Мгновения

Ступни лежат на футоне ледяными кусками, что искусно вырезали из глыбы и совместили с основной частью тела небрежными стяжками. Колени, подобие пышущих вулканов, ноют от малейшего соприкосновения с тканью, хотя плотно замотаны бинтами. Голова устало лежит на полотенце в гнезде из мокрых волос, которые не успели высохнуть. Чистое лицо застыло с одним выражением, а ладони расположены на животе. Кабукимоно пытается понять, в какой момент застыл в позе навеки заснувшей принцессы из снежнайской сказки. Именно данный фольклорный экземпляр далекой страны Нива читал Кацуси перед сном, предложив Кабукимоно присоединиться. В книжке было много картинок и настолько же много слов, повествующих о печальной судьбе девушки, однако завершилось все счастливым концом. Отвлечь на недолгие минуты от тяжких раздумий у Нивы получилось и Кабукимоно — тот, потягивая вторую чашу чая, следил за отражением пламени свечи на стене, представляя замки и природу Снежной. Тем вечером вся деревня «встала на уши», как сказала пришедшая Ёсико, плотно заперев за собой дверь, а после долго рассматривая округу из окна, словно чего-то выжидая. Она заботливо заварила побольше благоухающей травы в чайнике и вскипятила воду, по возможности подавая чай с мятой и каплями успокаивающей настойки. За каждую неосторожную фразу женщины Нива кидал в нее взгляды, серьезные и полные немой просьбы быть аккуратнее, на что та только пожимала плечами. Они сидели до поздней ночи. Нива расположился рядом, сладко зевая, пока Кабукимоно рисовал запомнившиеся растения из сказки, Ёсико, уложившая ребенка спать, в итоге тоже осталась с ними. Она была напряжена, однако старалась не выдавать своего состояния, только мимика лица говорила сама за себя: губы постоянно сминались и прикусывались. Ближе к часу ночи Ёсико встала с подушки, и тряхнув головой, вздохнула. Ее лицо, скрытое под копной распущенных волос, показалось всего на секунду. Изнеможденное и уставшее от дум. Она, с ее слов, пошла спать, но мужчины прекрасно понимали — не уснет. В противовес ей Нива оставался рядом гораздо дольше и даже предложил разделить комнату на двоих этой ночью. Глядя на его размытый взгляд и четкую уверенность в своих действиях, Кабукимоно отказался, даже позволив себе для большей убедительности положить руку на чужое плечо в успокаивающем жесте. Он не знал, в чем кроется причина беспокойств окружающих. Это заставляло насторожиться, что и заметил Нива, приобнимая его за плечи и прямо на них же засыпая, ставя тем самым в неловкое положение. Пришлось его будить и настоятельно просить идти в свою спальню, дабы провести ночь в спокойствии. Человеческое тело просто не выдерживало такие нагрузки, и Кабукимоно переживал за мужчину. Спустя несколько минут уговоров он поддался и отправился к себе, поставив условие, что Кабукимоно также ляжет спать. За окном уже встает солнце, а Кабукимоно так и не нашелся в этом пустом лабиринте из высушенного озера — все потеряло краски и приняло безжизненный облик после истерик и слез. Он обдумывает произошедшее в сэнто, прокручивает в голове поддерживающие слова Нивы и складывает их непроходимой стеной вокруг неприятных высказываний — с глаз долой. Кажется, что эта визуализация обретает материальность, сплетаясь где-то под ребрами и давая уверенность, которая хоть и выглядит шаткой, на деле является несдвигаемой линией. Скинув с замерзших ступней одеяло, Кабукимоно поправляет ночную юкату, придирчиво оглядывая свое тело, когда случайно оголяется кусок кожи, и одергивает себя: нельзя так, от таких чувств становится неприятно на душе. Так он только мысленно подтверждает слова плохих людей, идя на поводу. Он выглядывает из-за стены, убеждаясь, что все спят, и проходит на кухню. Из шкафа достает тарелку с ягодами и по одной закидывает в рот, садясь за стол. На его глазах по небу разливаются желтые и белые краски, разгоняя синие оттенки, как капля воды гонит волны. Первые люди уже начинают выходить из домов, разнося разговоры по округе, в которые Кабукимоно старается не вслушиваться — достает ножи, ложки, чаши и готовится к завтраку. Быстрее Ёсико на кухне оказываются руки, хватающиеся тонкими грубыми пальцами за деревянную окантовку сёдзи. Их обладательница выползает следом, опираясь о стену и отрываясь лишь на секунды, чтобы провести ладонями по лицу без макияжа. — Доброе утро, — кивает она, первым делом заваривая чай, дальше достает продукты. Поступь её мелкая, а фигура пошатывается, едва не ударяясь затылком о полку. — Тебе лучше? Поздно спать легли? — Да, — коротко отвечает он и забирает протянутые ею овощи на стол, догадываясь, что с ними надо делать. — Я… Хочу встретиться с Нэоко и Тсукико. — Уверен? — переспрашивает она и опирается поясницей на столешницу, поставив воду подогреваться. Ёсико не показывает тревог, словно ее волнует только завтрак и сонливость, а плохая координация — пустяк, мимолётная слабость. Ни Тсукико, ни Нэоко не появлялись на пороге дома: первая ушла сразу же домой, а вторая так и сидела на крыльце, пока Ёсико не проводила ту к себе. Определенно с ними есть о чем поговорить, особенно с Нэоко, ведь недопонимание между ними никуда не исчезло, лишь потеряло негативную окраску. Что происходило снаружи — также оставалось загадкой, и самое страшное, что все только набирает больший оборот, стоит длинным языкам встретиться на улице. Люди, ошеломленные новостями, гудят за окном, собираясь в недовольные стайки шакалов. Из открытого окна слышны выкрики, и Ёсико закрывает его непринужденно, будто не боится, однако избегает и отсрочивает неизбежное: так просто все это не закончится, и как бы ни хотелось Кабукимоно, чтобы эта тема завершилась, она никуда не уйдет, а будет преследовать, наступая на пятки, болезненно отдавливая. Все больше Кабукимоно кажется, что он некий преступник, коим является даже не за счет происхождения, а скорее из-за самоидентичности. В его действиях нет ничего плохого, он никому не вредил и грубого слова не молвил, а в итоге оказался маленьким котенком, окруженным собаками, с которыми его разделяют только деревянные стены чужого дома. Внутри мелькает искорками надежда, что между деревенщинами решится вопрос в позитивную сторону, она — небольшие крапинки в насыщенном синем, просит верить, разгоняя по телу холод, образуя испарину, которая неощутима пальцами и покрывает человекоподобное тело изнутри. — Да, — в итоге он смеет лишь верить, что то, куда тянет его фальшивая душа, окажется заслуживающим доверия. Готовят они в тишине, пока не появляются Нива с Кацуси, присоединяясь к трапезе. Малыш устраивается на ногах Кабукимоно, недоуменно осматривая всех его окружающих, чувствует, что что-то не так, и жмется ближе к чужой груди. Каждый из присутствующих выглядит нездорово и неправильно, вынуждая испытывать стыд за… то, что произошло не совсем по вине Кабукимоно. Пока Кабукимоно и Ёсико моют посуду, Нива приносит на кухню сказку с рисунками, бумагу и мелки, складывая все это на стол. Прежде чем удалиться, он кладет руку на плечо Кабукимоно и просит: — Нарисуй что-то, что связано со сказкой, но не имеется на иллюстрациях, — он улыбается, проговаривая нежно. Ёсико с Кацуси также садятся за стол. Они занимаются развивающими играми, а Кабукимоно листает сборник изображений, задумавшись над своим заданием, однако ему на ум ничего не приходит. Проведет линию, другую, зачеркнет и продолжит небрежно водить по новой. Он воспроизводит сюжет, вспоминает локации и глубоко вздыхает, когда элементы находятся на страницах. Натянутая тишина не способствует раздумьям, давя на плечи и заставляя склониться под своей тяжестью, практически пригвождая к столу. А может дело в бессонной ночи? Прямо возле окна мелькает фигура, закрывая собой часть пейзажа, и Кабукимоно приподнимает голову, успевая зацепиться только за размытое пятно темных оттенков. Кровь застывает в жилах, голову пробивает насквозь осознание, что это пришли по поводу него, еще до того, как рука незнакомца громко постучит в дверь. Ёсико не двигается со сжатыми губами, словно испуганная жертва, но кроликом, прячущимся в коре дерева, когда за ним щелкают зубы волка, представляет себя именно Кабукимоно, по-глупому расширив глаза и задержав дыхание. Из рук вываливается желтый мелок, чей стук перекрывают настойчивые удары. Быстрыми шагами мимо них проходит Нива. Так и не бросив взгляда, руками он завязывает у затылка свой синий платок, резким движением затягивает концы и открывает дверь. Вопреки здравому смыслу и опасениям, Кабукимоно подползает, чтобы рассмотреть пришедшего мужчину. Высокий и крепкий, с коротко стрижеными волосами и взглядом деланно-равнодушным, однако в зрачках отражается чистая ярость, залитая ледяной водой. Заметив движение, незнакомец склоняется вбок, чтобы рассмотреть его получше. — Это тот извращенец? — бросает он, и Нива закрывает за собой дверь, выходя из дома. Извращенец? Кабукимоно глядит тупым взглядом, не зная как реагировать. Голова вмиг пустеет, оставляя только пресловутое слово на устах без возможности произнести его вслух. Он не знает, что это значит, а безнадега охватывает с клеточек кожи, стремясь пробраться в самые потаенные уголки тела. Не чувствуя ног, он с трудом поднимается и уходит в свою комнату, оставляя Ёсико в одиночестве. Кровать утягивает его в горечь и печаль. Он чувствует себя застывшей глиняной статуэткой без чувств и эмоций, только мысленно борется с навязчивым червяком, гласящим, что он здесь лишний. Из окна ему на лицо падает луч света, мешая окончательно проникнуться думами, цвета его невеселые — кислотные, как противный лимонный сок, и горькие, как травы с полей. Он отрезвляет и подсказывает: это реальность, от нее не убежишь. Протянув руку, Кабукимоно дотягивается до мятого одеяла, непонятно как скрюченного, и подтягивает к себе, игнорируя тяжесть: оно зацепилось за матрас и теперь никак не идет в руки. Но и одного уголка кажется, что достаточно. Прощупывая тонкий мягкий материал сиреневого цвета и вдыхая запах зелени, впитавшийся в него, Кабукимоно остается лежать, перевернувшись на бок. Прижимает ко рту кончик и укладывается головой на футон. Нива не бросит его. Нива поможет. Эфемерными руками Кабукимоно хватается за выстроенную стену, не давая унести себя соленому морю, от которого стягивает рот. Они все смогут, ничего плохого не произошло. Нива поговорит с людьми, и те все поймут. Словно его мысли могут быть материальны, дверь в дом открывается, впуская хозяина. Не теряя времени, он проходит сразу в комнату Кабукимоно, следом идет Ёсико, заметно ободрившаяся. Сомнений в том, что она слышала, чем закончился разговор, не было, и похоже, что все завершилось на позитивной ноте. Нива стучит костяшками пальцев по сёдзи и ловит чужой взгляд, роняя тихий вопрос, плавно скользящий пером по воздуху: — Ты спишь? — он улыбается, когда Кабукимоно приподнимается с постели, так и не отпустив одеяло. — Извини за то, что тебе пришлось услышать от Мэмору, он бывает несносен. — Нива усаживается на подушку у столика, а Ёсико молча наблюдает из дверного проема. — Тсукико за тебя тревожилась и попросила выйти. Не могу сказать, что сейчас все спокойно, но и не думаю, что кто-то станет тебя трогать. — И от домашних обязанностей тебя никто не освобождал, — проговаривает Ёсико, складывая руки на груди. На взгляд прищуренных карих глаз она выше приподнимает голову. — Я не собираюсь отказываться от помощи, не смотри на меня так. — Не перегибай, — неодобрительно качает головой Нива. — Я сам могу тебе помочь. — Нет, — они с Ёсико отвечают хором, но женский голос выбивается из-за звонкости, вынуждая Кабукимоно проглотить окончание, уступая. — Мы с ним пойдем. Да и тебе вроде не нравятся женские компании. Тебе там делать нечего, — с выражением уверенности в собственной победе она кривит губы в ухмылке и глядит на Кабукимоно в ожидании реакции. — Я пойду, — послушно соглашается он и обращается к Ниве: — Они сильно злились? — М-м, — тот сразу понимает, о ком идет речь, и не спешит с ответом, задумчиво подбирая слова, — рады они не были. Но это быстро уляжется, стоит им узнать тебя поближе. Посмотрев то на Ниву, то на Ёсико, Кабукимоно испытывает облегчение: его успокаивает разрядившаяся обстановка в доме и появившиеся недовольные скачки интонаций в речи Ёсико. Значит, все постепенно встает на круги своя — исчезают с горизонта опасные волны, несущие разруху. Позади него повязывают пояс на юкате, помогая поправить и привести ее в надлежащий вид. Не терпящим возражений тоном Ёсико потребовала переодеваться на выход и, вооружившись гребнем и тремя лентами, увлекла его в час сборов. Она распутывала его волосы и заплетала, поджимая губы и шумно выдыхая, когда случайно дергала слишком сильно. — И последний штрих, — задумчиво тянет она, поднимая его руку за локоть. Лентой она перехватывает ткань, потуже затягивая, а после приступает к другому боку, делая то же самое, и на спине сплетает концы, чтобы завязать бантик. — Мы долго будем возиться в воде, поосторожнее с руками. — Мы стирать будем на улице? — спрашивает Кабукимоно, на пробу двигая плечом. Перевязка давит, вынуждая держать осанку. — Пойдем к морю, идти долго — сразу предупреждаю, — хмыкает она и отходит взять стопку из наволочки с футона и одежд, заранее сложенных. — Тебе плохо на солнце не станет? — она кидает на него внимательный взгляд и кивком указывает на выход. — Не знаю? — непонимающе отвечает он, и Ёсико заглядывает в кухонный столик, вытаскивая две тряпки. Подозрительно похожие на те, которыми они мыли утварь, только более чистые и опрятные. У порога уже стоят мешки и два таза с вещами, среди них выглядывают несколько бутыльков, которые Ёсико, кажется, носит всегда и всюду. К ним добавляются еще и вещи с комнаты Кабукимоно, небрежно сброшенные в кучу. — Держи, — ему протягивают пакет и перекладывают в руки таз. Тело кренится вбок из-за смещенного центра тяжести, и Кабукимоно отводит ногу в сторону, ища опору в стуле. Сомнения закрадываются в голову вопросом «как я смогу дойти?», на который приходится нервный глоток слюны. В одну из рук Ёсико берет пакет, скрещивает его ручки и продевает снизу кисть, оставляя его висеть на запястье, другой подхватывает таз, прижимая к себе. Видя спокойствие, с которым она это все делает, Кабукимоно сводит брови к переносице и храбрится, увереннее обхватывая таз. Сейчас им предстоит выйти. Дверь открывается, и перед их лицами показывается спина Тсукико. Девушка стоит, задрав высоко голову, и смотрит на пролетающие мимо редкие облака. Ее поза сохраняет безмятежность, и она не вздрагивает, когда двое выходят из дома — лишь набирает воздух в грудь, прежде чем начать говорить: — Вы долго, другие уже ушли, — ровный голос Тсукико пропитан отчужденностью, в нем не сквозит и капли раздражения. — На это и был расчет, — Ёсико широко улыбается, лукаво глядит на нее и подбирается, — но ты решила составить нам компанию, как мило. — Как я могла оставить вас двоих? — девушка пожимает плечами и сходит с крыльца, с наслаждением разминая затекшие ноги. — Действительно, — довольно бурчит Ёсико и направляет Кабукимоно вперед, подхватывая под руку. Тот с тревогой оглядывает ближайшие домики, с которых более не слышится разговоров или деятельности: они опустели, остались лишь редкие мужчины, да старики. Издалека раздаются звуки ударов молотков по железу, и Кабукимоно знает, что где-то там в своем темпе Нива готовит новый клинок. — Вижу, у вас все хорошо. Утренняя ситуация была ужасной, — цокает Тсукико. Они медленно движутся на выход из деревни, ноги Кабукимоно немного заплетаются, но он продолжает не очень уверенно держаться на них, поглядывая по сторонам. Он готов поклясться, что слышит шепот, а его тело приковывает взгляды оставшихся деревенщин. — Это же он? — спрашивает мужчина у старика, дымя непонятной палочкой. — Он-он, бесстыдник, додумается же молодежь что творить, — фырчит тот, отхаркиваясь. — Еще и в женские купальни его, как же. — Ну так и чем он от девки отличается? — складывая губы трубочкой, выдыхает мужчина в сторону. — Разве что груди нет, небольшое упущение… — Не слушай, — шепчет Тсукико на ухо Кабукимоно. — Так вот, Нэоко мне все уши прожужжала о своих грехах, чуть ли в ноги не кланялась. Еще и муж ее скандал закатил… Кошмар какой-то. — Поэтому с ней не пошла? — поддевает Ёсико одну из ее фраз, как выуживает интересующую ниточку из клубка спицей, тянет долго, играючи. — В том числе. Девушки все никак успокоиться не могут, да и боюсь, как бы вас не заклевали, — она кидает пренебрежительный взгляд на седого мужчину, что пристально наблюдает за ними из окна, — по дороге. Кабукимоно старается не смотреть ни на кого из местных, кроме как на своих проводниц. Каждую фразу, оброненную очередным незнакомцем, он воспринимает болезненно — сразу принимает на душу. Чем длиннее предложение — тем шире разрез, чем грубее — тем глубже. Абстрагироваться никак не получается, так же, как и сосредоточиться на диалоге девушек, плавно перетекшем на отвлеченные темы. С каждым пройденным метром тяжесть ходьбы заметна все меньше, а настроение — все хуже. Облегчение наступает, когда они выходят за арку, сворачивая к спуску. Камни и рваные куски земли расступаются перед неровной дорожкой, с которой скатываются камни, а вместе с ними норовят соскользнуть и тапочки Кабукимоно, от чего его нога продевается сквозь прорезь сильнее, чем было нужно, плотно обхватывая кожу. Девушки придерживают его за руки, помогая спуститься и видя мелькающий страх в темных глазах, прорезающий радужку тонкими линиями молний. Внизу их поджидает обволакивающий песок, радостно принимающий в себя ступни и забивающийся меж пальцев, стремясь попасть в заживающие раны, однако сталкивается с защищающими корочками, повысившими болевой порог. Маленькие песчинки блуждают по коже, когда трое подходят к десяткам девушек, собравшихся у воды. Те подобрали подолы кимоно и юкат, надежно завязав по колено и выше, чтобы не намочить — у каждой в руке по какой-то одежде. Ударяющий в лицо воздух разносит по округе цветочные и ягодные запахи, с которыми намыливается ткань. Свежесть захватывает сладость, растворяя в своих удушающих тисках. Словно наученная опытом Ёсико ведет их туда, где девушек поменьше, там же виднеется витиеватая прическа Нэоко, чье лицо не скрывает тревог. Пришедших провожают молчанием, кажущимся благословением в сравнении с грубыми и бестактными разговорами. У самого берега все трое скидывают вещи, Ёсико достает ленты, количество которых Кабукимоно начинает удивлять, и подвязывает сначала свою одежду, а после тянется и к его. Бледные щеки покрываются румянцем, и он теребит свою косу, выдергивая из нее волоски. Тсукико не сдерживает заинтересованного взгляда, наблюдая за ними, ее брови приподнимаются, однако она не задает неуместных вопросов. Все вещи складывают в тазы, а пакеты придавливают ближайшими камнями, чтобы не улетели. Морская вода цепко хватается за ступни, обдавая холодом. Словно в отместку солнце пригревает макушку, распаляя темные волосы. Судя по красным лицам находящихся в воде и стекающему по ним поту, не один Кабукимоно испытывает суровость климата Инадзумы и щедрого на тепло солнца. Подыскав свободное пространство, внутри которого находится даже несколько свободных камней, троица стремится его отхватить. Вода препятствует быстрому перемещению, утруждая дорогу Кабукимоно, и он принимается крепче держаться за Ёсико. Водоросли щекочут щиколотки, когда они останавливаются у камня, но Кабукимоно, наконец, может опереться на что-то более устойчивое, чем подруги. Тазы ставят в воду, не заботясь о волнах, настойчиво проникающих за бортики. Ёсико достает первую попавшуюся юкату и окунает в воду, следом вынимает бутыль и поливает ткань жижей. Кабукимоно позволяет себе сесть на камень и повторяет в точности за Ёсико, поджимая губы, ведь внимание все так же приковано к ним. В нескольких метрах, сидя на корточках, стирает Нэоко, рукава ее одежд собраны таким же образом, как и у всех остальных, открывая вид на руки. Покрытые небольшими разноцветными пятнышками, они скрываются в воде и выныривают. Длинные волосы, неряшливо собранные у затылка, выбиваются из прически, спадая прямо в воду, у которой поверхность покрыта белым мхом и пузырьками. Нэоко не поднимает взгляда, молчаливо увлечена своим делом, будто пытается скрыться, однако никто на нее и не смотрит, кроме самого Кабукимоно. Она единственная, кто не проявляет интереса, а может и вовсе не успела заметить их. Схема стирки оказывается простой, но трудоемкой: руки устают прошаркивать ткань нескончаемой одежды, спина болезненно простреливает после нескольких минут нахождения в одном положении, и Кабукимоно спускается с камня в воду, так же садясь на корточки, как и большинство женщин. Вода добирается до подвязанной юкаты, и та до пояса промокает, зато тело адаптируется к температуре и радостно принимает ее, испытывая облегчение. Спустя полчаса Ёсико выуживает те две маленькие тряпочки и отходит подальше от берега к более чистой воде, чтобы промокнуть их и накинуть себе и Кабукимоно на головы. Все это время Кабукимоно невольно ожидает толчка в спину или вскользь упомянутого оскорбления; морально готовится, что на него выльют воды, однако ничего не происходит. Его избегают уверенно и принципиально — скорее всего повлиял разговор Нивы с тем мужчиной, приходившим утром, ибо другого объяснения найти не получается. Иначе это выглядит сюрреалистично и неестественно. Вокруг кружат знакомые лица. Попали они именно в ту компанию, с которой Кабукимоно познакомился, когда впервые вышел из дома Нивы. Та же молоденькая девчушка и та же взрослая женщина, но уже без ребенка. Лица людей хмурые или нарочито безразличные, Кабукимоно почти пальцами ощущает, как напряжены желваки, а движение глаз строго контролируется. По мере близости к нему можно понять, кто относится нейтрально, а кто ненавидит всем сердцем: часть собирается и отходит на расстояние подальше, другие нерешительно расползаются рядом. Пальцы Кабукимоно морщатся, напоминая высушенный чернослив и приобретая неприятную текстуру, которую хочется обтереть, чтобы кожа стала такой же гладкой и нежной, как раньше. Вода не обошла стороной и грубые руки Ёсико, расправляющиеся с одеждой в два, а то и в три раза быстрее, чем Кабукимоно. Довольно выдыхая, Тсукико усаживается на свободный камень и потягивается. Ее одежда стягивает фигуру, выбиваясь из оби и растягиваясь, открывая вид на кожу, которую она с радостью подставляет солнцу. Ее небольшая стопка вещей покоится в тазу, аккуратно сложенная почти шовчик к шовчику. — Заканчивайте побыстрее, тут грязно, — говорит она, брызгая белую пену куда-то в сторону. И правда: и без того не самая прозрачная вода стала мутной, а девушки начали разбредаться небольшими группками, уходя обратно домой. — Слушаюсь, госпожа, — фырчит Ёсико и небрежно стряхивает наволочку в общую кучу из пестрых оттенков. — Рада, что ты хоть кому-то подчиняешься, а именно — мне, — посмеивается Тсукико и откидывает назад волосы, поднимая голову к небу с закрытыми глазами. — Когда можно будет забрать настойку? — Через пару дней, она еще не готова, — Ёсико встает со своего места и расправляет спину. — Придется вещи сполоснуть. — Хорошо, — кивает Кабукимоно и ждет следующих распоряжений. С щиколоток и по коленки его ноги покрыты белизной, неприятно щиплющей раны. Где-то далеко от них плескаются в воде последние оставшиеся, если не считать притаившуюся Нэоко, промывающую одну юкату слишком долго. — Ты не хочешь нам ничего сказать? — поворачивается в ее сторону Ёсико и приподнимает бровь. — Д-да, — Нэоко хрипит не своим голосом, а потому прокашливается, поднимая испуганный взор на Ёсико, скользя к Тсукико и останавливаясь на Кабукимоно. — Извини, я не хотела, чтобы все так закончилось. Кабукимоно смотрит ей в глаза не мигая, долго разглядывает дрожащие зрачки и прощупывает разливающееся в душе сожаление. Ему кажется на долю секунды, что Нэоко является потерпевшей, и потрепанный внешний вид этой мысли только способствует. Однако память о своих чувствах свежа и пахнет, как порция подгоревших овощей. Он не злится на девушку, не испытывает негативных чувств и точно не позволит себе вести себя также, как недовольные деревенщины. Он и вины ее не видит, хотя по глазам Ёсико понимает: она есть, где-то запряталась, как голодный мышонок, выжидающий падения рисинки. Под взглядами он поднимается и, придерживаясь за предплечье Ёсико, подходит к Нэоко, чтобы обнять. Бледные руки сцепляются за ним, и Кабукимоно может представить, как она отдавливает синяки о его спину, игнорируя боль или специально себя наказывая. — Я не виню тебя, — мотает он головой, утыкаясь лицом в ее шею. Грязные волосы настойчиво лезут в глаза, но он не отстраняется, задерживаясь в одном положении на долгие мгновения и не решаясь задать вопрос: «Что с тобой сделали?».