Слабое место

Его бросили обратно в камеру. Ноги и руки снова оказались связаны. Все тело нещадно болело после долгой пытки электрическим шоком. Не было сил даже поднять голову. Хотя зачем вообще шевелиться? Он чувствовал себя разбитым, как сломанная кукла в руках жестокого, избалованного ребенка. В этот раз его не запихали в клетку. Каждый раз, когда его возвращали в камеру, он оказывался там. В этот раз почему-то решили так не делать. Прошло уже, казалось, несколько дней непрерывных истязаний. Из длинных порезов на руках сочилась кровь, один глаз больше не открывался из-за опухлости после избиения, одна нога была странно повернута в колене и доставляла дискомфорт просто лежа неподвижно. Кожа на горле саднила и кровоточила от ожога, оставшегося из-за железного ошейника. В голове ощущалась дымка, мысли были неясными, какими-то расплывчатыми, думать было сложно. Пластрон украшали синяки глубокого фиолетового цвета. И все еще хотелось есть. Он вспомнил о Донни, о своем гениальном брате. Как было бы хорошо сейчас оказаться в его теплых, заботливых руках. Он беспокоился, как дела у его братьев. С тех пор, как Караи упомянула, что они тоже были пойманы, никто ему больше ничего не сказал. План побега тоже как-то не складывался. Ладно побои, порезы и удушения. Но пытки на электрическом стуле выжимали из него абсолютно все силы. Отсутствие еды и нерегулярное получение воды тоже не добавляло энтузиазма. Но он знал, что ему что-то нужно сделать. Как-то им помочь. Пусть он сам не выберется, это не так важно. Они обойдутся без него. Главное, чтобы братья остались целы. Пока ему удалось изучить только один коридор, в котором находилась его камера. Напротив была уже хорошо знакомая комната с электрическим стулом. Следующая комната вправо служила для избиений. Комната чуть дальше влево была лабораторией, где его периодически приводили в чувства после затянувшейся пытки. В конце коридора была еще одна, где его пытались утопить. На этом все. Его не водили на другие этажи. Он даже не был уверен, были ли еще этажи. Он понятия не имел, где находится это здание. Все комнаты, в которых он был, были звуконепроницаемы, в них не было окон. Только бетон и крепкие двери с кодовыми замками. Глядя правде в глаза, у него нет шанса выбраться отсюда самостоятельно. Но надежда на чудо все еще жила в его мыслях. Он услышал, как открылась дверь, и дернулся от неожиданности, пустив волну яркой боли по всему телу и зашипев. Свет из коридора снова резанул его единственный открытый глаз, и ему пришлось ненадолго его прикрыть. Он ощутил, как кто-то подошел к нему и поставил что-то перед ним. Любопытство взяло верх, и он посмотрел, что это. Перед ним стояли две небольшие коробочки. Железные ботинки сказали ему, что Шреддер явился сам, чтобы принести ему следующую пытку. Коробочки не выглядели как-то особенно устрашающе, но Лео знал, что такое чувство может быть обманчивым. Саки пнул своего пленника, заставив его перевернуться на бок. Он медленно подошел, разрезал веревки на руках и ногах, заменив их кандалами с чуть более длинными цепями, и оттащил его к стене, где торчали штыки, куда они крепились. Черепаха совсем не сопротивлялся. И человек не знал, можно ли это считать первым признаком слабости и сломленности. Его раздражало молчание черепахи во время пыток. Все, что получилось из него выбить, это сбившееся дыхание, рваные, сиплые вздохи и один-единственный всхлип после очередного электрического разряда. — Эй, даже не поприветствуешь? — Г-где мои братья? — тихо сказал Лео. Саки разочарованно цыкнул. Опять та же шарманка. Сколько же любви и верности пряталось в этом существе, что он совершенно не беспокоился о себе, не просил пощады, конца. Все, что его интересовало — это его семья. Шреддер никогда не испытывал подобных чувств, и ему было не понять его мотивов. Но он был восхищен такой стойкостью. Его ниндзя не были на такое способны. Как жаль, что так повернулась судьба, и нет никакого шанса, что черепаха будет с таким же рвением служить ему. Вопрос опять был проигнорирован. — Сегодня у тебя есть выбор. Перед тобой две коробки с совершенно разным содержимым. В одной из них еда. Немного, но хватит, чтобы ты не сдох. Лео поднял голову. Не может быть. Еда? За все то время, что он здесь находился, ему еще ни разу не предлагали еду. Но что же может быть в другой коробочке, чтобы его это даже могло заинтересовать? — В другой лежит доза героина. Черепаха в синем скривился в лице в непонимании. Наркотики? Против еды? Серьезно? — Т-ты предлагаешь мне выбрать между едой и наркотиками? — Именно так. Выбор за тобой. Но, естественно, все не так просто, иначе это было бы неинтересно. Лео вздохнул. Естественно нет. При мыслях о еде у него скрутило живот. В желудок как будто воткнули несколько кинжалов, от одной мысли во рту скопилась слюна. Еда была так близко, так хотелось есть. Он не был уверен, сколько дней он уже был здесь. Он столько раз вырубался от боли, что нельзя было сказать, что естественные позывы ко сну рефлектировали настоящее течение времени. Но он точно знал, что за все это время он не получил ни кусочка. — Одну коробочку получишь ты. Вторую получит твой младший брат. Решать только тебе. Леонардо бросило в холодный пот. Нет, нет, нет. Что угодно кроме этого. Ему предоставили иллюзию выбора, заставляя его решить, кто получит еду, а кто наркозависимость. И выбор тут действительно не стоял. Да, ему хотелось есть, но обречь брата на такое? Нет. Он не знал, о ком конкретно шла речь, но это не имело значения. Ни один из его братьев не получит дозу. Шреддер был хитер. Заставить его почти добровольно сесть на иглу. Честно, Лео не думал, что он на такое способен. Кажется, Саки был доволен собой, судя по тому, как блестели его глаза. Он нашел идеальный способ, как сломать Леонардо его собственными руками. — Интересное у тебя понятие выбора, — сухо прокомментировал черепаший лидер. — Я жду ответа. У тебя есть десять минут на размышления, — ответил Шреддер, разворачиваясь и собираясь уходить. — Мне не нужно время. Я беру наркотики. Лео сглотнул ком в горле. Это было верное решение, он знал, но это все еще был героин. Белая смерть. Он не знал никого, кто бы страдал от этой зависимости, и никогда в жизни не думал, что он сам будет в таком участвовать. Однако выбора действительно не было. В конце концов, люди с этого тоже слезают. Он сможет от этого избавиться потом. Ради своей семьи. — Замечательно, тогда я позову лаборанта. И Шреддер удалился, оставив Лео висеть на цепях у стены. Может, одна доза все-таки не заставит его стать наркозависимым? Лео знал, что он силен духом. Телом уже не особо, но духом все еще да. Силы воли черепашьему лидеру было не занимать. Когда он знал, зачем он это делает, в целом, даже не нужно себя было заставлять тренироваться или правильно питаться, медитировать. И он точно не хотел сидеть на игле. Что он вообще знал о героине? Только, что это очень известный наркотик, вызывающий сильную зависимость, часто даже сразу после первой дозы. В целом, на этом познания заканчивались. Будь рядом Донни, он бы точно рассказал, что его ждет. Ему стало страшно. Что если он не сможет с него слезть? Что от него тогда останется? Пустая оболочка с иглами торчащими из рук? Что тогда будет с его братьями? План Шреддера осуществится? В комнату вошел Саки, за ним съежившись быстрой поступью шел молодой парень в белом халате. Они с Леонардо уже встречались в лаборатории, когда парнишка снова запускал сердце черепахи после слишком сильного шока. Он поднял глаза на пленного, осматривая его руки в поисках подходящей вены. — Господин, одну руку нужно опустить, — промямлил лаборант, подходя ближе. Шреддер бросил ему ключи, и парень неуклюже потянулся вперед, чуть не упав. — Ты ведь не будешь буйствовать, черепаха? Помни, твои братья в моей власти. Лео лишь сжал челюсти от внезапно нахлынувшей злости, кивнув. Лаборант подошел ближе, его руки немного тряслись от нервов. Он осторожно повернул ключ в наручниках, отцепляя одну руку. Он взял ее кончиками пальцев, брезгливо сморщившись, то ли из-за зеленой кожи, то ли от всей этой стекающей крови, и опустил ее вниз. Вытащив из кармана ватный диск и бутылочку спирта, он протер сгиб локтя в том месте, куда собирался сделать инъекцию. Лео не хотелось верить, что это действительно происходит с ним. За всю свою черепашью жизнь он не мог даже подумать, что когда-нибудь окажется в таком положении. Ему вспомнилась ночь, когда его схватили. Он был таким дураком, напрочь позабыв о порезе на руке, проигнорировал риск тупо соскользнуть с перекладины из-за крови. Да еще и Майки оставил драться с ниндзя в одиночестве. Такой себе из него вышел старший брат, не смог защитить, сам покалечился, попался, а теперь ждет, не шелохнувшись, когда ему пустят наркоту по вене вместо того, чтобы что-то придумать и сбежать оттуда. Ничтожество. Из мыслей его вывел едва ощутимый после всех этих пыток укол. Однако он был больнее, чем мог быть. Человек явно не пытался облегчить ему долю. Он опустил взгляд, смотря на место, куда вошла игла. В шприце в полумраке виднелась мутная жидкость, и он задержал дыхание, ожидая. Лаборант поерзал иглой, ища вену, затем проколол ее, втянул немного крови обратно в шприц и наконец впрыснул этот коктейль внутрь. Леонардо ничего не почувствовал и почему-то думал, что внутривенное введение героина подействует моментально. Он открыл рот, чтобы оповестить об этом своих пленителей, но едва слова сорвались с его губ, он это почувствовал. И черт возьми, как он это почувствовал. Это было так интенсивно, так лихорадочно. Он не испытывал раньше ничего подобного. Он чувствовал воодушевление, ажиотаж, прилив сил. Внезапно стало так тепло и приятно, будто его укрыли теплым, мягким одеялом и подложили взбитую подушку под голову. Как будто Бог держал его в безопасности и тепле на своей ладони, в то время как он дышал солнечным светом и любовью всем телом. Он почувствовал себя так, словно забрался в теплую ванну с пеной. Его лицо чуть покраснело, тело расслабилось так сильно, чего он никогда раньше не испытывал, и, проще говоря, все в мире казалось правильным. Его руки дрожали, по лбу стекали капли холодного пота, но он чувствовал тепло. Много тепла. Боже, как было хорошо. Он не догадывался, что его тело может ощущать столько приятных чувств. Он не догадывался, что может испытывать такое удовольствие. В его мозгу все это воспринималось как что-то очень, очень плохое, но ему было все равно. Потому что впервые за очень долгое время он был наконец-то по-настоящему счастлив. Он чувствовал нечто иное, чем гнев, страх и депрессию. Он парил в облаке чистого блаженства! Единственное, что его занимало, так это, что ему было хорошо. И вот так просто он перестал беспокоиться. О себе, о братьях, о будущем. Ему было абсолютно все равно. Все равно, что он был в плену, что его братья были здесь, что ему нужно как-то было выбираться отсюда. Все равно, что они о нем подумают или скажут, когда увидят. Если увидят. Не было боли, ни физической, ни душевной. Он вспомнил Сплинтера. И сердце не екнуло в груди, как это было каждый раз до сегодняшнего дня, слезы не навернулись на глаза, ему не хотелось лезть в петлю от отчаяния и грусти. Он не чувствовал ни-че-го. Есть больше не хотелось. Пить тоже. Сон и любые другие естественные потребности отошли на второй план. Ему хотелось быть в этом состоянии всегда. Почему жизнь такая поганая штука, что не бывает так хорошо просто так? Он испугался своих мыслей, испугался, что ему нравится то, что он ощущает. Но он знает лучше, он не поддастся этому еще раз. Только сейчас, только в этот вынужденный момент. В этот момент пришла рвота. Шреддер отпрыгнул подальше, лаборанту не так повезло. Хотя в желудке уже не было ничего, кроме кислоты и воды. Несмотря на то, что этот процесс сам по себе отвратительный, он не чувствовал брезгливости. Он знал, что его тошнит, но это его не беспокоило и даже не сбивало с толку. — Хорошего трипа, черепаха, — с ухмылкой сказал Шреддер, посмотрев в стеклянные глаза пленника и удаляясь. Каждый звук в комнате, казалось, отдалился. Он отчетливо это осознал, потому что, как ни странно, звуки голосов и железных ботинок, окружавшие его, казалось, шли из соседней комнаты. Первые слова вырвались из него после того, как его укололи. — Все звуки доносятся оттуда… — и он попытался поднять свою теперь уже слишком тяжелую голову, чтобы посмотреть на место, откуда они слышались. Он дрейфовал на границе бессознательного. Его голова отказывалась оставаться поднятой, и он сдался, повиснув на цепях. Леонардо не спал, но пребывал в полусне. В те моменты его голову заполняли яркие, короткие, странные сны, а потом он приходил в себя и приходил к выводу, что эти сны не были реальностью. Это состояние было по-настоящему блаженным... Было похоже на то, что иногда происходит прямо перед погружением в глубокий сон. Когда еще слышно, что происходит вокруг, но звуки уже проносятся мимо, и когда уже нет ничего более совершенного, чем ваш маленький сонный мир. Зрение тоже начало подводить. Веки были невероятно тяжелыми, но даже когда ему удавалось поднять их, чтобы посмотреть на мир вокруг, он чувствовал, что глазные яблоки постепенно начали косить. Черепаха тряс головой, чтобы остановить это, и это даже помогало на какое-то время, правда медленно, но верно его зрение снова затуманивалось. В конце концов он перестал пытаться открывать глаза и стал довольствоваться тем, что просто висел и потирал запястья о железные кандалы... которые внезапно стали чесаться. Кажется, это вызывает волну легкой эйфории. И он понимает, что делает это довольно часто с тех пор, как все началось. Сознание медленно возвращалось к нему, реальность внешнего мира восстанавливалась, и в итоге он протрезвел после почти семи часов ошеломляющего блаженного расслабления. Он еще чувствовал себя странно. Конечно, он уже не был так разбит, как был, но все же что-то было не так. Большая часть апатии ушла, но он остался немного раздраженным. И заметил, что больше ничего не чесалось. Он определенно видел возможность возникновения зависимости. Не у себя, нет, но у людей испытавших такое. Какой бы стресс он не испытывал в своей жизни, это не выход. Он всегда считал их семью невезучими счастливчиками. Им повезло, потому что они пережили много дерьма: нападения, убийства, тяжелые раны, депрессию, сотрясения мозга и много прочего. Большинство людей не выжило бы. Очевидно, кто-то за ними присматривает. Невезучими, потому что все это произошло. Все эти события были вне их контроля. Повезло, что остались живы, и не повезло, что остались в живых... Это ужасная и болезненная неопределенность. И это давило на Лео всю его жизнь. Он не был защитником их семьи, он не мог уберечь их от всего того, что произошло, это было вне зоны его контроля, и он до какой-то степени смирился с этим. Но со смертью отца все перевернулось. Эту ответственность больше не с кем было разделить. Он остался главой семьи и должен был быть уверен, что такие вещи их не постигнут. Но жизнь противная штука, от этого не уберечься. В конце концов братья вытащили Лео из его внутреннего противоречия и вернули ему нормальную жизнь. Относительно нормальную. Депрессия все еще была с ним, но не такая назойливая. Развлечения от Майки помогали, присутствие братьев помогало, но сейчас он остался один. И снова с этой ответственностью на плечах, с которой он не может ничего сделать. И внезапно из рук Шреддера к нему пришло самое большое благословение и проклятие его жизни.