Влюблённые бабочки

      Переживания замораживают время, обращая минуты в вечность.       Долгий путь превращается для Интай в топкое болото, в которое она погружается под тяжестью безрадостных размышлений об отце, об оставленном Дворе, о Хакую.       Добровольное пожелание отправиться в Лоян оказалось решением более тягостным, чем она себе представляла. Каждая ли проделывает в ней зияющую прореху, сквозь которую утекают любые радости, оставляя серую тоску по Ракушо; по людям, ставшими ей домом.       Угрюмую тишину повозки разгоняет свистящий звук ди: Сяолин наигрывает легкую мелодию, стараясь силой музыки изгнать из Интай мрачные мысли.       — Мы также ехали в Ракушо, — вспоминает Сяолин, опуская флейту, и губы ее дергаются в слабой улыбке. — Десять долгих дней перед Вашей свадьбой, а сейчас Вы возвращаетесь домой. Кто бы мог подумать, что все так сложится.       Интай передергивает плечами от воспоминания. Давно это было. Столица более не страшит ее, как и отпущены стены предубеждений относительно Хакую. Их смело новое, совершенно неподвластное ей и порой безумное чувство, сопричастное с человеком, ставшим ей близким.       Интай желала, чтобы он был рядом. И тогда, может, тревога за отца перестала бы ее грызть, но здравый смысл победил гнилой эгоизм, а потому ни разу она не осмелилась прийти к Хакую с просьбой сопроводить ее, не оставлять одну с тем, что могло ждать ее дома, — с безжизненным телом отца.       Побоялась, неуверенно размышляла, что собственные слабости, как и привязанности, стоит нести в одиночестве, не обременяя Хакую.       — Госпожа, — мягко зовет Сяолин. — Я хотела бы передать кое-что.       Интай с трудом сосредотачивает взгляд на Сяолин, сидящей напротив. Постоянная качка тянет в сон, глаза слипаются, наливается тяжестью и тело. Долгие часы Интай проводит в бессознательном состоянии на пороге сна, — забываясь в дреме и с трудом выныривая из нее.       Сяолин достает припрятанные в широких рукавах ножны, выполненные из гладкой кожи, и не сразу Интай узнает кинжал, дарованный матерью перед отъездом в Ракушо. Совсем позабыла про подарок, как и не помнила — отдавала ли служанке при сборах приказ о его упаковке? Впрочем, Сяолин вольнодумна, могла взять и сама.       — Лучше, если он будет у Вас, — насильно Сяолин вкладывает холодные ножны в руки Интай. — Пускай он защитит Вас в случае опасности, которой, надеюсь, не возникнет.       Интай безропотно принимает кинжал, крутит, рассматривает нефритовую рукоять. Нужды в оружии нет. В окружении стражи, рядом с опытными воинами, опасность ей не грозит, и беспокойства Сяолин напрасны, но нет желания ввязываться в спор, поэтому Интай прячет кинжал в широких рукавах своего верхнего халата.       В повозку заползают тени. Наступает очередной вечер, который они будут вынуждены провести на постоялом дворе, теряя драгоценное время. Неспокойное сердце велит Интай двигаться быстрее, не давать передышку ни коням, ни людям, но каждый раз она покорно покидает повозку, скрывая истончавшееся терпение от ее сопровождающих.       Повозка замирает; разносятся голоса, отдающие приказы о ночевке, и неизменный, ставший уже знакомым быстрый стук в дверцу: Коэн отбивает понятный только ему ритм, оповещая, — она может выходить, снаружи безопасно.       — Сколько еще осталось? — спрашивает Интай у Коэна, стоит сойти на землю.       Затекшее тело ноет и болит; одеревеневшие ноги не желают двигаться. Интай незаметно переминается на месте, прогоняя неприятное ощущение.       — Четыре дня, — отвечает Коэн.       С новым осознанием — она почти дома — Интай оглядывается: постоялый двор, расположенный рядом с безымянным поселением, ничем не отличается от тех, в каких Интай проводила ночи в Ко; вокруг жухлая трава и истоптанная лошадьми дорога, и лишь вдалеке темнеет лесная чаща, утопая в сгущающемся сумраке.       — Четыре дня, — повторяет вслух Интай в отведенной ей просторной комнате, натопленной и прибранной к приезду.       Коэн первым обходит спальню — проверяет окна, крепки ли ставни, заглядывает в щели и простукивает стены, и только убедившись, что достаточно безопасно, позволяет Сяолин взяться за приготовления. Служанка раскладывает кровать, помогает Интай снять теплый плащ, приносит ночные одежды, но Интай качает головой.       — Я пока посижу, а ты иди отдыхать, — велит Интай.       — Как же так? — удивляется Сяолин. — Давайте я помогу вам переодеться. Да и ужин почти готов, Вы и так мало едите, нельзя его пропускать. Что же мне госпожа Ян скажет, когда увидит не свою дочь, а ее призрак?       — Иди, — настойчивее велит Интай. — Я пока не желаю ни есть, ни спать.       Не одобряет Сяолин поведение Интай, но права противиться нет и приходится подчиниться. Только ужин все равно приносит — с надеждой, что запах еды привлечет Интай, и она отведает хоть часть.       Не вынимает шпилек из волос, не снимает серег и украшений. Чувствуя странную вялую усталость, рожденную от безделья и тягостного ей путешествия, Интай опускается на кровать.       В тело упирается что-то острое, и, морщась, Интай достает вновь позабытый стилет матери, чей вид пробуждает из спячки далекие и полузабытые воспоминания.       — Бей в незащищенные места, — наставляла ее Ян Гуйни, — в глаза, шею или бок. Держи рукоять всей ладонью, но руку не напрягай. Если понадобится, то кусайся, лягайся и плюйся, — используй все, что можешь.       Интай пресекает поток воспоминаний. Мать учила ее давно, и ни разу, с тех пор, она не воспользовалась выученными приемами, да и знала немного: как держать кинжал, куда бить.       Через три дня она увидит ее — свою мать. Радость встречи омрачает дурное предчувствие, ведь ждать в семейном оплоте будет и болезнь отца, и дядя — два бича ее мира.       С Ян Гувэем она рассталась, дерзко переступив через его планы и подорвав авторитетность. И никому, даже Хакую, не решилась признаться, что встреча с дядей страшит ее. Смелые порывы иссякли, опустошился и колодец храбрости — как противостоять дяде не представляет. Лишь не желает вновь трястись перед ним и болезненно тянуться, выискивая благосклонности, как преданный и выгнанный пес.       Свечи гаснут незаметно — истончается пламя, пока совсем не тухнет, — и Интай окутывает темнота. Убаюкивающая безмятежность склоняет ко сну, она тяжело опускается на подушки поверх одеял.       Тишина стоит мертвая — ни звука не издает сонный мир, и Интай чудится, что сама она засыпает: проваливается в какую-то беспокойную дрему, полную пугающих образов и мрачного рокота, предсказывающего беду.       Вздрогнув всем телом, Интай распахивает глаза.       Темнота комнаты озаряется алыми всполохами, рассекает ночь лязг мечей и мучительные крики.       Сон снимает холодная длань тревоги. Соскочив с кровати, Интай бросается к окну и отшатывается от ужаса: двор пылает огнем, окрашивается золотом, будто обласканный предрассветным солнцем.       Языки пламени танцуют на клинках людей, которых порождает сама ночь. Они появляются отовсюду — не то люди, не то безликие злобные духи, чьей воли подвластно пламя: оно послушно срывается с их мечей, прожорливо кидаясь на всех, кто встретится на пути.       Ночь полнится дымом, кровью и смертью.       Неужели на них напали? Подобное Интай кажется невозможным, как и плохой исход. Всегда защищенная, опекаемая, ей незнакома настоящая опасность, как и не воспринимает Интай всерьез угрозу, вставшую на пороге жизни.       Солдаты Ко умелые воины — что им пара разбойников? Интай видит блеск их доспехов, их решимость, когда они бросаются в сплоченную атаку, их яркое мужество.       И видит их замершие в гримасе боли лица, когда они погибают.       От нового звука — скрипа распахнутых дверей — сердце бешено подскакивает вверх, и Интай пугливо оборачивается.       — Госпожа, это я! — шепчет Сяолин.       — Что происходит? — взволнованно спрашивает Интай, подходя к служанке ближе и протягивая руки, переплетая их ладони. Руки у Сяолин холодные, ее бьет мелкая дрожь — не то продрогла в тонких ночных одеждах, не то ледяной ужас студит кровь.       — Я не знаю, но нам нужно найти господина Коэна, — быстро говорит Сяолин. — Он защитит Вас.       За окном раздается зловещий хлопок, и оконное стекло дребезжит. Липкий страх подкрадывается и заключает Интай в крепкие тиски объятий. Ужас перед не до конца осмысленным происшествием — на них действительно осмелились напасть — превращает Интай в безвольное создание, и она подчиняется Сяолин: идет следом к двери.       Но служанка резко оторопевает, негромко вскрикивает и отшатывается назад, едва не заваливаясь на позади идущую Интай. Темнота коридора принимает облик высокой фигуры, в чьих руках сверкает мертвым блеском длинный цзян.       — Так-с, — низкий голос отдает раскатом грома, — ну и кто из вас, прелестниц, принцесса?       Мужественно Сяолин делает шаг вперед, закрывая Интай собой, и своим храбрым порывом выдает их. Хмыканье и тяжелый удар — мужчина одним движением отпихивает Сяолин; и та отлетает к стене, ударяется и обмякает, сползая на пол.       Не успев среагировать или защитить себя, Интай оказывается схвачена: нападавший хватает ее за руку и притягивает ближе, заглядывая в лицо.       — Красивая, — замечает он, а Интай обдает смрадом его дыхания. Новый всполох красного, и удается рассмотреть уродливое, покрытое бороздами и щетиной лицо ее пленителя.       — Сказано было привести тебя живой. — Его рука скользит по ее телу, сжимая ткань верхнего халата в районе талии, и спускается еще ниже. — Но никто не говорил, что целой.       Тело коченеет от страха. Происходящее — не реальность. Все ощущается зыбким маревом, как на пороге кошмарного сна. Интай ждет, что вот-вот, в следующий миг, мир расколется на части и прервется дурное наваждение.       Но когда шею обдает вонючее дыхание, когда на ее коже начинает гореть след чужого прикосновения, когда ее прижимают к себе ближе в прямом намерении, Интай прошибает мерзость и гневное отчаяние: яростно извивается в руках, пытаясь выбраться. Не дастся — умрет, но не дастся никому.       Цепкая хватка усиливается; нападавший гортанно смеется над ее жалкими попытками.       — Расслабься и получай удовольствие, — развязно произносит мужчина, поддаваясь ближе.       И Интай плюет ему в лицо.       Тяжелая пощечина выбивает воздух из лёгких. Интай отшатывается, освобожденная от рук разбойника, выпустившего ее от неожиданности.       — Ах ты шлюха! — рявкает он зло, утирая плевок свободной рукой.       Нефритовая рукоять кинжала переливается среди одеял, и Интай бросается к кровати, хватает, выставляет перед собой.       — Серьезно? — зло-насмешливо спрашивает мужчина и перебрасывает свой меч из руки в руку. — Что ты можешь с этой зубочисткой?       Дрожь в ладонях переходит на клинок, и стилет слабо подрагивает в руках. Ей страшно — до безумия, до подгибающихся коленей, до слез в глазах. Мужчина — ее противник — преграждает путь, Сяолин медленно приходит в себе; она зажата между кроватью и спасительным выходом.       Безнадежность положения вводит в отчаяние — в злое, агрессивное, сподвигавшее бороться, вгрызаться в жизнь зубами, а не бежать.       Не отводя взгляда от нападавшего, Интай быстро хватает подушку с кровати и запускает ему в лицо, следом вторую и третью, выторговывая себе миг для маневра. Кинув последнюю, Интай проскальзывает мимо него — поближе к распахнутой двери.       Меч со свистом проносится над головой — неискусно он замахивается, почти вслепую. Интай удается пригнуться, и меч всаживается в дощатые половицы.       Испуганно вскрикнув, Интай отшатывается: наращивает между ними расстояние, пятится ближе к распахнутой двери и бросает взгляд на Сяолин, со слабым стоном открывшей глаза.       — Кто тебя послал? — спрашивает Интай. Пытается говорить с суровой властностью, но выходит жалко.       — Я тебе прям так и ответил, — фыркает мужчина.       Нападать не спешит, ситуация его веселит, и свое превосходство осознает с мрачным удовольствием так, как Интай понимает — сбежать не получится, догонит и тогда…       Интай силой прерывает размышления.       — Я могу заплатить больше, чем твои наниматели, — предлагает Интай, краем глаза наблюдая за Сяолин. Пришедшая в себя служанка осторожно подбирается, с выжиданием следит за мужчиной. Ее намерения Интай смекает быстро.       — Да? — тянет он, оглядывая ее: взгляд задерживает на открытой шее, на лице, и широкая мерзкая ухмылка кривит его губы. — И что же ты можешь мне предложить?       — Смерть, — злобно бросает Интай.       Как по приказу, Сяолин кидается вперед, обхватывает ноги нападавшего, дезориентируя и пытаясь повалить. Страх за жизнь — свою и Сяолин — придает неожиданные силы, и Интай, вскинув клинок, всаживает лезвие в незащищенный бок. Мягко и податливо входит лезвие в чужую плоть, минуя кости. Интай поворачивает рукоять с мстительной жестокостью и вытаскивает кинжал.       Противный булькающий звук срывается с губ раненого; меч выпадает из ослабевших рук. Он тянется к ране, пытается зажать, остановить хлынувшую кровь, но удается ли — Интай не знает, как и не понимает смертельно ли ранение.       Схватив Сяолин за руку, тащит прочь из комнаты, не глядя на мужчину.       Бежать. Надо бежать. Но куда? Где искать спасение?       Местонахождение Коэна она не знает, как и не уверена — остался ли он жив. Сердце тревожно бьется за него, за всех ее сопровождающих, но страх подгоняет, лишает здравости. Единственное спасение Интай видит только в жалком бегстве, в конюшнях. На лошадях они с Сяолин смогут скрыться — поскачут обратно в Ракушо, под защиту стен столицы.       Сбегают по лестнице в просторный холл — конюшни должны находиться за постоялом двором.       Интай надеется, что они там.       Из темноты резко выпрыгивает фигура — отвратительное порождение насилия, и, мерзко улыбнувшись, начинает крутить в руках короткую секиру. Крик срывается с губ, Интай отшатывается назад и крепче перехватывает кинжал.       Применить и сделать что-либо не успевает. Скрип и последний стон — грудь мужчины пробивает лезвие со спины. Воздух наполняет отвратительная кислая вонь.       — Коэн, — благоговейно вздыхает Интай. Облегчение защиты накрывает с головой, едва не одурманивая.       Коэн вытаскивает меч из тела нападавшего, и, быстро глянув на Интай, убеждаясь, что она цела, велит:       — За мной.       Коэн уводит их прямыми коридорами, убивая всех, кто встретится на пути, не проявляя милосердия. Поставленный удар находит свою цель — он подрезает сухожилия, а после сносит головы или перерезает шеи, пробивает грудины с ужасающей легкостью.       Среди всех кошмаров ночи самый страшный — Коэн. И Интай мрачно радуется, что он на их, на ее, стороне.       В конюшни попадают через хозяйские коридоры, пустые, без людей. Где все работники постоялого двора — Интай не понимает. Злое подозрение — они заодно с нападавшими — произрастает в ней.       Обеспокоенные лошади ярятся: встают на дыбы при их виде, ржут и бьют копытами, и только один — черногривый конь, запряженный в путь — спокоен и собран; вертит нетерпеливо головой, подзывая к себе.       Бесцеремонно Коэн хватает Интай за руку и подводит к коню.       — Садитесь по-мужски, — велит Коэн.       Интай подчиняется беспрекословно —оттолкнувшись от земли, запрыгивает в седло и обхватывает ногами лошадиный круп.       Коэн мечется по конюшне, хватает брошенный кем-то плащ, выглядывает за ворота и, распахнув их, бросается обратно к Интай.       — Наденьте. — Коэн кидает в Интай плащом, от которого несет сеном и лошадиным навозом. Огромный плащ, предназначенный явно для мужчины, окутывает Интай коконом, превращая в бесформенную фигуру.       Коэн заскакивает в седло, садится позади Интай, берет в руки удила и натягивает, выводя коня из денника.       — Стой, — требует Интай и протягивает руку замершей Сяолин. — Садись же! Чего ты стоишь?       Конь выдержит — Сяолин легкая и маленькая. Они могут — обязаны — спастись все, иначе никак. Ни дня они с Сяолин не провели в разлуке, как и в дальнейшем Интай не планирует расставаться.       Впервые Сяолин не подчиняется прямому приказу: отступает на шаг от коня, качает головой и как-то по-особенному — с непонятной грустью — улыбается, но глядит с твердой уверенностью в принятом решении, которое Интай считывает слишком поздно.       — Бегите, Госпожа, — тихо произносит Сяолин, неотрывно глядя на Интай. — Будьте счастливы.       Крик застывает на губах. Коэн пришпоривает коня, и тот рысью бросается в распахнутые ворота, проскочив прочь от дыма, прочь от смертей.       В спину им несутся гневные крики; их побег заметили. Со свистом мимо проносятся стрелы, оперения мелькают в темноте и растворяются в ночи.       Конь уносит всадников — стремится к подлеску, чтобы в чаще скрыться от возможного преследования.       Сквозь сомкнутые губы не прорывается ни звука. Интай стискивает зубы, чтобы сдержать крик, режущий горло, а холодный встречный ветер уносит ее слезы.       Сяолин. Ее верная Сяолин. Как она позволила этому случиться.       На западе тает ночь: горизонт окрашивается красным; мрак блекнет и сереет; брызжут алые лучи кровавого солнца.       Неподвижные, зловещие деревья встречают беглецов простертыми ветвями и неприветливым скрипом, треском и безгласной молвой древнего нетронутого леса. Стылый утренний туман расползается между кривыми корнями.       Коэн натягивает удила, останавливая коня, с чьей морды брызжет пена от бешеной скачки.       Обмякшая Интай едва не вываливается с седла — Коэн успевает подхватить ее и стянуть с коня; силой разжимает стиснутые пальцы, забирая стилет, не выпущенный из цепкой хватки.       — Дальше пойдем пешком. Пройдем около двух сотен ли и выйдем к деревне, оттуда уже будем ждать помощи, — Коэн говорит с неестественным, каким-то нечеловеческим спокойствием, от которого стынет кровь.       На них напали. Они бросили Сяолин на погибель. Как он может быть так спокоен, когда она сама едва находит силы сделать вдох, чтобы не задохнуться от ужаса?       Впервые Интай стала свидетелем подобного уродливого насилия — смерть дохнула ей в лицо, напоминая о том, как она беспомощна, как бессильна, как смертна. И это подкашивает, сбивает с ног, и Интай валится на колени. Внутренности скручиваются, она заходится в тяжелом кашле, горло обжигает кислота подошедшей дурноты.       Слезы выходят вместе с желчью — Интай рыдает, задыхается; ее рвет на части пережитый ужас.       Шея саднит и горит. Интай ногтями пытается содрать кожу, выцарапать клеймо чужого прикосновения. Разодрать до крови, вырезать — лишь бы не оставлять на себе место, к которому он посмел притронуться.       Коэн резко запрокидывает ей голову и надавливает на челюсть, силой вливает в рот горькую настойку, от которой мысли резко обрываются, а слезы высыхают.       — Дышите, — с пробирающей властностью говорит Коэн. — Сделайте вдох и выдох.       Послушно Интай повторяет за ним — с шумом вдыхает и медленно выдыхает.       Без толку. Дрожь бьет тело, все нутро трясется от ужаса. Интай хватается за голову, запуская ладони в волосы и оттягивая их, стараясь вытащить воспоминания о прошедшей ночи.       Дышать. Нужно лишь дышать. Она повторяет глубокие вдохи и выдохи, старается сосредоточиться на воздухе, наполняющим легкие, и, долгое время спустя, обманчивое спокойствие опускается на разум, закрывая от Интай картины полыхающего двора и оставленной в конюшнях Сяолин.       — Что ты мне дал? — Нелепейший из вопросов срывается с губ бесконтрольно.       — Байцзю, — честно отвечает Коэн.       От горечи алкоголя язык болезненно пульсирует, разум тяжелеет, а мысли текут с медлительной вялостью, подобно бледному туману.       Интай ощупывает волосы — неснятые шпильки больно колются, кольца врезаются в пальцы, а серьги оттягивают мочки. Снимает драгоценности, волосы собирает в простой низкий хвост при помощи ленты, которую дает Коэн, подметив ее занятия.       Следит за ней внимательно, и от его чуткости — какими бы искренними намерениями она ни подпитывалась — ощущение беспомощности накатывает сильнее.       Коэн берется расседлывать коня. Бросает на землю седельные сумки, перебирает их с мастерством, выработанным годами войны, разбивает лагерь: приносит хворост, разжигает его при помощи кремня.       Бесполезно Интай сидит на земле, наблюдает за ним, не зная, как помочь и тем не менее понимая, что единственная помощь для Коэна от нее — не вмешиваться в отточенный процесс.       Ни один из ее навыков не предназначен для подобного — для побега, для жизни в лесу, для чего-то вне дворца. Ей бы в обморок свалиться, но, как назло, рассудок ясен, не отпускается забывчивая пелена.       Огонь прожорливо хрустит ветвями, и Интай давит дрожь — ночные всполохи встают перед глазами четкой картиной напоминания о произошедшем. Дым наполняет легкие, а в ушах звенят в смертоносной песней мечи.       — Держите. — Коэн протягивает ей кусок засаленного мяса, и Интай пресекает поток воспоминаний.       Жесткое, безвкусное — мясо едва пережевывается, и только понимание, что обессиленной она станет Коэну еще большей обузой, заставляет Интай жевать кусок и проглотить его, запив водой из фляги, которую также передает Коэн.       — Ты подготовился, — замечает Интай, закутываясь в плащ с головой. От ткани пахнет сеном и конями. Неприятный запах заставляет морщиться, задерживать дыхание, но промозглое утро хуже дурного аромата.       Интай клянется себе — стерпит, это мелочи.       — Я всегда готов ко всему, — без самоуверенности заявляет Коэн.       Свою порцию мяса разжевывает быстро и вытягивает руки к костру, отогреваясь. Интай ближе не садится — языки пламени пляшут безумно, напрягая и пугая.       — Ты знаешь… — тихо спрашивает Интай без надежды, что Коэн услышит. — Знаешь, кто на нас напал?       Ответ страшит ее; погрязший в тине страхов разум неохотно соединяет между собой произошедшее в неутешительном выводе. Нападение спланировано. И пришли за ней — она их цель.       — Я не знаю, — отвечает Коэн, глядя на играющие в хворосте искры.       — А я думаю, что знаешь, — мягко возражает Интай.       Слова ее оставляет он без ответа — только слегка хмурит брови, наблюдая за тлеющими ветками.       — Я не смею делать выводы без оснований.       Коэн поднимает взгляд — глядит сквозь костер — то ли дым играется со зрением, то ли вправду в выражении его лица закрадывается сочувствие к ней.       Жалеет ее, поэтому и молчит, а истина в том, что на них напали люди Кай — те, кого она пыталась оберегать. Не смиренные с поражением, они возжелали мести, какой-то отдушины для проигравших.       Утешение находится в без доказательности — нет ведь причин клеветать на граждан Кай. И все же, как объяснить, что работников постоялого двора не было, что разом все испарились, что напали именно тогда, когда они пересекли границу Ко и Кай?       Интай подбирает ноги и упирается лбом в колени. Хочется плакать и рыдать, забиться в припадке, но ни слез, ни сил нет. Ее осушили и выпили досуха страх и подозрения, никакие чувства не волнует сердце.       Не хочется и думать о дальнейшем — все желания разом пропадают.       — Их оружие. — Голос Коэна выводит Интай из полузабытья. — Оно такое же, как у мятежников из Циндао.       Циндао — знакомое слово. Порт, куда Хакую отправился сразу после церемонии бракосочетания. Интай поднимает голову, показывая, — она слушает.       — Мы со старшим братом тогда не смогли отследить поставку, — продолжает Коэн, вороша костер палкой. — Нашли только кучу ящиков. — Коэн показательно морщится. — Но больше ничего важного не выяснили: откуда оно идет, кто его производит, кто покупает, как перевозят — ничего.       Два события — два нападения. Циндао и окрестности Кай — расстояние в десять тысяч ли.       Кай и Го — дружбы между королевствами не было и в лучшие времена. И единый враг — Ко — не объединил их в период войн, как и сомнительно, что смог бы сплотить после поражения.       Общей нити Интай не видит. Цель мятежников — отвоевать порт, разумеется; цель нападавших — она сама. Тогда почему их оружие идентично? Оно необычно, едва подвластно осмыслению — сомнительно, что такое можно просто выковать.       Интай старательно ищет, пытается нащупать край клубка, конец нити, которая приведет ее к разгадке.       Без денег, звона золота и блестящего серебра не решается ни одно дело — даже партизанские войны. Оружие, провиант, доспехи — подобные вещи стоят дорого и даром не даются.       — Кто-то спонсирует мятежников. — Догадка звучит далеким громом, знаменем предстоящей молнии. — И кто-то заплатил за меня.       Коэн как-то неохотно кивает.       — Старший брат думает также. Есть некто, кому выгоден подобный разлад. Но этот «некто» должен обладать большим количеством золота, связями, возможностью пройти посты и границы. Этот «некто» очень влиятельный, — осторожно произносит Коэн и исподлобья поглядывает на нее.       Тень подозрений, брошенных Коэном, ширится, растет и падает на тех, кого Интай желала бы оградить от любых злоключений — на ее семью.       — На что ты намекаешь? — резко спрашивает Интай. — Никто из моей семьи не пошел бы на такое.       — Старший брат рассказал мне, что Ваш дядя пытался подбить Вас на шпионаж перед свадьбой, а после прилюдно позорил Вас перед шестью министерствами. — Честностью бьет и разит, как и своим клинком — беспощадно, смертельно. Она ошиблась — нет в нем жалости к ней, как и сочувствия.       — Вас не смутило, что на Циндао напали сразу же после церемонии? — спрашивает Коэн.       Вопрос Интай непонятен, и она неопределённо пожимает плечами.       — Это было запланировано. — Ровность его голоса кажется Интай насмешкой над и так поверженными доводами. — Все было предпринято для того, чтобы отвлечь наше внимание. За нашими спинами проворачиваются дела, о которых мы пока не знаем.       Как бы Интай ни старалась закрыться от гнилых семян подозрений — они произрастают, находя подтверждение в каждом, даже смутном, воспоминании.       Ян Гувэй — человек прагматичный, жестокий, не ведающий преград на своем пути, и ее самовольство — выходку Интай на заседании шести министерств — он не простил бы, как и не отказался бы от прав на ее жизнь.       Венгуан хром по его вине. Бездоказательно Интай верила в причастность дяди к происшествию с кузеном, и сейчас не находит в себе отрицания. Злиться на Коэна не может, да и бессмысленно — в его словах суровая и беспощадная действительность.       И все же — то ли родственная связь, то ли какое-то кривое несоответствие — что-то не дает Интай увериться в полной причастности дяди. В нападении прослеживаются змеиная расчетливость и злые чаяния нового конфликта, а не выжидательность затаившегося в высокой траве тигра.       — Вам лучше поспать, — вновь заговаривает Коэн. — Мы двинемся в путь, когда Вы отдохнете. Дойдем до деревни. Согласно карте, которую я запомнил, здесь недалеко есть поселение, там и дождемся Хакую.       — Хакую? — недоуменно переспрашивает Интай.       На горизонте беспросветной тьмы вдруг брезжит надежда, которая укрепляется от пояснений Коэна — на каждом дворе он выпускал голубя, и не получив одного, Хакую поймет, что они в беде.       — Но путь займет шесть дней, — глухо повторяет Интай. — А что, если нападавшие найдут нас?       Паника окутывает разум плотным коконом. Воображение рисует ужасные картины повторного нападения.       — Старший брат доберется быстрее, — твердо заявляет Коэн. — А теперь отдохните. Мы отправимся через большой час.       Все наладится — Хакую найдет ее, он не бросит ее. Цепляясь за мысли о нем, как за спасательный трос в буйном потоке, Интай старается забыться в кратком сне, дать отдохнуть разуму, но ее не отпускает произошедшее. Лицо Сяолин встает перед внутренним взором.       Утешает себя только тем, что Сяолин могла спрятаться. Она умная и бойкая — не зря мать выбрала ее в личные служанки, с ней все будет хорошо. Убеждая себя подобным, Интай удается забыться в дремоте на короткий час, прежде чем Коэн будит ее. Им пора выдвигаться.       Коэн отпускает коня — идти по ухабистым тропам не сможет, как и прокормить его негде. Седельные сумки вскидывает на плечи, а Интай передает бурдюки с водой.       Надо преодолеть две сотни ли. Интай предчувствует долгое и изнуряющее путешествие.