Капкан

Солнце переливается бликами на острых скулах юноши, заставляя прятать лицо в копне ромашек, от которых чихать хочется ещё больше чем от яркого света. Острые края травы приятно колят шею каждый раз, когда Денис пытается перевернуться или сменить позу. Кажется, даже в здешних горах воздух не такой расслабляющий, как сейчас, посреди этого бескрайнего ромашкового поля. Парень хотел бы сплести глупый венок, как какой-нибудь клишированный любовник из романтической комедии, но, к счастью, венки плести он не умеет. — Ну и жара, — неожиданный хрип раздаётся где-то поверх высокой травы, нарушая тихую идиллию раннего утра. — Ты уже проснулся? — Денис вскакивает с примятого его весом покрывала из зелёной травы. — Как ты? — А тебя ебёт? — по-доброму усмехается журналист, спускаясь под горку, и обе штанины его треников покрываются ярко-желтой пыльцой. — Нормально, башка только болит. Юноша легонько отряхивает синюю ткань чужой одежды и хлопает по месту рядом с собой, но так неуверенно, будто боится, что внезапный собеседник не захочет его компании. Однако Максим и без этого неловкого приглашения уже присмотрел себе место рядом с парнем, и точно не собирался от него отказываться. — Как ты узнал, что я здесь? — Денис едва заметно покраснел, заправляя тёмный локон за своё ухо. — Я не знал, — мужчина пожал плечами, неумело вырывая ромашку из земли с корнем, — Просто хотел сюда придти, — он оборвал нижнюю часть цветка, осыпая грязью свои штаны, и, усмехаясь, заправил стебель растения за ухо растерянного собеседника. — Почему именно сюда? — Титов едва нахмурился, но оставил ромашку около своего виска. — Хотел убедиться, что это всё мне не приснилось, — Макс оглядел поле, будто пытался найти на нём что-то примечательное и знакомое. — Что мы правда были тут, и ты правда притворялся наивным придурком. — Ну, тебе-то и притворяться не надо было… — юноша поджал губы в насмешке. — Я думаю, что тебе тоже, — журналист серьезно нахмурил брови, устремив взгляд на стремительно краснеющего парня. — Ты пытаешься меня оскорбить? — Почему ты вёл себя как мудак в мой последний приезд? — он плотно сжал челюсти, мотая головой. — Я просто не понимаю, зачем? Ты целовался со мной в поезде, а потом… чуть ли в лицо мне не плевал. — Потому что мне надоело тебя обманывать, — Денис обиженно нахмурил брови, наконец поворачиваясь лицом к собеседнику, — Ты сказал, что тебе нравятся такие как Софа, — милые, невинные, «кровь с молоком», — он скривился на этой фразе. — А я просто хотел тебя склеить, и на «мудака» типа меня ты бы точно не запал. — И в чем тогда была проблема и дальше притворяться? — Я влюбился. Ничего неожиданного в этой фразе для Максима не было. Он как будто всё это время что-то неладное чувствовал, пока был в счастливом забвении, будто неуловимую тонкую нить, тянущуюся сквозь густые деревья от его запястья к запястью Дениса. Но удивление в глазах журналиста всё равно промелькнуло, возможно, он просто не ожидал, что парень так легко скажет что-то подобное. — Влюбился, и решил сделать всё, чтобы я не влюбился в тебя в ответ? — добродушно усмехнулся мужчина. — Влюбился и решил сделать всё, чтобы ты влюбился в меня, а не в того парня, которым я не являюсь. — А если бы не вышло? — он вздернул бровь. — Вёл ты себя так себе. — Тогда посадил бы тебя на поезд и опять притворился милым парнем, — язвительно ухмыляется Денис, вынимая из-за своего уха ромашку, и вдевая стебель в объемные кудри у виска собеседника. — Это правда, или ты опять пытаешься притворяться мудаком? — Мне не нужно притворяться, чтобы быть мудаком… — юноша рвано выдыхает в жаркий летний воздух. — Чтобы быть милым парнем, тебе тоже притворяться не нужно… — Кольцов вальяжно откидывается на спину, проминая плечами ещё один участок травы. Над полем, рядом с ярким солнцем, повисает тишина. Тёплый ветер аккуратно подхватывает выгоревшие кудри, и тут же их отпускает, позволяя непослушным волосам лезть в глаза журналисту, щекотать нежную кожу щек. Денис не может оторвать взгляда от непослушных локонов, от белых лепестков, путающихся в волосах цвета кофейной пенки. И то, что его только что назвали «милым», перестаёт иметь значение. Всё перестаёт иметь значение; Топи, опасные болота, бескрайние леса, закаты и рассветы, даже всё это огромное ромашковое поле теряется на фоне смотрящего вдаль журналиста. Титов поверить не может, что они здесь вдвоём, снова, что Максим сейчас не в Москве. — Почему ты решил остаться здесь? — юноша завороженно разглядывает тень веселья, скользнувшую по лицу собеседника. — Потому что Эл был прав. — Ну да, с ним это часто случается, — ухмыляется Денис, не отрывая взгляда от мужчины. — И всё же? — Он говорил что-то про карьеру и огород… — Максим нахмурился, запуская пятерню свои кудри, — хрень конечно… но вот я подумал… — он перевёл рассредоточенный взгляд на собеседника, — Знаешь, я же тоже всю жизнь был уверен, что влюблюсь в нежную, невинную, милую, кровь с молоком, — он усмехнулся. — Ну, ты знаешь. Ну потому что вроде как правильно это, выбирать именно таких. Мужчина склонил голову к своему плечу, поправляя выбившуюся тёмную прядь, мешающую Денису смотреть всё ещё красным левым глазом. — А потом оказалось, что всё совсем не так, — он поджал губы, задерживая свои пальцы около скулы юноши, — И всё это время мне нужен был наглый, грубый, не знающий границ… — журналист ехидно усмехнулся. — …мудак. — И почему же ты обращал на меня внимание, только когда я был нежным невинным и милым? — юноша нахмурил брови, поглядывая на шершавые пальцы, гладящие его щеку. — Денис, я влюблялся в тебя каждый раз, когда ты оказывался в радиусе пары метров от меня, — Максим окинул собеседника серьёзным взглядом, уверенно держа в ладони щеку и нижнюю челюсть собеседника. — В нежного, в грубого, в невинного, развязного, милого, скверного, громкого и тихого, вежливого и хамоватого. И каждый раз в тебя. Пальцы чуть сжимали тонкую кожу, но Денису казалось, что вот-вот, и кости под ней сами сломаются, от невыносимого напряжения внутри головы. Хотелось кричать, плакать, биться в конвульсиях и вырывать все цветы, до которых только можно дотянуться. Так хотелось поцеловать этого говорящего чепуху журналиста прямо сейчас, и ничего больше. — Я сказал тебе тогда, что ты кто угодно, но точно не мудак. Может, и был им, когда сюда приехал. Но не сейчас. — Кольцов грустно усмехнулся, отводя глаза в непрерывно мельтешащие зелёные стебли. — И, наверное, более правым я никогда в жизни не был. Зубы свело от нестерпимого напряжения, дыхание, казалось, оборвалось пару секунд назад, и больше никогда не вернётся в сжавшиеся лёгкие. Он был так близко, пара движений… Денис и сам не заметил, как с, до смешного неуверенным выражением лица, навис над отвлекшимся на секунду собеседником. Журналист едва успел перевести взгляд от поблескивающей на солнце травы на растерянного юношу, как тут же оказался грубо вжат в землю. Его щеки до боли сжимали жилистые пальцы, не оставляя ни единой возможности вырваться. В карих глазах напротив читалась какая-то неясная эмоция, что-то среднее между агрессией и смущением, если такое вообще возможно. Денис быстро опустил свою голову, оказавшись в паре миллиметров от золотых усов, но на секунду остановился, будто пытаясь понять, не перегибает ли он палку. Поле исчезло, ромашки слились в одно большое бело-зелёное полотно, и остались где-то за пределами красивого вытянутого лица с гладкими рельефами скул. Максим на мгновение забыл как дышать, как жить и как умирать, и как жить после смерти. Всё, что он помнил, — это нежные гладкие губы, в которые он уткнулся секунду назад, подаваясь вперёд. Денис на вкус как хвойные ветви, как вязкая трясина, как забродившие ягоды, и опьяняющий настолько же, такое не забывается. Это остаётся в подсознании, даже если ты время от времени стираешь себе память загадочными поездами, никогда не доезжающими до Москвы. В голову, подобно острым стрелам, вонзались воспоминания обо всех тех поцелуях, что были между этими поездами. О той ночи, которую они провели вместе, и о той, что провели не совсем вместе, когда Денис ушёл в соседнее купе. Ничего не хотелось так сильно, как ещё кучу таких ночей, сложить их в пакет, и никуда без него не выходить. Денис выдыхал горячий воздух куда придётся; в неровную щетину на щеке, в напряжённую шею, в ключицы, кудри на висках, краснеющие уши. Он точно помнил как дышать, и кислород был нужен ему, чтобы не упасть в обморок от всех этих поцелуев, после того, как всю ночь опухоль в его черепной коробке то сдувалась то надувалась как воздушный шарик. Он бы стерпел всю эту боль ещё раз, если бы точно знал, что в финале его ждёт так увлечённо целующийся Максим. — Эй, аккуратнее, — прохрипел мужчина, выпутывая свои кудри из чужих липких пальцев. — Я здесь, с тобой. Больше никуда не уеду. Не нужно на меня накидываться как на дембельнувшегося срочника. — Прости, я… — задыхается Денис, падая на смятое покрывало травы. — Не могу привыкнуть к тому, что больше не нужно тебя удерживать. — Не особо ты и пытался, — усмехается журналист. — Я думал, если ты поймёшь, что ты мёртв, то сразу станешь таким же, как все мы, — он виновато отводит взгляд в землю, приподнимаясь на локтях. — Что тоже потеряешь ко всему интерес, будешь существовать по инерции. — Это разве то, что случилось с тобой? — хмурится собеседник, — В моих воспоминаниях ты более чем живой. И даже заинтересованный… — он лукаво ухмыляется. — … в основном мной… Неловкий смешок вырывается сам собой, сдувая ромашковую пыльцу прямо на синий рукав объёмной толстовки Кольцова. Денису постоянно приходится себе напоминать, что мужчина теперь всё помнит и одурачить его больше не выйдет. Дышать от этого осознания становится легче, будто ноша, которую юноша так долго тащил за собой, обвязавшись ей как канатами, наконец оказалась в своём месте назначения, благодаря его неохотным усилиям, и теперь не стягивает грудь своими колючими путами. — Пойдём прогуляемся, — широко улыбается Титов, облокачиваясь на ладони. — Покажу тебе Топи. — Это кто ещё кому покажет, — хрипло смеётся журналист. Солнце всё ещё стоит в Зените, когда они доходят до широкой реки. Денис не был здесь так долго, что успел забыть, кем он приходил сюда в последний раз. Тогда всё было совсем по-другому; поздний вечер, тяжелое тёмное небо, давящее на запыхавшегося парня, недобрый шелест воды, скрывающей в себе множество тёмных тайн. Он заплутал в потёмках, пытаясь сбежать из сошедшей с ума деревни, вымазался в лесной грязи, хрипел и кашлял кровью, потеряв по пути свои обезболивающие. Денис думал, что умрёт тогда, прямо на берегу, наглотавшись пресной воды. Умрёт, и никто не захочет ему помочь, никто не услышит его осипший крик, не возьмёт трубку разрядившегося телефона. А потом оказалось, что он уже мёртв. Это стало очевидно, когда юноша проснулся, весь мокрый, то ли от пота, то ли от сырого песка, и голова его была абсолютно ясной. Наверное, тогда он и перестал пытаться сбежать. Но сегодня у реки всё было совсем иначе. Солнце, светящее в безоблачном небе, отражалось от глади воды, деревья тихо шелестели за спинами собеседников, и чистый влажный воздух позволял набрать себя в лёгкие, попробовать этот день на вкус, услышать его запах. Теперь отсюда не хотелось бежать, не нужно было покидать Топи, и мысль о том, что юноша мёртв, не доставляла ему никакого дискомфорта. Будто так всё и должно было быть, будто это просто фатум, а не злое проклятье. — Знаешь, кстати, ещё че понял, — Максим перекрикивает шум журчащей воды, стягивая с себя кроссовки. — Я вот, пока тусил здесь, ни разу не смог вспомнить, нахрена вообще в эти Топи припёрся. — Ты же вроде хотел статью о коррупции написать, — хмурится юноша, рассматривая чужие уже голые стопы. — Ну это я так себе придумал. Подумал, что на меня это бы было сильно похоже, если бы я приехал в какую-то глухомань, писать статью о коррупции, — журналист вскидывает бровь, поднимая вверх указательный палец. — А потом этот старый хрен меня чуть не убил своими руками грязными, и я вдруг вспомнил… Он таинственно замолкает, шагая к воде. Когда холодная река поглощает его ноги по щиколотку, мужчина забавно морщится, оборачиваясь к собеседнику. — У нас свидание или где? — он лукаво усмехается, делая приглашающий жест рукой. — Залезай давай, романтика же. Титов сначала отнекивается, но быстро сдаётся и начинает расшнуровывать старые кросы. Первое свидание в Топях, как тут отказаться? — Ну и что же ты вспомнил? — Денис зябко переступает с ноги на ногу, входя в воду. — А то, что я за тобой приехал, — вдруг взрывается смехом Кольцов, собирая чужое хрупкое тело в охапку своих сильных рук. — Ты — моё расследование, Дениска. — Чего? — непонимающе хлопает ресницами юноша, пытаясь устроиться поудобнее в чужих объятиях. — Все же считали, что ты пропал, — он чуть склоняет голову, касаясь шершавыми пальцами розовых губ собеседника. — А я провернул одну схему с телефонными операторами, подёргал за ниточки, и узнал, что один из твоих последних звонков был на номер этого монастыря. Я думал, ты тут в рехабе типа чиллишь, вот и поехал тебя искать, чтобы потом разгромную статью накатать про зажравшихся миллиардеров. — Вот ты объебался, конечно, — беззлобно шепчет Денис, запрокинув лицо так, чтобы дышать в губы собеседника. — Да нет, всё правильно, — ещё сильнее склоняется Макс. — За тобой приехал, с тобой и остался. Он ещё раз рвано глотает воздух, а потом впивается в юношу грубым поцелуем, ударяясь своими зубами о чужую эмаль. И тело Титова бросает в жар, щеки наливаются алым, отблёскивая выступившими капельками пота на палящем солнце. Ноги обжигает ледяная вода, губы — горячее дыхание единственного человека в Топях, от которого, застоявшееся в венах кровь, начинает циркулировать под кожей со скоростью гоночных болидов. От таких перепадов температур сладко ломит кости, будто юноша выпил пару бокалов красного полусладкого. — Хах… слушай… — Денис чуть отстраняется, стирая вязкую слюну с алеющих губ. — Ты же не думаешь, что это судьба или типа того? Это же тупо… — Хм… — озорно усмехается журналист, заправляя за уши выбившиеся тёмные волосы собеседника, — Нет, конечно, нахуй судьбу. Я приехал сюда потому что был умнее всех, кто тоже пытался тебя отыскать. И остался потому что захотел. Я и есть, блять, судьба, — он нахально подмигивает. — Твоя, кстати.