— Один старый септон сказал, что я — живое доказательство благости богов. А знаешь почему, Бес? — Нет, — настороженно признался Тирион. — Если бы боги были жестоки, они сделали бы меня старшим сыном, а Дорана — младшим. Я в отличие от него кровожаден.
Буря мечей, Тирион V
Варис щурит маленькие, глубоко посаженные глаза. От слепящего, изнурительно палящего солнца. От капелек пота, то и дело сбегающих по раскрасневшемуся от нестерпимого жара лбу. От душераздирающих криков маленького Томмена. Мальчик бьётся, прикованный к пыточному столу. Слёзы текут по детским, пухлым щекам. Худощавое тельце извивается, силясь скинуть тяжелую железную клетку с живота. Палач равнодушно придерживает хитрое приспособление, раздувает начавшие было затухать угли. Затихшие крысы начинают метаться с новой силой, прогрызая себе дорогу через мягкую розовую плоть. Вопль маленького принца взвивается к башням Красного замка, сливаясь с воем его матери. - Чудовище! Мерзкое, бездушное чудовище! Пусть старые и новые боги покарают тебя! - ревёт обезумевшая от горя львица, глядя на расширившиеся от ужаса глаза своего младшего сына, слепо уставившиеся в раскалённое добела небо. Серсея извивается в кандалах, накрепко вбитых в косой дубовый крест. Её простая тюремная роба, неожиданно чистая и безупречно скроенная, сбилась, обнажая белоснежную кожу, всё ещё нежную и не тронутую рукой тюремщика. Золотистые локоны разметались по плечам шелковым водопадом. Они нестерпимо сияют, и Варис переводит взгляд на своего короля. Он сидит неподвижно, будто бы небрежно развалившись на троне. Лишь часто бьющаяся жилка на виске выдаёт его напряжение. Смуглые пальцы безотчётно крутят усыпанный самоцветами кинжал, а чёрные глаза ни на миг не сходят с оскаленного, залитого слезами лица бывшей королевы. Даже Эллария не смеет приблизится к своему возлюбленному, и лишь аккуратно отщипывает спелые виноградинки от пышной грозди, стараясь не смотреть на распоротый живот юного принца. Она незаметно обмахивается пёстрым шёлковым веером. То ли от жары, то ли от вида выпущенных кишок. - Ваше Величество, если позволите... - Варис наклоняется к уху дорнийца, но тот лишь отмахивается от Мастера над шептунами, как от назойливой мухи. Оберин резко поднимается и, легко перепрыгнув через ограждение балюстрады, оказывается на арене. Толпа, доселе следившая за казнью в гробовой тишине, взрывается яростными криками. Король приветственно поднимает руку, ослепительно улыбаясь своим подданным. Когда одобрительный рёв чуть стихает, он медленно подходит к распятой, раскрасневшейся Серсее. Ласково отводит золотистый локон, прилипший к всё ещё прекрасному лицу. Львица утробно рычит, плюёт в хищно улыбающееся лицо дорнийца. - Ну что же вы, миледи, я не достоин такой чести, - Мартелл невозмутимо утирается тонким рукавом рубахи, белые зубы скалятся в лицо поверженной королеве. - Грязный ублюдок! - Серсея натягивает цепи до хруста в суставах, пытаясь дотянутся сведёнными судорогой пальцами до королевского лица. - Ты же говорил, что в Дорне не обижают маленьких детей! - Девочек. В Дорне не обижают маленьких девочек, - терпеливо поправляет Оберин, нежно касаясь обнажённых ключиц своей королевы. - Я сдержал слово: принцесса Мирцелла беспечно гуляет по Водным садам, наслаждаясь ароматом цветов и пением птиц в обществе своего наречённого, - казалось, львица ненадолго забыла о том, где она и в каких муках только что умер её сын. Пленная королева ловит каждое слово дорнийца, как величайшую драгоценность, и вымученная улыбка облегчения трогает обескровленные, искусанные губы. - Ваша нежная девочка в безопасности, под защитой своего жениха и его отца. О мальчиках же речи не было, - холодно заканчивает Мартелл, аккуратно закрывая безжизненные изумрудные глаза Томмена. - Он был всего лишь невинным ребёнком! - сдавленно стонет Серсея, не отводя полного отчаяния взгляда от золотистых локонов сына, прилипших к бескровному, бледному лбу. - Так же как Рейнис и Эйгон, - голос Оберина непривычно звенит. Толпа, будто повинуясь невидимому сигналу, затихает, затаив дыхание. - Чем были виноваты дети Элии? Тем, что родились от крови дракона? Тем, что их мать посмела выйти замуж за принца, которого ты хотела для себя? - чёрные глаза дорнийца яростно блестят, будто вобрав в себя весь мрак Бесконечной ночи. - Довольно ли этого, чтобы истыкать тело маленькой девочки мечом? Чтобы размозжить голову младенца о стену?! - королева кривится от каждого слова, как от пощёчины. Бледные щёки раскраснелись от неумолимо палящего солнца, от нестерпимо правдивых слов её короля. - На ваше счастье, миледи, Дорн милосерднее Королевской гавани. Будем считать, что дети моей сестры отомщены. Теперь пришёл черёд Элии, - сузившиеся, хищные глаза впиваются в Серсею, и она замирает, загипнотизированная испепеляющей ненавистью королевского взгляда. Рука Мартелла взмывает в воздух, и боковая решётка бесшумно скользит вверх, пропуская торжественный конвой белых плащей, окруживших открытую коляску. Тайвин Ланнистер старается держаться с достоинством, но намётанный глаз Вариса легко замечает глубоко ввалившиеся, пустые глаза, неестественно запрокинутую голову, сведённые судорогой плечи. Бывший десница сдавленно мычит сквозь плотно сомкнутые губы, глядя на своё скованное аистом тело, и Оберин не может сдержать торжествующей улыбки, от которой у мастера над шептунами леденеет позвоночник. Дорниец медленно, вальяжно подходит к Хранителю Запада, насмешливо заглядывает в потухшие, прозрачно-зелёные глаза. - Рад, что вы наконец к нам присоединились, лорд Тайвин, - любезно шипит Мартелл, незаметно кивая одетым в белое рыцарям. Те мгновенно подхватывая обездвиженного льва и несут его к высокому помосту, с которого ему открывается великолепный вид на Томмена и Серсею. Ланнистер мучительно сглатывает, жмурится от яростного полуденного солнца, от запаха запёкшейся крови собственного внука. Дорниец становится рядом, фамильярно обнимает бывшего десницу за широкие плечи. - Вы слегка опоздали к началу представления, сир. Но не печальтесь: самое интересное впереди! - Оберин легко спрыгивает с помоста, в два шага оказавшись рядом с притихшей на кресте королевой. - Помнится, вы сокрушались, что мы с вашей дочерью не консумировали наш брак. Думаю, пришло время исправить это досадное упущение. А чтобы ни у кого не оставалось сомнений в его легитимности, я призываю добрых горожан Королевской гавани в свидетели! - руки короля взлетают к раскалённому добела небу в излишне театральном жесте. Арена на миг затихает, чтобы взорваться одобрительным, плотоядным рёвом. Варис не может отвести полного неожиданной жалости взгляда от затравленной, вжавшейся в дубовые доски креста львицы. Мраморная белизна её кожи сделалась совсем прозрачной, слилась с грубой тканью робы. Только изумрудные глаза на застывшем искажённой маской лице горят лихорадочно, отчаянно. Дорниец ласково касается щеки своей леди-жены. Тягучая карамель его кожи лишь больше оттеняет её болезненную белизну. - Ты не посмеешь! - Серсее, должно быть, кажется, что слова её звучат надменно. Варис же слышит в них затаённую, отчаянную мольбу. Оберин ухмыляется. Покрытый самоцветами кинжал выпархивает из ножен, молниеносной змеей скользит по похолодевшей коже. Распятая королева не успевает даже вскрикнуть, а распоротая роба уже лежит у её ног. Толпа сладострастно ревёт, упиваясь зрелищем. Львица всё ещё прекрасна. Не так свежа, как прежде, но высокая грудь всё также призывно вздымается, тонкая талия всё ещё контрастирует с мягкими, округлыми бёдрами. Серсея инстинктивно переступает стройными ногами, пытаясь закрыться от жадных, похотливых глаз. - Тшшшш, моя леди, не нужно так волноваться, - сладко шепчет Мартелл в самое ухо королевы, игриво накручивая золотистый локон на палец. - Сейчас вы забудете, что здесь есть кто-то кроме нас. Тонкие, жилистые пальцы дорнийца скользят по хрупкому телу, вырисовывая странные узоры на покрывшейся мурашками коже. Серсею бьёт крупная дрожь, будто перед ней сам Король зимы. Она силится увернуться от жарких, трепетных прикосновений, но руки Мартелла властно удерживают её на месте, не давая пошевелиться. Королева жалобно всхлипывает, когда умелые пальцы добираются до золотистого пушка между её ног, притрагиваются к самому сокровенному. Щёки львицы вспыхивают непрошенным, постыдным жаром. Даже её возлюбленный брат не смел касаться её так. И обессиленное, истосковавшееся по теплу тело откликается на нежданную ласку, тянется за дразнящими, сладко будоражащими прикосновениями. Серсея непристойно выгибается, стонет, ловит открытым ртом раскалённый воздух. Пелена перед её глазами застит замершую в упоительном экстазе арену. Всё исчезает, тонет в блаженном мареве. Остаётся лишь неумолимый жар, нарастающий внутри, растекающийся по венам жидким огнём. И львица тонет в золотистой истоме, растворяясь в чистом, испепеляющем наслаждении. - Довольны ли вы, моя леди? - голос Оберина непривычно хриплый, он обжигает кожу, и Серсея распахивает глаза, чтобы заглянуть в ледяные омуты расширенных зрачков. Дорниец напряжён, как пустынный кот перед смертельным прыжком. Мелкие капельки пота застыли на высоком лбу, в них отражается расплавленное золото полуденного солнца. Дорниец смеётся, отирая мокрую руку о бедро. Чернь хохочет вместе с ним. Львице хочется умереть, исчезнуть в огненном мареве. И Мартелл жадно ловит отчаяние в изумрудных глазах, слизывает его с искусанных, запёкшихся губ. Он жадно целует свою королеву, зарываясь рукой в золотистые локоны. Его гибкое, горячее тело жжёт её через тонкую ткань цветастой рубахи. И королева послушно выгибается ему навстречу, не в силах больше сопротивляться. Её разум сдаётся, не в силах вытерпеть столько горя, унижения и страха. Серсея отчаянно вскрикивает, дёргается в руках короля. Оберин глушит протяжный стон поцелуем, пьёт его с губ королевы. Она же отчаянно бьётся в стальном кольце его рук, ногти впиваются в железо кандалов. Минута, другая, и львица послушно затихает, обмякнув. Мартелл наконец выпускает её из объятий. Фарфоровое тело повисает на цепях сломанной куклой. Тонкие карминовые струйки бегут вниз по стройным ногам от распоротой промежности. Варис предпочитает не разглядывать приспособление, торчащие у мёртвой королевы между ног. - Признают ли добрые горожане Королевской гавани брак состоявшимся? - вопрошает дорниец, вскидывая окровавленную руку над головой. Его чёрные глаза горят, отражая солнце. Арена одобрительно ревёт, улюлюкает, просит продолжения. И Оберин оборачивается к Тайвину. Старый лев смотрит на него полными боли и достоинства глазами. Ему больше нечего бояться. Мартелл подходит медленно, будто танцуя. Глаза мутные, шальные. Он успокаивающе касается щеки десницы, кровь Серсеи окрашивает спутанные бакенбарды. - Это была честь, лорд Тайвин, - шепчет дорниец, всаживая лезвие в живот Ланнистера по самую рукоять. Ни звука не слетает с плотно сомкнутых, побелевших губ. Лишь тонкая струйка крови стекает по острому подбородку, капает на загнутые носки дорнийских сапог. Мартелл выдёргивает кинжал, обтирает о штаны, убирает в ножны. Арена бурлит, напитанная кровью, но король будто перестаёт замечать всё вокруг. Шатающейся, пьяной походкой он бредёт к боковому выходу, не удостоив взглядом ни свою возлюбленную, ни Вариса. Мастер над шептунами осторожно поворачивается к Элларии. Дорнийка сидит неподвижно, перекатывая виноградинку между изящных пальцев. Её взгляд прикован к запёкшейся на солнце луже крови у ног мёртвой королевы. Варис медлит, но всё же решается наклонится к самому уху Сэнд. - Вам не страшно? - едва различимо шепчут губы евнуха. - А вам? - эхом отзывается Эллария, не удостоив его взглядом. - Это же вы возвели Оберина на престол. Уже жалеете о своём выборе? - цепкие чёрные глаза обращаются к нему, переворачивая души вверх дном. - Нисколько, - Варис находит в себе силы натянуто улыбнуться. - Я всё ещё думаю, что ставка на Дорн была верной. Мартеллы остались верны Таргариенам, принцесса Дейнерис легко примет этот союз. Что до принца... его величества Оберина... Он подходит как нельзя лучше, ведь, в отличии от Дорана, он ещё не женат. К тому же, я редко видел особ королевской крови, которым было бы настолько плевать на корону. Зная его повадки, готов биться об заклад, что Красный змей сбежит в вольные города на излёте месяца, если не раньше. Титул был ему нужна, как орудие мести Ланнистерам. Теперь, когда с этим покончено, его величеству быстро наскучат государственные дела. Время гнева прошло. Семь королевств наконец-то могут рассчитывать на мир. - Раз уж вы так уверены, значит, так и есть, - задумчиво шепчет Эллария, безотчётно касаясь пузырька с ядом песчаной гадюки, надёжно припрятанного в складках воздушного платья.