Мгновения

С головной болью мир плывет вокруг, когда Хисахидэ заставляет себя приоткрыть глаза. Ему требуются долгие минуты, чтобы прийти в себя и разогнать пустоту внутри, обволакивающую сознание. Рукой он нащупывает на себе хаори и понимает, что урывки вчерашнего вечера вовсе не плод его воображения. Он правда, представ в таком непотребном виде перед гостем, потревожил его и вынудил позаботиться, сам того не осознавая. Испытывая жгучий стыд, Хисахидэ поднимается с постели и завязывает по-новой хвост. Пусть так. Сотворенного уже не вернуть, а значит остается только просить прощения перед Кабукимоно. Приведя себя в порядок, Хисахидэ выходит из комнаты, по солнечному свету догадываясь, что наступило если не утро, то день. Находится Кабукимоно в гостиной. Тот, держа ровно спину, рисует мелками ствол дерева. Поблизости никого нет, что вызывает удивление, ведь Ёсико нашла себе местечко подле и не пренебрегала пользоваться мальчишеским вниманием. — Доброе утро, — здоровается Хисахидэ и присаживается рядом. Выдернутый из собственных мыслей Кабукимоно вздрагивает и прячет за спиной рисунок. — Извини, что напугал. Все в порядке? — Доброе утро, — отстраненно кивает Кабукимоно и переворачивает лист, укладывая с другой стороны от Хисахидэ, будто его могут попытаться отнять. — Да. — Ты выполняешь мою просьбу со сказкой? — догадывается Хисахидэ и кидает краткий взгляд на листок, но не более: видит, что для Кабукимоно это очень важно. — Возможно, — уклончиво отвечает и заправляет прядь волос за ухо. Сегодня Ёсико их не заплетала, а потому они спускались по чужой спине к полу. — Я хотел поговорить о том, что ты видел вчера, — начинает Хисахидэ, более не видя смысла тянуть с разговором, однако его останавливает поднятая рука и мотание головой. — Не думаю, что мы должны говорить об этом, — в голосе Кабукимоно слышится уверенность, он хмурит брови и отводит взгляд, — если ты не болен. Хисахидэ смотрит на его напряженное личико, колеблющееся от любопытства. Конечно, тот хочет знать, но решает поступить согласно ведомой ему морали. Догадывается, что услышал лишнее; то, что не предназначено для его ушей. — Хорошо, спасибо, — он склоняет голову в благодарности и слегка улыбается. Неловкость постепенно отпускает сердце, давая продыху. — А где… — Они вышли на прогулку, — отвечает на незаконченный вопрос Кабукимоно и отворачивается к рисунку, затаскивая на стол, но не спешит переворачивать. Бледное лицо скрывается за волосами, и Нива непонимающе приподнимает брови, глядя на то, как дрожат его губы. — Ты не захотел пойти с ними? — вопрос кажется глупым, еще на половине произнесенной фразы. Хотел. Конечно, хотел. Однако остался, чтобы проследить за ним, пьяным и дремлющим, потому что волновался. Об этом говорят выглядывающие из-за прядей красные щеки. — Не захотел, — отвечает Кабукимоно и тянется за мелком, так и не поворачивая головы. Хисахидэ разочарованно и резко выдыхает, недовольный собой. Ужасная ситуация. — Как насчет чая? — приподнимает уголки губ Хисахидэ, заранее зная ответ, однако все равно ждет подтверждения и только после уходит на кухню. Кабукимоно оборачивается ему вслед, глядя на фигуру мужчины стыдливо. Его смущала не столько ночная откровенность Нивы, сколько то, что было позже. Ведомый непонятными желаниями, Кабукимоно сидел в комнате мужчины до рассвета, наблюдая за вздымающийся грудной клеткой. Чтобы просыпающаяся рано утром Ёсико не заметила такого своеволия, Кабукимоно прикрыл сёдзи в свою и Нивы комнаты, оставаясь рядом с мужчиной. Несомненно беспокойства были: верить словам болезненного на вид человека не получалось совсем, но и тревожить Ёсико Кабукимоно не собирался. Не мог же Нива пытаться навредить себе? Сгорая от переполняющих чувств, Кабукимоно положил руку на чужую грудь, нащупывая под ней слабые удары сердца. Живой человек и живое сердце. Архонты, если Кабукимоно и можно было за что-то осудить, то именно за эту ночь, что он провел подле бессознательного тела мужчины, нарушая правила о личном пространстве и неприкосновенности, коим учила его Ёсико. Она бы точно разозлилась, узнай, что творил ее подопечный. К счастью, утром тревожить Ёсико его не стала, а сразу ушла на кухню вместе с плачущим из-за голода Кацуси. Будучи на нервах и испуганным, Кабукимоно смог вернуться в свою комнату, успокаивая сбившееся дыхание. Стоило лечь на футон, как с головы будто схлынула вода, оставляя ее напряженной и пустой. Рисование не помогало усмирить мысли, хотя он, пытаясь отвлечься, обдумывал идею и в итоге определился с ней. Навязчивая мысль, что этим рисунком Кабукимоно искупает свои грехи, не покидала его, пока вырисовывались ветки печальной ивы. Недолгие минуты рассматривался вариант с замаливанием, но быстро был скомкан с испорченным первым наброском: матушке такое знать не обязательно. Идея ивы сама пришла в голову, когда Кабукимоно, хорошо все обдумав, пришел к выводу, что единственное не имеющее обличия на страницах — чувства. Но как изобразить чувства? Только подобрать к ним синонимы, и этим он успешно занялся. Признаться, Кабукимоно понятия не имел, как выглядит ива, но это слово показалось таким созвучным с печалью и горем, что выбор пал на нее. Простота и нежность, неприхотливость и прямолинейность, грация и такое тянущее за ниточки чувство. Ни отоги, ни сакура, ни клен — ничего из этого не подходило. Они слишком стойкие, слишком уверенные. Самые настоящие величественные деревья, за которыми прячется нечто особенное. Камушек, мимо которого пройдет кто угодно мимо, и только Кабукимоно заметит золотой блеск у кривого излома. Он тщательно подбирает мелки: голубой, зеленый, коричневый и белый. Делает несколько набросков, чтобы попрактиковаться и только потом предоставить окончательный результат. Цвета мешаются друг с другом — на одном Кабукимоно не задерживается: все прямо как учил Нива. И пусть твердости руки заметно не хватает, рисунок пестрит красками, выражая всю глубину печали, что испытывала бедная девушка из сказки. Или же Кабукимоно, когда сбегал из сэнто? Не так важно. Печаль — чувство стойкое, со своими оттенками. Кабукимоно же выражает то, что увидел сам. То, что почувствовал сам. И рисунок тоже принадлежит ему. Под скрип половиц ива переворачивается, чтобы ее не увидел тот, для кого она предназначена. На стол ставится чаша с чаем и небольшая вазочка печений. Без лишних слов Нива уходит, оставляя Кабукимоно за работой. Жаль, что косу ему так и не смогли заплести: Ёсико с утра под руку забрала Тсукико, заодно передав забытый набор мелков. Она предлагала и Кабукимоно присоединиться, но обстоятельства вынудили остаться, да и хотелось побыть ненадолго одному. Просто посидеть и позаниматься чем-то, ранее казавшимся занятием, сулящим ощущение одиночества. Небольшой отдых от компании ему не повредит. За мыслями, произносимыми колыбелью внутренним голосом, Кабукимоно дописывал последние черточки белым, чтобы добавить бликов, как делал Нива с сакурой. Вышло так, что второй же его серьезный рисунок являлся растением. В следующий раз это должно быть нечто иное. Торжественно вручить итоги своих работ, однако, не получилось: ни в кабинете, ни в спальне никого не оказалось, поэтому рисунок остался на рабочем столе, ожидая появления хозяина дома. Более не зная, чем себя занять, Кабукимоно берет свою вуаль, накидывает на волосы и опасливо выходит на крыльцо. Он не знает, может ли выходить на улицу без присмотра, да и само появление на людях вызывает у него чувство тревоги, однако он позволяет себе сесть на стульчик и сложить руки на коленях. За невысокими деревянными колоннами, что идут от крыши, в близости к двери ему чуточку комфортнее. Солнечные лучи находят его с трудом, доставая лишь до голых ступней, с которых вот-вот начнут отпадать корочки после ран. Колени, успевшие поджить, стойко выдерживают тяжесть легкой одежды, а голову от взглядов скрывает вуаль. По улицам ходят люди, посматривая на вышедшего косо, с осуждением. Оно липнет к ткани, стягивая кожу, вызывая по всему телу мурашки, но Кабукимоно не двигается: застывает в одной позе, бегая глазами по округе. Стоило ли выходить? Возможно, нет. Руки сходятся, начиная изображать фигуры, скручиваться и выпрямляться. Взор бегает по ровным пластинкам ногтей и забившуюся под них грязь, которая спешно выколупывается. Нужно отвлечься. Для себя Кабукимоно уже решил, что для начала хотел бы получить красивый ободок, похожий на тот, что носит Тсукико. Им она регулирует волосы, чтобы на лицо не спадали короткие пряди, закрывая обзор. Самому Кабукимоно волосы заплетают, особой важности ободок для него не составит, но заполучить его хотелось именно из-за красоты, а может и как память о Тсукико. Если думать в таком ключе, то что ему еще необходимо? Одежда. Его собственный гардероб состоит из одного костюма, полученного при рождении и пары-тройки юкат, отданных Ёсико. Не будет ли лучше, заимей он что-то на свой вкус и подходящее по размеру? Одежда Ёсико рассчитана на женщин, такую мужчины деревни не носят, а предпочитают более сдержанные тона и простоту. Но ободок ведь тоже женский атрибут. Кабукимоно хмурится, не зная, чью сторону выбрать. В конечном счете решает оставить все как есть: Нива говорил, что ему следует делать то, что нравится, и Кабукимоно выбирает обе вещи. — Кабукимоно! — зовет его голос, и тот поднимает голову. Нэоко машет ему, хватаясь за рукав кимоно двумя пальцами. Она преодолевает разделяющее их расстояние и кланяется. Челка и выбившиеся из прически пряди спадают ей на лицо. — Как ты себя чувствуешь? — Все хорошо, — Кабукимоно кивает и скашивает глаза на скрытые плотной тканью руки Нэоко. — Ты не возражаешь, если я посижу с тобой? — неуверенно просит она, одергивая одеяние, а после присаживается прямо так, на ступеньки, отчего грязь скапливается на подоле. Казалось бы: такие мелочи, но Кабукимоно думается, что Нэоко в другой ситуации так бы не села. Все встречи их были только на подстилке из мягкой ткани, а проявление такой небрежности — колокольчик, извещающий о буре. — Нэоко, тебя вчера не было, — напоминает Кабукимоно, чувствуя себя Ёсико в определенном настроении. Так же вытягивает информацию. — Да, прости. У меня много было дел дома, — она отмахивается, едва-едва приподнимая руку, но взгляд темных глаз падает на неровные ногти и посиневшую кожу одного из пальцев. Нэоко это сразу замечает и пытается скрыть гематому. Однако, осознав бессмысленность действия, обессиленно вздыхает, откидывая ткань. — Так заметно? — Очень, — Кабукимоно говорит без утайки. Он переплетает пальцы и сдерживает желание рассмотреть состояние чужих ладоней получше. — Это не совсем то, что я хотела бы обсуждать, — Нэоко мотает головой, смотря вдаль. На окна своего дома. — Давай забудем об этом. — Как хочешь, — проговаривает Кабукимоно, и между ними сгущается молчание. Точно как во время диалога с Нивой. Забывать не хочется, да и не получится: они оба это понимают, поэтому мальчик спускается на колени и обнимает Нэоко. Та вздрагивает и, ответив всего на секунду, отстраняется. На устах ее расплывается улыбка, и она тянет его наверх. — Не хочу мешать встрече голубков, так что давай просто прогуляемся в другой стороне. Как тебе идея? — Пошли, — пожимает плечами Кабукимоно, аккуратно сжимая девичью руку. Он заглядывает в дом, чтобы надеть резиновые тапочки, и вдвоем они уходят бродить меж домиков. Он надеется, что его не потеряют, если с Нэоко они немного пройдутся. Гуляли они долго. Так, что успели увидеть вернувшихся Ёсико с Тсукико и недовольным Кацуси. Коротко махнув им рукой, давая понять, что с Кабукимоно все в порядке, Нэоко повела его в ту сторону, где, как казалось мальчику, находился горн. Однако до него они не дошли — плутали у заброшенных домов, мучая выдержку слабых ног. Нэоко много говорила, даже больше, чем Кацураги: она рассказывала смешные истории, какие-то факты о природе, жителях и самом горне. Кабукимоно только рад послушать что-то новое, но водила его девушка сомнительно: так ли было необходимо уходить настолько далеко? Вопрос так и не сорвался с губ. Если Нэоко не хочет об этом говорить — он не будет. Игнорируя время, они блуждали до начала захода солнца. И обед, и ужин благополучно был обоими пропущен. Чувство вины и стыда грызло нечто внутри: он же должен был помочь Ёсико, а вместо этого целый день занимается всем и ничем одновременно. Протягивая ступню в сторону Нэоко, Кабукимоно бездумно сравнивает их ноги. У девушки очертания пальцев проглядываются через носки: такие длинные. — Нэоко, а во сколько ты вышла замуж? — вопрос разрезает тишину точно катаной. До кукольных ушей доходит изменившееся дыхание, а точнее, его полное отсутствие. — В пятнадцать. А ты к чему спрашиваешь? — приподнимает она бровь, улыбаясь. — Просто интересно стало, — качает головой. Он не знал, что есть «рано выходить замуж» до этого момента. Похоже, теперь знает. — Пора домой. Когда Кабукимоно возвращается, Ёсико пододвигает к нему тарелку супа и долго молчит, смотря как ложка за ложкой исчезает бульон. — Не лезь в это, — хмыкает та. Так резко, что последний неудавшийся глоток разбивается о стенки тарелки. — Оно не стоит того. — Ты о… Нэоко? — предполагает Кабукимоно, поджимая губы. Он не понимает чужой резкости по отношению к подруге. — Да, — Ёсико встает из-за стола, направляясь к окну, чтобы закрыть его. — Поверь, она не нуждается в твоей помощи. Ни в твоей, ни в чьей-либо еще. В ответ Кабукимоно отворачивается, хмурясь. Это, кажется, первый раз, когда он хочет возразить и не согласиться. Почему же Нэоко не нужна помощь, если ее близкий человек делает ей больно? — Не обижайся, такое тоже имеет место, — пожимает плечами Ёсико, забирая чужую тарелку. — Я не обижаюсь, — бурчит Кабукимоно. — Спокойной ночи. Он не собирается продолжать этот неприятный диалог. Внутри него сопротивление сворачивается в комок, давящий на стенки из ребер, и Кабукимоно не хотелось бы выражать его при Ёсико. — Сладких снов. Весь следующий день Кабукимоно ходил в неумолимом ожидании и предвкушении, неровно двигаясь и постоянно что-то путая: то пожухлые вырезки из огурца случайно в салат кинет, то мелок из рук выбросит. Пришедший только под утро Нива предусмотрительно забрал из дрожащих рук детскую книжку и вложил в них мягкую игрушку, что каждую минуту подвергалась нападкам пальцев, ковырявших швы и сжимавших мягкий животик. Озеро испытало прилив чувств, разрастаясь и заполняя собой все пространство, однако не имело возможности выбраться: Кабукимоно жевал губы и крепче прижимал к себе игрушку, но не показывал гиперактивности во всей красе. Казалось, еще немного, и он начнет скакать по всему дому, под смех Кацуси и удивление Ёсико. К слову о той — диалог они больше не продолжали. Только утром женщина кинула непонятный взгляд и продолжила вести дела как обычно: готовка, сидение с Кацуси и небольшая прогулка. В ее движениях ощущались легкость и безразличие к разговору, к которому у Кабукимоно наоборот возникли вопросы. Почему Нэоко не нужна помощь? Почему Ёсико так негативно настроена к этому? Сама Нэоко смогла присоединиться к следующим посиделкам с набором для вышивки. Она много смеялась и старалась больше шутить, разгоняя нечто, что выглядело созданным именно ее присутствием. Смотря на движения рук, на идеальную прическу и слушая звонкий голос, Кабукимоно понимал: они все знают. Все всё прекрасно осознают и молчат, делая вид, что ничего не было. Он это замечает по опущенному на пряжу взгляду Тсукико, по лениво отвечающей Ёсико, на чьих губах радушная улыбка выглядела натянутой, и вовсе не из-за плохих актерских качеств: Кабукимоно чувствовал, что что-то не так. Наблюдал за двигающимися картинками сказки, которая повествовала небылицы. И тоже принимал участие, улыбаясь разговорам. Только непонятно: к чему эта фальшь. Однако он соответствовал, пытался быть как они, незаметно сжимая плюшевого кролика сильнее и более внимательно вглядываясь в бумагу, на которой уже красовался рисунок с зябликом, чей цвет перьев выглядел немного грязным. Впрочем, эта встреча с ранее уменьшившейся в два раза группкой помогла отвлечься от волнения. Под конец дня от него тошнило, а коленки подкашивались, будто после долгих прогулок. Бедра и голени из-за них болели значительно, как успел отметить Кабукимоно. В искусственные мышцы врезалась тупая боль, обволакивая большими клочками и перетекая по всей длине. — Сэнто будут готовить завтра, — извещает Нива во время ужина. — В честь приезда Кацураги и Микоси. Мы пока не знаем, как завершился разговор, ни одной весточки не послали. — Всего на неделю-то уехали — незачем весточки слать, — хмыкает Ёсико, доедая свою порцию риса. Она посматривает, как Кабукимоно упрашивает Кацуси съесть ложечку. По ее мнению, они нашли общий язык, и у того кормить получается лучше, однако Кабукимоно лишь сгорает со стыда, роняя рисинку на свои штаны. Ему немного некомфортно находиться рядом с Нивой, мысли о собственной ночной шалости не покидают голову, раскидывая всполохи чувств, как чей-то пес сегодня днем вытряхивал из хозяйской подушки куриный пух. Кабукимоно знает, что никто кроме него не осведомлен об этом, но волнуется всякий раз, как рядом оказывается Нива. — Они должны прибыть к десяти, — говорит Нива, но не для Ёсико, а для Кабукимоно. Тот оживляется, не замечая, как ложечка исчезает во рту ребенка. Кажется, в этой комнате только двое из присутствующих едят не палочками. — Пойдешь со мной? — Конечно, — оживленно кивает Кабукимоно, улыбаясь. Не может же он пропустить прибытие друга. — Хорошо, выходить будем в половину, — Нива отвечает улыбкой и поднимается со своего места. Посуда его все еще полная. Невольно Кабукимоно вспоминает, что обещал Ниве посидеть с Кацуси, однако так и не выполнил обещание, ведь тот почти весь день все равно был с отцом и позавчера и сегодня. Всю ночь Кабукимоно не мог найти себе места на футоне: вертелся и скручивался, но все не так: на одном боку неудобно, на животе неприятно, на спине страшно. Когда стало жарко, он скинул с тела одеяло и распахнул полы ночной юкаты, переворачиваясь окончательно на спину, более не намеренный даже пытаться. Когда на улице стояла уже глубокая ночь, а правая нога начала нещадно ныть, Кабукимоно пришел к выводу, что во всем виноваты перевозбуждение от грядущей встречи и мысли, оплетающие голову ураганом. Тот плотной стеной окружал и куда ни кинься — воткнешься в преграду, да так болезненно, что захочется поплакать. С двух сторон его прижимали вина за отсутствие помощи с Кацуси, с другой — стыд перед Нивой, с третьей — страх за реакцию Кацураги. Они ныли, не давая сомкнуть глаз и спокойно выдохнуть, потому Кабукимоно уставился в потолок, позволяя им проехаться по нему. Озеро внутри подкидывало, вода выплескивалась на каменные берега, а после снова возвращалась к исходному месту. Отпускать начало только ближе к рассвету — глаза будто покрылись трещинками от усталости, требуя закрыться, и Кабукимоно просто позволили им это сделать, прикрыв веки сгибом локтя, не желая вставать, чтобы зашторить окно. — Вставать пора, — словно назло за седзи слышится женский голос, и по деревянной раме стучат, ненавязчиво, с легкостью и мелодичностью. Однако Кабукимоно отмечает это с легким раздражением. Казалось, он только заснул, но на улице светило солнце. — Собирайся скорее. Отгоняя усталость, Кабукимоно резко поднимается, поджимая губы от головной боли. Осознанные мысли возвращаются в голову, и он ищет глазами свои вещи, а если точнее — юкату. В честь приезда Кацураги хочется принарядиться и встретить его торжественно. Выбор останавливается на красной, и наряд небрежно сменяется: все равно Ёсико поможет поправить и будет завязывать пояс. — У нас много времени? — уточняет первым делом Кабукимоно, заходя на кухню. Нива уже сидит за столом и ест свою порцию. Стоит ему завидеть обеспокоенного мальчика — отводит взгляд. Даже не приветствует. Качество запа́ха юкаты оставляет желать лучшего. — Полтора часа, а что? — спрашивает Ёсико, вскидывая бровь. Она отрывается от онигири. Второй день утром его не будят, чтобы приготовить завтрак. Неужели забывают? — Накрасишь меня? — просит Кабукимоно, чувствуя, как краснеет. Причин так торопиться не было: он успевает, однако теперь находится в крайне неловком положении. — Да, только доем, — Ёсико неспешно продолжает трапезу, будто специально, чтобы тот понервничал еще больше. В молчании завтрак продолжается. В планы Кабукимоно входило заняться им самостоятельно, однако нужно было предупредить Ёсико, чего он не сделал, ожидая, что та его разбудит. Он хотел предстать перед Кацураги в лучшем виде, показать, что освоился и нашел себе место, несмотря на… некоторые неприятные моменты. И все еще мог это сделать. Макияж стал скорее изюминкой, нежели обязательной частью. Хотелось выделиться, показать важность чужого прибытия. Счастья этого момента, пожалуй, не понял никто, кроме самого Кабукимоно. Такие поездки для жителей — обыденность. Ёсико придирчиво расчесывает волосы, добавляя в них какие-то ленточки и бусинки, не жалея своих запасов украшений. Она воодушевилась чужим настроем и упорно трудилась сначала над прической, а после так же кропотливо делала макияж красными красками. Юкату она помогла надеть поприличнее и завязать пояс. Ниву выставила за дверь, требуя подождать. — Ты будто на свадьбу собираешься, — хитро произносит Ёсико, когда оглядывает результат собственной работы. — Я не знаю что такое свадьба, — жмет плечами Кабукимоно, ему самому уже становится неловко от собственных сборов. Возможно он слегка перестарался, однако отступать поздно. — Праздник, который устраивают перед заключением брака, — ее улыбка становится шире, а глаза прищуриваются. Она явно находит происходящее забавным. — Я не люблю Кацураги, — отрицательно мотает головой Кабукимоно, спеша закончить разговор. — И не собираюсь выходить замуж. — Поэтому как влюбленная барышня собираешься на встречу с возлюбленным, — Ёсико трагично прикладывает ко лбу внешнюю сторону ладони, а после заливисто смеется. — Я поняла тебя. — Не уверен, что ты поняла, — вздыхает Кабукимоно. Он и не думал, что нападки Ёсико дойдут и до него. — Да-да, — хмыкает она. — Хисахидэ, можете идти, — прикрикивает она, и седзи через минуту раскрываются. Нива помогает Кабукимоно подняться и услужливо подставляет локоть. — Хорошей дороги. Хисахидэ. Это первый раз, когда Кабукимоно слышит имя Нивы, а потому прогоняет мысленно, стараясь запомнить и распробовать. Порох, сирень и сакура. Все это оседает на языке незабываемым вкусом. — Тебе идет макияж, Кабукимоно, — говорит Нива, когда они выходят из дома. В руках Кабукимоно рисунок свернут в трубочку не без чужой помощи, чтобы не помялся. — Спасибо? — неуверенно произносит, отводя взгляд. Ему немного неловко от близости мужчины рядом; от того, как он придерживает его и с нежностью смотрит. В карих глазах все еще плещется усталость, которую хочется прогнать, уложив Ниву спать. — Все верно. Ты очень красив, — Нива тихо смеется. Его движения легкие и небрежные, касания невесомы и крепки одновременно, когда он подхватывает запнувшегося Кабукимоно. Мужчину не волнует внимание жителей, чьи заинтересованные лица поворачиваются вслед их шагам. Воздух рядом с ним и то чувствуется иначе. Кабукимоно остается лишь отвернуть голову, чтобы скрыть алеющие щеки. Различия в поведении брата и сестры снова бросаются в глаза. Архонты, он был прав, когда резко заявил о предпочтении в мужчинах? Спустя время даже Кабукимоно показалось, что он мог ошибиться в такой сложной вещи, как чувства. Когда они доходят до спуска к морю, Нива придерживает уже не за локоть, а подхватывает чужую ладонь и придерживает за талию, переживая, что Кабукимоно не удержится на ногах. Впереди виднеются спины людей, в рядок выстроились мужчины и женщины в похожих нарядах. Среди них выделялся всего один человек, одетый совсем не по-инадзумски. — Давно не виделись, господин Нива, — поворачивается тот к ним, окидывая оценивающим взглядом. Кабукимоно тут же сталкивается с ним, рассматривая радужку цветом с грязные кирпичи, валяющиеся у заброшенного сектора домов. С трещинками и песчинками, по ним тогда ползали черные букашки. Однако Нива не выказывает доброжелательности, какая была несколькими минутами ранее. Под рукой Кабукимоно ощущает, как напрягаются чужие мышцы. Стоит повернуть голову — замечается изменение и в выражении лица: спокойное и собранное, с каким Ёсико вступает в серьезные разговоры, предчувствуя опасность. Сухое приветствие доносится сверху. — Кто же этот молодой человек? Кажется, я уже вас видел, — мужчина улыбается, поворачиваясь всем корпусом к Кабукимоно. Его седые волосы развевает ветер. Бородка напоминает ссохшийся куст смородины. — Меня зовут Кабукимоно, — в ответ он тоже улыбается, не понимая возникшего напряжения. Седовласый мужчина не выглядит в его глазах опасным или тем, кого стоит опасаться. По крайней мере, он не демонстрирует негатив. — В таком случае я о вас наслышан, — мужчина необычно тянет слоги. Они похожи на удары молотков, что можно услышать по утрам. — Тогда позвольте и мне представиться: меня зовут Эшер. Приятно познакомиться. — Мне тоже, — Кабукимоно протягивает ладонь, и ее тут же пожимают. — Твое имя тебя подходит. — Благодарю, — Эшер заливисто смеется, не скрывая рта за ладонью. Похоже, что он иностранец. Несовпадение и по внешнему виду, и по манерам, и по одежде. — Вы крайне милы. Особенно в том, как быстро перешли грани уважительного общения. Ранее приятный ветер вызывает по коже мурашки, и Кабукимоно поворачивается к Ниве, непонимающе заглядывая в его лицо. Конечно, он замечал разницу в обращении к людям, но раньше никто на это не указывал… — Что же вы, не беспокойтесь. Я говорю это нисколько не в укор вам, — уверяет Эшер и протягивает ладонь: — Не желаете ли посмотреть на море? Полагаю, вы тоже здесь ради прибытия господ. — Да, — кивает Кабукимоно, однако руку не принимает: Нива тянет его вперед, к кромке воды. — Думаю, дальнейшие прикосновения излишни, — комментирует тот, глядя прямо на Эшера, но того это не задевает — он только шире улыбается и встает рядом. — Действительно, — Эшер соглашается, заискивающе глядя на собеседника. — Инадзумцы довольно скромны. Стоять между двумя мужчинами оказалось неуютно. Кабукимоно чувствует спиной, как они стараются не смотреть друг на друга. Ни ветер, ни наличие других людей не помогают расслабиться. Тогда Кабукимоно, успевший устать стоять, преодолевая смущение, опирается боком на Ниву, чувствуя как мужская рука обнимает его за талию. Эшер только издает короткий смешок. На горизонте появляется небольшая точка, которая постепенно увеличивается с приближением. Кабукимоно может разглядеть резной нос лодки, цветные узоры и несколько выныривающих из-под воды весел. Он жадно впивается в средство передвижения: раньше никогда не видел чего-то настолько причудливого. Конечно, его переправляли через море, но провел это время Кабукимоно в дреме, а очнулся уже в своем собственном павильоне. В лодке начали проглядываться лица, и среди них удалось выцепить Кацураги. Чувствуя разгорающуюся пламенем радость, Кабукимоно машет подплывающим людям, умудряясь даже подпрыгнуть. С лодки ему отвечают вскидыванием руки, и, расплывшись в улыбке, Кабукимоно поправляет косу, перекидывая ее на грудь. Еще чуть-чуть! Кацураги оказывается не один: с ним еще несколько мужчин. Они выскакивают из лодки и тянут ее за бортики к берегу, вынуждая ожидающих отступить на пару шагов, а Кабукимоно — собраться с силами и попытаться принять такой же спокойный вид, что и у Нивы. — С возвращением, — Нива улыбается прибывшим, сразу их приветствуя. Кацураги перепрыгивает деревянный каркас, помогая дорого одетому господину сойти. — Рад встрече, — сдержанно кивает господин, подходя к Ниве, им же составляет компанию Эшер. — Спасибо-спасибо, — тараторит Кацураги, кивает компании и сразу вытягивает из нее Кабукимоно, чтобы заключить в короткие объятья. Они отходят на десяток шагов, чтобы поговорить друг с другом. — Рассказывай. Обижали тебя тут? Вижу, что похорошел! Рука Ёсико, верно? — Меня красила Ёсико, — соглашается Кабукимоно, но отвечать на другие вопросы не спешит. Ему думается, что еще не время и не место для подобных разговоров. — Это тебе, — он протягивает Кацураги сверток и ждет, пока тот развернет и посмотрит. Незамедлительно за этим следует похвала. — Отлично получилось! Ты молодец! Время даром не терял, — Кацураги не обращает внимание на отсутствие ответа на один из вопросов. Вместо этого — подхватывает под руку и ведет в сторону деревни. — Предлагаю подкрепиться, я слишком устал после дороги. Так они и уходят, оставляя других разбираться с лодкой и рабочими вопросами, как поясняет Кацураги. План на горн согласовали и со следующей недели начнется работа. Кабукимоно согласно кивает и слушает, понимая, что тому просто необходимо выговориться, а кому — не особо важно, ведь сам Кабукимоно далек от дел, связанных с горном. Приводит их Кацураги к просторному дому, огороженному заборчиком. Вокруг него цветут клумбы, благоухая ароматами и собирая вокруг себя бабочек. Кабукимоно не впервые видит этот участок, он запомнился именно своими размерами и величественностью. Даже дом Нивы выглядит и то скромнее, хотя тоже выделяется среди других. — Тут ты теперь будешь жить! — презентует дом Кацураги, показывая рукой. — Вообще, это поместье моего господина, однако тут живу я и наши слуги. Мы уже решили, в какой комнате тебя поселить, хотя скажу честно: Микоси долго ворчал. — Я не доставлю неудобств? — неуверенно спрашивает Кабукимоно, поднимаясь по ступенькам; чтобы попасть в дом, им пришлось зайти с задней стороны. Если что-то не так, то он будет только «за» остаться в привычном ему доме. С Микоси он знаком… пожалуй, только взглядами, которыми они перекинулись, когда тот сошел с лодки. Величественный и гордый мужчина, при виде которого хотелось склониться в поклоне. Кабукимоно его побаивается, а от знания, что тот недоволен чужим присутствием в доме, желание переезжать отпадает. — Даже не думай об этом! Ты под моей ответственностью, поэтому хочет Микоси или нет — смирится, — весело хмыкает Кацураги. Он ведет Кабукимоно под руку и открывает двери. Встречает их длинный коридор с поворотом направо в конце. Множество комнат выглядят как дырки, выеденные мышами в стенах. Они одинаковыми рядами провожают прибывших. Кацураги проводит Кабукимоно в одну из таких, и тот думает, что вряд ли запомнит свою комнату. — Подожди меня пока тут, — просит и уходит куда-то дальше. Эта комнатка еще скромнее, чем его нынешняя, и Кабукимоно причмокивает губами от разочарования. Медленным шагом он доходит до свернутого в углу футона и присаживается, складывая руки на коленях. Радость от момента постепенно покидает тело, противные чувства слизнями заползают под кожу. Поджав губы, Кабукимоно поправляет косу и встряхивает головой: нет причин расстраиваться раньше времени и портить настроение другим. С Кацураги они остаются в доме Микоси, останавливаясь в комнате йорики, садятся за небольшой столик, и им подносят по чашке ароматного чая. Миловидная девушка лёгкими шагами проходит к ним и быстро исчезает за сёдзи, не издавая и звука, только тихий скрип половицы слышится единожды. Ровная осанка, опущенный взгляд и собранные в пучок волосы. — Не обращай внимания, — мотает головой Кацураги, замечая чужой взгляд. — Мы в части для прислуги, это нормально. Лучше расскажи, как провел время, пока меня не было. Кажется, что-то произошло? — он делает глоток чая, приподнимая бровь. Быстро догадался. — Откуда?.. — вопрошает Кабукимоно после минутной заминки. Ничего ведь не выдавало текущей ситуации. В ответ Кацураги лишь жмёт плечами, замечая поникший взгляд Кабукимоно, и терпеливо ждёт, когда начнется повествование. Не зная, как стоит поступить, Кабукимоно рассматривает узоры на своей юкате и теребит волосы. Кацураги всё равно узнает — не от него, так от другого, однако начинать пересказывать события оказывается тяжело, так же, как и подбирать слова. После глубокого вздоха Кабукимоно берет в руки чашу и говорит. Медленно и сбивчиво, не убирая взгляда с зеленоватой жидкости, пахнущей мятой. — Почему Нива и Ёсико это не предусмотрели? — спрашивает у самого себя Кацураги, сжимая челюсти, а под столом — кулак. Другим он подпирает подборок. — Идиоты. — Прошу, не злись на них, — молвит Кабукимоно, ставя чашу на стол со стуком. Он складывает руки в молитвенном жесте, стараясь выразить на лице всю горечь, что испытывает от фразы друга. — Они не заслуживают этого. Между ними застывает тишина, только из коридора слышатся шорохи снующих между своими норками слуг. Кто-то из них роняет что-то, покатившееся по полу. По лицу Кацураги Кабукимоно видит, как сменяются эмоции и чувства, вслед за мыслями: от боли до разочарования, от него до злости и обратно. Цикл повторяется, пока одним глотком мужчина не осушает всю чашу чая. Закрадываются сомнения, что и чайник травянистых настоек не сможет его успокоить в полной мере. — Что ж, думаю Нива и сам сожалеет об этом, — выдает заключение Кацураги, получая быстрые кивки в подтверждение. — В любом случае, что бы ни было — уже произошло. Сейчас тебя не трогают? — Нет, — Кабукимоно мотает головой и испытывает облегчение. Самая тяжёлая часть диалога закончена, и Кацураги не злится на него. Почему-то Кабукимоно думает, что дальше будет следовать только улучшение положения. Неприятная тема сворачивается пергаментом, Кацураги выспрашивает его успехи в домашних обязанностях.

❥｡⁠｡｡ᕗ

Они медленно перебираются от берега до дома Хисахидэ, пока слуги вытаскивают лодку на берег, а после тащат десятком мужчин в имущество Микоси. Диалог ведут в основном именно Нагамаса со связкой бумаги в руках и Эшер, выспрашивающий о продвижениях в проекте. Итоги оправдали себя, как и надеялся Микоси: проект утвердили. Несомненно, это успокоило бурю в душе Хисахидэ, ведь опасения оказались напрасны. Наконец, он смог вздохнуть полной грудью, пусть и морщась от пряных духов одного из спутников. Острое обоняние ему досталось от предков, являясь и благом и недостатком одновременно: дает возможность распознать некачественный товар и то, как часто моются знакомые одновременно. Почему-то Эшер кажется этим самым испорченным товаром, который упорно суют под нос бесчестные продавцы. Виноват ли в том острый язык и злобные замечания под видом вброшенных безобидных комментариев или непривычный одеколон, которым тот так любил душиться. Горчинка, сладость и мускус. Не лучшее сочетание, которое можно было подобрать, однако Эшеру он подозрительно идет. Только Хисахидэ думается, что фонтейновцы предпочитают более элегантные запахи. Спрашивать и вклиниваться в диалог не имеет смысла: Микоси сам прекрасно справляется как с подачей информации, так и с ответами на конкретные вопросы Эшера. Самим собой разумеющимся оказывается небольшое пиршество из фруктовой и овощной нарезок, приготовленных Ёсико, заранее ожидавшей прибытия мужчин, и бутылки саке, тожественно выставленной посреди стола. Впускать в свой дом Эшера Хисахидэ не хочет. Возникает ощущение, что каждый угол его имения оценивают и ищут слабые места, о которых гость не усомнится высказаться, однако тот не возникает — раз оглядывает с улыбкой и игривым прищуром. Ничего против его присутствия также не говорится: сегодня Хисахидэ уже успел потерпеть поражение в управлении собой и своими эмоциями, давая понять отношение к новоявленному коллеге. И все из-за непонятного раздражения, вызванного чужой заинтересованностью в Кабукимоно. И тревогой. Садясь за стол под опустошенный взгляд Ёсико, Хисахидэ разливает по пиалам дорогое пойло, не обращая внимания на откланявшуюся сестру, забравшую с собой Кацуси. Горечь и вина скатываются в желудок, столкнутые первыми глотками жидкости, в ней они же и растворяются, оседая приятным головокружением и слабостью. — Жаль, что Кацураги нет, он бы оценил прием, — хмыкает Микоси, отодвигая от себя чашу с соком: алкоголь тот не позволяет себе употреблять. — Он ушел с тем милым мальчиком. За пару дней о нем столько слухов развелось, — качает головой Эшер. В карих глазах мелькает озорство, а на губах расцветает расслабленная улыбка. — Вы с ним стали близки, господин Нива? — Он дружелюбный юноша, — отвечает Хисахидэ, тоже отодвигая пиалу. Двух будет более чем достаточно. — Вы в нем кажетесь заинтересованным. — В какой-то степени, — соглашается тот. Третья порция исчезает в его рту. — Однако сложно обойти разговоры. В них много чего говорят. Правда ли, что этот юноша имеет женские половые органы? Вы-то точно должны знать, — не упускает возможности поддеть в ответ, придавая двойные смыслы. — Вы не думаете, что не лучшая тема разговора для праздничного застолья — подробности строения тел других людей? — недовольно спрашивает Микоси, призывая закончить обсуждение Кабукимоно. Хисахидэ кивает, а Эшер со смешком опускает пиалу. — Конечно, господин. Извините, что мы столь бестактны, — Эшер ухмыляется, не глядя на других. Еще час они проводят за обсуждением перспектив, пока бутылка саке и нарезки не заканчиваются. Для человека, что выпил фактически в одиночку весь алкоголь, Эшер держится достойно, не позволяя себе и покачнуться, однако глаза его выдают. Микоси под причитания выводит его из дома, они прощаются с Хисахидэ и уходят. Оставшееся время до вечера он предпочитает провести на кузнице. Освещая свечой кабинет, Хисахидэ доходит до своего стола. На нем он поджигает небольшой канделябр как зачарованный: от одной свечи к другой передается небольшой огонек. Эта действие расслабляет, вызывая облегченный вздох, а следом и выдох. Еле шевеля ногами, Хисахидэ доходит до стула и плашмя на него падает. Спинка трещит и отклоняется назад, угрожая сломаться под тяжестью, однако внимание не заслуживает. Всего несколько минут на отдых, — обещает себе Хисахидэ и замирает в одном положении, вслушиваясь в потрескивания огня и собственное дыхание. Умиротворение находит его тело, ползет по полу, хватается за ноги и по одежде поднимается выше — до головы. С движением глазных яблок под взгляд попадает лист, расположенный по середине стола. Расстояния между обоими нижними уголками и краем стола кажутся одинаковыми. Всплывает вопрос: случайность? Сил соблюдать такие мелочи никогда нет, значит вряд ли это работа самого Хисахидэ. Рука тянется к листу, хотя тело умоляет не двигаться. Взор утыкается в рваные линии, кусочки мелка, втертые в бумагу. Красочно, хаотично и даже абсурдно. Сюрреалистично. По коричневым веткам спускаются не листья — вода. Красные черточки придают остроты, своими пиками свисая вниз, грозясь разбиться о серые камни. Печаль, так ведь? Хисахидэ не знает, откуда Кабукимоно осведомлен о том, как выглядят ивы, но тому точно удалось передать то, что он хотел. Глядя на рисунок, мужчину пробирает на смех. Тихий и даже болезненный. Похож на трещание веток под дуновением ветра или поглощение огнем дров. Он разносится по кабинету, но не выходит дальше. Заканчивается так же быстро, как и начинается. Следующим утром рисунок висит на стене.