***
–… поэтому первое время я очень морозился Чимини. Он казался мне очень назойливым и шумным. Прибегал будить рано утром, хватал за руку, таскал за собой, как тряпичную куклу. Юнги потянул уголок губ в незлой усмешке, отвёл взгляд, очевидно вспоминая событиях тех лет, когда только-только появился в резиденции Пак как сын, а не как воришка яблок. Голубые внимательные глаза поглощали каждое его действие. Мануэль с затаённым дыханием и искренним интересом слушал рассказы альфы. — Но однажды отец задержался на одной из точек, и нам пришлось ночевать вдвоём. Дома не было никого из взрослых, кроме прислуги, — Юнги вновь посмотрел на омегу, — глубокой ночью я проснулся от всхлипов и тонкого воя. Я думал, что это из псарни, даже позлорадствовал — свежи воспоминания, как эти суки чуть не откусили мне мой тощий… — он сконфуженно морщит нос, на что Мануэль тихо смеётся. Веселье сменяется серьёзностью, когда альфа продолжает: –… Чимин очень часто плачет, на самом деле. Для него это, наверное, способ выплеснуть негативные эмоции, в этом его сила — уметь плакать. Мне не хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать, сколько раз я заставал его слёзы за двадцать лет жизни под одной крышей. В первый раз, в тот самый раз он плакал, потому что думал, что отец не вернётся, — Юнги передёрнул плечами, видя плещущуюся грусть в океанах напротив, — несмотря на мягкость и абсолютную любовь к сыну, Кихо никогда не скрывал от него, чем зарабатывает наша семья. Отец был честен от начала и до самого конца. И тогда же я понял, что Чимину не хватает близких людей рядом, которые бы смогли вовремя вытащить из этой тянущей грусти и болота слёз. Я захотел стать ему близким человеком, стать его братом. И иногда этого достаточно, Мануэль. Омега тяжело вздыхает и сжимает пальцы на ножке фужера. Он кладёт посуду на поднос юркнувшего официанта, отводит светлые пряди назад, обнажая горящие щёки. — Это сложно. Когда тебя всю жизнь преследуют сплетни вроде «кровь водицей не разбавишь», когда ты думаешь, что лицо в зеркале — ничто иное, кроме как подтверждение чужой ошибки… Когда ты боишься, что из-за этого тебя ненавидит абсолютно каждый в доме… — Чужие ошибки — это чужие ошибки. Ты не имеешь к ним никакого отношения, ты не выбирал своих родителей. Каждый взрослый здравомыслящий человек должен это понимать, — резко прерывает его Юнги. — Да! Но, видимо, среди испанских богачей таких мало, — Мануэль пытается пошутить, однако у самого в горле комок. Он чувствует, что альфа понимает его как никто другой. Деликатный в одном, но твёрдый в ином, он идеально ощущает грань, когда следует надавить или расслабить. Юнги мудрый, проницательный. Он предпочитает слушать, а не говорить, в отличие от здешних мужчин, что очень привлекает разочарованного в сверстниках омегу. — Думаю, тебе нужно сепарироваться, — в голосе альфы нет ни намёка на улыбку, — найти смысл жизни, не зависящий от одобрения семьи и людей вокруг. Это не значит, что тебе нужно всё бросать, нет. Но понять, что кроме испанского общества существует и другое. Которое не станет осуждать, косо смотреть. Ты молод — такой возраст как никогда подходит для всевозможных путешествий и развлечений. Просто позволь себе быть счастливым и осознай, что твоя самоценность не зависит от чьего-либо признания. — Так говоришь, Юнги-хён, как будто бы ты — стар, — Мануэль облизывает губы и скользит взглядом по гостям. Осознание, что практически то же самое ему говорил и Чимин, подогревает внутренний интерес омеги. Что, если они действительно правы? Что, если он хотя бы попробует? — У меня есть обязанности, — невозмутимо отвечает альфа, — при всём желании я бы не смог сорваться в приключение по миру, потому что иначе Чимину некуда будет возвращаться. — Чимин не откажет Чонгуку, — лукаво поддевает Мануэль. — А жаль. — Эй! — омега шлёпает Юнги по плечу, на что тот наигранно оскорблённо вскидывает бровь, — Чонгук хороший альфа. Ты сам говоришь, что мы не выбираем семью. Ему нужно работать над собой, но я больше, чем уверен, что уже сейчас он готов ради Чимина на многое. Чонгук не предаст Чимина. — Это для его же блага, — альфа усмехается, а затем мягко объясняет свою резкость по отношению к Мерседес: — он бы понял мои переживания, как старший брат. Несмотря на все твои слова, я уверен, что он любит тебя. Если бы я внезапно начал покушаться на тебя, как на омегу, то Чонгук тоже бы встал на твою защиту. Мануэль неожиданно кокетливо захлопал пушистыми ресницами и сжал губы, чтобы не разулыбаться глупо. Он приподнял тонкие плечи и невинно переспросил: — А ты бы смог внезапно покуситься на меня, как на омегу? Альфа шутливо хмыкнул и будто неверяще покачал головой. — У вас все здесь такие прямолинейные? — К сожалению, нет, — Мануэль огорчённо вздохнул, а затем отвлёкся на подошедшего испанца, который смерил Юнги надменным взглядом. Незнакомец заискивающе наклонился к омеге семьи Мерседес, взял за кисть, чтобы поцеловать в тыльную сторону ладони. Юнги равнодушно отвернулся, не придав никакого значения поведению альфы, засунул в руки в карманы. Спустя пару мгновений он прищурился, замечая Ушика, который неспеша шёл в его сторону. Старик хорошо себя чувствовал и имел здравый, расчётливый ум, которому может позавидовать любой альфа в расцвете сил. Его возраст выдавали лишь густые седые волосы и блёклые подслеповатые глаза; отпечатки прожитых лет сохранились на лице в виде глубоких морщин. — Всё хорошо? — между собой они переговаривались на тихом корейском. Юнги осмотрел деда, но не увидел ничего, что могло бы побеспокоить. До этого Ушик беседовал с пожилыми испанскими омегами. Умение вести светский разговор и навыки ненавязчивого джентельмена, которые альфа не растерял даже будучи на пенсии, сыграли ему на руку, судя по впечатлённым взглядам. — Да. А у тебя? Выглядишь уставшим. Ты ещё не сказал Чимину? — старик неодобрительно посмотрел на внука, который лишь отмахнулся, недовольно хмурясь. — Прямо перед свадьбой? — огрызнулся тот. — Это не игрушки, — Ушик тихо предупредил. — Я знаю. Я знаю, чёрт возьми. Но что я ему скажу? Что последние пару месяцев я едва наскребаю силы на повседневные дела и время от времени харкаю кровью? Что врачи не могут понять, в чём дело, куда бы мы с тобой ни обращались? Ты предлагаешь мне испортить ему праздник? Альфа быстро вышел из себя, зло чеканя каждое слово, но не повышая голос, чтобы не привлекать к ним лишнее внимание. — Хорошо. Хорошо, сделаем так, как скажешь, — примирительно ответил дед. Со стороны Юнги послышался утомлённый вздох. Он остывал так же быстро, как и заводился, и чувствуя вину за свой срыв, потянулся к Ушику, чтобы сжать его плечо и хрипло произнести: — Извини. — Я всё понимаю. Всё в порядке, — тот качнул головой. Старик потянулся к брюкам и вытащил небольшой бутылёк из тёмного стекла, протянул Юнги: — ты сегодня не пил комбучу. Альфа поморщился и кивнул в благодарность, запрятав вещицу во внутренний карман костюма. — Спасибо. Я забыл взять с собой. Некоторое время они стояли в тишине, пока её не нарушил нежный неуверенный голос Мануэля. — Юнги-хён? Ушик с удивлением посмотрел на альфу, на что тот пожал плечами и растянул губы в ухмылке. Он обернулся к омеге, который трепал подол своего нежно-розового твидового пиджака: — Да, Мануэль-щи? — Меня отвлекли, — трогательно сообщил тот, грустно поджимая уголки губ в безмолвном извинении. Голубые глаза с интересом посмотрели на Ушика, — вам всё нравится, сеньор Пак? Сегодня жарко, я могу принести веер… Вы пробовали наши традиционные прохладительные напитки? — Да, спасибо, Мануэль. Не беспокойся, всё организовано наипрекраснейшим образом. Лучше расскажи, как такой замечательный омега до сих пор не вышел замуж? Мануэль застенчиво улыбается в ответ на доброе подтрунивание, заправляет волосы под шляпку, на что изо рта Юнги вырывается едва слышный смешок. — Возможно, чуть позже, — бормочет омега. — Пока что нет достойного альфы рядом. — Присмотрись к моему внуку. Юнги-я только внешне такой холодный грубиян. У него горячее сердце, — к сильному смущению обоих сообщает Ушик. Он посмеивается, замечая реакцию людей, а затем похлопывает внука по спине: — не буду вас отвлекать. — Хорошо, хорошо. Иди, продолжай обольщать местных сеньоров в предпенсионном возрасте, — Юнги укалывает деда в ответ, а затем дразняще поддевает плечо омеги, на что тот шутливо закатывает глаза. Они резко отвлекаются, когда со стороны усадьбы слышатся громкие звуки и выкрики. Юнги вскидывает голову, а Мануэль вытягивает шею, чтобы понять, что происходит у крыльца. Гости затихают, когда двери распахиваются и злой как все псы Преисподней Чимин широким шагом направляется к главным воротам. Рядом его верной тенью следует Намджун; напряжение альфы можно заметить практически с расстояния — по сжатой до желваков челюсти и хмуром взгляде драконьих глаз. Белый костюм жениха выглядит идеально, как всё остальное вплоть до светлых прядей в укладке, но лицо омеги выражает полнейший беспорядок. На воспалённых щеках блестят слёзы, косметика размазана. Грудь Чимина часто вздымается, будто тот только что сошёл с многокилометрового марафона. Юнги тут же срывается к брату, кипуче проталкиваясь через толпу испанцев, не обращая внимания на возмущённые выкрики. Следом за ним спешит и Мануэль, обеспокоенно выискивая хоть одного из четы Мерседес. Тэхён вместе с Джином вылетают из усадьбы ещё через пару секунд, как и Исыль. Омега пытается держать лицо, но по воспалённым глазам и прямому до неестественного, как будто в его спину вбили кол, силуэту становится ясно, что произошло что-то страшное. — Чимин! — жених не обращает внимания даже на Юнги, что настойчиво его зовёт. Омега упрямо стремится к персоналу и одной из машин, на которой сам же и приехал в эту усадьбу. — Где Чонгук? — его нетерпеливый голос тих, но вкрадчив, требователен до пробегающих по загривку мурашек. — Около десяти минут назад мне сообщили, что свадебный кортеж Лукаса Мерседес и Чонгука Мерседес готов, но сеньоры ещё не выехали из особняка. Семья поражённо выдыхает, пока Чимин в попытке успокоиться прикрывает глаза и поджимает губы. На то была причина — альфы вот уже как несколько минут назад должны были прибыть в охотничью усадьбу. До официальной регистрации оставалось всего ничего. — Какого чёрта? В каком смысле ещё не выехали? — переспрашивает омега, но охранник лишь мнётся и повторяет будто заучено: — Мне так сообщили. — Давай сюда ключи, — незнакомый альфа медлит, нерешительно оглядывает остальных охранников, на что Чимин повторяет уже громче: — ключи! Сюда! Живо! Никто и никогда не слышал подобного разъярённого тона от омеги; натруженная атмосфера давит, лишая дара речи и нормальной реакции, а потому всех остальных охватывает какая-то общая заторможенность. Чимин практически вырывает ключи из рук персонала, кидает их Намджуну и кивает в сторону чёрного внедорожника, в то время как сам поспешно обходит его: — Садись, ты поведёшь. Быстрее! Альфа устраивается на водительском сиденье, хлопает дверью, заводит автомобиль и трогается с тугой пробуксовкой, пачкая асфальт тёмными следами от шин. Они оставляют после себя клубы пыли и оцепенение. Шок отражается на лицах многих гостей, они в недоумении переглядываются, пока персонал не берёт себя в руки. Официанты подскакивают к Исыль, который прижимает дрожащую ладонь ко рту, подают стакан с водой. Тэхён оглядывает всех, натыкается на расширенные от недоумения глаза Мануэля, в которых сплошные знаки вопросов и опасения. Громкий голос Юнги выводит альфу из шока. Тэхён подходит к нему, пытается успокоить, но тот лишь сильнее распаляется: — Мне нужна машина. Я поеду за ним. Чёрт знает, что вы задумали. — Мы ни в чём не виноваты, Юнги, клянусь… — альфа раздражённо щурит свои лисьи глаза и прерывает Мерседес, желчно выплёвывает: — Не клянись в том, чего не знаешь. Разве не ваша семейка травила его всё это время? Разве не из-за вас он рыдал в подушку, пока вы развлекались? — он переводит взгляд на Исыль, продолжает давить, не стесняясь ни толпы, ни оклика от Ушика: — разве не ты хотел, чтобы мой брат убрался из особняка, считал Чимина недостойным твоего сына, а? Так вот знаешь что? Я заберу Чимина. Никакой свадьбы не будет. Подавитесь вашими виноградниками, упейтесь до смерти. Я заберу Чимина в Корею, чтобы он забыл вас, как страшный сон, найду ему достойного альфу. Это не мой брат не заслуживает вас, ясно? Это вы не стоите и мизинца Чимина. — Юнги! — Ушик пытается привести рассвирепевшего внука в чувство, но тот лишь дёргает головой и практически орёт на бледного водителя: — Дай мне чёртову машину! Спустя пару десятков секунд, пока Ушик стоит около него и что-то настойчиво шепчет на ухо, а Исыль надрывно всхлипывает в объятиях Джина, к альфам подъезжает ещё один внедорожник. Юнги бросает деду отрывистое «плевать», а затем подходит к автомобилю и широко водительскую распахивает дверцу, кивает чужому персоналу: — Выходи. — Но… — Выходи! — позади Юнги тут же показывается знакомый татуированный амбал в чёрном футляре, нечитаемо смотрит на чужого охранника. — Я поеду только со своим персоналом. — Пабло, выйди! — Тэхён приказывает, а сам тянется к задней двери, чтобы бескомпромиссно заявить: — я тоже еду. — Тэхён, — предупреждающе цедит Юнги, очевидно не согласный с этим. — Там мой отец и брат, — непримиримо перебивает альфа, смотрит настойчиво. В глубине тёмных глаз немая просьба, но сам он довольно уверен и настойчив. — Ты только тянешь время. Юнги закатывает глаза, бормоча ругательства, а затем рвано кивает и забирается в салон вместе с другим альфой. Когда и вторая машина отъезжает от территории усадьбы, нарушая все скоростные ограничения, солнце занимает палящий зенит.***
— Это договор, по которому виноградники останутся в наших с тобой руках, — Лукас протягивает листы с распечатанным текстом сыну, смотрит на него ожидающе. — Я посоветовался с нашими юристами и партнёрами, они не против того, чтобы я остался держателем второй половины пакета акций. Первым и контрольным, конечно, будешь ты. Чонгук смотрит на документы, словно отец предлагает ему не разделить виноградники, а протягивает копьё со смоченной в уксусе ваткой на конце. — А как же Чимин? — упрямо переспрашивает он, вскидывает волевой подбородок. — Чимин уедет обратно и продолжит управлять кланом мафиози, который достался ему от Кихо, — явно теряя терпение, произносит Лукас. Он кладёт бумагу на стол и вздыхает, засовывает руки в карманы, — что не так, сын? Разве не ты сам противился этой свадьбе? Что изменилось? — Всё? — так же раздражённо отвечает Мерседес. Он даже не смотрит на злосчастный договор, не собираясь отказываться от омеги и от обещания, которое дал тому. — Это было в самом начале. Тогда я не знал Чимина, не знал его семью, не знал, о чём он думает и чего хочет. Тогда я не знал, что в конце концов смогу влюбиться в него, как в омегу, воспринимать не только как партнёра по фиктивному браку. Лукас замирает, прокручивая последнюю фразу Чонгука в голове. Всё идёт совсем не так, как он изначально задумал и на что надеялся, и из-за этого нервы начинают медленно сдавать. — Что ты сказал? Альфа напротив натружено вздыхает, а затем уверенно повторяет: — Я влюблён в Чимина. И он в меня тоже. Мы планируем открыть ещё одну винодельню, чтобы расширить ассортимент, планируем завести полноценную семью, где будет место взаимной заботе и верности, а не… — Чонгук брезгливо морщится, отводя взгляд от отца. Впервые он выказывал открытое осуждение действиям старшего, не собираясь играть по чужим правилам, подменяя понятия и чувства. И судя по гневному огоньку в глазах напротив, Лукасу совсем это не нравилось. Альфа сжал руки в кулаки и упёрся ими в толстое дерево стола, расправляя плечи, будто пытаясь казаться выше, больше, чем он есть на самом деле. Словно Чонгуку снова десять, а отец вот-вот зазвенит пряжкой ремня, вытаскивая тяжёлую кожу для того, чтобы оставить хлёсткие следы через ткань — меньшая вероятность, что появятся тёмные отметины. — Ты слишком много на себя берёшь, щенок. Не боишься, что не сможешь выдержать? Не боишься, что твоё незнание выйдет тебе боком? Чонгук подходит ближе, зеркалит жест отца, опираясь о дубовый стол, смотрит в родные глаза практически не отрываясь: — Так расскажи мне. Чего я не знаю? Почему мне нужно избегать Чимина? Это начало конца — открыто брошенный вызов. Через трещины масок выбираются внутренние демоны, которые диктуют согласно темнейшим внутренним порывам, грязнейшим, во имя греха и проклятий вплоть до следующих поколений. Они жадно требуют своего. Вопят. Воют. Крови. Они понимают, что если Чонгук не подпишет документы сейчас, то уже никогда. У Лукаса очень мало времени. Если Давида с его растущим животом можно будет отправить как можно дальше; Исыль запугать тем, чего он боится и сам — одиночеством в старости и лишением финансовой и моральной поддержки от общества, то у Чимина просто нет уязвимых мест — он не станет молчать. Всё пошло не по плану с самого начала. Он думал, что Чимин станет ещё одним удобным омегой, что ошибку, которую Лукас когда-то совершил, пообещав долю виноградников ублюдку Кихо, можно исправить. Он планировал, что у Чонгука достаточно мозгов и харизмы, чтобы влюбить в себя Чимина, дёргая омегу за ниточки, когда Лукас или сам альфа посчитают это нужным, однако… Всё случилось совсем наоборот. Чимин не собирался подчиняться ни одному из четы Мерседес. Омегу невозможно было запугать. Его семья далеко от Испании, у него не было детей, не было того, за кого бы он мог переживать. Лукас не сможет закрыть ему рот, если вдруг Чимин решит настроить Чонгука против отца. В руках омеги и так будет основной пакет, а с помощью своего сучьего обаяния и влияния на Чонгука он просто-напросто захватит их бизнес, лишит Лукаса шанса на безбедное будущее. Слишком справедлив, чтобы игнорировать похождения старшего Мерседес, слишком твёрд, чтобы купиться на его же угрозы. Лукас подозревал, что после приезда Чимина будет сложнее, но у него был запасной вариант. Не стоило больших усилий, чтобы руками собственного супруга попытаться сломать чужого омегу. Раны Исыль до сих пор не зажили из-за ситуации с отцом Чимина. Это одновременно и бесило альфу, и играло ему на пользу: несколько аккуратных фраз, и старший омега был уверен, что Чимин должен расплачиваться за грехи Кихо. Идеальная внешняя схожесть сына и отца клана Пак значительно упростила задачу — Исыль видел в омеге своего бывшего жениха, вымещал на нём свою злость. Тем временем Лукас подливал масло в огонь ещё и ревностью к Чонгуку: ослеплённого яростью мужа нетрудно было убедить в том, что Чимин хочет забрать у того самое дорогое, что есть в жизни каждого родителя — его первого, самого любимого сына. Лукас сделал Чимина козлом отпущения, виновником всех бед в жизни Исыль. Он медленно наблюдал, как супруг пытается уничтожить омегу, вытравить из их дома. Всё, что ему требовалось, чтобы оставаться агнцом божьим в глазах остальных — время от времени вступаться за Чимина, осекая взбешённого мужа. На такие меры повлияла и ситуация с Давидом: любовник, которого он делил с сыном последний год, сообщил о беременности практически сразу, как только сам узнал об этом. И всё бы ничего, это не первая ситуация, из-за которой на свет появлялись незаконнорождённые отпрыски Мерседес, но омега внезапно заупрямился. Он пытался отказаться от идеи уехать из Испании, говорил что-то о собственном швейном бизнесе, обрёл долю уверенности в своих силах. Лукас быстро пресёк любое самовольничество угрозами перестать финансировать семью Гарсия, сделать так, чтобы Давида не взяли работать даже посудомойщиком в самый захудалый ресторан их страны. Одно дело иметь сына от незнакомого омеги, и совсем другое от любовника, который спал с собственным сыном альфы. Если бы об этом узнал Чонгук, узнала бы его семья и пресса… Мерседес могли простить Лукасу многое, но эта ситуация переходила все грани добра и зла, и альфа об этом прекрасно знал. У Лукаса было всё, чтобы подминать под себя: власть, деньги, красивая улыбка на маске примерного семьянина. Чимин и Давид при желании могли бы лишить его этого в мгновение ока. И если со вторым он справился, то с Чимином… Альфа не мог допустить того, чтобы в руки Чимина попал их бизнес. Лукас и Чонгук могли бы найти лазейку, чтобы избежать этого брака; Кихо недавно умер — отныне над Мерседес не нависала по-настоящему опасная угроза из-за возможного невыполненного обещания старшего альфы. Слова Чонгука о том, что он влюблён в омегу, портили идеальный план Лукаса. Они встали ему как кость поперёк горла, и судя по упрямому взгляду сына, Мерседес-старший действительно был загнан в угол. Его победил какой-то жалкий омега из грязной семьи. Нет. Никогда. — Ты совсем не знаешь мотивы и желания этого омеги, Чонгук. Он может втереться тебе в доверие, чтобы… — Ложь. — Тут же перебивает его наследник виноградных лоз. И он прав. — Кого я не знаю, так это тебя, несмотря на то, что мы прожили вместе столько лет, а также наше родство. В глазах Чонгука бушует ураган, альфа вскидывает ладонь и хватает документы, яростно разрывает их напополам, швыряет бесполезными обрывками куда-то в сторону. — Чего хочешь ты? — он выделяет интонацией последнее слово, ловит реакцию отца, что замер в сгущающейся опасности. — Расскажи мне про твои желания и мотивы, Лукас. Свинцовое молчание повисает между мужчинами. Чонгук не дожидается ответа и желчно усмехается, повторяет ещё раз: — Ты мог указывать мне, что делать, когда я был юнцом, но не сейчас. Ты мог изменять папе, мог оскорблять его, без зазрения совести привести сына от собственного любовника в наш дом, но больше не сможешь. Исыль много в чём виноват, это правда. Но главный злодей в наших жизнях – ты и только ты. Я не забуду твоих поступков и после того, как вступлю в наследство вместе с Чимином. Если ты ещё раз скажешь про моего омегу хоть одно слово, которое поставит под вопрос его репутацию, которое, ни дай Бог, расстроит его или что-то в этом роде, то я не посмотрю на наше родство. Клянусь. Демоны кричат. Они плюются на чужую клятву, смотрят глазами цвета холодного леса, обводят черты лица, которые некогда были самыми родными. Его наследник, его первый сын. Любимый сын. В которого вложено всё и больше. Надежды, силы, деньги. Неужели Лукас сможет разрушить всё своими руками? Неужели это будет его собственное решение, а не животный страх и гнев, которые подбираются к кончикам пальцев, вынуждая их поползти вниз и до заветного ящика? Неужели ему придётся выбирать между собственным благом и благом своего ребёнка? Чонгук, видимо, осознав, что больше ничего не добьётся от родителя, разворачивается и идёт в сторону выхода, бросает через плечо: — Не хочу опоздать на свадьбу. Если ты со мной — милости прошу. Но если не поедешь — не обижусь. Выбирай сам. И Мерседес-старший выбирает. — Господи, прости меня, — едва слышный шёпот, потому что демоны побеждают. «Господи, прости меня» — а у самого в дрожащей вспотевшей ладони увесистый пистолет, который всегда одиноко лежал в самом нижнем отделении стола. Дожидался своего часа? Если бы пули имели душу, если бы знали, в чью спину всадит их хозяин, то желали бы они «своего часа»? «Господи, прости меня» — а сам нажимает на курок, с выходом остроконечной девятимиллиметровой теряя остатки здравомыслия. Глухой короткий хлопок практически останавливает ток пространства, замедляет стрелки на тикающих часах и биение двух сердец, которые до этого ошалело качали кровь по венам. Перед глазами воспоминания одни за другими. Первый раз, когда ты берёшь своего ребёнка на руки. Маленький человек, который пришёл в этот мир не по собственному желанию, но по собственному желанию продолжит идти по порой тяжёлой, а порой цветущей тропе жизни. Он пахнет молоком и особенной сладостью, пахнет как Рай, откуда сам Господь спустился, чтобы вложить его в дрожащие руки отца. Первый раз, когда он делает пару устойчивых шагов, чтобы свалиться в тёплые ладони восторженного папы, громко булькать от собственной неуклюжести. Первое слово. Первая ссора. Первое прощение. Последнее «Господи, прости меня». Перед глазами лучистые медовые глаза и звонкий смех, тонкий омежий стан и широкие молочные бёдра, мягкие ладони, которые берут за щёки и поглаживают ласково. Они научили любить, взялись за сломанного мальчика, чтобы через наименьшие страдания вывести к свету, избавив от первородного греха. Первый раз, когда в разрушительной войне схлестнулись два разных мировоззрения. Первый раз, когда один из них вскинул белый флаг. Первое объятие. Первый поцелуй. Первый секс. Последнее «да святится имя Твоё». С грохотом падающего на пол тела всё возвращается на круги своя. Всё, кроме рассудка. На чистых, без единой мозоли, выскобленных до хруста кожи, руках кровавые разводы. Лукас торопливо бросает пистолет на стол, будто это оружие виновато в произошедшем, будто они поменялись местами: и бездушное железо — детоубица, и сошедший с ума от страха человек. Он судорожно вытаскивает из кармана пиджака платок с вышитыми инициалами, остервенело вытирает ладони и пальцы. Ткань остаётся девственно белой, в отличие от души альфы. Мысли в голове смешались между собой, летают отрывочными клочками, как разорванный минутами — часами? — ранее договор о наследстве. Лукас пытается ухватиться хотя бы за одну из них, но не получается, те вырываются и с лукавым хихиканьем бросаются прочь. Он старается не смотреть на тело посередине комнаты, на пропитанный густой кровью пиджак. Из-за чёрной ткани кажется, что её совсем немного, но судя по хрипам и обездвиженному положению, Чонгук испытывает огромные муки. Физические или моральные? Лукас заворачивает пистолет в тряпку и прячет во внутренний карман. Он пересекает кабинет широким шагом, борется с нездоровым желанием броситься к Чонгуку, но не чтобы помочь, а чтобы испачкаться в красной жидкости, вымазать в ней кисти, шею, лицо. Почувствовать этот тошнотворно-сладкий запах, принять, что он действительно сделал это. Убил собственного сына. Он торопливо спускается с лестницы, яростно трёт лицо, будто разом лишившись всех чувств, и обоняния в том числе. — Сеньор Лукас? — начальник штаба охраны нерешительно стоит у входа к особняк. — Ваша машина готова. — Отлично, отлично, — бормочет тот, очевидно в состоянии нервоза. — Сеньор… — Ну что ещё? — раздражённо выпаливает альфа, поднимая воспалённые глаза на другого мужчину. Тот вздрагивает, но берёт себя в руки и отвечает: — Человек из внешней охраны ничего не заподозрил, пистолет с глушителем отлично скрыл любые громкие звуки. Вы обещали, что перечислите деньги моей семье. Мой сын… — Болеет, знаю, — прерывает альфу пожилой мужчина, машет ладонью. Горькая мысль «а мой сын?» подбирается почти к самому горлу в виде мерзкой тошноты. Лукас сглатывает и тянется к ручке двери, бросает нетерпеливо: — я выпишу чек по пути… Неожиданный шум со двора вынуждает мужчин замереть. Они слышат звук автомобильных шин по гравию, хлопок дверцы и быстрые шаги, громкий голос омеги. Вот же чёрт. Лукас и альфа рядом переглядываются, старший напряжённо бросает, спеша при этом к лестнице: — Оставайся здесь. Если попытается подняться наверх — удерживай всеми возможными способами… Не успевает он закончить, как дверь распахивается и показывается возмущённый Чимин. Следом за ним возвышается широкоплечий бритоголовый охранник. Он пристально оглядывает фойе, останавливаясь на Лукасе и охраннике. Не один. Это значительно усложняет задачу. — Где Чонгук? — его звонкий голос раздаётся на всё помещение. Ничего не подозревающий Чимин направляется к Лукасу, чтобы подняться на второй этаж, где находится комната его жениха. — Что ты здесь делаешь? — старший альфа преграждает ему путь, хватаясь за перила до побеления пальцев. — Нет, что вы здесь делаете? — зло вторит ему омега, сверкая молниями из обычно спокойных медовых глаз. — Решили спрятаться от правосудия? Холодные глаза цвета леса обводят лицо напротив жёстким взглядом, в голове становится неожиданно ясно, будто все переживания вдруг рассеялись по щелчку пальцев. Лукас усмехается неверяще, а затем спрашивает, уже подозревая, каким может быть ответ: — Какого правосудия, малыш? Челюсть омеги сжимается. Он вскидывает острый подбородок, утыкается языком в щёку, совсем как муж. Удивительно, сколько искрометного гнева может хранить в себе это хрупкое, подрагивающее тело. — Ты скажи, аджосси, — вкрадчиво отвечает Чимин, а затем добивает без оружия: — это ведь ты всё это время насиловал бедного омегу, запугивая его своими жалкими угрозами? Он смотрит не отрываясь, даже не собираясь сдавать назад, весь страх перед более сильным физически оппонентом исчезает. Кортизол зашкаливает, выделяя запредельное количество адреналина, благодаря которому Чимин воспринимает любое препятствие на пути к мужу как красную тряпку. Лукас неверяще ухмыляется, жуёт губы в попытке сдержать разочарованную улыбку: — И кто же тебе сказал такую чушь? — Хватит, — омега вскидывает ладонь, призывая к молчанию. Он прикрывает глаза на мгновение, вздыхает, а затем вновь смотрит на старшего Мерседес. У него очевидно нет настроения и времени, чтобы играть в любезность. — Все знают. Давид рассказал об этом и о своей беременности прямо на свадьбе, у нас есть доказательства. Ты упал в яму, которую копал для других, просто признай это и дай мне, чёрт возьми, пройти. Я хочу увидеть своего мужа и поговорить с ним. Лукас тянет уголок красных губ в ухмылке, откидывает голову назад. В его глаза сгущается что-то абсолютно безбожное, страшное в своём безумии, когда он пожимает плечами и буднично сообщает: — Не думаю, что Чонгук в том состоянии, чтобы разговаривать с тобой. Сердце омеги пропускает удар. Зрачки расширяются, а дыхание сбивается, когда он слышит эти слова. — Что… — он сглатывает, а мельком смотрит в сторону второго этажа, переводит взгляд обратно на альфу: — что ты с ним сделал? Он бросается вперёд, но Лукас действует быстрее и перехватывает его. Альфа сжимает тонкое горло в напряжённой ладони, впиваясь ногтями в загорелую кожу до синяков, на что Чимин мгновенно краснеет, берётся за чужую огромную ладонь своими. Сзади слышится суетливое копошение и треск разбитого стекла, когда подельник Лукаса нападает на Намджуна, отвлекая телохранителя от того, чтобы защитить омегу. Чимин понимает, что никто не придёт ему на помощь, и перенимает инициативу за доли секунд. Он коленом впивается в пах согнувшегося альфы, собираясь играть по его же правилам и использовать самые грязные способы борьбы. Ладонь мгновенно расслабляется, когда Лукас инстинктивно прикрывает ширинку свободной рукой, выплёвывая проклятия и ругательства. Чимин отскакивает от него и тянется к любым подручным средствам, которые бы сошли за оружие. Он не может взять массой, но может кинетической силой и увёртливостью — так его учили ещё с подросткового возраста, когда умение постоять за себя стало необходимостью, без которой он не смог бы выжить в его реалиях. Здесь, в Испании, Чимин мог быть самым нежным партнёром, чувственным любовником и понимающим другом, но он никогда не забывал о другой своей стороне. Жёсткой, расчётливой, готовой на всё ради своего. А Чонгук «его». Его мужчина, с которым Чимину хотелось смеяться, с которым он ощущал себя уверенно, будто природное сияние омеги увеличивалось во стократ. И он не остановится ни перед чем, чтобы встать на защиту альфы, если нужно будет — выгрызет себе путь на второй этаж, перешагнет через Лукаса. Чимин хватает тяжёлый металлический канделябр и замахивается им на мужчину прежде, чем тот пытается скрутить его. Подсвечник попадает по лицу и шее альфы, оставляя стремительно краснеющие следы и гримасу боли. На всё фойе слышится свирепый крик. — Сука! Оглушающая пощёчина от Лукаса ощущается омегой как временная потеря ориентира, он заглатывает воздух и давится им. Грузное тело практически падает на тонкое омежье, прижимает его к полу, блокируя любые движения ногами. Чужие пальцы сжимают его подбородок, альфа взбешённо цедит: — Я уничтожу тебя. Ты будешь гнить в могиле так же, как гниёт твой никчёмный отец… Смачный плевок пачкает щеку Лукаса, из-за чего он тут же брезгливо дёргается. Воспользовавшись замешательством альфы, Чимин высвобождает одну из рук и напрягает пальцы до судороги, вцепляется ими в самый уязвимый орган, который расположен на лице. — Только после того, как я выцарапаю твои глаза. — Яростное обещание, моментально приходящееся в исполнение. Омега тянется к лицу кричащего от боли Лукаса — острые зубы тут же находят свою цель, сжимая ушную раковину до фантомного хруста. Омерзительно-солёная чужая кровь ощущается на губах и затекает в нёбо, альфа почти что рычит, пытаясь выбраться из ловушки, которую сам же и создал. — Замерли все! Слышится громкий голос ещё одного охранника особняка — единственного, который должен был остаться на страже, когда все остальные покинули бы дом. Однако и он валится в сторону, когда потрёпанный Намджун кидается на него со спины, прикладывает черепом о дверной косяк. Всё сейчас на стороне свихнувшегося Лукаса. Никто не поверит Чимину, никто из оставшегося персонала особняка не заступится за него. Лукас вырывается, зажимая окровавленное ухо ладонью, копошится во внутреннем кармане пиджака, пока Чимин пытается подняться на ноги, схаркивая отвратительный вкус. Дуло пистолета устраивается аккурат напротив силуэта омеги. Тот застывает, медленно разогнувшись, смотрит на альфу волком, но даже не думает, чтобы поднять руки вверх или сдаться. Всё внутри вибрирует, щека горит от удара, а тошнота от возможного сотрясения подходит к горлу. Чимин прямо поднимает голову, смотрит с вызовом и искренним презрением. — Возьмёшь на себя это? Возьмёшь на себя такой грех, как убийство? — провоцируя на диалог, который сможет оттянуть время и дать ему возможность отвлечь Мерседес-старшего, выдыхает Чимин. — Уже взял, — обезумевши сообщает тот. Его глаз залит кровью из глубоких царапин на лбу и веках, что оставил после себя омега, ухо пульсирует нарастающей болью. Чимин потрясённо выдыхает, его сотрясает дрожью от осознания, что сейчас может быть с Чонгуком. — Если ты тронул его хоть пальцем, то клянусь, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы отомстить за своего мужа, — в словах омеги Лукас слышит Чонгука, который отказался в пользу Чимина всего несколько минут назад. Эта пёсья верность супругов действует как триггер, как кривое зеркало, в котором Мерседес-старший видит собственную никчёмность как альфы, мужа, отца. Запыхавшийся Намджун бросается к омеге прежде, чем Лукас наводит ствол на грудину тяжело дышащего Чимина и делает второй за сегодня выстрел. Безжалостный, наполненный собственной трусостью и неспособностью принять поражение. — Папа… — шепчет Чимин, жмурясь от ожидания неминуемой боли, тело будто прирастает к полу. Он не супергерой, он не обладает способностями, которые позволили бы ему обогнать скорость пули, а рефлексы существуют. У него ноль шансов на то, чтобы увернуться. Он знает, что от шока сначала ничего не почувствует, но позже его тело будет вариться в агонии, пока он, в конце концов, не потеряет сознание. Чимин надеется, что воспалённый лихорадкой мозг покажет ему хорошие сны, в которых будет он, Кихо, и, конечно же, Чонгук. А если Лукас не шутит, и Чонгук действительно мёртв?.. Они встретятся где-то посередине бесконечного розария, где не будет счёта времени? Они останутся вечно молодыми, вечно прекрасными? Чимин будет одновременно жаждать и ненавидеть момент их встречи. Однако и пару секунд спустя ничего не происходит. Он всё ещё в рассудке, тело продолжает дрожать, пока глухой звук не привлекает внимание омеги. Медовые глаза широко распахиваются, он смотрит сначала на растерянного Лукаса, а затем наклоняет голову вниз. Намджун стоит на коленях лицом к альфе, прямо перед беззащитным телом Чимина. Его голова повисла плетью, а плечи почти не вздымаются. Омега с ужасом замечает растекающееся по белоснежной сорочке кровавое пятно в области брюшины. Когда тело принимается заваливаться вперёд, Чимин сгибается и прижимает его к себе, судорожно шарит ладонью, чтобы нащупать рану и зажать её как можно сильнее. Главное сейчас — остановить кровь. — Намджун… Намджун, дыши… Чёрт… Намджун-и, пожалуйста, только не сдавайся… Судорожный шёпот омеги раздается у лица альфы, он прижимается щекой к короткостриженной макушке, принимается раскачиваться мелко вместе с другом, ощущая, как тёплая жидкость пачкает пальцы. — Ах ты… Сукин сын! — отборный корейский мат звучит со стороны двери. Чимин вскидывает голову, чтобы заметить стремительный силуэт, который сбивает Лукаса с ног, тут же обездвиживая. — Скорую! Юнги, Тэхён, скорую! Вызывай! — омега кричит хёну, что быстро берет себя в руки, пока телохранитель подминает Мерседес-старшего, выкручивая запястья за спиной. Чимин сотрясается в сжимающей лёгкие судороге. В него не попала пуля, но внутри почему-то всё равно что-то болезненное рвёт органы, застревает остро. Вина? На месте альфы должен был быть он. Он должен сейчас истекать кровью, метаться в лихорадке. Однако всё, что ему сейчас остаётся – это укладывать голову Намджуна на свои бёдра, надавливая на пулевое отверстие. Юнги крутится возле них, стаскивает тонкое покрывало с дивана, чтобы смотать его и заткнуть рану альфы. Красные, как испанские закаты, разводы растекаются на белоснежной ткани свадебного костюма. Они будто ассоциируются с грехом, который случился в особняке, демонстрируют чужую трусость, низость. — Чимин?.. — внезапно через силу шепчет Намджун, пытается открыть свинцовые веки, чтобы посмотреть на омегу. Громкий голос Тэхёна, который разговаривает с частным врачом, требуя приехать как можно быстрее, раздаётся будто издалека. Всё внимание Чимина сосредотачивается на испещренном в гримасе страдания лице Намджуна. Омега наклоняется ниже, обеспокоенно выдыхает: — Пожалуйста, ничего не говори. Тебе нельзя тратить силы… — он торопливо касается дрожащими пальцами воротника рубашки, чтобы расправить одежду. — Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё… — Чимин. — Голос альфы сипит. Он зовёт омегу настойчиво, на что тот надрывно кивает и замолкает. Намджун глубоко вздыхает, ощущая, будто с каждой секундой воздух становится всё гуще. — Если что-то случится. Если врачи не успеют. Чимин мотает головой из стороны в сторону, жмурится, ощущая, как из носа течёт. — Если не успеют. — Альфа повторяет, а затем смотрит в медовые глаза. Солёные слёзы омеги скатываются с его щёк и капают на разгорячённую кожу Намджуна. — Пообещай, что ты будешь моим в следующей жизни. Задушенный всхлип вырывается из горла Чимина. Он заламывает окровавленные ладони и цепляется ими за скулы альфы, прижимается ртом к его широкому лбу. Этот отчаянный целомудренный поцелуй — максимум, который может дать омега. Это ответ на глубокие чувства, капля в намджуново море любви. Альфа глотает её с упоением, так, будто на остаток жизни хватит. — Ты знаешь, что нет, — омега горько шепчет, жмурится до красных пятен. Обескровленные губы Намджуна растягиваются в разочарованной улыбке, он сотрясается в мелком, болезненном до скрученных костей смехе. — Чимин? — Альфа из последних сил привлекает к себе внимание, а после изнурённо напоминает: — Чонгук. Наверху… Чонгук. Омега принимается кивать, вытирает слёзы со своего лица, размазывая кровавые разводы. Он выбирается из-под Намджуна, чтобы аккуратно переложить затылок на подушку, которую тут же суёт затихший Юнги. Когда Чимин отходит на достаточное расстояние, хён прерывисто выдыхает, только сейчас высвобождая недюжинное волнение. Он устраивается рядом, скрещивает руки и кладёт на них голову, а затем тихо шепчет: — Спасибо. Спасибо, Намджун. Дыхание альфы замедляется. Он прикрывает глаза, проваливаясь в спасительную тьму, успев перед этим прохрипеть: — Если бы у меня был выбор… Я бы сделал это снова. Юнги не раз становился свидетелем прихода госпожи Смерти. Он знал, что как бы отчаянны ни были его просьбы — она и только она решала, кого оставить, а кого забрать. Эта горькая правда каждый раз напоминала альфе, насколько он ничтожен, ломала и заставляла вставать на колени. И он вставал. В это же время Чимин пытается подняться по лестнице. Онемевшие ноги не слушаются омегу, он спотыкается на каждой ступени, несколько раз падает, пока, в конце концов, не оказывается на втором этаже. Одна из дверей распахнута. Из неё слышится голос Тэхёна и врача на громкой связи. Чимину впервые страшно. Сейчас он по-настоящему боится. Не боялся, когда хоронил отца, не боялся, когда приехал в Испанию, не боялся, когда Лукас стрелял в него. Но сейчас… Ему страшно от того, что он может увидеть. Мышцы двигаются будто на автопилоте, омега держится за стену, и так доходит до нужной комнаты. Он заглядывает внутрь и отводит измученные глаза, расширяя их от ужаса. Омега из последних сил практически вваливается внутрь и опускается на пол перед раненым телом, надсадно скулит. Тело бессознательного Чонгука лежит в луже ярко-красной крови – в ней же насквозь пропитана одежда мужа. Рана находится прямо на спине, ближе к позвонкам, и Чимин с ужасом понимает, какие последствия она может иметь. — Чимин?.. — Тэхён бледен как мел, — только не трогай его. Я пытаюсь остановить кровь, но хирург сказал, что его нельзя транспортировать без корсета… Тот остекленевшим взглядом осматривает серое лицо альфы, тянется, чтобы убрать чёрные пряди за ухо. Чимин не обращает внимания на грязный пол и ложится прямо на него, щекой упирается в холодный паркет. Он находит ладонь альфы и берёт своими, греет в обеих руках. Омега прижимает её к губам, оставляя застывший поцелуй, а лбом упирается в чужой. Что-то в нём ломается. Он, кажется, только сейчас понимает, насколько дорог ему Чонгук, насколько крепка между ними пресловутая красная нить. Несмотря на то, что они не поладили с самого начала, несмотря на многие разногласия, оказывается, что они оба всё это время хотели одного — любить и быть любимыми. Сердце Чимина болит от вида такого сломанного, уязвимого альфы, болит так сильно, что физические недомогания разом растворяются где-то на фоне. Омега теряется во времени, не обращает внимания, когда слышатся торопливые шаги врачей, восклицания Исыль и Мануэля. Единственное, что держит его в нужной реальности — ладонь альфы. Он отпускает её только когда Чонгука кладут на твёрдые носилки, волочится за людьми в белых халатах, а уже в карете скорой помощи вновь берётся за испачканную кровью руку, сплетает их пальцы. Чимин не потеряет ещё одного близкого человека, не отдаст. Чимин не готов мириться, страдать, прощаться. Пока омега рядом, он будет защищать своего Матадора от холодного дыхания на затылке, бездонных чёрных глаз и путешествия через мост, длинною в жизнь. Он будет рядом.***
Больничные коридоры тянутся бесконечным лабиринтом из серых стен и кафельной плитки. Продолговатые лампы на низких потолках мигают, собирая на свет мелких мушек. Пахнет спиртом и стерильной чистотой, дешёвым кофе из автомата. Врачи снуют туда-сюда, чувствуя себя комфортно в этом чистилище, считая себя, практически, его хозяевами. В одном из отделений неотложной помощи частного госпиталя зал ожидания заполнен людьми в торжественных нарядах. Они кажутся настолько неподходящими для этого места, что посетители и пациенты то и дело задерживают на них удивлённые взгляды. Костюм жениха ощущается особенно гротескным в стенах, где каждая минута — тревожное ожидание. Юнги тяжело вздыхает и наклоняется вперёд, упирается острыми локтями в колени, придерживая голову. Он принимается массировать виски, прислушиваясь к омеге на соседнем сиденьи. Мануэль время от времени сухо всхлипывает, обняв тело руками. Уставший альфа вспоминает про комбучу с витаминами, которую ему нужно было выпить, принимается вяло искать миниатюрный бутыль в кармане пиджака. Он быстро нащупывает пузатое тёмное стекло, выуживает, чтобы через несколько секунд приложить некоторые усилия, распечатывая крышку. — Что это такое? — тихо спрашивают рядом. Юнги смотрит на пузырёк, будто и сам впервые его видит. Он стучит по нему ногтём, пытаясь найти испанский аналог, но в конце концов использует корейский: — Комбуча. Чайный гриб? — он вопросительно смотрит на Мануэля, на что тот впервые за несколько часов нахождения в больнице выдавливает смешок и пожимает плечами: — Не знаю. У нас нет такого. На что это похоже? Альфа поджимает губы, а затем протягивает напиток омеге, который принимает его нерешительно, приближает к лицу. — Можешь пробовать. У комбучи очень специфический вкус. Я пью её по совету деда, потому что в последнее время меня беспокоят боли в животе и общий упадок сил. У моего отца было нечто похожее, и ему помогало… Перед тем как сделать глоток, Мануэль внезапно втягивает запах и сильно морщится, смотрит расширенными глазами на Юнги. — Оно должно так… Пахнуть? — Как? — недоуменно переспрашивает альфа, тянется к бутылке и принюхивается. — Ничем не пахнет? — Нет, пахнет, — упрямо качает головой Мануэль. Он облизывает губы, пытаясь вспомнить, что ему напоминает сладковатый аромат. Будучи парфюмером и имея уникальную чувствительность, омега без труда различал самые тонкие запахи, что сейчас играло на руку. От странного бутылька разит химией и пряной специей, напоминающей… Корицу? От осенившей его голову мысли он широко распахивает глаза. Мануэль выхватывает крышку и быстро закрывает злосчастный напиток, переспрашивает у удивлённого Юнги: — Как давно ты это пьёшь и как давно у тебя начались боли? — Примерно одинаково. В чём дело? — тот хмурится, замечая нервную суетливость. — Я почти уверен, что туда что-то добавили. Альфа смотрит сначала на бутылку, а затем на Мануэля. — Что-то? Например? — Я… Я могу только предположить, — тот качает головой и пожимает плечами. — Скажи, — настаивает Юнги, приподнимаясь с больничного стула. Он не выглядит враждебно, наоборот — с напряжением прислушивается. Мануэль тяжело вздыхает и прикрывает глаза, а затем неуверенно предлагает: — Пахнет корицей, но не настоящей. Настоящую производят в Цейлоне, она очень дорогая и имеет горьковатую базу, а поддельная из Китая отличается практически приторной сладостью. Её называют кассией. А вот в кассию, в свою очередь, уже входит кумарин, на основе которого обычно делают… — он хрустит пальцами от волнения, нерешительно поднимает голубые глаза на альфу: –… крысиный яд? В микродозинге он будет иметь скорее накопительный эффект, отравляя организм изнутри. Я занимаюсь парфюмерией и могу отличить эти запахи, но всё равно нужен кто-то третий. — У тебя есть знакомые, которые могут помочь определить этот… Яд? — и так бледная кожа Юнги теперь отливает чуть ли не серым. — Да. Да, конечно, — Мануэль быстро кивает и тоже встаёт, обеспокоенно всматривается в лицо напротив. — Мы можем доехать до лаборатории, там сделают анализ. Ты думаешь… Ты думаешь, что кто-то всё это время пытался тебя отравить? Альфа поджимает губы и прикрывает глаза, а затем отрывисто кивает. Многое из того, о чём он подозревал, начинается сходиться в одну логичную цепочку. Страшную, длинной в не одно поколение, из-за которой их с Чимином отец сейчас покоится в другом мире, из-за которой Юнги и сам чуть не умер. — Отправимся туда, как только о Чонгуке станет хоть что-нибудь известно, хорошо? А пока убери пузырёк куда-нибудь подальше, — Мануэль делает к нему пару нерешительных шагов. Альфа ощущает его тёплую ладонь на своём плече, поднимает веки на омегу, а затем притягивает его поближе, заключая в крепкие объятия. Иногда даже самым сильным мужчинам нужны робкие касания, и Мануэль неожиданно для самого Юнги подходит как никто другой. — Спасибо. Чёрт возьми, спасибо, Мануэль. — Пока не за что. Я бы хотел ошибаться, Юнги-хён, — омега расслабляется, прижимается к вздымающейся груди. Они молчат, пока младший не всхлипывает вновь, пряча слёзы в измятом и испачканном в тёмных разводах костюме: — как ты думаешь… Чонгук… — Будем надеяться, что он справится, — тут же подхватывает альфа. — На Чимине нет лица… — слабый шёпот, на который Юнги инстинктивно откликается, смотрит в сторону брата. Таблоид над операционной горит красным — он означает, что в этот самый момент врачи-хирурги борятся за ещё одного человека, вытаскивая за шкирку из мира, откуда обычно не возвращаются. Что, если каждой душе на границе жизни и смерти предлагают выбор? Вернуться к жизни или вечное забвение, покой вне рамок прошлого, будущего и настоящего? Что, если её заманивают тем самым мгновением «не-ума»? Мгновением чистого пространства, когда нет бесконечной толкотни мыслей, когда желания не удерживаются, и «всё» отождествляется с «ничто»? Наверное, в такие моменты важно, чтобы у каждого существовала причина, из-за которой хотелось бы оставить целый Рай. Целый Рай взамен на то, чтобы увидеть родное лицо, провести по мягкой коже, собрать все слёзы, горячо извиниться за них. Чимин хотел бы быть для Чонгука причиной вернуться. Он откидывается назад, на холодную стену, ударяясь о неё затылком. Кадык дёргается, когда он пытается проглотить горькую слюну, смочить иссохшее горло. Омега с трудом разлепляет опухшие веки, чтобы в тупом порыве просчитать каждую мозаику на потолке. Они тут уже не менее трёх часов. А может, и больше. По крайней мере для Чимина время утрачивает своё определение, всё вокруг становится тугой жвачкой, что никак не лопнет. Он увяз в своих мыслях, в невыносимом ожидании. Когда из широкого реанимационного прохода показывается хирург в голубом халате, утомлённо стягивающий маску, у омеги открывается второе дыхание. Он вскакивает и торопится к нему, опережая Исыль и остальных родственников. Сердце бешено бьётся, реагируя на волнение, которое затапливает омегу, из-за чего руки того вновь начинают дрожать, а глаза бегают по медицинскому работнику, чтобы считать хоть что-то. — Чонгук?.. Чонгук Мерседес? — Чимин настойчиво спрашивает, на что врач сжимает челюсти и отводит глаза. Омега обмирает. — Прежде всего… Он жив, — Чимин глубоко вздыхает всем телом, а затем роняет голову, пытается справиться со слезами, которые вновь текут по щекам. Он торопливо вытирает их и выдавливает, побуждая хирурга продолжить: — Но? — Но ранение проникающее, что значительно усиливает его тяжесть и последствия для самого Чонгука. Скорее всего, стрелок знал, куда бьёт, — тот тянет Чимина за собой, останавливается возле ресепшена и принимается разбирать документы. Он находит рентген Чонгука и начинает водить по снимку, — пуля вошла в костную часть позвонка и задела спинной мозг. Ему повезло, что в подавляющем большинстве повреждены периферические нервные клетки, иначе был возможен и летальный исход. — Как это повлияет на его жизнь? — прямо спрашивает Чимин, подозревая, к чему клонит мужчина. Тот вздыхает, смотрит на омегу, но отвечает честно, не приукрашивая правду неуместной надеждой: — Сейчас Чонгук полностью парализован в нижних конечностях, — до ушей омеги долетает задушенный всхлип Исыль, Чимин и сам до крови прикусывает губу, но продолжает слушать, — есть небольшие шансы на восстановление мышечной деятельности, но это будет требовать значительных усилий, времени, желания самого пациента. Однако передвигаться как раньше, выполнять привычную работу на виноградниках сеньор Мерседес не сможет. — О Господи… Чимин зажимает рот ладонью и зажмуривается, ощущает сочувствующие похлопывания по плечу от врача. — Я соболезную. В ближайшие пару суток он точно не очнётся, поэтому я бы посоветовал вам отправиться домой, чтобы привести себя в порядок. Это максимум, что вы можете сделать сейчас. Омега опирается бедром о ресепшен, а затем медленно оседает на больничный кафель. Он чувствует, как рядом тут же оказывается Исыль, с влажными рыданиями тянется к нему. Старший омега холодными ладонями зарывается в чужую светлую макушку, утыкается в неё, прижимая голову Чимина к своей груди, как собственного ребёнка. Они тихо плачут, их души заполняет одинаковая по силе скорбь. Омеги понимают друг друга как никогда, страшное горе неожиданно сближает их, вынуждает разделить атлантову тяжесть на двоих. Чимин и Исыль осознают, что этот диагноз лишил Чонгука огромной частицы самого себя, фактически уничтожил его, оставив только тело и мозг, чья единственная функция — страдать. Потому что без виноградников Матадор — не Матадор. Без работы на виноградных фермах, без смеха за сбором гарначи, без шутливых подтруниваний над рабочими и упорного труда наравне со всеми, Чонгук Мерседес перестал быть собой. Он остался в живых, но его убили.