Лазурные отражения

В глубокой бездне подсознания, Лиам Роджерс оказался в зале из тысячи зеркал, каждое из которых обрамлено бесчисленными инкрустациями и орнаментами. Эти декорации были как шифры, ключи к разгадке личной истории, в которых могла скрываться своя тайна. Зеркала здесь были не просто поверхностями, они являлись окнами в сознание, неведомыми проходами в лабиринты его памяти, бесконечными коридорами, уходящими в неизведанные глубины его сущности. Они пульсировали в ритме неясного источника света, возможно, отголосков звёзд или далёких галактик, излучающихся в лазурных оттенках, которые освещали этот мир внутренних раздумий. Этот свет казался каким-то неземным, вневременным. Он проникал сквозь стены, потолок и пол, а когда касался зеркал, искры его свечения становились ещё ярче, словно дополняя своим светом палитру воспоминаний, которые эти зеркала хранили. Отражения не просто выражали его физический облик, но и преломляло его прошлое, мгновенно возвращая к определенному времени и месту. Роджерс мог видеть себя в разных возрастах, в различных ситуациях, с разными людьми, которые когда-то были или все ещё являются частью его жизни. Они были как экраны, на которых проецировались кадры из его прошлого, некие живые диапозитивы и все они рассказывали свою историю. Такой зал, наполненный сверкающими зеркалами и вечно меняющимся светом, стал метафорой его души, ландшафтом его внутреннего мира, где каждое отражение было палитрой эмоций, а световые лучи — нитью сознания. Это было место, где прошлое и настоящее, радость и боль, смешивались в бесконечном танце воспоминаний и подобное оставляло свой неповторимый след на хрустальной поверхности этих волшебных предметов. Его взгляд встречался с множеством фигур в дивном месте, порожденным его собственным подсознанием. Он увидел себя в форме военного, лицо молодое и полное решимости. На нем отражалась стальная воля, готовая столкнуться с любыми трудностями. Затем его глаза переключились на другой образ: он, взявший за руку свою младшую сестру Бриттани и гуляющий с ней по осеннему парку. Волосы маленькой девочки улетучивались на ветру, и её радостный смех был почти осязаем. Листья, красные и золотые, падали вокруг них как конфетти, а солнце пробивало свой путь сквозь ветви деревьев, оставляя мягкие прожекторы света на земле. В следующем зеркале он увидел момент своего знакомства с Джейком Томсоном. Они были на футбольном поле, в школьных формах, оба с набинтованными коленями и шрамами от недавних падений. Лицо Джейка было искренним, и его улыбка стала предвестником многих лет дружбы и братства. Затем мелькнула картина начала войны. Сирены визжали на фоне розового заката, новостные ленты прокатывались по экранам, объявляя о нападениях на Нью-Йорк и Вашингтон. Лиам стоял в комнате, переключая каналы на телевизоре, неверие и ужас доминировали в его глазах. Все эти сцены были как эмоциональный шок, пронзающий его до самого сердца. Герой чувствовал, как эти воспоминания оставляют свой след не только на зеркалах, но и в его душе, подсказывая о том, что каждый момент жизни имеет значение. Он осознавал, что эти мгновения сформировали его, сделали тем, кем он есть сегодня, и все они важны на своем собственном уровне. Он вспомнил взгляды, которые пересекались с его, улыбки, которые дарили ему тепло, и руки, которые поддерживали, когда он был на грани. Зеркала подсказывали о том, что независимо от того, сколько бед и радостей довелось пережить, все они собрались здесь, в этом лабиринте памяти, чтобы напомнить ему о полноте и сложности его существования. Но затем Роджерсу удалось встретить нечто неожиданное. Ещё одно зеркало представило женщину азиатской внешности с киберимплантом в области шеи. Лиам ощущал какую-то молчаливую связь с ней, но не мог вспомнить, где и когда они могли пересечься. Его взгляд словно скользил по туману, искав в памяти отголоски той неизвестной, которая, возможно, оказала влияние на его жизнь. Потом был старик с тростью. Его лицо излучало не просто мудрость, но и непередаваемую харизму, будто он был архитектором вселенных и кователем судеб. Глаза сверкали интеллектом и недосказанностью, как две черные дыры, поглощающие всё вокруг. Вместо привычных стен, его фоном был лабораторный комплекс неизвестного предназначения, в котором на стеклянных столах и хромированных подставках размещались механизмы, схемы и неопознанные устройства, каждое из которых могло быть ключом к разгадке тайн вселенной или, возможно, человеческой души. Лиам прочувствовал не просто движение времени, но какую-то необъяснимую текучесть реальности, которую этот старик, по всей видимости, уже не просто перешагнул, но и наверняка переопределил. Но кто он? И каким образом связан с его судьбой? Эти зеркала, отличные от всех остальных, вызывали в нём смешанные чувства — интерес, страх и даже тревогу, касающиеся не только его самого, но и всего мира, к которому этот таинственный старик, похоже, имел ключи. Все это как бы напоминало, что в жизни всегда есть место необъяснимому, вопросам, которые либо ждут своего времени, либо утрачены навсегда. Моменты, которые могли быть забыты или вытеснены, но не менее важные для той сложной мозаики, называющейся человеческой историей. Лиам стоял перед этими зеркалами, окутанный смесью озарения и непонимания. Они представляли не только то, что было, но и, возможно, то, что ещё может быть. Но одно отражение особенно манило его взгляд. Чикаго, 2036 год, обрамлено в хаотические контуры огня и стали. Он видел себя в окружении военных в офисном здании, они отстреливались от роботов, вышедших из-под контроля. Сквозь пульсирующую атмосферу этого отражения доносились взрывы, как эхо недавнего прошлого, которое ещё не отпустило его. Дым от детонаций обволакивал его сознание, и каждый атом воздуха казался насыщенным десперацией и стойкостью. Секунды спустя, здание начало рушиться, словно хрустальный дворец под натиском невидимой силы. Обломки стекла и бетона, как звёзды в зимнем небе, пронзали пространство, оставляя после себя хвосты пыли и разрушения. Лиам чувствовал, как этот момент схватил его всего, как это делает сокол в отношении к своей жертве. В этом зеркале он был один, выживший в аду — один в центре вихря разрушений и потерянных жизней. Ушибы ощущались, как тяжёлые медали на его груди, сотрясение пульсировало в его висках, а пыль в глазах и вкус крови во рту казались непрошенными гостями, заблудившимися в лабиринте его сознания. Это воспоминание стало алхимическим элементом, превращающим разрозненные фрагменты его жизни в связное целое. Оно проникало в каждую клетку его сознания, искажая все остальные зеркальные образы, пронизывая их острой болью и неотвратимостью. Лиам почувствовал, как его сердце стучит в унисон с барабанной дробью судьбы. Он осознавал, что находится на пороге нечто великого и ужасающего, якобы перед входом в мистический лабиринт, ключ к выходу из которого хранился в этом отражении, в этом сокровенном моменте времени. С глубоким вдохом, полным решимости и трепета, он шагнул в это зеркало. В тот мгновенный порыв, который окутал его, как вихрь, он погрузился в ту сцену, перешагнул ее невидимый порог. И этот шаг определил не только его будущее, но и навсегда переписал его отношение к собственной истории. Тогда в прошлом, в момент обрушения здания казалось, что время застыло, мгновение растянулось до бесконечности, прежде чем Лиаму Роджерсу было позволено вернуться к себе посреди развалин и уныния. Он очнулся в глубокой, всепоглощающей тьме, такой непроглядной, что по ощущениям она могла бы поглотить даже саму световую волну. Всё вокруг было как в черно-белом фильме, но только без белого. Штаб-сержант почувствовал, как его виски пульсируют от тяжести, словно внутри черепа находился не его мозг, а целое озеро под вечным натиском водопада. Этот гул не утихал, а наоборот — нарастал и раздавался в глубинах его сознания, смешиваясь с туманом от головного сотрясения. Изнывая от напряжения, Роджерс был вынужден активировать фонарик. С трудом нащупав кнопку на левом запястье своего военного костюма, он нажал на неё. Световой луч пронзил тьму, разбивая её на отдельные фрагменты, как стеклянный клин разбивает чернилами пропитанную воду. Лиам увидел свои руки, усеянные ссадинами и следами от щебня. Его фонарик, как маяк в ночи, отбрасывал тени на углы и куски бетона, делая их ещё более зловещими, чем они были на самом деле. Свет, не доходя до потолка, затерялся в бездонной вышине, делая ясным одно: он был в месте, которое можно было бы описать только как подземелье, атмосфера которого была пропитана духом ужаса и отчаяния. Этот свет, падая на разрушенные стены, превращал каждую трещину и скол в карту неизведанных территорий, которые ему предстояло исследовать. Лиам осознал, что он находился в зловещем пространстве, в том самом, запомнившимся в качестве молчаливого свидетеля одной душераздирающей трагедии. Как гримасы скрытого ужаса, острые контуры разбитых блоков навсегда запечатлели в себе те страшные мгновения, когда он потерял всех своих солдат — своих молодых ребят, которых ему было велено беречь и вести к победам. Сердце штаб-сержанта Роджерса стало жестоким барабаном в груди, последующий удар которого являлся напоминанием о потерянных жизнях. Его взгляд скользил по телам, раскиданным среди камней и бетона, их лица замерли в последних выражениях — вопросах без ответов, криках без звука. Эти лица говорили ему о множестве неразгаданных судеб и незавершенных историй. Его взвод, его ребята, его ответственность. Никто не выжил. Ушибы на его груди в этот момент ощущались как медали позора, как дубинки, тяжело ударяющие по его совести. Сотрясение мозга вносило свою лепту, искажая реальность до уровня фантазмагории, делая каждую деталь, каждый контур и даже соответствующий тон каким-то неверным, призрачным. Кровь во рту приняла на себя медный привкус предательства, а желудок его сжался, словно кто-то крепко держал в руке мешочек с песком. С тяжелым вздохом он попытался подняться из этой эмоциональной ямы, тем самым намереваясь как можно скорее сложить разбросанные фрагменты своего разума, как будто вдыхая в себя хладнокровие и упорство, необходимое для действий. Воздух, проникающий в его легкие, был чересчур влажным, как если бы он вдыхал саму атмосферу этого ужасающего места. Постепенно головокружение улетучивалось подобно дыму, уступая место нарастающему ощущению неотвратимости. Его сознание было пронизано остроумием и предчувствием трагедии — эхо этого жуткого момента было лишь предвестником больших и, возможно, еще более страшных потерь. В этой атмосфере мрачных прозрений и беспокойных догадок Лиам понимал, что ему предстоит не просто выжить, но и встретиться лицом к лицу со своими демонами и, что немаловажно, собственной совестью. В то запоминающееся мгновение весь мир сомкнулся в этом подземном пространстве, и в его груди зрело ощущение, что он последний человек в этом погребенном под землей мире. Именно тогда, как в печальной реальности, он увидел рацию. Она лежала рядом с телом капрала Дженсена, солдата, которого Лиам не так давно повысил и вручил хоть и устаревшую, но надежную модель устройства, с ее небольшими кнопками и крошечным экраном, как символ командной ответственности. С тяжелым сердцем и рукой, дрожащей от напряжения, он поднял рацию, надеясь на какой-то звонок, на какую-то связь с внешним миром. Нажимая кнопку вызова, он произнёс кодовую фразу, слова которой теперь казались ему чуть ли не заклинанием. Он ожидал услышать хоть что-то, даже шум или треск, но была лишь тишина. Это молчание напомнило холодный душ, который ещё больше подчеркивал его одиночество. Роджерс попробовал ещё раз, переключался на разные частоты, вращал ручку тюнера как молитвенный барабан, но все его попытки были тщетны. Эта глухая тишина не просто подтверждала его изоляцию, она была громким отголоском того, что он, возможно, остался один во всём разрушенном Чикаго. Прижав рацию как можно ближе к себе и опрокинув последний взгляд на бездыханное тело капрала, Лиам сжал кулаки до боли в пальцах. В этот момент его сознание казалось не более чем лабиринтом отчаяния и неопределенности, где каждый поворот только уводил вглубь, в тёмные уголки его самого. Но в этих местах, в этих застенчивых тенях, он заметил мелькание чего-то иного: искры решимости. В его голове начали мелькать образы подземных тоннелей, какие-то схемы выживания, и он понял — если есть какой-то шанс выбраться на свет, он обязан им воспользоваться. С этой мыслью, Лиам глубоко вздохнул, собрав в себе последние остатки сил, и двинулся вперед, в глубокую неизвестность. Туннели были словно ожившие кошмары, лабиринты ужаса, где лежащие рядом камни и образующиеся от фонарика тени могли скрывать смертельную опасность. Стены были покрыты странным слоем: это были патина пыли, сажи и бетона, сочетание которых создавало эффект старины, как будто эти коридоры существовали веками. По мере продвижения вперёд Лиам заметил, что в некоторых местах стены просто обрушились, открывая перед ним пространства, полные завалов и обломков. Он должен был осторожно обходить эти развалины, иногда даже влезая через них на четвереньках, как маленький ребенок, перебирающийся через песочные куличики на пляже. Только здесь не было места для невинности. Каждое его движение сопровождалось скрипом гравия и шумом падающего бетона, что добавляло нотки тревоги к уже напряженной атмосфере. Время от времени он включал рацию. Лиам кратко манипулировал переключателями, прокручивал частоты, прислушиваясь к статическим шумам, в надежде уловить хоть какой-то признак жизни, хоть какую-то изломленную фразу, подтверждающую, что он не один. Но тишина, суровая и бескомпромиссная, оставалась его единственным ответом. Она заполняла пространство вокруг, словно давящий вакуум, лишающий его последних крупиц надежды. Наконец, в конце одного из тоннелей, сержант обратил внимание на бледный свет. Этот проблеск казался ему оазисом в пустыне, фаросом на берегу океана тьмы. Он поспешно двинулся в его направлении и вскоре оказался на месте, внешне напоминавшем подземную парковку. Это было как излучение в конце тоннеля, буквально и метафорически. Простор этого места наполнил его небольшим, но весьма необходимым облегчением. Автомобили стояли там относительно аккуратно, можно даже было предположить, что их владельцы только что оставили их и ушли за продуктами. Было странно видеть это островок цивилизации в таком месте, как будто недавний апокалипсис практически не коснулся подземной пристани. И хотя ни одна из машин не была новой модели, каждая из них представляла собой потенциальный источник припасов. Лиам начал оглядывать салоны и багажники, последующий раз с надеждой и осторожным оптимизмом. Его пальцы пробегали по сидениям, перебирая старые карты, пустые бутылки и иногда находя полезные вещи: канистры с водой, ножи, даже запасные батареи. Он охотно искал то, что могло бы помочь ему выжить в этом аду, каждую минуту перекликаясь с собой в молчаливой просьбе к судьбе: «Пусть найдется что-то ценное». Внезапно, среди унылого карнавала разрушенных автомобилей и бетонных обломков, Роджерс узрел женщину, старше его на несколько лет, по всей видимости. Её тело лежало на подобии безжизненной марионетки, выкинутой обстоятельствами на арену страшного театра. С ног до таза она была придавлена огромными бетонными балками, напоминающими каменные клыки судьбы. В глазах Роджерса что-то потемнело, как если бы черное облако сомкнулось над его сознанием. Он вспомнил тот ужасающий момент, когда находил рацию рядом с телом своего капрала. Эта жуткая картина на мгновение поглотила его, и он почувствовал, как остатки его души пронзила ледяная стрела безысходности. Словно срубленные деревья в глухом лесу, все его внутренние защиты обрушились. Он подошёл к женщине с мольбой в глазах, но и с трепетом, как к древнему заброшенному храму, скрытому среди развалин. Над ними тяжело висели бетонные балки, зияющие трещинами как уста монстра, готового вот-вот обрушиться, превратив их жизни в пыль. Тщательно, он опустил свои пальцы к запястью женщины, пытаясь нащупать в них едва заметные волны пульса. Этот тактильный контакт в безжизненном мире осколков и разрушений был как краткосрочный проблеск реальности, напоминающий о том, что где-то там, за этими стенами, жизнь ещё бьётся. Он ощутил себя на грани, там, где ужас и надежда являются лишь двумя сторонами одной и той же зловещей монеты. Следующий момент взорвал его внутренний мир: женщина внезапно вздрогнула и издала пронзительный крик, оседлавший ноты боли в её животе. Этот визг отгремел в длинных коридорах забытого подземелья, стал эхом в пустых залах и вернулся к ним, отражаясь от холодных стен, как последний, неожиданный шум человечности в мире полном ужаса. Сбросив обрушившийся на него шок, Роджерс мгновенно переключился в режим действия. «Шшш, вы тут не одна, я здесь чтобы помочь» — сказал он с почти ласковой уверенностью, в то время как его глаза судорожно просматривали окружение, ища что-либо, что могло бы помочь освободить женщину. Он оценивал каждую железную трубу, каждую канистру с водой, как если бы они могли быть ключами к её спасению. «Мы что-то придумаем. Просто старайтесь оставаться в сознании» — произнёс он, внимательно прислушиваясь к её стонам, которые постепенно стихали, как эхо в глухой пещере. Секунды растягивалась подобно затвердевшей смоле, и в этом хаосе Роджерс нашёл ещё одну искру решимости. Если он сумеет хоть как-то помочь этой женщине, данный момент станет светлячком в общем мраке. Он прочувствовал, как готовность к действию оседлала его душу, и в этом мгновении он понял, что приступает к следующему шагу — к решающему акту в драме, которая или освободит их обоих, или добавит ещё одну главу в эту кошмарную эпопею. С осторожностью, достойной хладнокровного разведчика, Лиам пробирался через холст разрушения, где архитектурный хаос и загадочные осколки металла сливались в апокалиптический пейзаж. Его взгляд непреклонно фиксировался на могучих бетонных балках, которые, словно хвосты мифических драконов, неумолимо вцепились в женщину, обрушив на неё свою нестерпимую тяжесть. С гравитационной точностью он опустился на корточки, позволяя своим пальцам скользить по холодной, неровной поверхности бетона — исследуя его, как геолог, что раскрывает слои пород, анализируя шансы на освобождение. Сквозь узкие трещины в стенах, что пали жертвой времени и разрушения, пробивались световые потоки, оставляя на его лице шафрановые отблески — как будто он стал живым полотном в руках абстрактного художника. Подняв взгляд, он пересекся с глазами женщины. Океаны её души бушевали, метая в его сторону волны ужаса и отчаяния, но где-то там, в глубинах, ещё мерцала непостижимая надежда. «Вы помните своё имя?» — начал он, окрашивая свой голос в мелодию утешения, как психотерапевт, зажигающий маяк в тумане из ментальных речей. «Да… Маргарет» — прозвучал её ответ, едва различимый, как древний шум в заброшенном храме. «Маргарет, что здесь произошло? Был ли с вами кто-то ещё?». Она закрыла глаза, будто ныряя в лабиринты собственной памяти, в поисках забытых ответов. «Я… не помню. Взрыв, крики… Мои дети, где они?». В этот момент её глаза зажглись новым светом, как будто она нашла в себе силы вернуться из бездны подсознания. В её взгляде возникла смесь отчаяния и жажды жить. «Где мои дети?» — её голос превратился в сочетание из мольбы и упрека, налитой на край. Ощущая, как его сердце на мгновение прекратило свои удары, только чтобы возобновить их с новой, удручающей тяжестью, Лиам с трудом сохранял своё эмоциональное равновесие. Он взял её руку и сжал её, проникновенно и нежно. «Мы найдем их, Маргарет. Как только выберемся отсюда, мы их найдем» — сказал он, инстинктивно осознавая, что эти слова это единственный якорь, способный удержать женщину от погружения в жестокую реальность. И в этот момент, словно к Лиаму проникло чужеродное заклинание, освещённое алыми огоньками космических констелляций, его разум начал отдаляться. Казалось, какой-то неведомый вихрь засасывал его из этой временной действительности, это было похоже на глоток черной дыры, поглощающий в себя все измерения. Вибрации неизведанной силы, звучащие как далекий гул в бездне космоса, вырывали его из зеркального лабиринта подсознания, где отражения его самого танцевали в бесконечном хаосе. Вдруг, как сдёрнутая пелена или разорванный покров между двумя мирами, открывалась новая реальность. Чем-то это напоминало пробуждение из глубокого сна в ином сновидении. Он оказался в одном из густонаселенных, пульсирующих богатством образов и голограмм районов футуристического города Нью-Хеннепин. Мегаполис жил своей собственной, лихорадочной жизнью, где небоскрёбы сливались с облаками, и небо было похожим на отголоски цифровых миражей. Но это уже не был он, по крайней мере, не в полноценном смысле этого слова. Лиам ощущал себя в теле Арианы, каждую клетку её существа. Острое чувство голода, зудящее в животе как пульсирующий динамит, напомнило ему о недавних событиях, о том крике души, который воплотился в физическую боль. Он лежал в одном из коридоров безымянного отеля, пространстве, которое отдаленно ассоциировалось с венами искусственного организма. Стены были покрыты алыми светодиодами, создавая впечатление живой кожи здания, как будто структуры кремния способны были чувствовать, реагировать на прикосновения. Полы оказались из темного металла, исцарапанного временем и шагами бесчисленных постояльцев, выглядели они как изношенные джинсы космического странника. Лишь гуманоидные роботы, вылепленные из холодной стали и искусственной кожи, усердно занимавшиеся уборкой, прерывали эту монохроматичную, почти готическую картину. Их движения были механичными, но изощрёнными, все они были художниками, творящими произведение из пыли и мусора. Каждый их шаг был настолько точным, что Лиам на мгновение забыл о своей необычной ситуации, утонув в гипнотическом балете запрограммированных слуг. В этом душевном вакууме, когда мельчайшая деталь вокруг словно медленно передвигалась по коридорах, создавая почти сакральную атмосферу, к герою вновь «притронулся» робот. Свет от его сенсоров переключился с хладнокровно синего на ярко-оранжевый — цвет экстренного состояния. «Внимание, обнаружен человек в состоянии беспомощности. Инициирую стандартные протоколы реагирования» — электронный голос мегафона пронзил воздух, его колебания отражались от полированных стен, мол затухающие возгласы из глубокой пещере. Робот коснулся его, или вернее её, ногой, индуцированным электрическим зарядом проверяя жизнеспособность тела. Это прикосновение, как статический разряд в сумраке, привело Лиама в чувства. В его голове зародился новый план. Он нуждался в пище, нуждался в информации, и ему предстояло как можно скорее добраться до кафе «Like in Texas», посреди миллионов огоньков этого гигантского киберпанковского мира. Его сознание было как разделённое озеро, в одной части которого плавали образы Арианы, а в другой — собственные, переплетаясь с горьким опытом непостижимой надежды, что закрепилась от его встречи с Маргарет. Там, в этом шуме дуальных личностей и вихре контрастных эмоций, прорезалась какая-то необычная уверенность. Она была похожа на острое лезвие, пронзающее ткань неопределенности. Роджерс ощутил её как нечто большее, чем просто интуицию или догадку. Это было предчувствие неизбежного, предзнаменование грядущих событий, на которые, как ему казалось, он уже не имеет права повлиять. И в этот таинственный миг, между двумя мирами и двумя телами, в этой танцующей паутине реальностей, Лиам принял истину: внутренняя война только начиналась. Эта борьба не была ни хорошей, ни плохой, она была неотвратимой, и сейчас он стоял на пороге её старта, готовый стать воином в битве, определяющей всё — его собственную жизнь и, возможно, судьбы многих других. В мгновение, когда робот произнёс о «стандартных протоколах реагирования», его голос утратил всю иллюзию человечности, преобразовавшись в олицетворение стерильности, лишённой абсолютных эмоций. Лиам с нарастающим остроумием осознал: у него больше не осталось времени на колебания. Этот звонкий сигнал мог раздать тревогу, моментально разрушив его заслон анонимности и свободы. Остроумие боли, ранее служившее ему барьером от реальности, растворилось в гуще нарастающего чувства неизбежности. С оглушающим грохотом, словно взрывая атмосферу вокруг, сержант оттолкнул робота, как если бы он был просто препятствием на пути к выживанию. Герой поднялся на ноги со всей мощью загнанного зверя, метнувшегося в ответственный, последний прыжок. Как зеркала времени, тёмные металлические полы отразили царапины, оставленные движущимся роботом — сверкание, переплетающееся с теплыми лучами света от потолочных светодиодов. В женском теле, ныне его собственным, Лиам ощутил консистенцию из страха и неописуемого адреналина. Электризующие мурашки, охватывая кожу, проникали в глубь, взбудораживая мускулы и искря каждую нейронную цепочку. Сила, вихрем восходящая по позвоночнику, на подобии леденящего пламени, оставляла за собой ощущение пульсирующего напряжения, образца неудержимой энергии. С тяжелым и измеренным шагом, который казался одновременно вечностью, Лиам проникал в самую суть своего шокирующего положения. Сознание кричало ему: будь осторожен до предела. Каждая часть этого загадочного тела находилась в состоянии повышенной готовности — в мире, где границы являются размытыми, а агрессия становится стандартом, даже малейшая ошибка могла бы стать его билетом в смертельную ловушку кибермафии. В этом опасном промежутке времени и пространства, Лиам столкнулся с фактом: все поступки не просто значимы — они критически важны. При выходе на улицу, Роджерс заметил как воздух, кажущийся плотным от ионизированных частиц и перегретого хрома, проникает в легкие. Это было уникальное состояние, на котором парило осознание, что даже сама атмосфера здесь враждебна. Его взгляд скользнул по так называемому дистрикту X-12, и он был поражен от увиденного. Под светом дневного солнца, здесь как никогда раскрывалась эстетическая полнота этого киберпанковского анклава. Светило, внешне красивое, но с искусственным оттенком, как будто фильтровалось через линзы виртуальной реальности, освещало здания, состоящие из стекла, декорированные неоновыми огоньками и вибрирующими голографическими изображениями. «Лазурная Сакура: Подключите своё будущее!» — утверждали баннеры, заполняя мир обещанием не просто перепрограммировать сознание, но возможно, приоткрыть двери в неизведанные вселенные. Люди, передвигающиеся по улицам, казались скорее андроидами в человеческой оболочке, нежели настоящими живыми существами. Они шагали с непроницаемыми лицами, где каждая черта смотрелась идеально симметричной. Лиам заметил одного из них: мужчину с татуировками, покрывающими лицо как маска воина из будущего. Гражданский достал из пластмассовой упаковки миниатюрный чип и без малейших колебаний вставил его в свой висок. Закрыв глаза на мгновение, словно переживая трансцендентный момент прозрения, он продолжил движение, как если бы это было столь же естественно, как дыхание. Находясь посреди архитектуры будущего, вокруг металлических джунглей, где каждый атом, его детали, где человек воспринимался частью гигантской, пульсирующей машины, Лиам прочувствовал неоднозначное притяжение к этому времени или скорее это было похоже на естественные эмоции девушки. Во всех аллеях его души ощущалась парадоксальная связь с окружающим пространством — сочетание тревоги и надежды, наполняющее встревоженное сознание военного. Он понимал, что следующий шаг может быть не просто ключом к его спасению, но и возможно, отголоском в вечной мозаике этого безумного, кибернетического измерения. Внезапно среди всплесков голографических образов, искрящихся заревом из ближайших вывесок, которые переливались множеством оттенков и взрывались в калейдоскопе неоновых мечтаний, взгляд героя, как магнит, притянулся к необычному световому феномену на перекрестке. На подобии арки времени, мистически соединяющей этот футуристический мир с его историей, стоял один мемориал. Здесь, между торгово-развлекательным центром, жилым колоссом из стали и стекла, высоким как небо, и магазинами, где можно купить всё — от винтажной одежды до нейроимплантов, предлагающих жизнь 2.0 — рос цифровой памятник павшим. На световом экране, что висел в воздухе, как тронутая вечностью дымка, как пульсирующая плацента действительности, появлялись и исчезали многие имена и их лица. Это были солдаты, медики, и все те, кто погиб в битве за Миннеаполис в тот самом 2035 году, еще до того, как город стал лишь кучей развалин и пепла, до того как его улицы перестали шуметь, а его душа превратилась в эхо. Лиам с замиранием сердца подошел ближе. Он ощутил, как внутренняя стойкость, выработанная годами военной службы, на мгновение ослабевают. Часть его сознания восстала, напоминая о опасности здесь и сейчас, но что-то другое, глубже и непередаваемо человеческое, заставило его остановиться. Эти лица на мемориале смотрели на него из прошлого, словно призраки, оставшиеся в памяти чипа, воспоминания, закодированные в самой ткани этого нового мира. Он узнал некоторых из них: товарищи по оружию, друзья, возможно знакомые или кто-то из их родственников, которых он потерял, но никогда не забывал. В теле Арианы, где эмоции казались неотъемлемой частью каждой клетки, скрывать свои чувства стало почти невозможно. Слезы пробились наружу, скользя по ее щекам, как капли дождя по стеклу, как последние отголоски утраченной гуманности на территории стальных джунглей. В этот момент, Роджерс почувствовал себя единственным человеком в этом огромном, механизированном мире, кто был еще способен помнить. Эти слезы стали свидетельством его сочувствия, памятью о погибших, сохранившейся в голосах призрачного города. В очередной раз это была его громкая песнь против забвения, его молитва в храме воспоминаний, его небольшой, но неоспоримо важный вклад в вечную мозаику человечества. В живописной таинственности, перед лицом мемориала, где история веков сошлась в одной точке времени, Лиам прочувствовал очертания внезапного присутствия. Его охватило странное, почти волшебное ощущение, как будто он под покровом невидимых ангелов. Два молодых взгляда, полных неопределённых вопросов и скрытой живости, устремились на него. Мальчик и девочка, видимо не старше тринадцати или четырнадцати лет, стояли в этом ангаре будущего как воплощение ностальгии по прошлому. В мире, где даже старики засияли светом кибернетических имплантов, эти дети были как артефакты затерянной эпохи — времени, когда простая человечность ещё не была окончательно затеряна в цифровых аллеях и нейросетях. Лиам вглядывался с глубокой благодарностью, чувствуя в себе естественное течение эмоций. Но внезапно его внимание переключилось. Оно было притянуто каким-то магнитом к пачке сырных шариков, которые девочка держала в своих маленьких руках. Этот незамысловатый предмет, внезапно, стал символом всего примитивного, всеобъемлющего, то есть голода, который преследовал его последние двенадцать часов. Лиам вздрагивал, понимая, что его взгляд может напугать этих невинных душ. Однако следующее мгновение стало для него каким-то исцелением, пронзившим его до самой сути. Дети не просто подошли к нему — или вернее, к Ариане, чьё тело он теперь занимал. Они предложили ей свою скромную пищу, свои сырные шарики, как будто передавая ей ключи к какому-то утерянному раю. Не в силах устоять перед таким жестом, Лиам присел рядом с детьми. Принимая дары от сердец, переполненных добротой, он ощутил, как вкус пищи переплетается с искренней благодарностью, превращая заурядный жест питания в отзвук бескорыстия. В этом мимолетном обмене, простом, но бесценном, где человеческие души соприкасаются в действительности киберпанка, насыщенной хладнокровным рассудком и искусственным интеллектом, сержант осознал нечто глубокое. Он усвоил, что даже в самом тусклом и бесчувственном из миров остается место искре, которая в состоянии рассеять тьму жестокости и напомнить о сущности человечности. Тем не менее, несмотря на всплеск непритворного умиления, Лиам не мог допустить роскошь забывчивости. У него была миссия, чрезвычайно важная и неотложная. — Как вас зовут, маленькие беглецы? И куда, собственно, делись ваши родители? — с лёгким намёком на шутку, но с серьезностью в глазах, спросил он. Женское лицо, которое ему теперь было дано, в эту минуту стало отражением не только соответствующей нежности, но и мужской решимости. — Меня зовут Дэнни, а это моя сестричка, Лиза. Мама в торговом центре… ну, там нам как-то не по себе, — мальчик уверенно произнёс, его взгляд, честный и открытый, глядел прямо в глаза Ариане. Лиам улыбнулся, как будто тёплый луч солнца пробился сквозь серые облака его души. — Я вас понимаю. В вашем возрасте я тоже был непоседой, душа требовала приключений, — сказал он, вспоминая свои мечты и идеалы, которые так жестоко разбились о реальность взрослой жизни. Но потом, как будто тень прокралась через его улыбку, Лиам вздохнул и вновь посмотрел на Дэнни. — Вы не могли бы мне подсказать, где находится кафе «Like in Texas»? Это важно, — глаза девушки, глубоко янтарные и проницательные, искали долгожданный ответ на лице мальчика. — А, туда? Это на юге дистрикта А-7. Рядом с корпоративным зданием «Цифровое Солнце». Отсюда недалеко, километров пять, — ответ Дэнни был быстрым и точным, как стрела, пущенная из лука. На лице сержанта появилась нежная улыбка, её мягкость и искренность на мгновение сделали его женские очертания настоящим произведением искусства, запечатлённым во времени. — А как вас, собственно, зовут? — незадачливо вмешалась Лиза, её маленькие, но наивно проницательные глаза смотрели с интересом. — Ариана. Меня зовут Ариана — едва слышно прошептал Лиам, словно с каждым произнесённым словом его душа становилась всё более и более хрупкой. В этой маленькой лжи он увидел тяжелый груз своего положения, все ограничения и жертвы, которые ему пришлось принять, чтобы сохранить хоть какую-то видимость своего былого «я». Этот простой вопрос, казалось бы, такой невинный и наивный, стал для него символом собственной потери, напомнив о той пропасти, которую он так хотел бы пересечь, чтобы вновь стать самим собой. С оттенками отчаяния, переплетающимися с пронзительной благодарностью, Лиам кивнул Дэнни и Лизе. Он как будто освободил свои ступни от асфальта, который стремился удержать их на этом судьбоносном перекрестке, и двинулся к району, где силуэты зданий казались менее угрожающими, напоминая кулисы театральной постановки, где его роль ещё предстояло раскрыть. Он направлялся туда, где, по его ощущениям, встречный порыв киберпреступности и скрытые тайны Нью-Хеннепина были менее вероятны. Едва Роджерс сделал несколько шагов, оставив за спиной голографический мемориал, где несчастные облики остались якобы замороженными каплями времени, его внутренняя тревога вздрогнула. Сирены полицейских ВТС — этих воздушных стражей порядка — рассекли воздух, звук их пронзал всё вокруг, раздирая звенящую тишину. Они приземлились рядом с тем самым отелем, фасад которого он увидел последним, когда покидал его, обогнав механического стража, внедрившегося в его жизнь как зловещий преследователь. Но не это насторожило военного. Не это. В каждой клетке этого тела, как в микроскопических ампулах, кипела предвкушающая опасность. Инстинкты, эти безмолвные хранители души, выли настойчивые сирены тревоги, отголосками заполнив каждый уголок его сознания. Время, словно одурманенное волшебством, притормозило свой неумолимый бег, и предстоящий миг растянулся в вечность, подобно янтарной слезе, которая с ленивой грацией отделяется от ветки. В этой длинной паузе Роджерс обнаружил необходимую энергию. С необъяснимой резвостью, подобно снаряду, что пронзает воздух, он метнулся к Дэнни и Лизе, став для них человеческим щитом в разворачивающемся апокалипсисе. С силой, достойной искусного маринера, отталкивающего корабль от причала, он сбил их с ног, двигая к ближайшему убежищу, вдали от торгового центра — мгновенно превратившегося в пылающий холокост. Предчувствие угрозы не обмануло: грохот взрыва, с басовитым ударом разрывающий тишину, окрашенную неоном реклам, внезапно обрушил своё могущество на стеклянные фасады и массивы, подбрасывая людей, подобно листьям, затерянным в осеннем вихре. Служители порядка, с присущей им скоординированностью, мгновенно отреагировали на внезапный хаос. Сержант Лиам, используя это новообретенное женское тело для защиты детей, проникал своим взглядом в самые глубины нарастающего вокруг безумия, как будто его глаза были рентгеновским лучом, высекающим истину из недр кошмара. Дети, оказавшиеся на краю разразившегося огня, дрожали на пределе абсолюта, их страх заставлял их колебаться на грани возвращения к разгорающейся погибели торгового комплекса. — Стойте! — Роджерс резко воскликнул. — Как выглядит ваша мама? Это жизненно важно! — У неё короткие розовые волосы и татуировка с кошечкой на запястье, — Дэнни еле сдерживал слёзы. С этим ключевым фрагментом информации, Лиам наполнил легкие воздухом и ринулся в бой, где смерть ткала свои мрачные канвы. Тогда в его разуме пронёсся флэшбек из Чикаго. Сложная гримаса вины на лице Маргарет, которую он не спас, превратилась в олицетворение всех потерь в этом аду. Этот незаглаженный проступок стал топливом для его смелости. Здесь и сейчас, сквозь маску Арианы, он был ближе к себе, чем когда-либо. Он был героем, в котором сомнения и уверенность слились в одно, в этом финальном акте конкретной жизненной драмы. Неважно, что последует после, важно лишь то, что он делает сейчас. Сердце его пульсировало в унисон с его душой, и он был истинным воином, которым он всегда стремился быть.