: внутри на их вид ничего не откликнулось. Он переодевается в свою одежду, что успела высохнуть, подползает к окну, несколько минут борется со шторами, боясь повредить хрупкую конструкцию, а после пристраивается у него с подушкой под ногами. Прислушивается в попытке узнать примерное время или кто хоть не спит, однако криков встающих с восходом петухов не слышно, а Ёсико не спешит покидать комнату. В окне виднеется поле с уже появившимися зелеными колосьями, на расстоянии пары метров сбоку можно разглядеть яблони и фиалковые дыни, в листьях которых пчелами кружат птицы. Они, маленькие озорники, обклевывают сладкие плоды, выковыривают семечки и охотятся за свежими. Тяжелый вздох застывает в груди, когда в птицах он узнает зябликов. Волнуясь, что среди них может быть покинувший его друг, Кабукимоно попытался спрятаться за стенами, оставив возможность поглядывать и выискивать знакомую холку, да безуспешно: все как один, что внешне, что по поведению, и ни один не похож. Тот птенчик наверняка заметил бы его в окне и подлетел. Возможно он чувствует вину, а потому боится показаться? Взор темных глаз продолжает метаться от одной птицы к другой, становясь всё более печальным. Когда стало понятно, что он ничего не добьется, мальчик смотрит на свои руки и вздрагивает под добравшимся до его слуха оглушительным ревом кудахтающего петуха, забравшегося на забор соседского участка. Зяблик не вернется, — этой мыслью мальчик ознаменовал пустоту, смешанную с болью, внутри себя. Он существовал в рамках павильона, отчужденного и печального, самостоятельного и ни в ком не нуждающегося. Остатки смелости зяблика ушли на то, чтобы сопроводить мальчика в новый мир, где ему нет места и никогда не было: птицы не дружат с людьми, а зяблик — дитя одиночества, кусочек пазла, который нельзя вставить в другую конструкцию, не повредив и сохранив концепцию. Он остался позади, в прошлом. Смотря на встающее солнце, мальчик смаргивает слезы. Он и без зяблика справится. Встает с колен и добирается до гребня, пытается повторить действия Ёсико над ними: также аккуратно расчесать, с чем справляется пусть и с трудом, но удовлетворительно. Косу заплести не получилось бы при всем желании: недостаточно навыков. Поэтому он собирается с силами и тихой поступью шагает к комнате женщины. В полумраке стоит даже зловещая тишина, мальчик ускоряет шаг и раз запинается о свои же ноги, однако до цели доходит. Стучит по деревянной раме и слышит разрешение войти. Вопреки ожиданиям, Ёсико сидит на подушке у столика. Ее комната обставлена ярче, чем все остальные в доме: несколько зеркал, футон заправлен ярким фиолетовым одеялом с узорами, по стенам развешаны украшения и несколько вееров, комод и тумбочка со свечой. — Доброе утро, что-то случилось? — Ёсико обеспокоенно оглядывает его, анализируя внешний вид. — Доброе утро, — неуверенно повторяет он, застигнутый врасплох. Ёсико выглядит совсем не так, как обычно. Даже слишком. Волосы, слегка волнистые, спускаются на спину, у глаз синие пятна, губы с мелкими трещинками и неровностями больше не напоминали раскрытые крылья бабочки с прожилками. — Ничего. Я хочу, чтобы ты мне помогла. Ты хорошо себя чувствуешь? — Да, более чем, — она улыбается и берет склянку со свежей субстанцией. — Подожди немного, я приведу себя в порядок. И на будущее… Входить в комнату девушки — неприлично. — Я понял, — он садится в уголке, смущенный ее замечанием. Немного поразмыслив, мальчик приходит к выводу, что это как-то связано с гендерной идентичностью. Так вчера Нива настойчиво просил его прикрываться полотенцем. Ёсико мажет крем под глаза тонким слоем и аккуратно размазывает, синяки становятся менее заметны. На веки она тоже наносит что-то светлое и подкрашивает коричневым карандашом, заканчивает макияж яркой помадой. Теперь ее внешний вид отличается от обычного разве что прической, но это быстро исправляется: ловкими движениями она подхватывает пряди волос, закалывая тонкими проволоками, скручивая, и палочками, с которых свисают бусы, разноцветные стекла и золотые фигуры. — Зачем ты это делала? — присаживаясь к ней поближе, спрашивает мальчик. — Чтобы лучше выглядеть, это является каноном красоты: светлая кожа, алые губы и алые тени. Мне они не очень идут, — Ёсико мотает головой и принимается заплетать косу, в конце завязывая новой лентой. — Ты и без макияжа красивая, — шепчет мальчик, прислушиваясь к сопению Кацуси из соседней комнаты. Сонная атмосфера и ощущение чего-то неправильного не покидает его. Он лишь желает, чтобы всё вокруг скорее проснулось и чувство неловкости исчезло. — Конечно, знаю, — она тихо смеется хрипловатым голосом, он кажется шероховатой неровностью мягкой ткани, — но не могу отказаться от этого. — А меня можешь накрасить? — интересуется он. — Ты же не девочка, — Ёсико усмехается, поправляя косу, чтобы сделать ее объемнее в ширину и меньше в длину. — С чего бы вдруг тебе носить макияж? — У нас с Нивой разные гениталии, — бросает так просто, словно скидывает камешек в воду, будучи уверенным, что ее это убедит. Только вот то ли камушек оказался велик, то ли речка неглубокая: Ёсико замолкает, держа в руках чужие волосы. — И вы мылись вместе? — уточняет она низким тоном. Мальчик не видит ее лица, но оборачиваться не стремится: предчувствует, что лучше не надо. Решение обговаривать эту тему оказалось неверным — нужно было сначала спросить у Нивы, однако поздно сворачивать с дороги, ведь Ёсико не позволит. — Да, — шепчет и сжимает ткань криво надетого костюма. — Он ничего с тобой не делал? — женщина продолжает задавать вопросы, смысл которых раскрывать не стремится. Она серьезна и насторожена. Человеческие традиции и обычаи оказываются гораздо важнее, чем выглядели на первый взгляд. — Только помыл волосы, — отрицает мальчик. Ёсико еще молчит с минуту, а после удрученно вздыхает и трет переносицу. — Больше вы с ним мыться не будете. Пойдешь со мной в женскую купальню. — А мне можно? — мальчик теряется, не понимая куда ему примкнуться. Тема выглядит слишком запутанной и сложной для его понимания. — Я же мальчик, пусть с женскими гениталиями. — Не можно, а нужно, — она качает головой и кладет руку на его плечо, поворачивая к себе лицом, на котором видны испуг и растерянность. Он чувствует себя провинившимся; вором, пойманным на месте преступления или Кацуси, скинувшим тарелку с рисом со стола, от чего она разбивается, также, как и что-то внутри мальчика. Серьезная Ёсико вызывает страх своими интонациями и холодным взглядом глаз, точно как у матери, заставляя обдумывать пути получения прощения. — Правила созданы не на пустом месте. Я доверяю брату, но любые ситуации из ряда вон выходящие должны быть пресечены. Запомни: никто ни в коем случае не должен тебя касаться где-либо без твоего согласия. Прикосновение к открытым частям тела — это норма, к интимным, как гениталии, — личное. Для этого нужно разрешение. Четкое и понятное. Теперь мальчик окончательно потерялся, не в силах осознать суть проблемы. Ёсико смотрит ровно в глаза, не отводя своих. Темные брови сошлись на переносице, а взгляд остается уверенным, она хочет донести истины, не вдаваясь в подробности, коих мальчику как раз не хватает. Так и не уцепившись за ниточку, мальчик отпускает ее в полет, решая разобраться позже. Он кивает, почти ощущая скрип; оставляет реплику на одном из самых видных мест собственной памяти. Если так надо — пусть. Рано или поздно смысл до него дойдет. — Хорошо, — она грустно улыбается, — садись ко мне лицом. Накрашу, так уж и быть. Напряжение между ними не стремится уходить, лишь немного разбавляется попытками Ёсико что-то нарисовать на чужих веках и небольшим облегчением, что на мальчика не злятся. К несчастью, рефлексы у мальчика хорошие и он начинает моргать и дергаться, когда кисточка касается краев глаз. Щекотно и влажно, будто улитка полезет по лицу, оставляя след, краска стягивает кожу. Руки женщины крепко держат его за голову и пальцем придерживают веко, дабы облегчить себе задачу. В груди плещется ликование, вызванное маленькой радостью, что мальчик станет похож на обычных людей таким, казалось бы незначительным, моментом, как макияж. Где-то в уголке лица что-то болезненное и кислое сопровождало чувства, маленькой молнией рассекая плоть и особенно болезненно вонзаясь в щеку, как обозленная оса. Улыбка выходит несколько натянутой, а руки дрожат, однако будучи в нетерпении увидеть себя в зеркале, мальчик елозит на коленках, слушая недовольные просьбы Ёсико не двигаться. У его матери тоже был макияж в их последнюю встречу: едва заметные мазки теней и ничего более, практически не заметный и аккуратный, как и подобает величественной правительнице. — Я не думаю, что помаду нужно наносить целиком, — задумчиво щебечет Ёсико, перебирая косметические принадлежности. — Для тебя слишком вульгарно будет. Остановившись на какой-то коробочке, Ёсико открывает ее и елозит кисточкой, накладывая краску на середину верхней и нижней губы понемногу, а после тушует. Критически оглядывает получившееся и удовлетворенно кивает, поворачивая к мальчику зеркало. — Вышло отлично, — комментирует она, когда тот наклоняется, чтобы рассмотреть себя получше. Взгляд стал выразительнее и даже примечательнее, алый сильно контрастировал с темно-серым, губы же стали ярче, обычно нежно-розовые заиграли новыми красками. Мальчик не мог не согласиться с Ёсико, потому что правда стал выглядеть лучше. Он не упускает возможности рассмотреть себя получше, кривляясь перед зеркалом и меняя положение головы. — Спасибо, — он широко улыбается, отрываясь от отражения. Ёсико повторяя его действие. — Всегда пожалуйста. Поможешь с завтраком? — она поднимается на ноги и подает руку. Тот кивает, и схватившись за неё, идет следом. Сначала они проверяют сладко спящего в кроватке Кацуси, а уже позже идут на кухню. Ножом мальчик режет торжественно врученный ему огурец, на улице начинают потихоньку слышаться голоса. Из открытого окна дует прохладный ветер, принося запахи женских духов и смешки. Люди выбиваются из своих домишек: кто-то идет в сторону загонов с животными; кто-то усаживается на стульчик на крыльце, раскладывая пряжу; молодые девушки с разных домиков собираются у одного поближе к открытой веранде, усаживаются на расстеленное покрывало кто с чем и общаются. Всё это может видеть мальчик, с интересом поглядывая. Рабочий день в деревне начинается рано и у Ёсико тоже много обязанностей, последние недели кроме основного она ничем не занимается: восстанавливается после простуды, однако с её слов, скоро начнет заниматься и остальным. — Интересно? — весело усмехается Ёсико, замечая его взгляды. — Мы можем выйти, ненадолго. Пока все еще просыпаются. — Я не уверен, — честно признается мальчик, задерживая взгляд на своих руках. Разглядывать их в смятении становится традицией, кажется, он успел разглядеть их от и до: и длинные неровные ногти, с которыми оказалось удобнее готовить, и заживший небольшой ожог, с которого повязка была снята за ненадобностью, и косточки, виднеющиеся из-под поддельной кожи. — У страха глаза велики, — соглашается она странной поговоркой, — но ты не можешь провести все время в одном нашем доме. Если бы я тут сидела неделями — давно умерла со скуки. Ну так что, пойдем? Вынужденный признать, что Ёсико права, мальчик кивает. Этот дом не должен стать вторым павильоном с зябликами в виде его жителей. Если уж на то пошло, то зябликом являлся он сам, Ёсико и Нива жили тут давно. Он должен странствовать и быть свободным, весь мир — его новая среда обитания, а значит нужно адаптироваться. — Отлично, тогда закончим поскорее, — она воодушевленно начинает быстрее готовить свою часть, мальчик старается за ней поспевать, однако навыков у той больше и завершает она быстрее. — Я предупрежу Ниву, мне захватить твою вуаль? — Да, — слово «вуаль» он слышит впервые, но догадывается интуитивно: кроме неё и пера у него ничего нет, но перо лежит в комоде, надежно укутанное в ткани и выделенный набор из юкат Ёсико. Одежда Нивы для него слишком большая. Разрезая овощ соломкой, мальчик нервно сглатывает. Несмотря на убеждения Нивы, страх никуда не исчез — появилась надежда, что он приживется. Что, если он не понравится жителям внешне? Не сможет поддержать разговор? Расплачется на их глазах? Нива бы точно грустно вздохнул и покачал головой на такие рассуждения, а после опроверг каждую. За неимением других людей, полностью посвященных в его проблемы, приходилось опираться на доступное — на Ниву, верить ему и в какой-то степени зависеть. Кацураги покинул его слишком не вовремя, напоминая этим матушку, но тот — не она. У Кацураги есть своя жизнь, свои обязанности и он ушел лишь на время, доверив его в хорошие руки, а за прожитые несколько дней тут мальчик успел в этом убедиться, потому и не злился: принял и ждал возвращения. Впервые в голову пришла мысль, что это неправильно — полагаться на кого-то от и до. Ему не так много времени от роду, но он определенно не как Кацуси, он способен чего-то добиться в более короткие сроки. В таком случае не стоит ли поставить в задачи на будущее свою независимость? Может ли она решить некоторые проблемы, имеющиеся у него сейчас? Конечно, может, — ответ пришел незамедлительно. Если он добьется желаемого, то станет самостоятелен: перестанет просить помощи, будет отвечать за себя сам и люди в том числе будут ему не так страшны. И вероятно первым шагом к этому является сам выход в люди: как может он быть независим, если боится людей, которые его окружают? — Готово, держи, — Ёсико проходит обратно на кухню и подает ему вуаль, он аккуратно надевает её на голову. — Нива посидит с Кацуси, если он проснется раньше, и накормит. Ёсико накрывает приготовленные блюда кухонным полотенцем и под руку отводит мальчика к выходу, выдавая гэта. В отличие от брата она не торопит — дает время обдумать и собраться с мыслями, в ее глазах горят радость и предвкушение и улыбка на устах такая нежная-нежная, что мальчик собирается с силами и верит, что ничего плохого не случится. Когда новая обувь оказывается на ногах, мальчик жалеет, что вчера жаловался на резиновые тапочки. Гэта тяжелые и высокие, подаренные носки не спасают от давления на кожицу меж пальцев, но он терпит, видя как спокойно стоит на своей паре Ёсико. Его снова тянут на выход и мальчик ощущает дежавю, понимая, что родство семьи Нива проявляется даже в таких глупых мелочах, как попытки вывести его на улицу. Мальчик оказывается подле Ёсико, солнце слепит глаза и своими лучами пригревает. В юкате становится жарко, будто сделана она не из легкого материала, а из сукна по меньшей мере. Несколько человек к ним оборачиваются и взмахивают руками, в основном так делают мужчины, одетые похожим образом как Кацураги, женщины постарше кивают и возвращаются к своему делу. Разговоры в округе постепенно затихают и только какой-то мужчина подгоняет подростка, споткнувшегося о камень, заглядевшись на них. Слышны лишь удары о железо из кузниц где-то вдалеке, расположенных подальше от центра деревни, чтобы не мешать своим шумом. — Ёсико, идите к нам, — подзывает их одна из девушек, что сидели на покрывале. Она, одетая в синее кимоно и с собранными темными волосами в замысловатую прическу, манила их рукой. Ёсико отреагировала сразу, кивнула всем здоровающимся, и повела их с мальчиком в собравшуюся группу. Жгуты гэто тут же сдавили ноги, как пришлось делать более интенсивные шаги — мальчик потянул Ёсико за рукав, разрываясь между болью и неловкостью. Внимание, очевидно, вызвал именно он, а все взгляды оплетали тело как паутина паука, поймавшего добычу. Отчаянно краснея, мальчик держится за руку компаньонки и дергано поправляет вуаль на голове, не зная как себя вести. Участь наступает, когда они переходят небольшую дорогу и останавливаются у деревянной лесенки из всего трех ступенек. На полу сидят несколько девушек от мала до велика: все в разноцветных одеждах. В руках держат какие-то приспособления: косметику, иголки, ткани, кто-то вынес нарезанные фрукты. Среди них находится и маленький ребенок, судя по внешности, старше Кацуси. Впрочем, никто из них не выглядит озлобленно — многие с улыбкой рассматривают. — Доброе утро, можете присесть, — девушки приветствуют друг друга, Ёсико помогает мальчику аккуратно опуститься на покрывало, которое на ощупь довольно мягкое, и присаживается сама. Неизвестная девушка начинает разговор естественно с расспросов: — Как твое имя, милый мальчик? Ответа она не слышит: он теряется, ему кажется, что он лишний в этой компании. Губы его дрожат, а лицо мальчик наклоняет, скрывая под волосами и вуалью. Глаза начинает щипать, но разреветься перед жительницами деревни он себе позволить не может, а потому держится. Если откроет рот — ничего сказать не сможет, в горле высохло, а слюна стала напоминать неприятную слякоть. На его правое плечо ложится рука Ёсико и, к большому удивлению, на второе — другой девушки. — Ну чего ты? Не плачь, все же хорошо. Мы не обидим, просто поинтересовались, — говорит она и залезает свой мешочек, который лежал возле, и достает платочек, протягивая мальчику. — Держи. Нэоко, принеси воды, пожалуйста. Приветствовавшая их девушка скрывается за дверями дома и выходит через пару минут, подавая пиалу с прозрачной водой. Мальчик принимает платок и пиалу, но не стремится вытирать слезы, которые так и не сорвались с век, так как помнит, что на них всё ещё макияж, только шумно шмыгает носом, сам себе же удивляясь, потом делает глоток. Становится легче, когда он проглатывает ком из тревог вместе с холодом воды, жар постепенно уходит от лица. Ёсико поглаживает его за плечо, но молчит. Замечая это, мальчик несмело поднимает глаза и смотрит в чужие. Женщина едва заметно улыбается, взор ее уверенный и при этом отстраненный, будто она и не с ним вовсе. Тогда мальчик еще больше уверяется в том, что он — птенец. Она не сомневается в своих подругах, как не сомневаются журавли в своей способности летать, а потому толкает в неизвестность, вынуждая социализироваться дальше самостоятельно. Похоже она желает ему независимости даже больше, чем он сам. — Тебе легче? — продолжает спрашивать девушка, одалжившая платок. Мальчик кивает в ответ. — Испугал ты нас, — качает она головой, — кабукимоно. — Кабукимоно? — глухо повторяет мальчик, впервые слыша такое слово. Он боится поднять взгляд на кого-то и смотрит перед собой на моток ниток. — Как грубо, — комментирует Ёсико чужие слова. — Не грубо вовсе, чем не похож? — возмущается собеседница, девочка на другом конце покрывала хихикает, прикрывая рот ладошкой, и шепчется с соседкой. Мальчик, прячась за вуалью, посматривает на спорящих, не понимая в чем суть пререканий. — Одеждой соответствует. — Сама же знаешь с чем они ассоциируются, — цыкает Ёсико. — Ой, да лет их сто таких не видели, — парирует Нэоко, вступаясь за подругу. — А ты как, не обиделся? — обращается она уже к нему. — Нет, — он шепчет, снова делая глоток, внутри горла образовалась слизь. — Я не знаю, что это. — Люди с необычным вкусом в одежде, — отвечает кто-то. — Тебя еще не раз так назовут. — Уже называют, — поправила ее женщина с ребенком. — И так просто не забудут, у нас такие гости — редкость, извини уж. — Все хорошо, я не против, — мальчик ненадолго задумывается над полученным прозвищем, проверяет свои внутренние ощущения в виде озера и не находит сопротивления. «Кабукимоно» не звучит как оскорбление и по значению тоже не подходит, разве что смущает, что его находят странно одетым, однако он может носить полученные юкаты и исправить это. — Значит решили, — хлопает в ладони девушка и забирает свой платок у мальчика, когда тот его протягивает. — Но ты так и не назвал свое имя. — Я буду Кабукимоно, — мальчик мотает головой и старается ей улыбнуться. Он рад, что выбор его имени закончился. — Меня зовут Тсукико, рада с тобой познакомиться, — она представляется, а после называет каждого человека в кругу, однако запомнить каждую у мальчика не получается и он неловко тянет уголки губ вверх. Тсукико это замечает: — Со временем запомнишь не только нас, но и каждого в деревне, можешь быть уверен. — Мы тут часто собираемся, можешь приходить к нам, — предлагает Нэоко. — Раза два в неделю ходим к морю, чтобы вещи постирать, и просто общаемся. — Хорошо, — мальчик кивает, встречаясь взглядом со всеми сидящими. Его щеки снова краснеют, но страха перед ними он больше не испытывает. Часть из них, потеряв интерес, переключаются на беседы друг с другом. Нэоко с Тсумико же наоборот придвигаются ближе, Нэоко хитро улыбается, собираясь что-то спросить. Тсумико гасит чужой запал одной фразой: — У тебя муж есть. — Что ты такое говоришь? Не порть мнение обо мне, — возмутилась Нэоко, толкнув подругу рукой. — Я хотела спросить сколько мальчику лет. — Ну допустим, допустим, — Тсумико подтягивает к себе фруктовую нарезку и предлагает взять по кусочку. Мальчик не отказывается, беря дольку фиалковой дыни и откусывая небольшой кусочек, вдруг начиная стыдиться своих умений кушать. — Я не знаю сколько мне лет, — отвечает он на не заданный вопрос, — только, что родился третьего января. — Ох, ну что же, тоже неплохо, будем знать, когда готовить банановые суши, — почувствовав себя неловко, Нэоко тоже схватила одну из долек, закидывая себе в рот. — Ты теперь с нами жить будешь? — Да, я живу у Нивы временно, потом буду у Кацураги, — на самом деле переезд к Кацураги выглядит немного даже неправильным в глазах мальчика: он успел прижиться в своей комнате, привыкнуть помогать с готовкой. Просто так бросить это уже не получится. — Точно, Кацураги же тебя привел! А как вы познакомились? Второе враньё не похоже на первое. Нэоко смотрит с широко раскрытыми глазами, в которых виднеется озорство на слое радужки и его собственное отражение в зрачке. Он представляет свою жизнь линиями: одна прямая, широкая и надежная, другая: короткая, нечеткая, без начала — втекает в первую, где-то на середине пути, будто разрезая, и мальчику приходится забыть, что он кукла, кто его дорогая мать, где находился павильон и как выглядел. Этого больше не существует, есть только Кабукимоно, сейчас сидящий на мягком покрывале с фиалковой дыней во рту. Кабукимоно — вторая тропинка, по которой он обещает себе идти и придерживаться, потому что прошлое уже не имеет значение, когда он строит свое будущее здесь. Он улыбается Нэоко не соответствующе радостно, так, как может выразить все свое счастье в одном жесте, и врет настолько нагло и уверенно, что, кажется, сам не может отличить ложь от правды. Подслушавшая их разговор девочка из другой группки тихо вздыхает: «ну точно кабукимоно». — Очень жаль, что так вышло, — Нэоко удивленно говорит, не понимая чужую реакцию. Тсумико задумчиво хмурится, а после высказывается: — Думаю, нужно закрыть эту тему. На пару минут наступает тишина. — Хочешь я научу тебя шить? Или ты предпочитаешь более мужские занятия? — Нэоко берет моток ниток и железный обруч с тканью. — Не вешай мальчишке лапшу на уши, сейчас наслушается и перестанет мне помогать ужин готовить, — хихикает Ёсико, подключаясь к диалогу, до этого она просто смотрела на разворачивающуюся картину, — и пойдет с Нивой клинки отливать. — Домохозяина растишь, я поняла тебя, страшная женщина, — хмыкнула Нэоко. — Так что, будешь постигать рукодельное искусство, Кабукимоно? Он соглашается и девушка, вытеснив Ёсико в сторону, присаживается рядам, начиная объяснять азы. Она вдевает в иголку нитку, показывает несколько стяжков на ткани и передает Кабукимоно. Тот с трудом может в пальцах удержать иголку: она, маленькая и тонкая, кожей с трудом ощущается, приходится прикладывать силы, чтобы удержать ее на месте. — Через часик я уже уйду, — невзначай говорит Тсумико, видя, что некоторые расходятся по домам, — работа сама себя не сделает. Матушка просила рассадой заняться. — Спасибо, что напомнила проверить Ниву с Кацуси, — мотает головой Ёсико, забирая вторую тарелку фруктов. — Как Нива? — Нэоко старается следить и за диалогом, и за Кабукимоно, неумело вышивающим нечто хаотичное. Если бы не узелок в начале и первая стяжка, иголка давно была бы потеряна. Вышивание пока что ему не по вкусу, а может дело в нехватке навыков. — Лучше, похоже приходит в себя: в сэнто с Кацуси сходил, сегодня вот с ним сидит, прямо чудо, — ее голос пропитан усталостью и неверием. — Ничто не вечно, даже горе, — лепечет Нэоко, и Тсумико смеется, говоря, что та перечитала философских сборников. Между девушками начинается новая перепалка, а Кабукимоно разглядывает очередную неудавшуюся стяжку: нить запуталась и не проходит через дырку, однако интересует его разговор девушек: о каком горе они говорили? Связано ли это как-то с тем, что Нива говорил вчера в сэнто? Информация скользит рядом, но каждый будто не договаривает, хотя это Кабукимоно пришел слишком поздно, чтобы знать. Он поднимает взгляд, игнорируя разворачивающийся рядом шум. На крыльце их дома стоит Нива с Кацуси в руках и смотрит на него, мило улыбаясь.