***
— Эй, малыш, твой император достал меня постоянным контролем за твоим состоянием, — проскрипел в голове голос дедушки Мэнмо. — Ещё он постоянно требует делать это незаметно. Глупый мальчишка. «Дедушка Мэнмо» — великий и ужасный Демон снов — впервые объявился, когда Цзю задремал в одной из гостиных, где некоторые жёны любили собираться, чтобы вместе исполнить какую-нибудь песню или мелодию. Мальчик, уставший после долгих прогулок по дворцу и бесконечных знакомств с женщинами из гарема, устроился на диване и закрыл глаза, вслушиваясь в хрустальные звуки циня. Когда мгновением позже он поднял голову, ни комнаты, ни музыки уже не было. Он стоял посреди бамбуковой рощи, прекрасной настолько, что она казалось картинкой. — Правильно мыслишь, — проскрипел мужской голос из-за спины, но, когда Цзю порывисто обернулся, там никого не стояло. — Это пик Цинцзин. Такой, каким запомнил его Ло Бинхэ перед тем, как спалить дотла. Это ненастоящий лес. Мир вокруг них поплыл пятнами, как смазанная тушь, а после совсем померк, чтобы через мгновение обратится в новую комнату Цзю в демоническом дворце. — Позволь представиться, — образ старика, нечёткий и зыбкий, как видение во время дремоты, возник в медном зеркале, — я Мэнмо, Демон снов, старейшина, бывший учитель и один из советников нынешнего императора Ло Бинхэ. — Этот ребёнок рад приветствовать старейшину, — почтительно поклонился зеркалу Цзю. Тогда он ещё видел в каждом новом знакомом надежду на спасение, а потому вёл себя крайне учтиво. — Имя этого ребёнка Цзю. — Я знаю, — мотнул головой Мэнмо. — Ло Бинхэ сам послал меня скрытно наблюдать за тобой и потребовал, чтобы я докладывал ему обо всём, что с тобой происходит, малыш Цзю. Но есть беда: с тобой не происходит совершенно ничего. А слушать всю эту слезливую болтовню с цветником его величества слишком утомительно, поэтому этот старейшина решил спросить прямо: что от тебя нужно Ло Бинхэ? — Этот ребёнок не знает, — ответил Цзю после нескольких мяо раздумий. — Император спас его на площади, когда этот Цзю убегал от торговца, у которого украл амулет. После чего его слуга, лорд… пиковый лорд приказал этому ребёнку вымыться и выпить отвар, после которого этот ничего не помнит, кроме того, что очнулся уже во дворце. — Ло Бинхэ всегда был слишком зациклен на своём учителе, Шень Цинцю, на которого ты очень похож, — Мэнмо сложил руки на груди, и его смазанное лицо перетекло в недовольную гримасу. — Этот старейшина никогда не понимал этой страсти. Видимо, покойный лорд Цинцзин не оставляет мысли императора и после собственной смерти. А отдуваться за это придётся тебе, малыш Цзю. — Этот ребёнок думал, что император хотел его съесть… — Что? Съесть?! — старейшина резко переменился в лице и захохотал. — Малыш, а ты интересней, чем кажешься! Священные демоны не едят людей. Не так часто, как обычные демоны, если вдаваться в подробности. И императору ты нужен точно для чего-то другого. Ло Бинхэ не настолько глуп, чтобы есть детей, особенно таких, как ты. Кожа да кости… Ворчание Мэнмо, изредка перемежавшееся странными смешками, растворилось в зеркале вместе с его мутным отражением. Цзю заозирался по сторонам: комната, лишённая создателя, пошла рябью по углам, размокая как лист бумаги на водной глади. В какой-то миг все краски разом поблекли, и мальчик провалился в глубокий сон без сновидений. Сон, который не смог бы нарушить даже сам император. Сейчас же демонический старейшина в очередной раз заскучал и решил пристать к мальчику в надежде развлечься. Пустая болтовня наложниц и слуг уже давно ему надоела, а маленький гость императора — своеобразный титул, накрепко приставший к Цзю за последние дни — был для него глотком свежего воздуха в духоте дворцовых интриг и постельных скандалов. Никто ведь не будет вовлекать ребёнка в политику. Он же ещё слишком мал для этого. Верно? Верно, пока не вернётся Император и не огласит на весь двор, зачем ему потребовался его маленький гость. А пока Демон снов мог предаваться воспоминаниям о тех милых деньках, когда сам он имел тело или когда ещё сам Ло Бинхэ был достаточно юн, чтобы его обучение не было столь обременяющим. То славное время… — Так вот, малыш, если ты и правда намерен заниматься сегодня, то этот старейшина вполне может тебя обучить, — Мэнмо прошелестел в мыслях Цзю, усаживающегося за стол и разворачивающего перед собой один из свитков со сказками, который дала ему Нин Инъин, чтобы потренироваться в чтении. Если он действительно соберётся остаться во дворце, ему нужно научиться делать хоть что-то. А когда захочет сбежать — эти навыки помогут и в этом. Куда не посмотри, одна польза. Нужно пользоваться, пока не прогнали. Через открытое окно в комнату приятно задувал ветерок, ворчливый старейшина помогал Цзю разбирать особенно сложные иероглифы, и на какое-то время окружающий мир для мальчика померк. История о двух влюблённых, разлучённых судьбой, захватила его с головой. Он был демоном, она — искусной заклинательницей, против их союза был весь мир, но они продолжали стоять на своём. Пока оба в конце не умерли. Жизнь вообще редко давала таким историям хорошие концы. Цзю даже не почувствовал себя разочарованным. Мэнмо замолчал, то ли вызванный императором, а потому ушедший прочь, то ли просто погружённый в собственные мысли. В оконное стекло заскреблись, а потом через щель в комнату проник Ше’я, одноглазый трёххвостый кот-хуань. Его мягкие лапы глухо стукнули об пол, когда он спрыгнул, а потом зацокал когтями в сторону мальчика, явно намекая на ласку. Кот был частью приданого одной из наследниц мелкого клана, единственным промыслом которого было браконьерство. Однако хуани, по поверью, защищали от бедствий, поэтому котёнок получил имя Ше’я за свой белоснежный мех и остался жить во дворце. Другие питомцы жён обычно были большими, громкими и дурно пахнущими, поэтому для них был выстроен роскошный зверинец, но кот просто отказывался туда идти. Белоснежный принц, как его за глаза называли придворные, всякий раз сбегал из своего вольера и оказывался то тут, выпрашивая мясо на кухне, то там, спящим на каждой удобной и не слишком поверхности. Если и было в Троецарствии существо, способное посмотреть на императора с высоты его трона, так это был Ше’я. Вот и получалось, что символ единовластия и террора Ло Бинхэ регулярно был вынужден очищать себя от белой шерсти, а слуги — бессмысленно гонять кошачьего принца с полюбившегося места. Но ведь если есть в этом мире что-то запретное, от того оно становится только слаще, верно? К Цзю же у кота был свой прозаический интерес. Мальчик пах для Ше’и молоком и давно ушедшей юностью, поэтому хуань таскался за ним, как привязанный, принимаясь то вылизывать, то просто устраиваться рядом, чтобы поспать. Прятаться от него было бесполезно — кот знал все лазейки и, несмотря на свой приличный размер и вес, мог становиться маленьким и юрким по собственному желанию. Цзю погладил усевшегося рядом кота по большой мохнатой голове и улыбнулся, когда тот довольно заурчал. Длилось это, правда, недолго. Ше’я был слишком своеволен, чтобы долго покоряться человеческой руке. — Мррря, — заворчал хуань и встал, направляясь к закрытой двери. Кажется, он успел проголодаться за время дневной прогулки и теперь собирался использовать своего человеческого котёнка в качестве пропуска на кухню. Цзю Ше’ю на руки, словно большого младенца: кот был тяжёлым и постоянно норовил выскользнуть на пол, но в какой-то момент перевернулся сам, устраиваясь удобнее и звучным рыком потребовал нести себя в трапезную. Разве мог отказать Цзю его мохнатому величеству, снежному принцу демонического дворца? Конечно же нет.***
Иногда Цзю снятся странные сны. Тогда он представляется себе совсем другим человеком: мальчиком, которого защищает старший брат, юношей, который смотрит на ярко полыхающий дом, мужчиной, обливающим чаем чью-то кудрявую голову. Цзю не чувствует себя кем-то из них, но при этом не может отрицать сходство и связь. Тонкую, неразрывную красную нить, стрелой пронзившую четыре их сердца. Иногда Цзю не видит, но ощущает себя уставшим стариком, у которого отнялись руки и ноги, а гангрена забрала глаз, и которого убивает кто-то, очень напоминающий ему спасшего его императора. После таких ночей старый шрам на его собственном веке болит больше обычного, и Цзю плачет и щипает себя, лишь бы отвлечься и перестать думать. Перестать чувствовать. Выгнать из памяти мгновение, когда чёрный клинок пронзает его тело и сердце наконец-то останавливается. Желанное мгновение. Цзю страшно. Цзю давится плачем, прижимая руки ко рту, чтобы никто не услышал. Цзю не может уснуть и ждёт рассвета, уставившись в окно без единой мысли. …если это его прошлая жизнь, за что его убили? Почему он помнит всё это? Неужели он… всё ещё мёртв? Цзю раздирает запястья до крови, горячей и алой, как метка демона, убившего его. Живой крови. Значит, и он всё ещё жив. Когда страшные сны настигают его в демоническом дворце, не сразу, нет, на третью ночь, видимо, они сбиты с толку так же, как и сам Цзю, он оказывается к ним не готов. За дверью чутко спит служка, готовый примчаться по первому зову, но мальчик не может и звука из себя выдавить. Он слишком привык плакать в тишине, чтобы дать кому-то шанс себя успокоить. Но кто-то всё-таки приходит. Тот, кому нет дела до мнения Цзю. — Иногда наш император всё-таки оказывается прав, — ворчит Мэнмо, — и за тобой правда нужно приглядывать больше, чем за трофейным цветником. Тс, молчи, глупый ребёнок, и дай мне позаботиться о тебе. Цзю не знает, что делает с ним старейшина, но по сознанию проходят волны удушающей тёмной ци, и в какой-то момент паника сменяется апатией. Принятием. Смирением с ситуацией. Мальчик чувствует, как на его лбу запирается тяжёлый замок чужого заклинания. Хотел оставить себе пути для отступления и сам же дал окольцевать собственный разум. Идиот, непредусмотрительно ведущий себя как ребёнок. …а ведь он и правда всего лишь ребёнок. Бессильные слёзы снова наворачиваются на глаза. Цзю не улавливает тот момент, когда старые и мозолистые руки прижимают его к чужой груди. Ткань тёмного ханьфу пахнет пылью и одинокой вечностью и ощущается шёлком ночи без сновидений. Мэнмо перебирает его криво состриженные пряди и мычит, явно пытаясь изображать пение. Под щекой Цзю что-то гулко и ощутимо гудит, и он прижимается ещё ближе. С этой ночи великий и ужасный демон снов позволяет называть себя просто «дедушкой», когда они наедине.***
— Ты хотел знать, помнит ли он что-то о своей прошлой жизни, — без приветствия и почтения Мэнмо появился во сне Ло Бинхэ, прогоняющего перед глазами каждый из возможных сценариев будущей битвы. К стыду вражеских полководцев, ни один из вариантов не оканчивается их абсолютной победой. — Тебе удалось что-то выяснить? — голос императора бесстрастен и не заинтересован ровно настолько, чтобы одурачить любого слушателя. Однако по картинке баталий прошла рябь, и она едва заметно исказилась, ровно настолько, чтобы демоническому старейшине стало понятно: его бывший ученик нагло врал. Прямо как в старые добрые времена. — Он видит жизнь твоего ненаглядного учителя в кошмарах. Видит голодное детство и никчёмную юность, видит зрелость и тебя, пресмыкающегося перед ним. Видит собственную смерть, и императора, дарующего её. Он видит тебя и боится. — Меня боятся слишком многие, чтобы это было неожиданностью. — Этот мальчик хочет умереть. Точнее, он не хочет жить, потому что видит, как кто-то с его лицом уже умер раньше, — Мэнмо медленно проявлялся во сне полностью: телом, а не только голосом, хотя и таким же смазанным, как и обычно. — Этот старейшина только что успокаивал его после такого сна. Малыш Цзю действительно был готов оборвать собственную жизнь. — А днём? Каким он был днём? — Обычным ребёнком посреди императорского гарема. Твои цветочки задушат его заботой раньше, чем ты вернёшься. — Скажи Лю Минъянь, чтобы она припугнула их. Нечего им играться с маленьким гостем этого императора. Мэнмо выдержал паузу, прикрыв глаза, чтобы на краткое мгновение посетить деву Лю и тут же вернуться. — Малыш Цзю не умеет читать и писать. — Это неудивительно. Этот император тоже не умел, пока не попал на Цинцзин. — Он думает, что ты хочешь его съесть, — демонический старейшина усмехнулся. — И был искренне удивлён, когда это старик сказал, что ты этого точно не сделаешь. — Передай ему, что если будет паясничать, то этот император вполне может посчитать его своей закуской. — Ты этого не сделаешь. — Этот император подчинил себе все три царства и волен делать всё, что вздумается. — Конечно же. Мэнмо ушёл из сна так же, как и вошёл в него. Не прощаясь и не оказывая почестей.***
В чайной зале, там, где обычно собирался кружок Поднимательниц половины неба, горели свечи. Слуги — безымянные и безликие духи — вносили закуски и сладости, огибая молчаливо сидящих дам, как река огибала бы камни на своём пути. Тончащая пудра незаданного вопроса витала в комнате, липко оседая на всём вокруг. — Я надеюсь, никому здесь не нужно объяснять, что мальчик появился во дворце неспроста? — холодно начала Лю Минъянь, невольно подражая тону своего давно погибшего брата. — Если Небеса решили спустя столько лет свести его с императором, значит, грядут перемены. — Уж не хочешь ли ты сказать, шицзе Лю, что Троецарствие может рухнуть? — старшая сестра Цинь с сомнением посмотрела на неё. — Несмотря на все возмущения, знать, людская и демоническая, довольна правлением Ло Бинхэ, а, значит, скорее всего не станет поддерживать бунт, даже если тот будет представлять реальную угрозу. Они не хотят терять власть. — Никто не хочет, — Лю Минъянь взяла в руки пиалу с чаем и присмотрелась к чаинкам на её дне. Будь здесь кто из суеверных глупых жёнушек, они бы точно смогли что-то в этом увидеть, но она не смогла бы прочитать ничего, даже если бы это было очевиднее некуда. — Однако и провидцы просто так не появляются. — Может быть, появление малыша Цзю означает будущие походы императора на север? — подала голос Нин Инъин. Ей не нравилось обсуждать политику, но роль первой и самой приближенной к Ло Бинхэ жены обязывала её быть в курсе всех событий. — Может быть, — Цинь Ваньюэ раскрыла веер и начала неторопливо обмахиваться. — Мы не можем давать точные прогнозы, пока мальчик не выдаст своё пророчество. — Ты веришь, что он способен на это? — Лю Минъянь вздохнула, и вуаль на её лице покачнулась. — Пока он не сказал нам ничего, что можно было бы счесть даже за маленькое предсказание, а ты говоришь о настоящем пророчестве. Это же не легенда, чтобы в один момент он рассказал нам поэму о грядущей катастрофе. — Оставь свою язвительность при себе, шицзе Лю, — осадила её старшая сестра Цинь. — Я верю, нет, я знаю, что такую вероятность нельзя списывать со счетов. Если император привёл этого ребёнка, значит, он что-то увидел. А нам остаётся лишь наблюдать, оправдаются ли надежды нашего царствующего супруга. — Я уверена, что у малыша Цзю всё получится, — Нин Инъин тепло улыбнулась. — Он очень способный и сможет достичь многого, если приложит достаточно усилий. А ещё он диво как похож на… — она запнулась, неуверенная в том, можно ли произносить это имя вслух. «Шень Цинцю». — На твоего учителя, Инъин, — Лю Минъянь сделала глоток чая. — Точнее, на вашего с Ло Бинхэ учителя. — В этом может крыться ещё одна причина, почему император привёл его во дворец, — Цинь Ваньюэ закинула в рот небольшой рисовый пирожок. Когда разговоры о государственной политике заканчивались, она позволяла себе несколько пренебрегать этикетом. — Может быть, он хочет переиграть их с наставником историю. Или продолжить истязания. Или, может, мы не всё знаем о связи между ними, и наш царствующий супруг всего лишь хочет вырастить себе новый любовный цветок… Глаза Лю Минъянь странно загорелись, и она уже было хотела расспросить её о причине такого суждения, как двери в залу стремительно распахнулись, и на пороге возник Шан Цинхуа. По обыкновенному раздражённый сверх меры и затасканный всеми чиновниками по каждому делу и отчёту, бывший владыка Аньдин практически рухнул на свободное место за чайным столом, где обычно сидела Ша Хуалин. — Вас послушать, — начал он, усаживаясь удобнее и скрещивая руки на груди, — так вы все словно бунт против императора готовите. Вам стоит быть осторожнее, как бы кто из остального гарема не навлёк на вас беду. — Предавший лорд, уж не тебе ли не знать, как легко обрушить, казалось бы, прочную башню, если с толком подойти к делу? — Цинь Ваньюэ изящно подняла бровь, намекая на события лет давно ушедших: падение Цинцзин и его в этом непосредственное участие. Шан Цинхуа скривился, но быстро вернулся к нейтральному выражению лица. — Иногда случается то, что никто не способен предсказать. Любой план, сколько бы он ни был выверен, может столкнуться с непредвиденными обстоятельствами. — Например, с предсказанием о твоей помолвке с лордом Севера? — Лю Минъянь не дёрнула даже уголком губ, хотя внутри себя расплылась в ехидной улыбке. Эта сальная сплетня достигла дворца ещё быстрее, чем бывший владыка Аньдин прибыл с малышом Цзю, и была, вне всяких сомнений, самой обсуждаемой за последние несколько дней. — Ни о какой помолвке речи не было, — он закатил глаза и глотнул тут же услужливо налитого чая. — Да и с чего вы верите этому ребёнку? То, что он страсть как похож на… бывшего гостя императора, не значит, что он настоящий провидец. Мальчишка несёт всякий бред. — Конечно, мы не можем утверждать наверняка, но разве предавший лорд не знает, что является первым и единственным человеческим слугой Мобей-цзюня за очень долгое время? — Это ещё ни на что не указывает. Подождите, вскоре вполне может пройти новость о его свадьбе с какой-нибудь принцессой дальних северных земель, — Шан Цинхуа цокнул языком. — В последнее время от них поступает даже слишком много писем, кажется, ведуны решили наконец начать торговать с нами… Но наречие у них, — он поёжился, — жутчайшее. На перевод каждого листа уходит по несколько часов, чёртовы дикари! — Стоит тебе пожаловаться своему господину, как он, я уверена, — старшая сестра Цинь решила продолжить линию Лю Минъянь, — сразу же освободит тебя от этого нудного занятия. В конце концов, зачем нужны привилегии, если ими нельзя пользоваться? — Если это тонкий намёк… — Не стоит видеть полутона там, где их нет, предавший лорд. — Тогда этот Шан позволит себе напомнить, что совсем недавно именно благочестивые супруги императора обсуждали здесь падение Троецарствия, не потрудившись даже запереть двери. Что это, если не пользование своими привилегиями? — Троецарствие никогда не падёт, пока этого не захочет наш правитель, — твёрдо сказала Лю Минъянь. — Все наши предположения останутся лишь предположениями и догадками до тех пор, пока малыш Цзю не выдаст своё пророчество. Не стоит обвинять нас в измене из-за размышлений о событиях, которые ещё даже не случились. — Женщины способны и половину неба поднять, — многозначительно протянул Шан Цинхуа, явно намекая не на умы собеседниц, а на их умение развести пустую болтовню. — Но к делам насущным. Милые шицзе, вы уже придумали, как назовёте маленького гостя императора? — Назовём? — пугливой цесаркой вдруг вспорхнул голос Нин Инъин. — Разве у него нет настоящего имени? — Если шицзе Нин полагала, что Сяо Цзю — настоящее имя маленького провидца, то она допустила ошибку, — повела плечами Цинь Ваньюэ. — Однако же стоит признать, что у него действительно может не быть детского имени, а, значит, кто-то должен ему его дать. — Принимать решение в любом случае не нам, — кивнула Лю Минъянь, — а Ло Бинхэ и малышу Цзю. Но, как полагает эта Лю, они не будут против, если мы подготовим несколько предложений для рассмотрения. — Тогда пусть каждый здесь напишет несколько вариантов, которые мы представим императору по его возвращении, — Нин Инъин поднялась со своего места. — Эта Нин прощается, так как хочет ещё зайти проведать маленького гостя. Он просил её помощи в чтении. Стоило ей покинуть чайную, как все остальные тоже засобирались прочь. Если и было во всём дворце средство, скрепляющее его разрозненные части воедино, так это была Нин Инъин.***
В покоях маленького гостя было тихо и темно: несколько фонарей, горящих у входа, едва ли могли рассеять густую ночную мглу. — Малыш Цзю, ты здесь? — Ты опоздала, малышка Инъин, — прошелестел голос Демона снов. — Этот ребёнок так ждал тебя, что заснул за письменным столом. — Старейшина Мэнмо, скажите этой Инъин, долго ли?.. — её голос сбился, и она сделала несколько нерешительных шагов вперёд. — Ещё с самого заката. Нин Инъин осторожно взяла Цзю на руки и положила на кровать. Его ханьфу поблёскивало шёлком даже при тусклом неверном свете, и она начала осторожно снимать его слой за слоем, пока ребёнок не остался лишь в нижнем одеянии. — Знаешь, это ведь шанс для тебя, — проскрежетал Мэнмо, обрываясь в пропасть на последнем слове. — Шанс побыть матерью. У этого ребёнка никого нет, но он уже любит тебя, малышка Инъин. Человеческая жизнь коротка, а детство её — ещё короче. Так почему же тебе не воспользоваться этим? — Малыш Цзю уже не ребёнок, старейшина. Может, он и ведёт себя где-то по-детски, но в его глазах нет наивности. Он очень напоминает мне, — Нин Инъин сделала паузу, чтобы дать себе мгновение передумать, но её руки подхватили одеяло, чтобы укрыть маленького провидца, и она продолжила, — А-Ло, тогда, на Цинцзин. Такой же очаровательный, дикий зверёк… Слеза покатилась по её щеке и утонула в складках ткани. Вспоминать юношеские годы было для Нин Инъин труднее всего. Сладкие годы мирной жизни, под крылом учителя. Где нет интриг, демонов или постоянных битв. Где она сама ещё наивно верит, что А-Ло действительно полюбит её и станет её верным мужем. Где её роль вечной старшей сестры ещё не так очевидна. Нин Инъин подоткнула малышу Цзю одеяло и поцеловала его в лоб. Старшая сестра никогда не станет настоящей женой для тех, кого вырастила. Но не ей судить превратности судьбы. Лампа себя не освещает.***
До рассвета в покоях маленького гостя императора не раздавалось ни единого лишнего шороха. И только наутро Нин Инъин, вернувшаяся в комнату, чтобы разбудить Цзю для утренних занятий, заметила на столе записку. Иероглифы, выведенные полузабытым почерком из юности, но уж точно не дрожащей кистью маленького ребёнка, значили: «Император прибудет рука об руку с императрицей». Мальчик проснулся от грохота рухнувших на пол кистей, но в комнате больше никого нет.