Мгновения

Разложив перед собой все имеющиеся мелки, Кабукимоно рассматривает каждый, придумывая ассоциации и заодно повторяя изученные временные отрезки. Песочные часы мерно отсчитывают минуты, пока он развлекает себя полезными делами. Красный похож на спелую ягодку вишни, обязательно с кисточкой ветки и листочком, чтобы смотрелась красиво. Нравится ли ему вишня? Только сладкая, кислую он отдал бы Ёсико, та как раз любит именно такую, что выяснилось на ночной посиделке: специально для неё Тсукико принесла тарелочку, сетуя на плохой куст. А так, сладкая вишня — вкусная. Это считается мнением. Кабукимоно зарисовывает в уголочке вишню красным мелком, подписывает семь вечера и снова обращается к цветам. Такую незатейливую игру он придумал для себя, тренируясь сразу в нескольких направлениях и разбавляя это любимым делом — рисованием. Мнение стало отдельным пунктиком, тем, на чем он зациклился, стараясь отследить его проявления у себя. Закидывая листочки мяты в чашу и разминая ее толкушкой, Кабукимоно принюхивался к запаху, подбирая к нему прилагательные, Ёсико к этому не подключал, ведь целью являлось личное мнение. Однако Ёсико в процессе присутствовала — подкидывала новые ингредиенты в виде каких-то плодов. Нелюбимые гэта — неудобные и режут ноги. Это тоже мнение, — думал Кабукимоно, с болью отрывая окровавленные носки с ног. Он так вечером и не сообщил никому о казусе с обувью, о чем несколько жалел. А сидя на пледе в окружении девушек и вовсе прятал ноги подальше, чтобы никто не увидел ничего лишнего, хотя в темноте ночи что-либо разглядеть оказалось тяжко. Между пальцев образовались раны, заросшие корочкой. Кабукимоно долго их разглядывал, впервые видя настолько большие. В павильоне он редко ранился — цеплял царапины, что не сильно кровоточили и быстро заживали. Утром, однако, пришлось просить помощи. Ёсико недовольно причитала, помогая положить им же сделанную мазь и перевязать бинтами. Гэта у него забрали, решив, что ныне ходить Кабукимоно будет в резиновых тапочках. Вырисовывая отогу, он мешает синий и зеленый мелки, чтобы придать полноты оттенка. Цветы рисует желтым, а небо — фиолетовым, как вчера вечером. Кажется, что пахнет кострами, которые, как выяснилось, жгут, чтобы избавиться от хвороста; свежестью и теплотой. — Кабукимоно, ты не сильно занят? — Нива подходит к приоткрытым сёдзи и стучит по деревянной раме, однако внутрь не заглядывает — ни волоска не видно. — Я хотел бы тебе помочь с ходьбой, ты не против? — Нет, — он скидывает в коробочку мелки, опирается об комод и помогает себе встать. — Иду. В гостиной зашторены и закрыты окна так, что лучи едва пробираются в комнату. Кацуси уложили спать и все жильцы дома стараются не шуметь лишний раз, чтобы малыш не заплакал. Стоит духота из-за плохой вентиляции воздуха, она — обыденность для жаркой Инадзумы, к которой быстро удалось привыкнуть. Ёсико сидит на покрывале с веером, лениво им обмахиваясь, Нива встает посреди комнаты и вытягивает руки. — Возьми меня за руки, — просит он и Кабукимоно недоуменно смотрит, однако неуверенно перебирается до него по стене и хватается, сильно сжимая. Крупные ладони, сухие и со шрамами, ощущаются мягкостью перины и надежностью могучего дерева. — Отлично, иди за мной. Нива шагает назад и Кабукимоно следует за ним, слепо полагаясь, они неторопливо доходят до конца комнаты, поворачивают и продолжают путь, делая круги. Ноги ноют, как голодные волки, при каждом шаге от ступни и прямиком до бедер. Вчера он превысил привычные нагрузки и кукольное тело дало знать о своих пределах, однако подчиняться и просить отдыха Кабукимоно не намерен: уверен, что сможет продержаться еще. В сравнении с тем, что было неделю назад, он правда стал ходить лучше: больше ноги не тряслись как веточки сакуры на ветру, а вполне спокойно держали вес, не подгибались, силясь свалить имеющийся вес на пол, и выдерживали заданный темп ходьбы. Хотя, признаться, после вчерашней погони за Ёсико, не хочется не то, что ходить, а в принципе двигаться. На шестом круге Нива аккуратно отцепляет свои ладони, оставляя их под чужими, но более не позволяет их сжимать. Они продолжают бродить по комнате под взглядом Ёсико, которая всем видом показывала, что борется с желанием уснуть. Кабукимоно приходится напрячь тело, ведь чувство опоры стало шатким и начало пропадать. Стоит ему привыкнуть, как Нива и вовсе отсоединяет их руки, разрешая касаться только пальчиками. — Нет-нет, нельзя, — смеется он, на попытку увеличить площадь соприкосновения и отстраняется. — Ты не сможешь научиться, если будешь полагаться на что-либо. Что же ты будешь делать, если стен и людей не окажется рядом? В ответ Кабукимоно смолчал, не желая рассказывать, что будет добираться ползком. Он хмурится, вдавливая подушечки пальцев в податливые ладони. Возникает чувство, будто он держится за ниточку, которая едва удерживает от падения. В чем-то так оно и есть: чуть что и он свалится на пол. Очень хочется сдаться, когда нога таки не выдерживает и подгибается, Нива реагирует быстро и подхватывает под локоть, ставя обратно. Он смотрит в темные глаза долгие секунды, выискивая что-то, но видит только страх, обиду и возможно упрямство, потому что сдаваться Кабукимоно всё также не планирует, игнорируя рвущие платину чувства. Наоборот: отходит на шаг и снова вытягивает руки, чем вызывает у Нивы улыбку. Сохранять баланс — тяжело, — еще одно утверждение в копилку мнений. Все свое внимание Кабукимоно сосредотачивает на ладонях, а напряжение — в ногах, налившихся свинцом, однако менять фокус не стремится: как только пробует — сразу начинает падать. На пятнадцатом кругу они больше не касаются друг друга, Нива также мило улыбается и ведет его, идет медленно и уверенно, готовый в любой момент поймать. Кабукимоно поджав губы, борется на грани судорог с конечностями, икры зловеще побаливают, будто в них вставили инородный шарик больших размеров и он растягивает кожу и мышцы, из-за него ходить страшно, а в ноги возвращается дрожь. — Видишь? Ты отлично справляешься! — подбадривает его Нива и отходит намного дальше, чем до этого, оставляя Кабукимоно самостоятельно справляться. Негодование и страх охватывают тело одеялом и он смотрит в карие глаза, давая понять как относится к этому. Поддержка приятна, но не когда рискуешь разбить коленки с носом. Он старается быстрее достигнуть безопасной зоны — близости мужских рук и прибавляет скорости, опасно покачиваясь, и подается мелькнувшей мысли, под конец пути игнорируя подставленные ладони и сразу падая на чужую грудь, насупившись. Нива смеется и приобнимает его за спину, однако месть приходит довольно быстро: Кабукимоно складывает руки за чужой шеей и отнимает ступни от пола, повиснув на Ниве. Тот судорожно выпускает воздух изо рта, переставая дышать из-за тяжести, что на нем оказалась, а после заливается новым хохотом, аккуратно опуская ношу на пол и заглядывая в смущенное красное лицо. — Все-все, я понял, — он усаживается рядом, не трудясь залезть на покрывало. — Возможно для тебя это было слишком. — Тихо ты, Кацуси разбудишь, — шикает на него Ёсико, активнее обмахиваясь веером, однако в ее глазах пляшут кусочки облаков и солнца. Кабукимоно не знает почему поступил так, смотрит на Ниву и ищет злости или неприязни из-за шалости, которая сейчас кажется лишней и неправильной. Точно ли он имел право так поступать, нарушая его комфорт? Хочется извиниться за поступок, избавиться от прилипнувшего смущения, сжавшего в тиски внутренности. Нива опережает его слова, вороша темные волосы и улыбается: — Как твои ноги? — Хорошо, — Кабукимоно немного неловко улыбается в ответ, чувствуя, что щёки всё ещё горят. Он умалчивает о неприятных ощущениях в них, потому что и сам забывает, они становятся не настолько важными, чтобы обращать на них внимание. — Отлично, сможешь сегодня пойти с Ёсико в сэнто? — Нива переводит взгляд на сестру, она отвечает коротким кивком. А Кабукимоно задумывается: она говорила, что больше мыться с Нивой они не будут, путь отныне лежит только в женскую купальню, только как отнесутся к этому другие женщины? Вспоминая, что Кацуси мылся с Нивой, а мужчины деревни днем ранее явно проводили процедуры не по одному, заходя сразу по два, а то и три человека, Кабукимоно приходит к выводу, что ничего страшного случиться не должно, а поскольку гениталии его идентичны женским, несоответствия не будет. Единственное, что его беспокоило — факт, что он причисляет себя к роду мужскому. Не смутит ли это кого? Поймут ли его, если он честно признается в особенности? И не одной, к тому же, — поправляет он себя. Кукольность также считается причиной для беспокойств. Взгляд невольно падает на продолжающую срастаться кожу. Линия у запястий напоминала скорее шрам, чем стык, выдавая секрет только цветом — темно-серый, совсем не такого цвета были полосы на теле Нивы. — Не беспокойся, никто не обратит на это внимание, — хмыкает Нива, обхватывая его руку своими ладонями. Он водит большими пальцами, растягивая кожу в своеобразном массаже, старается успокоить размеренными и приятными касаниями, Кабукимоно доверяется, снова слепо веря. — Они не настолько заметные, как тебе кажется. Да и Ёсико не даст тебя в обиду, так ведь? — он глядит на неё, прищурив глаза, и говорит с нажимом. — Конечно, — она откидывается на ворох подушек. — Думаю, Тсукико нас поддержит. — Отлично, — Нива отстраняется, оставляя сладкую истому в том месте, которого касался. — Значит идем готовить ужин? — Вот уж нет, спать иди, смотреть на тебя уже тошно, — она отфыркивается и не очень элегантно встает с покрывала, и идет на кухню, оставляя Кабукимоно позади подниматься с небольшой помощью Нивы. Размешивая соус к блюду, Кабукимоно поглядывает на окно, в котором виднеются играющие дети. Шумные и крикливые бегают по дорожке, касаются друг дружку и выбирают «воду». Напоминают энергичных ос, жалящих по несколько раз. — А зачем нужно так часто мыться? — спрашивает он, не припоминая, что бы марался так сильно, что всплывает необходимость ходить в сэнто. Наоборот, визуально он абсолютно чист. — А ты думаешь, что походы от одного дома до другого никак не отразились на тебе? А еще последи за волосами: по полу постоянно елозят, — Ёсико вскидывает брови, раскладывая рис по тарелочкам. Ее слова заставили Кабукимоно обратить внимание на косу: и правда лежит на полу. — Да, — кивает, решая разобраться с этим позже. Он подтягивает тарелочки к себе, в каждую наливая немного соуса ближе к краю, одну Кабукимоно обделяет, накладывая вместо него вареных овощей. Кушая свою порцию, он вдруг вспоминает, что последние часы не практиковался в определении мнения. Вдумчиво жует ложку риса с соусом, замедляя движение челюстями, чтобы лучше распробовать, и приходит к выводу, что блюдо, приготовленное ими с Ёсико — вкусное. То, что Ниве оно тоже нравится — приятно. А находиться в его доме, слушать приятный смех, играть с Кацуси и помогать Ёсико — лучшее, что с ним случалось. Сидя у комода, Кабукимоно вытаскивает из него юкату в желтом цвете и два бутылька. Мысленно он повторяет схему мытья, чтобы все сделать с первого раза правильно, только помощь Ёсико в мытье головы все же понадобится. Женщина ждет его у двери со стопкой полотенец. Ее волосы распущены заранее, а поза источает расслабленность. Ёсико отдает ему два полотенца и выпроваживает Кабукимоно за дверь, сама идя следом. — Ёсико? — недоумевающе спрашивает он, неловко переступая с одной ноги в резиновом тапке на другую. Покачивается, поворачивая к ней голову, однако Ёсико мягко толкает его вперед пальцами. — Иди, я страхую, — говорит, как мурлыкает, и Кабукимоно недоверчиво глядит через плечо как она складывает руки в рукава своей юкаты, хитро улыбаясь. — Что? Ты же ходить научился. Время практики! И игнорирует испуганные взгляды, снова требуя идти вперед и Кабукимоно слушается, расставляя ноги немного шире, чем надо, чтобы как-то стабилизировать собственное равновесие, спиной чувствуя, как Ёсико ухмыляется, довольная проказой. Один раз его подхватить, однако, приходится. У дома Нэоко уже собралась компания из девушек, их стало заметно больше и все держали в руках банные принадлежности, весело переговариваясь в свете заходящего солнца, опаляющего блестящие волосы своим золотом. Тсукико под руку ведет Нэоко к подошедшим и склоняется в уважительном поклоне. Кабукимоно с радостью повторил бы, не имея столь затруднительного положения. — А почему Кабукимоно тут? — удивленно спрашивает Нэоко, убирая от себя руку подруги. — Я буду мыться с вами, — отвечает Кабукимоно без утаивания, не давая себе времени начать сомневаться, тем более, что Ёсико явно не ответила бы, занимая роль наблюдающего, стоя чуть позади. Чем больше Кабукимоно наблюдал за ней, тем больше замечал за ней эту особенность: она предпочитала оставаться в стороне и молчать, если дело не касалось ее напрямую. — Ты… шутишь? — Нэоко не понимающе глядит исподлобья, ее светлые губы поджимаются. Она будто оставляет единственный шанс отступить назад, однако Кабукимоно решил идти до конца и не хочет разочаровать Ниву, который поддерживал его все это время. Струсить сейчас — показать, что его слова были не важны и не убедительны, Кабукимоно не готов себе позволить этого и ведет плечом, которое успело припечь солнце. — Нет, — он смотрит упрямо в глаза девушки, борясь с желанием в добавок привстать на носочки, чтобы уж точно победить в маленьком сражении. — Но ты не можешь! — воскликнула она, неминуемо привлекая внимание; даже те, кто был увлечен разговорами, повернулись в их сторону, замолкая. — Ты же парень! — Успокойся, все он может и пойдет, — встревает Ёсико, делая шаг вперед и частично закрывая собой Кабукимоно. В ее голосе не проявилось и капли волнения: холодное спокойствие, такое же, как и ее глаза. Глядя на нее, Кабукимоно чувствует себя гораздо меньше, чем он есть, ведь именно с такой Ёсико он и познакомился, а сейчас имеет честь увидеть во второй раз за эти четыре дня. Эта Ёсико также уверена и храбра, как обычная, только выглядит… Иначе. — У него есть на это веские причины? — уточняет Тсукико, быстро пробегаясь взглядом по Кабукимоно. — Более чем, — Ёсико переглядывается с Тсукико и та пожимает плечами, кивая. — Хорошо, — она поворачивается к другим, взмахнув рукой, — можем идти, только вас и ждали. — Я никуда не пойду, — Нэоко вскидывает руки и отворачивается, быстрым шагом уходя к себе в дом. Позади нее захлопывается дверь. По глазам других девушек Кабукимоно понимает, что и они ему не верят и недовольны его предстоящим обществом, несколько из них перешептываются, однако также громко возражать не стремятся — только искоса поглядывают. Повисает напряженная атмосфера, пропитанная запахами железа и гари, Кабукимоно невольно их вдыхает, внутри они начинают клубок сомнений, что разрастается с каждым шагом. Ёсико подхватывает его локоть, ближе прижимая к себе, с другой стороны пристроилась Тсукико, положив ладонь на лопатку, таким образом своеобразно поддерживая. Она ему улыбнулась, давая понять, что на его стороне, тогда как девушки, шагающие впереди, становились все недовольнее. Словно зажатый между стойкой уверенностью, не позволяющей себе и грамма вольности, и нежной расслабленностью, Кабукимоно шагает ровно-ровно, следя за мелькающими резиновыми тапочками так пристально, чтобы ни в коем случае случайно не запнуться о две пары гэта, понимая, что самое сложное ему только предстоит, а потому подбирается, распрямляясь. Заходят в светлый сэнто они толпой, вперед пробираются самые юркие и изворотливые: занимают лучшие места у лавочек, ведь часть забрали старушки, переговаривающиеся о боли в пояснице. Ёсико и Тсукико его не торопят и сами не торопятся — заходят самыми последними, забирают у уходящей в купальню бабушки стул и скидывают вещи. Неловко оглянувшись, Кабукимоно замечает десятки глаз, направленные на него, скрытно и откровенно. Одни девушки стараются делать вид, что их он не волнует и потихоньку снимают одежду, другие упрямо ждут, когда первым разденется именно он. Под таким вниманием Кабукимоно теряется, краснея. Стыд разрезает щеки и шею изнутри, кажется, что он истекает кровь, как мясо кабана, приготовленное на обеденное блюдо. Немую поддержку оказывает Ёсико, она, невзирая на на других, скидывает гэта и развязывает оби, а следом снимает и юкату, вместе с нательной рубашкой, оставаясь в одних фундоси. Следом за ней, немного мешкая, повторяет Тсукико, на ее щеках получается заметить легкий румянец, она напряжена, но старается держаться. Видя это, Кабукимоно и сам не остается в стороне: его пальцы трясутся, однако он может совладать с руками, поспешно снимая верх и нелепо барахтаясь, так как коса путается в складках одежды. Едва получается снять рубаху, он тянется руками к резинке штанов и резко их стягивает. Ему кажется, лицо вздулось от количества крови, что к нему приливалось с каждой секундой; дыхание в один из моментов и вовсе замерло, однако штаны оказались в руках, выставляя на публику в лицах девушек, женщин и старушек — стройные ноги и нижнее белье, среди которого не мелькало ничего, что могло бы соответствовать мужским гениталиям. На самом деле, Кабукимоно начал сомневаться в том, что они вообще соответствуют женским, когда настал решающий момент, но пошел до конца, раздеваясь также решительно, как утром отлеплял от ран ткань. Запомнил, что в таких моментах надо быть резче и увереннее. Шепот и недовольства не прекратились, но заметно поредели: многие отвернулись, пусть гомон не исчез. Молва, что с ними будет мыться парень прошлась по всей купальне, девушки заходили в нее с этими словами на устах, разнося по каждому углу, как болезнь, вызванную микробами. Похоже, отвлеченные данным фактом девушки упустили из виду небольшие физические отличия, в виде едва виднеющихся на коленках и локтях шарниров, которые и сам Кабукимоно с трудом уже мог назвать шарнирами, однако помнит именно такими: уродливыми и большими. Сейчас же они выглядели как множество серых полос и углублений, не успевших срастись. — Как ты? — шепчет на ухо Тсукико, обеспокоенно его оглядывая. — Хорошо, — как отвечать на этот вопрос Кабукимоно, кажется, понял. — Слетелись как стервятники на живое, — недовольно качает она головой, — но и ты их пойми: у нас парней с вагинами никогда не видели. — Я понимаю, — отвечает он, ведь правда понимает и принимает, человечности моментами ему не хватило и он расплачивается сейчас. Больше не медля, Кабукимоно стягивает фундоси, стараясь не смотреть на голые тела вокруг и особенно — на подруг. Делает точно также, как Нива: смотрит на лицо и только туда, больше ни на чем не заостряет взор. Они берут банные принадлежности, а одежду оставляют на стуле, заходя в купальню. Ёсико, как некий проводник, ведет их внутрь, ее пропускают спокойно, а Кабукимоно запинается о чью-то ногу, едва не сваливаясь вперед, спасает лишь Тсукико, взявшая его за руку еще у входа. Присаживается Кабукимоно на лавочку у подложки, рядом становятся подруги. Он ожидал, что приведет их Ёсико в дальний угол, подальше от людей и проблем, однако она сделала с точностью наоборот, выбрав самое открытое место. Кабукимоно кусает губу, сдерживая слезы, когда девушки отходят набрать воды себе и вдобавок ему, Ёсико что-то шепчет на ухо Тсукико, убеждая в чем-то, и та кивает, смиренно соглашаясь принести два таза. Темные волосы он расплетает быстро и кладет на подложку ленту, на которую кто-то капает коричневой жижей, что впитывается и портит ее, виновница извиняется и отходит. Лицо ее не выражает и капли раскаяния. Тсукико приносит оба таза поочередно, ободряюще похлопывая Кабукимоно по плечу, когда видит, что тот сидит с закушенной щекой и красными глазами, в которых лопнули капилляры. Кабукимоно хочется не просто заплакать, а разрыдаться от несправедливости, ведь он не понимает, что именно не так. Он же доказал, что достоин находиться среди них! Нет?.. — Ну засранец, — кряхтит какая-то старушка справа, недовольно зыркая, — двинься, позапускали сюда нелюдей! Совсем стыд растеряли! Кабукимоно смотрит на нее заплывающим от слез взглядом, оставаясь сидеть на месте и держать всхлипы в себе. Он догадался, что Ёсико ведет себя так нарочито уверенно, чтобы не сдавать позиции, и тоже не позволяет себе показать слабости. Да кого он обманывает? Все видят насколько ему больно. — Мы заняли это место, — сухо отвечает Тсукико и ставит в то место, где хотела пристроиться бабушка, таз, дожидаясь, пока Ёсико встанет рядом, закрывая от нее Кабукимоно. С другой стороны становится она сама. Ёсико поднимает Кабукимоно на ноги и поворачивает лицом к тазу, в котором он может видеть свое отражение. Слезливое и расстроенное. — Умойся, — шепчет она и Кабукимоно выполняет, растворяя соль в воде, понимая: чем быстрее это закончится, тем быстрее их оставят в покое. Ёсико помогает промыть волосы, а после Кабукимоно домывается сам и ждет, когда аналогичные процедуры сделают подруги. В голове крутятся слова бабушки, они сходятся в схватке со словами Нивы, приятнее, несомненно, то, что говорил Нива, однако больно по сердцу режет мнение старухи, ведь это тоже мнение. Болезненное, некрасивое, просто отвратительное, как насекомые, бегущие по телу, но мнение. Мнение, от которого хочется спрятаться и никогда больше не разговаривать ни с кем, не слышать, что такое могут высказывать люди, среди которых он хочет прижиться и стать своим. Правда ли он заслужил эти оскорбления? — Мы закончили, пойдем посидим в воде? — предлагает Тсукико, улыбаясь. Так тоскливо, что внутри становится еще хуже. Будто озеро осушили и начали в дно вбивать колы. Однако он соглашается и за руку его ведут в сторону двери. Когда кто-то случайно… Нет, абсолютно не случайно на него роняют деревянный таз с холодной водой, Кабукимоно не выдерживает и валится с ног, выпуская руку Тсукико из своей. Картинки следующих мгновений плывут перед глазами, ведь он срывается с места, постоянно запинаясь и падая, но добирается до раздевалки, накидывает на плечи юкату, не пытаясь ее перевязать, только запахивает посильнее и выходит в холл, снижая скорость до минимума. Из глаз рекой текут слезы, волнами покрывая щеки, ноги дрожат и подгибаются, в голове стоит мучительный шум и все, что он может — болезненно всхлипывать, продолжая игнорировать раздраженные старые раны на ступнях и новые на разбитых коленках. Он не помнит, как прошел половину пути, сознание приходит, когда он валится кровоточащими ногами на землю, а кто-то вытягивает его из нее, поднимая за руку и закидывая себе на плечо. — Архонты, что с тобой случилось? — ужасается Нэоко, паникуя и оглядываясь по сторонам, улицы почти полностью пусты. — Прости-прости, я дура, мне очень жаль. — Ты не виновата, — он качает головой и шепчет, хотя сил говорить найти в себе не в состоянии. Ноги жжет нещадно, а с каждым шагом грязь, кажется, все больше проникает в раны. Кабукимоно боится заражения, но сейчас хочет только лечь и больше не вставать, глотая горькие слезы. Он надеялся и верил. Но похоже, что Нива и Ёсико не равны всем людям. И Тсукико. А Нэоко… Кабукимоно смотрит на тащащую его тело к дому Нивы девушку и не может сказать ничего плохого. Она тоже хорошая. Просто… Не все люди хорошие. Открывший дверь Нива застыл с распахнутыми в удивлении глазами, а после забрал не сопротивляющегося Кабукимоно в дом, Нэоко осталась во дворе, присев на ступеньку. — Они не приняли, — промямлил Кабукимоно, когда его положили на футон. Кацуси пришлось посадить рядом, тот проговорил «мальчик?» и стал возить ручками по заплаканному лицу. В ответ Кабукимоно смог только уткнуться ему в одежду лицом, заходясь в новом приступе рыданий. — Сейчас будет больно, потерпи, — Нива раскладывает у чужих ног лекарства и тактично поправляет юкату. Он начинает с промывки ран. — Что произошло, Кабу? С трудом, но Кабукимоно пересказывает, чувствуя, что в груди потеплело от ласкового сокращения имени, однако всю боль унять не получилось. Нива молчит весь рассказ, терпеливо слушая, и обрабатывает ноги. Разговоры отвлекают от боли, — понимает это Кабукимоно, когда Нива заканчивает протирать его от грязи и крови. — Это просто ужасно, мне очень жаль, что так вышло, — Нива тянется к чужому лицу и гладит его по щеке. — Люди тяжело принимают то, что им непонятно. Я надеялся, что все пройдет лучше, но боюсь даже Ёсико не способна спасти от всего, — он кладет руку на плечо и сжимает его. — Только прошу, не верь ни в одну из фраз, что говорят их злобные языки, ведь это неправда. Их цель — задеть. Успокоившийся Кабукимоно держит Кацуси за маленькую ручку, гладит пальчики и смотрит в глаза Нивы, честные и дружелюбные, уверенные и просящие. — Да, — соглашается он и приподнимается, на его губы натянута измученная улыбка. — Спасибо. Не все люди хорошие, но есть достаточно людей, доказывающих человеческую доброту, и двое сейчас прямо перед ним.