Когда подует восточный ветер

      — Малыш Цзю, держи спину ровнее, — мягко попросила его Нин Инъин. — А теперь ещё раз пройдись мимо этих шицзе.       Они расположились в одном из садов императорского дворца, под большим деревом вечноцветущего пламенного персика, с которого время от времени слетали тлеющие лепестки. Лю Минъянь, сидящая подле, что-то зарисовывала угольком в свитке, пока Нин Инъин обучала — или пыталась обучать — А-Цзю. Мальчик инстинктивно горбился, стоило ему хоть немного на что-то отвлечься, вжимал голову в плечи и скорее бежал, чем шёл.       И если для уличного оборванца это была самая безопасная и удобная поза, то для маленького гостя самого императора Троецарствия — непозволительная и грубая дикость. Но ребёнок словно не слышал подбадривающих слов и вежливых поучений. Не мог понять, что он делает не так. Проходил от одного камня до другого, двух меток, которыми Нин Инъин обозначила тренировочную поляну, так же, как и обычно: резкими перебежками, каждые несколько шагов чуть отклоняясь в сторону — чтобы уклоняться от возможных ударов, промелькнуло у неё в голове — чтобы потом смотреть в самую душу искренне непонимающими глазами.       Понятий «красота» и «гордая осанка» в мире, заточенном только под выживание, быть не могло. Это были слова из мира, когда-то принадлежавшего шицзе: сытой и спокойной жизни на заклинательском пике под крылом мудрого учителя.       Жизни, давно сгоревшей дотла.       — Есть ещё один метод, — подала голос Лю Минъянь, порядком уставшая слушать бесконечное «А-Цзю, эта шицзе просит тебя пройти ещё раз, только в этот раз держи голову прямо». — Только тебе, Инъин, он скорее всего не понравится, — она махнула рукой, подзывая мальчика к себе и жестом разрешая сесть рядом, чтобы он мог немного передохнуть. — Когда мы с братом были маленькие, он тоже долго не мог научиться держать спину прямо. И тогда бабушка, тогдашняя глава клана, привязала ему бамбуковый стебель и сказала неделю ходить с ним, не снимая даже на ночь. И что ты думаешь? Когда его сняли, мой братец ещё месяц толком не мог согнуться. Но и со спиной проблем больше не было.       — Минъянь, что ты такое говоришь! — Нин Инъин несдержанно всплеснула руками. — Мы не будем поступать так. Это жестоко, а наш малыш Цзю и так уже натерпелся.       — Хорошо, может быть, моя матушка и перегнула палку тогда. Но ведь никто не требует ходить со стеблем целый день. Мальчик может делать это всего пару шичэней, например, во время прогулок, а потом снимать его и заниматься другими делами. Так это будет тренировка, а не пытка, — она усмехнулась и повернулась к Цзю. — А что думаешь ты, малыш?       Цзю не ответил ничего. Чем дольше он был рядом, тем заметнее становилось, что ребёнок редко считал себя частью диалога, если к нему не обращались прямо. Стоило говорящему переключиться на кого-то другого, даже на слугу или мимолётное беззвучное приветствие-поклон, мальчик быстро «оборачивался» куклой, к которой хозяин потерял интерес, и замыкался в себе, молчал, уходя в свои мысли, становясь похожим больше на предмет интерьера, чем на живого человека.       «Рабы — это те же вещи, только живые, — скребёт в памяти Лю Минъянь голос матери, вышколенной сварливой бабкой до состояния почти такой же живой вещи, подчиняющейся своей госпоже везде, кроме личных покоев. — Иногда вещами нужно жертвовать, чтобы другие вещи не смели портить хозяевам жизнь».       …кем же ты считаешь себя, Сяо Цзю? Человеком или уже нет?       — Малыш? — Нин Инъин тронула А-Цзю за плечо, и тот крупно вздрогнул, заметно и порывисто, в интуитивном движении прочь от возможной опасности. В зрачках у него на миг вспыхнул страх, но после затух и истлел, обернувшись ватой стыда. Он снова всё испортил.       В глазах Нин Инъин стояли слёзы: её А-Ло вёл себя почти так же, когда они только познакомились. Десятилетия пронеслись мимо них за несколько секунд. Лю Минъянь ощутила себя болезненно-лишней.       И всё-таки именно она прогнала прочь неловкое молчание, удушающе повисшее в воздухе:       — А-Цзю, как ты считаешь, сможешь ли ты быстрее научиться держать спину ровно, если мы будем привязывать к тебе сзади бамбуковый стебель? Ненадолго, только во время прогулок, как тренировку, конечно же.       — Если шицзе считают, что это сможет помочь этому ребёнку, — Цзю потупил взгляд и затеребил шнурок, обвязанный вокруг пояса, — то он посчитает это правильным. И будет усердно стараться выучить то, чему его так усердно учат старшие сёстры!       …Лю Минъянь всё ещё не могла избавиться от воспоминаний о матери. У той тоже не было ни собственного мнения, ни права голоса.       Живыми вещами могут быть не только рабы. Мама, ты была неправа.

***

      Каждой девушке хотелось стать императорской наложницей. Пусть в глубине души, украдкой или из корыстных целей, но хотелось. Чтобы ощутить на себе всю ту роскошь, устилающую землю прекраснейшего из цветников.       Мало кто знал, что за золотом и шелками скрывалась не только ненасытная императорская любовь, но и безудержное безумие, порождённое проклятым клинком. И что не каждой жене по силе было на собственной шкуре его ощутить.       Цзю наблюдал, как слуги меняли повязки на трёх сёстрах-даосках, обмазывали их нежные тела целебными мазями, вкладывали на языки таблетки для лучшего восстановления Ци. По одиночке девушек никогда не видели, даже звали их не по именам, а как рабынь, по номерам: Первая, Вторая и Третья. Цзю чувствовал какую-то странную близость.       Первая, чуть откинувшаяся на постели, жестом подозвала его к себе. Она ничего не слышала уже много лет, но это не мешало ей читать чужие слова по губам и бегло порхающим пальцам.       Вторая повернула голову в их сторону, когда Первая жестами попросила Цзю что-нибудь ей рассказать — Вторая слепа, и на её глазах лента, расшитая лилиями.       Третья, улыбаясь, коснулась плеча Второй, кончиком пальца выводя на её руке разрешение сделать сестре причёску. Третья давным-давно нема.       Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Три обезьяны императорского дворца — так ещё звали за спинами сестёр-даосок. Когда-то они были девами без изъяна, нежными и прекрасными, но потом Ша Хуалин пленила их, чтобы позволить Императору выплеснуть тёмную Ци и наполнить его их — светлой.       Ло Бинхэ тогда остался жив, лишив девушек шанса продолжить собственную привычную жизнь: его выброс порушил не тела, а духовные меридианы, навсегда лишив их возможности вернуть утраченное.       Сёстры стали частью гарема не совсем по собственной воле.       Даосские монахини обитали в уединённом домике на краю бесконечного сада, среди лечебных трав и прекрасных цветов. Они — спасение Императора, его бездонные источники Ци, прячущие за тканями и лентами собственное угасание.       «Не делай зла», — так или иначе говорили образы каждой из них. Цзю соглашался и снова и снова шёл к ним, чтобы ещё раз в этом убедиться.

***

      — Послание от императора! Послание от императора! — весть разнеслась по всему дворцу быстрее, чем гонец успел достичь приёмной старшей из жён. Нин Инъин, занимающаяся вышивкой, приняла его практически апатично: за свою долгую жизнь она получила немереное количество таких посланий, и ещё одно ни на что бы не повлияло. Приближалась зима, и ей было действительно всё равно, что писал император.       На незаконченном полотне полыхали алые розы и блестели серебристые бабочки. Ей было действительно всё равно. Послание сиротливо лежало на столе. Гонца на пороге тоже больше не было.       Стежок, стежок, стежок. Малыш Цзю скоро должен был прийти заниматься. Стежок. Стежок.       Стежок.       Нин Инъин успела закончить новую бабочку, когда в приёмную без стука и почтения ворвалась Лю Минъянь.       — Где оно, Инъин?       — На столе.       Стежок. И шелест разворачиваемого свитка.       — Император пишет, что войска продвигаются успешно и совсем скоро возьмут столицу. Он обещает привезти нам местных диковинок.       — Да благославен будет путь императора.       — Нужно сводить Цзю в город, тебе не кажется? Ему пора купить новую одежду.       — Тогда выберем день потеплее и пойдём. Нам тоже давно пора проветриться.       Лю Минъянь покачала головой и вышла прочь из приёмной, направляясь в гостиную Поднимательниц неба. Последний десяток дней у Нин Инъин не шло из мыслей предсказание малыша Цзю, и это очень сказывалось на ней. Обычно внимательная и деятельная, она стала рассеянной и охладевшей. Перестала ходить на музыкальные вечера, и только вышивала, вышивала и вышивала странный узор по шёлковому полотну, отвлекаясь лишь на уроки для Сяо Цзю.       Лю Минъянь не хотела думать, что может случиться, когда полотно будет закончено, и молилась всем богам, чтобы ничего не произошло. Два года назад они уже хоронили одну миловидную княжну, сошедшую с ума и крепостной стены после первой же ночи с их императором.       Бабочки из серебра, какая глупость. Хрупкая, драгоценная мимолётность.       «Император прибудет рука об руку с императрицей», но им-то что. Они были с Ло Бинхэ всегда, и ни одной выскочке не разорвать их окроплённые кровью узы. Лю Минъянь сжала руки в кулаки, сминая свиток послания, и гордо подняла голову.       Нин Инъин права: да благославен будет путь императора. А они уж как-то приложатся. Правда ведь, малыш Цзю?..       Очаровательная душа, проклятая и проклинающая, с лицом изысканного зверя сгоревшего пика Цинцзин. Мальчик, который не умел ни читать, ни писать; не имел ни имени, ни семьи; по незнанию обрекающий их на боль. Словно мутное отражение всесильного императора, держащего в своих руках каждую жизнь подданых Троецарствия. Золотые нити шёлковыми струнами обвили сильные пальцы, ластились и рвались, подчинившиеся точным движениям чужой воли.       Лю Минъянь шагала по галереям дворца, распугивая слуг своим сосредоточенным видом, но гнала внутри себя фантазии о возможном будущем. Не о расколе и падении Троецарствия, на которые лично она скорее всего не смогла бы повлиять, но о предсказанном появлении императрицы, прибытии императора и окончании военного похода.       Когда император был в главной резиденции, дворец превращался из вялотекущего оплота власти и бюрократии в кипящий котёл сплетен, скандалов и интриг. Бесились младшие жёны, обделённые вниманием, бесновались чиновники всех мастей и богатые просители, вечным строем муштровались личные гарнизоны — стены и пол буквально гудели от постоянных разговоров. Сновал тут и там вечной пчёлкой предавший лорд Шан Цинхуа, участник такого количества коллегий и министерств, что сам регулярно забывал о собственных делах. Прохаживался по коридорам лорд Севера, выслеживающий своего приближённого — Лю Минъянь чувствовала, что между ними что-то намечалось, но явных примеров заметить ей пока не удавалось. Дворец жил.       А теперь к их компании присоединился ещё и малыш Цзю, маленький гость императора — и всё изменилось. Внутренний двор — основная обитель младших наложниц — зашевелился, ведь каждой из девушек хотелось полюбоваться на нового обитателя их заскучавшей оранжереи, поиграть с ним, подарить игрушку или угостить сладким. Глупые жёнушки нутром чуяли, какую пользу может принести маленький странный ребёнок, если проникнется дружбой с ними.       Глупые жёны были на самом деле не так уж глупы. Но Лю Минъянь не было дела до их хитровыделанных планов: сейчас её цель была совсем в другом месте.       — Передай всем остальным старшим жёнам, что эта Лю ждёт их в чайной зале, — приказала она духу-прислужнику, первому попавшемуся ей на пути. — Дело не терпит отлагательств. Но не беспокойте госпожу Нин. Она всё уже и так знает.       Служка закивал и быстрее молнии скрылся из глаз. Приказы одной из Поднимательниц неба никогда не обсуждались: ещё в самом начале император вбил в голову всему дворцу, что круг его приближённых супруг — его советники, а не просто любимые наложницы из гарема, а потому и отношение к ним должно быть особое. Вторые люди после правителя во всём Троецарствии.       Они вполне могли бы начать войну или устроить переворот, если бы захотели. Кружок Поднимательниц неба держал в руках достаточно власти, чтобы обрушить это самое небо на землю, и император не смог бы им помешать. Но они не видели в этом смысла.       Наверное, именно поэтому Ло Бинхэ их и любил.

***

      Этот Шан не понимает, что он делает на собрании старших жён императора, — Шан Цинхуа отпил чая и недовольно покосился на Лю Минъянь. Она выловила его на входе в западную галерею и практически силком привела в чайную залу, сорвав ему три одновременных совещания и встречу с лордом Севера. — Этот Шан смеет напомнить, что он всего лишь мелкий советник и никак не смеет вмешиваться в дела главных супруг.       — Перестань паясничать, — припечатала Цинь Ваньюэ. — Ты практически единственный мужчина здесь, с которым можно обсудить что-то большее, чем празднование Середины осени в этом году.       — Этот Шан не знает, радоваться ему словам милой шицзе или печалиться…       — Прекратите свою пустую болтовню, вы оба, — Лю Минъянь помассировала виски, отдававшие болью от начавшейся было пустой перепалки. Без Нин Инъин, словно нить связывающей их, трудно было вести беседу, а из-за того, что младшая из сестёр Цинь сейчас занималась каллиграфией с малышом Цзю, старшая из них была особенно несдержанна на язык. — Нам нужно обсудить послание императора, а не выслушивать очередной тур ваших язвительных любезностей.       Цинь Ваньюэ прикусила язык, а Шан Цинхуа навострил уши: в письмах для старших жён могло быть что-то, касающегося его или лорда Севера, поэтому запоминать нужно были всё до последнего слова. Даже если могло быть лишь пустой болтовнёй.       Никогда не знаешь, в какой момент неправильная черта иероглифа сломает доверие Троецарствия. А Шан Цинхуа уже давно определился, кому он служит и что сделает, чтобы остаться в живых. Предавший лорд пика Аньдин когда-то звался крысой Аньдин и ещё не забыл тех времён.       Как хорошо, что крысы всегда были достаточно умны, чтобы выжить в любых обстоятельствах.       — Император пишет, что наступление продвигается хорошо и совсем скоро они возьмут столицу. А значит, — Лю Минъянь обвела взглядом присутствующих, — у нас осталось не так уж и много времени, чтобы определиться с отношением к возможной императрице.       — Этот Шан предполагает, что трактовать «супругу императора» можно немного шире, чем просто императрицу. Благочестивые шицзе ведь тоже жёны и к пополнению гарема уже давно должны были привыкнуть, — Шан Цинхуа не удержался от колкости, прикрытой шёлком размышления. Цинь Ваньюэ тут же цокнула языком:       — Не лезь, куда не звали, предавший лорд, иначе эта Цинь может вспомнить, что ты тоже почти супруг лорда Севера.       — Между нами с Мобэй-цзюнем существуют только рабочие отношения, милой сестрице не стоит додумывать лишнего, — бывший лорд Аньдин страдальчески прикрыл лицо рукавами и повернулся к Лю Минъянь. — И всё же. Малыш Цзю не знает всех тонкостей дворцовой жизни, откуда ему знать, что жена императора и императрица — не одна и та же женщина? Его уже расспрашивали об этом предсказании?       — Расспрашивали, но он ничего так и не вспомнил.       — Значит, у нас нет ничего, кроме этой странной надписи. Но этот Шан не думает, что стоит заострять на ней внимание.       — Ты хочешь сказать, что нужно оставить всё на самотёк и просто дождаться возвращения Ло Бинхэ? — Цинь Ваньюэ недовольно склонила голову к плечу. Её ум жаждал разгадки, и бросать задачку нерешённой казалось ей кощунством. — Наш царствующий супруг волен делать всё, что пожелает, и этой Цинь хотелось бы быть готовой, если в этот раз его желания приведут к корчеванию цветника.       — Мысли шицзе слишком драматичны, — Шан Цинхуа вздохнул. — Благочестивые супруги императора могут предполагать всё, что им будет угодно, но этот лишь смеет предположить, что не стоит варить курицу в котле для быка. В данный момент у нас нет ничего, чтобы беспокоиться по поводу возможной императрицы, ведь даже в письме нет ни слова о ней. Вполне может быть, что это будет диковинка из завоёванных земель или редкое растение, найденное императором по пути. Мир так велик, что нет ничего невозможного.       — Шан Цинхуа прав, Ваньюэ, — Лю Минъянь сложила руки на груди и подняла на неё взгляд. Вуаль на её лице колыхнулась от долгого выдоха. — Мы не можем сейчас ничего предполагать. Мы даже не уверены, что малыш Цзю действительно провидец, а всё это — не случайные совпадения. Пустые предположения не помогут делу, а только потратят наши силы. Скорее всего ничего не случится, и всё будет так же, как и всегда: Ло Бинхэ приведёт новый цветок, Троецарствие продолжит стоять, и мы никуда не денемся.       — Вы вспомните эту Цинь, когда всё начнёт рушится.       — Этот Шан предполагает, что тогда нам всем будет уже не до этого.

***

      — Шицзе Нин, можно войти? — Цзю неловко приоткрыл дверь, чтобы заглянуть в комнату.       — Конечно, тебе не стоит даже спрашивать, — Нин Инъин отложила вышивку и поднялась с кресла. — Здесь тебе всегда рады, баобей, ты можешь приходить в любое время. Что-то случилось?       Она на самом деле была бы рада видеть его в любой момент, в отличие от всех остальных.       — Шицзе Цинь сказала, что нам пора заняться письмом, — Цзю вошёл в комнату и завёл руки за спину: на рукавах его ханьфу темнели следы от туши, которые он попытался скрыть. Нин Инъин улыбнулась и подошла ближе, чтобы погладить его по голове:       — Вы отрабатывали сейчас те ключи, которые не получились у тебя в прошлый раз, верно?       — Да. И шицзе Цинь сказала, что у этого ребёнка стало получаться гораздо лучше.       Даже на первый взгляд Цзю стал выглядеть гораздо лучше, чем в первый день своего прибытия. Он досыта ел, спокойно спал и проводил на свежем воздухе достаточно времени, чтобы даже без пилюль и снадобий значительно поправить своё здоровье, но что-то в нём всё никак не давало Нин Инъин покоя. Какая-то мелочь, постоянно мельтешащая перед носом, словно мошка, надоедливо зудела в голове, мешая сконцентрироваться.       В чистой одежде, умытый и чуть подросший Сяо Цзю напоминал ей учителя слишком сильно, чтобы избавиться от наваждения: мёртвый человек глядел на неё глазами невинного ребёнка и улыбался, проливая на маленького ребёнка пиалу с чаем. Она покачала головой, отгоняя мысли.       — Ты молодец, малыш Цзю, что так усердно трудишься каждый день. Эта старшая сестра очень рада, что у неё есть такой прилежный братец как ты. А ещё она считает, что на сегодня хватит письма, ведь твои руки не стоит перенапрягать, и что ты заслужил награду за свои старания. Шицзе Лю предлагает через пару дней выбраться в город и купить тебе новой одежды. Скоро вернётся император, и нам нужно произвести хорошее впечатление. Что ты об этом думаешь, А-Цзю? Сходим все вместе за покупками?       — Этот ребёнок будет счастлив сходить вместе с шицзе в город! — Цзю расплылся в счастливой улыбке. — Он ещё никогда не ходил туда с кем-то, только побирался…       Нин Инъин обняла его и прижала к себе. Сейчас, в её руках был уже не учитель, нет, маленький А-Ло, такой же неловкий и счастливый от малейшего проявления доброты в свой адрес. По её щеке прокатилась слеза, но она поспешила утереть её рукавом ханьфу.       Между учителем и учеником действительно могло не быть разницы.       Наваждение рушится с грохотом, но в реальности Нин Инъин только крепче обнимает малыша Цзю. Прошлое нужно оставлять в прошлом.

***

      В демоническом дворце у Цзю много свободного времени. Раньше он и не подумал бы, что дни могут быть такими длинными и полно-пустыми: утром занятия с сёстрами Цинь, чтение и манеры, потом первая прогулка с Лю Минъянь, обед, занятия письмом и музыкой с Нин Инъин, вторая прогулка, долгая и жёсткая от привязанного к спине прута, потом упражнения с шестом, чтобы размять мышцы, отдых, ужин и неторопливый вечер в уголке чайной гостиной, где старшие жёны тихо переговаривались между собой.       Каждый день был похож и одновременно не похож на все другие. Цзю снова и снова сбивается со счёта.       Оказывается, прошёл уже почти месяц.       Цзю чувствует, как понемногу начал набирать вес, как крепнут руки и ноги, видит, как отросшие волосы лезут в лицо, а иероглифы сказок складываются в слова и истории. Время летит удивительно быстро, стоит необходимости бороться за каждый день отпасть.       Цзю нутром чует подвох. Так хорошо просто не может быть.       Он просыпается посреди ночи от неясного ощущения тревоги и чужого обжигающего взгляда из темноты. Заклинание дедушки Мэнмо исправно работает: сны о человеке с его лицом Цзю и правда больше не беспокоят, нет, они словно перетекают в другую плоскость, став из страшно-знакомых пугающе-неизвестными. Теперь в них ещё меньше смысла, чем раньше, какие-то люди в странной одежде под ослепляюще-ярким светом что-то всё говорят и говорят, а в глазах у них такая скорбь, что заглушает все звуки. Кто он и почему должен слушать невысказанную чужую боль, Цзю не знает.       Но Цзю скорбит вместе с ними, молчаливо роняя слёзы на многочисленные подушки.       После таких снов не приходят ни дедушка Мэнмо, ни стерегущий его за дверью служка. Никто не слышит молчаливого траура маленького ребёнка под цифрой девять.       И Цзю решает снова не спать. Он слишком устал от этих бесконечно-белых похорон, пропитанных запахом бинтов и металла.       Интересно, будут ли его собственные пахнуть так же?..

***

      На границе царств, там, где ещё недавно прошла императорская армия, было тихо и спокойно. Испуганные ранее птицы вновь запели, а разбежавшиеся в страхе животные вернулись к своим норам. Солнце, клонившееся к закату, уже почти полностью закатилось за горизонт, и только последние алые всполохи освещали всё вокруг.       Луна, почтительным диском поднимающаяся на востоке, наблюдала за уходящим днём без особой приязни. Ей было всё равно и на животных, и на птиц, и на клубящиеся невдалеке костры вставших на привал полков, и на маленького человечка, с боем продирающегося через густые заросли.       Последний солнечный луч осветил недовольное лицо человека, вышедшего к обрыву и с раздражением рассматривающего армейские палатки в нескольких ли перед собой.       Человечек постучал себе по губам веером, что-то обдумывая, и призвал меч.       [Эта Система приветствует Пользователя].