***
Кинн и сам не ожидал, что настолько быстро привыкнет к постоянному присутствию в своей жизни бойкого одиннадцатилетнего ребенка. Бен оказался смышленым, веселым, активным, быстро схватывал все на лету — от борьбы до стрелкового и холодного оружия, изучением которых с ним занимался лично Чан, в свое время успешно воспитавший и Танкхуна, и Кинна, и Кима. От знакомства с замкнутым и холодным мужчиной ребенок пришел в полнейший восторг, буквально смотрел ему в рот и с радостью выполнял все предписания и наставления. Чан, явно не рассчитывающий на настолько теплый прием, поначалу даже слегка растерялся, но быстро взял себя в руки и провел-таки первый пробный урок, показывая полностью сосредоточенному на занятии Бену, из чего состоит пистолет, как называется и выглядит каждая составная часть и как его разобрать и собрать обратно. После урока, продлившегося почти полтора часа, Чан вывалился из комнаты, которую они с Беном облюбовали для своих занятий, вытер платком взмокший лоб и поделился с Кинном и Поршем, что Бен напомнил ему одновременно и Кима, и Бига, и Танкхуна. Смесь получалась ядреная, но Кинн, который тоже периодически ловил себя на похожем ощущении, согласно закивал и предложил продолжить занятия с Чаном на постоянной основе. Мужчина знал очень многое про оружие и методы его применения и имел задатки хорошего учителя, да и горящие глаза Бена сказали двум новоявленным отцам куда больше, чем это могли сделать все слова мира вместе взятые. Кинн только посмеивался в кулак, когда уже после второго такого занятия Чана переименовали из «кхун Чана» в «дядю Чана». Сам телохранитель выглядел смущенным, ошарашенным, но польщенным — давненько жители комплекса не видели стального солдата таким расчувствовавшимся и оживленным. Все же Биг был его любимчиком, и теперь воспитывать новое поколение, тем более маленького брата своего умершего ученика было для него не нагрузкой, а привилегией. И если после смерти Корна Чан жил словно по инерции, ответственно и беспрекословно выполняя все указания Кхуна и Кинна, то теперь в его глазах поселилась искренняя благодарность, и он стал потихоньку оживать, что не могло не радовать всех обитателей комплекса, изрядно соскучившихся по прежнему непреклонному и суровому, но справедливому мужчине. Вообще все Тирапаньякулы и их близкие старались по мере сил и возможностей чему-то научить мальчика или просто его развлечь. С Танкхуном Бен всегда кормил по вечерам рыб в пруду, учился играть в шахматы и увлеченно обсуждал последние новинки из мира дорам или сюжетные повороты в книгах. С Паначаем, когда тот набегами приезжал в комплекс к своему бойфренду, учился ставить палатки, готовить еду на костре и водить машину — с мафиозной быстро меняющейся обстановкой никогда не знаешь, что именно придется применять и когда. С Тэ и Макао гулял по парку, учился правильно подбирать одежду и играл в компьютерные игрушки или теннис. С Порче и Кимом зависал в студии и любительски играл на гитаре, которую ему на второй месяц знакомства по своей инициативе подарил оказавшийся не таким уж и бездушным Ким. Младший сын клана вскользь заметил при Кинне и Бене, что хоть таланта у ребенка нет, игру на сносном уровне он освоить сможет, и тот практически сразу загорелся, частенько посещая в свободную минутку трудящихся на благо родного шоу-бизнеса Че и Кима. К счастью, Че при нем больше не срывался в истерику, но все еще иногда смотрел глазами побитой собаки, на что Бен только цокал языком в стиле Бига, закатывал глаза совсем как Кхун и лез к «дяде» обниматься. После таких сеансов лечения парня быстро отпускала его хандра, да и Ким практически сразу совершил над собой волевое усилие и стал открыто присоединяться к этим групповым обнимашкам, вместе с Беном делая из смущенного, но счастливого Порче подобие сэндвича. Не отставали и другие жители комплекса: с Армом ребенок увлеченно паял микросхемы и учился писать коротенькие полезные коды, с Полом — пропадал в бассейне. Горничные нахвалиться не могли на «младшего хозяина», который всегда помогал дотаскивать до нужного места тяжелые ведра или откатывал для них тележки с вещами. Даже повара и те обожали хитрого парнишку — и за вежливость, и за неприхотливость, и за легкий, необидчивый нрав. В Порше Бен вообще нашел свою родственную душу и всегда старался провести с ним как можно больше времени в одном помещении, даже если они занимались каждый своим делом. Доходило до того, что Порш с Кинном за столом решали жутко важные и нудные дела о поставках или охране очередного казино, а Бен на диване делал домашнее задание или наигрывал на гитаре, здорово разбавляя тем самым гнетущую атмосферу разборок, большинство из которых обычно заканчивалось некрасивой матерной склокой. Но материться при ребенке было нехорошо, и оба новоявленных приемных отца сдерживали себя, правда, Кинн давно подозревал, что Бен знал и использовал подобных слов не меньше, а то и больше, чем они, но помалкивал, ратуя за чистоту речи своего избранника. Бен же хитро сверкал на них обоих глазами из своего угла, но тоже молчал, поддерживая общественный протокол. Кинн мог простить Бену и поваров, и горничных, и Чана, и даже Кхуна, но то, что ребенок сходу поладил с Вегасом просто не шло у него из головы. Вместе с главой побочной семьи, к которому отъявленные головорезы иногда боялись подходить, коммуникабельный и любознательный мальчик вполне успешно метал ножи в мишени, трепался на английском и учился готовить самые простые и сытные блюда. С Питом же Бен охотно изучал болевые точки на теле человека и, заговорщицки переглядываясь, уплетал острую стряпню Вегаса, которую тот — о ужас! — иногда готовил исключительно для них двоих. Знакомство недавно усыновленного Питом и Вегасом Вениса с Беном произошло воистину феерично, по крайней мере, пересказывающий эту историю Кинну в лицах Пит смеялся чуть ли не до слез. Забавный, по-детски пухленький двухлетний карапуз в ярко-синем комбинезончике на полном ходу натолкнулся на Бена, идущего через весь сад в сторону особняка побочной семьи и параллельно разговаривающего по телефону с другом. Пит и Вегас, тайком следовавшие за сыном, панически переглянулись и наперегонки бросились к уже готовому разразиться воплями капризному и переменчивому чаду, но Бен как ни в чем не бывало зажал трубку плечом, наклонился и подхватил ребенка, выпрямляясь уже вместе с ним. И понес по дорожке к дому, машинально укачивая и поглаживая по спинке. Венис озадаченно притих, ловко, как обезьянка, цепляясь за футболку невозмутимого Бена и заинтересованно разглядывая нового знакомого. Как позже выяснилось, у одного из школьных друзей Бена подрастал брат как раз этого возраста, так что мальчик, бывая у него в гостях, невольно научился обращаться с маленькими детьми. Венис смотрел на своего кузена восхищенно и благосклонно, без споров и истерик согласился отведать из его рук овощного пюре и даже погладил Бена на прощание по щеке, на что тот звонко рассмеялся, поцеловал крохотные пальчики, нажал большим пальцем на носик малыша и пообещал приезжать почаще. С тех пор Бен, приезжая в дом побочной семьи, всегда привозил с собой какую-нибудь игрушку или мелкий подарок для Вениса, с удовольствием плескался с ним в маленьком детском бассейне и даже помогал Питу ухаживать за приболевшим малышом — капризный и упрямый приемный сын Вегаса и Пита всегда становился шелковым и милым в компании Бена, так что побочная семья в полном составе просто обожала дни, когда ребенок Порша и Кинна гостил у них. За четыре месяца жизни в комплексе Бен умудрился очаровать и расположить к себе абсолютно всех: от поваров и горничных до нелюдимого и ставшего после смерти патрона еще более замкнутым и холодным Чана и единственным, кого он по-прежнему сторонился и терпел только в компании Порша был сам Кинн. Мальчик как-то незаметно и очень аккуратно сторонился его, и это причиняло мужчине неочевидное неудобство — словно на краешке сознания постоянно скреблась, словно крыса, надоедливая и противная мыслишка, однако поймать ее за длинный тонкий хвост все никак не удавалось. После долгих размышлений и деликатных намеков от Тэ и Порче, до лидера мафиозного клана дошло, что он просто по-человечески ревнует, мелочно и глупо. Пацан лип, как жвачка, к Поршу, хорошо поладил со всеми, кроме него, и это обижало и даже ранило Кинна, который тоже хотел получить свою порцию нормальных семейных отношений, в конце концов, он был пусть и неофициальным, но опекуном Бена и делал более чем достаточно, чтобы получить хоть немного благосклонности и светлых, теплых улыбок, которые Бен, не стесняясь, легко дарил всем окружающим. Промаявшись полдня в своем кабинете за бесконечным потоком скучных, но важных бумаг, Кинн плюнул на все предосторожности и подленький голосок страха внутри, собрался с силами и словами и вышел в сад, заметив через окно, что ребенок полчаса назад сбежал туда с какой-то книжкой из библиотеки — Порш как раз недавно специально для него поставил в тенистом уголке удобную мягкую садовую качель с навесом. — Кхун Кинн! — увлеченный сюжетом пацан не замечал его ровно до тех пор, пока тень мужчины в прямом смысле не нависла над его хлипким с виду убежищем. Бен резко подхватился на ноги, едва не промахнувшись мимо домашних тапок, отряхнул скособоченную одежду и выровнялся, как солдат на плацу перед строгим и неподкупным командиром. — Я сделал все уроки, и у меня нет сегодня дополнительных занятий! –звонко и бодро отчитался он, стараясь смотреть куда-то за горизонт над правым плечом Кинна. Даже до мафиози с его атрофированными — чтоб любимому папе в червя переродиться — социальными навыками стало понятно: мальчик испугался, что его начнут ругать за безделье. И если бы Кинн был хоть немного похож на своего отца, он бы так и сделал, еще и ремня дал бы за то, что мальчишка прохлаждается посреди бела дня. Но он не был Корном и не собирался его копировать — тем более, они трое в свое время все равно умудрялись заниматься эскапизмом, каждый по-своему. У Кима вон даже до серьезной карьеры дело дошло. Меньше всего на свете Кинн хотел, чтобы домашние его боялись или ненавидели. Один приязненный взгляд Порша и его нежная, мечтательная и солнечная улыбка согрели исстрадавшуюся в одиночестве и пустоте душу лучше всех редких моментов одобрения отца вместе взятых, и Кинн ни за что не променял бы драгоценное и хрупкое ощущение сопричастности и тепла, которые ему щедро дарил любимый человек, на холодную и отстраненную вежливость собственного родителя. И не стал бы обрекать на этот одинокий и разрушительный путь Бена. Сев рядом с мальчиком на зеленую мягкую качель, Кинн приглашающе повел рукой влево, молчаливо прося присоединиться. Он подозревал, что этот разговор не будет легким, но и откладывать не хотел — зависть к остальной семье и ревность к Поршу ели его поедом, не давая сосредоточиться на других, более важных и срочных делах. Кинн не привык быть слабым и человечным, все живые чувства долгие годы успешно вытравливались из него чуть ли не каленым железом и постоянным предательством близких, что было едва ли не хуже первого. Разорвать этот круг из ненависти, недоверия и страха оказалось сложным и долгим делом, но Кинн не жаловался, с остервенением голодного пса вгрызаясь в собственные комплексы, чтобы облегчить жизнь тех, кого стал считать своей семьей. Впервые за долгие годы делая что-то для кого-то не по указке родителя или из-за семейной выгоды, а потому что действительно полюбил и хотел стать лучше. — Я не хочу ругаться, — начал он осторожно и тут же понял, что сделал что-то не так. Бен резко побледнел, переменился в лице и подскочил на ноги, словно на пружине, выставляя между ними раскрытые ладони и едва не плача: — Что я сделал не так, что вы хотите меня выгнать? Я могу исправиться! Дайте мне шанс, кхун Кинн, я не подведу! — Бен, я не… — Я буду очень стараться, только не надо в систему! — Систему? — позади Бена вырос очень злой и растерянный Порш, и боль в его глазах вызвала у Кинна неиллюзорное покалывание в районе сердца. — Малыш, это не то, что ты… — попытался мафиози исправить положение, хотя более рациональная и выдержанная часть его сознания отстраненно заметила, что этот бой он проиграл, даже толком не начав. — Я думал, мы поладили, Кинн, думал, мы становимся семьей. Снова твои игры? — фениксовые глаза Порша до краев наполнились болью и застарелой тоской. Он крепко прижал к себе расстроенного Бена и что-то тихо ему сказал — мальчик отрывисто кивнул, кулаками стер слезы, схватил с качели книгу, так быстро, будто боялся, что Кинн откусит ему руку, если он промедлит хоть одну лишнюю секунду, и убежал в комплекс, не оглядываясь на взрослых. — Клянусь, Порш, это просто недоразумение. Позволь мне объяснить, — снова попытался успокоить избранника Кинн, но тот слышал только свои обиду и боль, и в этом мафиози, после всего пережитого по вине Тирапаньякулов, при всем желании не мог его винить. — Если он тебе надоел или ты хочешь от него избавиться, то скажи это сначала мне, Анакинн. Упрекать Бена и грозить системой за то, что он читает в саду, заметь, в свое свободное время — это мелочно и нелепо. — Малыш, я не говорил… — Не лги мне, Кинн! Ты обещал не лгать, — Порш почти выкрикнул первую фразу, но на второй резко сдулся, глядя на бойфренда потухшими глазами усталой и побитой собаки. — Я сегодня в своей старой спальне переночую, извини. — Порш, нет, это недоразумение, я ничего не делал! — попытался Кинн в последний раз, но Порш уже свалил, быстро и не оглядываясь. Кинн попинал деревья в саду от расстройства, прогулялся в тир, срывая злость, — он всей душой ненавидел размолвки с Поршем, тем более такие крупные и серьезные, которые со временем стали случаться все реже. Послонялся без дела по комплексу, пару раз гаркнув на бедных дежурящих в коридоре ребят, попытался вернуться в кабинет и продолжить работу, но дело остановилось на первой странице месячного финансового отчета, и Кинн с тихим обиженным стоном сдался, по старой привычке вылезая на веранду, где когда-то любил сидеть его отец в обществе своего доверенного телохранителя. В таком состоянии его и нашел вездесущий Чан. — Что мне делать? — тихо спросил Кинн, сворачиваясь в клубок возле удобнейшего ротангового кресла, на котором при жизни любил отдыхать от рабочей суеты его отец. — Говорить. Иначе не получится, Порш мысли не читает, — хмыкнул Чан, замирая мрачной тенью у края веранды. — Садись, пи’, — предложил Кинн чистосердечно, кивнув подбородком на кресло. — Здесь только одно место, и оно твое. — Нет. Ты сам знаешь, почему, — отказался Кинн, пытаясь иносказательно передать то, чего не стеснялся, пожалуй, только Танкхун, открыто называя Чана «ифу», по-дружески подкалывая и всячески стараясь вытащить замкнутого мужчину из его панциря безэмоциональности. — Дурак, — Чан горько улыбнулся, но послушно сел в кресло, опустил широкую, крупную, украшенную несколькими косыми шрамами сухую ладонь на макушку Кинна, начиная ласково, по-отечески ее трепать. — Ты запутался, но все разрешимо. Главное, что ты хочешь им обоим добра и не насилуешь их этим самым добром. — Как делал отец. — Как делал отец. Из тебя, как ни странно, вышел хороший родитель, просто дай ему привыкнуть. — Что я делаю не так? Все с ним ладят, а меня он боится, — после полуторачасового приступа бешенства пополам с самобичеванием выразить свои опасения словами через рот получилось неожиданно легко и просто. Тем более, перед Чаном, который, по сути, с подросткового возраста воспитывал их троих, как своих детей, стыдно за слабость Кинну не было ни на бат. — Ты — глава семьи, это накладывает свой отпечаток, — философски пожал плечами телохранитель, продолжая медитативно перебирать меж пальцев смоляные пряди среднего воспитанника. — Я его отец! — раздраженно рявкнул Кинн и сам от неожиданности захлопнул рот, да так резво, что зубы больно и громко клацнули. Неопознанный шорох со стороны сада заставил его подхватиться на ноги и привычно вцепиться в пистолет, но за перилами обнаружился не провороненный охраной шпион, а притихший, растерянный Бен с огромными испуганными глазами, полными слез. — Бля, малой, я не хотел, — Кинн тут же спрятал пистолет за спину, но ребенок, казалось, не обратил на это никакого внимания, глядя на мужчину так, как кролики смотрят на приближающуюся змею — завороженно, испуганно и смиренно. — О-отец?.. — дрожащим голосом спросил он, поднимая на Кинна глаза, в которых отражалось ярко-голубое безоблачное небо и отчаянная, бешеная надежда на то, что ему не послышалось, и мужчина действительно сказал эти слова вслух. Кинн уловил, как Чан позади него поднялся на ноги и вытащил из его ладони оружие. Следом мафиози почувствовал легкий поощрительный толчок меж лопаток, понукающий спуститься к ребенку. Не став заморачиваться с обходом через ступеньки, Кинн лихо перепрыгнул через перила, одним махом оказываясь в саду. Приблизился к замершему, как пугливый зайчонок, Бену, протянул раскрытую ладонь ему навстречу: — Я не хотел тебя ругать за то, что ты читаешь книгу в саду, честно. И уж точно не собирался кому-то отдавать. Я хотел предложить вместе сходить на выходных в кафе или в луна-парк, Тэ говорил, там новые аттракционы открыли для детей. Мне… неприятно из-за того, что ты меня боишься, я хочу это исправить. — Правда? — Правда. — А с пи’Поршем вы помиритесь? — Бен склонил голову к плечу, как маленький взъерошенный грачонок. — Обязательно помиримся, я же его люблю, а он любит меня. Это просто недоразумение, и мы его вместе разрешим, — Кинн постарался вложить в голос как можно больше уверенности и спокойствия, хотя все внутри него до сих пор ходило ходуном из-за неожиданной и крайне неприятной размолвки с любимым человеком. — Вы назвали себя… — Бен неловко замялся, не понимая, можно ли ему поднимать настолько личные и опасные темы. Но в его голосе звучала робкая, осторожная надежда, похожая на переменчивый и крохотный солнечный зайчик, упустить который после всех вложенных в наведение мостов трудов Кинн просто-напросто не имел права. — Отцом, — решительно кивнул мужчина, одной фразой отрубая себе все пути назад. — Я хожу на твои родительские собрания, сделал в том месяце макет ракеты, который потом отдал Макао и очень просил меня не сдавать, а еще я… Я правда хочу с тобой подружиться. Бен встряхнулся, смерил его внимательным, цепким взглядом, крепко ухватился за протянутую к нему ладонь и на большой скорости поволок Кинна в сторону комплекса. — Нужно найти пи’Порша и все ему объяснить, — пояснил он свою затею на ходу. Кинн метеором пронесся мимо удивленной охраны, закатив глаза в ответ на вопросительное мычание удивленных парней. Судя по тому, насколько точно Бен опознал бывшую комнату Пита и Порша, он не раз бывал здесь раньше и отлично все изучил. На миг Кинну стало жутко от того, что еще мог накопать мальчишка и как потом придется объяснять ему, почему они с Поршем активно творили всю эту лютую херню всего год назад. Подняв руку, парнишка аккуратно постучал о косяк. — Идите нахуй, я занят! — рявкнул с той стороны Порш обозленным и расстроенным голосом. — Пи’Порш, это я, — звонко доложил Бен, и после десятисекундной паузы, показавшейся Кинну вечностью, безликая дверь открылась, являя сердитого и взъерошенного Порша. Заметив переминающегося с ноги на ногу мужчину за спиной Бена, Киттисават попытался захлопнуть дверь, но Кинн не позволил, ловко подставляя между дверью и косяком ногу в лакированной черной туфле. — Порш, позволь сказать. — Использовать ребенка, чтобы оправдаться за свой проступок — это очень низко и мелочно, — казенным тоном отчитал его Порш, стараясь не сталкиваться взглядом и продолжая тянуть надсадно поскрипывающую дверь на себя. — Пи’Порш, пи’Кинн не хотел меня обижать, ты все не так понял, — вступился за Кинна Бен, угрем протискиваясь в дверную щель и обнимая растерявшегося и выпустившего-таки несчастную дверь Порша за талию. — Он просто хотел поговорить, а я сглупил и подумал, что он хочет меня выселить. — Ты точно не хотел? Зачем тогда о системе сказал? — настороженно уточнил Порш, машинально поглаживая мальчишку по спине и плечам. — Он не говорил. Я клянусь, пи’, я сам все надумал. Я просто испугался, что стал для вас лишним, вот и сглупил, — Бен виновато потупился и еще крепче обнял Киттисвата, пытаясь разжалобить его своими огромными глазами и расчетливо закушенной нижней губой. Порш приподнял за подбородок лицо мальчишки, пытливо заглядывая в глаза, видимо, чтобы убедиться, что тот не врет и никто не заставлял его говорить оправдательные слова для Кинна. Затем широкие плечи ощутимо расслабились, бывший телохранитель перекатился с пятки на носок и обратно, и крепче обнял ребенка, протягивая раскрытую ладонь в сторону тайком выдохнувшего Тирапаньякула. — Дурачок. Оба. Иди сюда, придурок мафиозный. Кинн охотно скользнул ближе, обхватывая руками своих любимых людей. Бен переместил одну руку ему на талию, чтобы обнимать их двоих сразу, а Кинн вжался носом в шею Порша, жадно дыша им и остро жалея, что целоваться при ребенке нехорошо с педагогической и этической точек зрения. — Пи’Порш, а разве взрослые не целуются, когда мирятся? — к счастью, им достался очень умный и хитрый приемный сын. Кинн решительно закрыл глаза Бена рукой, чтобы не подглядывал, ибо маленький еще на такое смотреть, потянулся к Поршу и с наслаждением прижался к призывно приоткрытым чуть шершавым губам. С ног до головы его затопила искрящаяся и бурлящая радость, и, едва оторвавшись от возлюбленного, он прижался лбом к его лбу, дыша одним воздухом и ощущая, как счастье медовым теплом разливается в душе и согревает изнутри.***
Порш и Кинн беспомощно переглядывались в кабинете директора школы, не зная, как правильно реагировать на странное поведение обычно дружелюбного и со всеми вежливого Бена. Они решили не менять школу ребенка — чуть меньше года назад, еще когда кхун Мика была жива, Порш подсуетился, оплатил все нужные взносы, и мальчика приняли в хорошую школу с языковым уклоном и сильным преподавательским составом. И все шло относительно ровно и хорошо до этого момента; да, бывали несделанные домашние задания или сложные темы, которые Бен потом разбирал с Кхуном или Тэ, но к директору из-за дисциплины ребенка их вызвали в первый раз. Зато теперь Кинн понял, что примерно испытывал Корн, когда его вызывали в школу из-за испорченного экспериментатором-Танкхуном кабинета химии, прогулов Кинна или драк Кима, после которых для пострадавших частенько приходилось вызывать скорую. Кинн признал, что ощущения были своеобразными и маленьким Тирапаньякулам в свое время следовало быть немного сдержаннее и ответственнее. Бен набычился и смотрел исключительно в пол, пострадавший ребенок — пухлый мальчишка из того же класса, с глазами-щелками и распухшим из-за перелома красным носом — громко, некрасиво плакал и одновременно с тем трясся от бессильной злости. Его родители — высокий полноватый мужчина лет сорока и длинноволосая шатенка с впечатляющим ярко-красным маникюром и высокомерным выражением на болезненно-худом лице — прожигали Бена откровенно ненавидящими взглядами, болея за свое обиженное чадушко. — Львенок, почему ты это сделал? — снова мягко спросил Порш, впрочем, пока не пытаясь приблизиться к насупленному ребенку и наладить физический контакт. Бен упрямо мотнул головой, отказываясь отвечать. Директор школы, кхун Уайт, снял тяжелые квадратные очки, прибавляющие ему несколько лишних лет, и потер массивную переносицу, на которой остался вдавленный красный след от дужки. Он старался держать себя в руках, и у него даже неплохо получалось, но страх перед Кинном все же пробивался через едва заметную дрожь пальцев и легкую испарину на смуглом лбу. — Он на меня напал и начал бить! Это все видели, он плохой! Это все потому, что он сирота и ублюдок! — гундося и ноя, выдал пострадавший мальчик, обвинительно тыкая пухлым, похожим на сосиску, пальцем в сторону Бена. Глаза Порша полыхнули такой яростью, что родители пострадавшего ребенка отшатнулись к своим креслам, а директор непроизвольно схватился за сердце и кнопку вызова охраны. Кинн, и сам с трудом сдерживая клокочущую внутри злость на чужого наглого и невоспитанного пиздюка, подошел ближе и присел на колено перед Беном, силой разжимая его поврежденный правый кулак. — Ты бросился на него, потому что он так тебя назвал? Бен помотал головой и крепко сжал руку Кинна, словно ища молчаливой поддержки, которую мужчина был совсем не прочь проявить. — Бен, расскажи нам, что случилось, пожалуйста. Тебя же Кхун уже учил, что нужно всегда видеть обе стороны монеты, — Кинн изо всех сил старался говорить мягко и вкрадчиво, чтобы не напугать или отругать, а показать, что они рядом и готовы вместе с Беном решить возникшую проблему. Какой ценой это давалось мужчине, знали только он и Будда. В кабинет со стуком вошла школьная психологиня, держа за руку девочку с двумя легкомысленными каштановыми короткими хвостиками. Ее форменная школьная блузка была слегка порвана и чем-то испачкана, а черный гольф на правой ноге был натянут чуть ли не до середины бедра, тогда как второй едва достигал колена. — Прошу прощения, что прерываю, Сан хотела бы дополнить картину происшествия, — женщина с коротким каре и в строгом черном костюме-тройке довольно высоким, но приятным голосом объяснила свое появление. Девочка сразу отпустила ее руку и бросилась к Бену, чуть не плача и осматривая его со всех сторон. Тот в ответ поднял руку и погладил ее по плечу знакомым успокаивающим жестом, которым утешал ревущего в три ручья Порче при первом знакомстве. — Ну не плачь, Сан, я в порядке. — Нет! Он мерзкий! — девочка несдержанно топнула ножкой, поморщилась, словно от боли, повернулась лицом к «пострадавшему» и вытерла закапавшие из больших округлых глаз слезы. — Понг все время всех дразнит и обижает. Меня толкнул, Тима до слез довел, а потом начал… — Девочка замялась, рука Бена предупреждающе сжалась на ее плече, но малышка храбро стряхнула ее с себя и подняла взгляд на Порша и поднявшегося на ноги Кинна: — Понг сказал, что вы оба — педики, и что Бен такой же. А еще что его мама и брат умерли потому, что Бен плохой. — Правда? — Кинн повернулся к нахмурившемуся Бену, пытаясь выяснить степень расстройства ребенка из-за этих несправедливых, обидных и глупых слов. — Я бы стерпел, если бы он оскорбил только меня. Дядя Чан же учил сдерживаться. Но он сказал… про маму и хиа’. И про вас тоже. И он часто обижает тех, кто слабее: только сегодня толкнул двоих и нахамил троим. Сан, покажи им. Девочка крупно вздрогнула, но послушно опустила высоко задранный гольф, показывая крупный синяк чуть выше колена. — Понг меня толкнул, и я ушибла ногу об парту. Ребята все видели. — Почему вы не говорили учителю? — удивленно спросил директор, непроизвольно заерзав под тяжелыми взглядами Кинна и Порша. — Никто не любит ябед. И его родители очень богатые. Нас бы просто не послушали, — покачала головой расстроенная Сан, позволяя Бену выйти вперед и закрыть ее плечом от смятенных и обозленных родителей Понга, уже набравших в рот воздух для обличительной речи. — А ты им разве не сказал? — неподдельно удивился Порш, обращаясь к Бену. Тот качнул головой и пожал плечами, мол, «меня не спрашивали». — Дело в том, что мы тоже очень богаты, но что-то я не припомню, чтобы мой сын кого-то по этому поводу унижал, — вперед снова выступил Кинн, как более сдержанный и дипломатичный в их паре. Кулаки так и чесались выгнать из кабинета всех лишних, и выяснить с отцом Понга как нужно воспитывать детей, но он неимоверным усилием сдержался и продолжил, стараясь не срываться на змеиное шипение: — Львенок, я не могу сказать, что ты поступил правильно: бить других людей не ради самозащиты — нехорошо, но на твоем месте я бы поступил точно так же. Бен выглядел так, словно его пыльным мешком по голове с размаху стукнули. Кинн даже успел слегка забеспокоиться, ища в своих словах причину подобного удивления, но тут ребенок отмер и уставился на него широко распахнутыми глазами, в которых стали потихоньку собираться прозрачные слезы. — Ты уверен?.. — В чем? Что бывают непростительные слова? Конечно, уверен. Нонг’Понг не имел права говорить такое. — В том, что… сын. До Кинна наконец дошло, что в жизни Бена никогда не было мужчины, который бы так его называл. Его биологический отец был всего лишь сожителем матери, ставшей вдовой после скоропостижной смерти отца Бига после аварии на производстве. Узнав про беременность своей любовницы, подлец просто бросил семью, никогда больше в жизни Бена не участвуя. А теперь, после смерти матери, Бена в принципе никто не называл сыном — Порш в основном ласково звал его львенком, Кинн обращался по имени или «малыш», а все остальные просто на ходу придумывали ласковые и милые прозвища. Да, пару недель назад Кинн спонтанно назвал себя его отцом, но мостики между ним и Беном все еще были хрупкими и непрочными, и тогда дело происходило дома среди своих, а не в кабинете директора при чужаках. Из-за продолжительного молчания мужчины глаза Бена разочарованно потухли, а Понг, наоборот, начал мерзко и торжествующе улыбаться. Кинн в два шага добрался до ребенка и крепко обнял его, вжимая лицом в черную шелковую рубашку на своей груди. — Никогда и ни в чем не был уверен больше, львенок. Мы с Поршем уже давно считаем тебя своим ребенком. Нашим сыном. Не смей в этом сомневаться, хорошо? — самым убедительным тоном, что нашелся в его арсенале, проговорил он, чувствуя, как сжимаются кулаки Бена на его лопатках, сгребая в горсти тонкую, но прочную ткань. — Ну, чего ты плачешь, глупенький? — Порш тоже не остался в стороне, касаясь невесомым поцелуем виска Кинна и кладя руку поверх подрагивающей от слез худенькой, но жилистой спины мальчишки. — Мы рядом, и мы тебя любим. Вся семья тебя любит, помнишь? Ты не один и никогда не будешь один. Бен отстранился, но недалеко, просто оторвал заплаканное лицо от мокрой спереди рубашки Кинна. Его губы мелко дрожали, а лицо некрасиво покраснело, когда он, переводя потерянный, как у брошенного котенка, взгляд с одного мужчины на другого тихо, робко позвал: — Папа? Отец? — Правильно, львенок. Ты умница, — Кинн поощрительно потрепал сына по голове, пока Порш аккуратно вытирал платком его заплаканные щеки. В груди мужчины разлилось приятное тепло от осознания того, что его по-настоящему признали не только перед семьей, но и перед чужими людьми. Гордость, радость, благодарность, нежность — Кинн и забыл, когда испытывал столько светлых чувств сразу. — Думаю, нам стоит позволить детям выйти и поговорить по-взрослому, — позволив им всем еще с десяток секунд слабости, промурлыкал Кинн, поворачиваясь к напрягшемуся директору, который единственный из присутствующих был полностью в курсе, кто они такие на самом деле. — Я позабочусь о ребятах, — с готовностью предложила психологиня, маня к себе детей. — Иди, малыш, тебе нужно умыться, попить воды и обработать руку. Да и нонг’Сан не помешает медицинская помощь. Мы скоро тебя найдем, — Порш нежно поцеловал ребенка в макушку и выпустил из объятий. — Спасибо, — Бен прижал ладони обоих мужчин к лицу, потерся о них влажными горячими щеками и быстро выскочил из кабинета, явно опасаясь, что его примут за неженку и слабака. Следом за ним вышли дети и мягко улыбающаяся женщина. Едва за ними защелкнулась дверь, Кинн в два прыжка добрался до отца Понга и с силой ударил кулаком в челюсть. Его жена некрасиво и тонко взвизгнула и отшатнулась к спинке кресла, а директор подхватился на ноги, со страхом глядя на совершенно спокойного мафиози. — Если я еще раз от твоего молокососа услышу подобное, или Бен, не приведи Будда, скажет мне, что твой пиздюк кого-то из ребят пальцем тронул, я закатаю тебя в асфальт, слово Тирапаньякула. Мужчина побледнел до синевы — все же славу в узких и не только кругах мафиози приобрели отменную. Он мелко закивал, обильно потея и затравленно глядя куда-то за спину Кинна, схватил жену за руку чуть ли не до синяков, и, кланяясь на ходу, вылетел из кабинета, громко хлопнув дверью. Кинн с удовлетворением проследил за побегом крыс с тонущего корабля и повернулся к директору, который, хоть и боялся его, но все равно храбрился, контролируя себя куда лучше отца своего ученика. — Еще раз такое повторится, и у этой школы сменится директор, — не меняя холодного змеиного тона прошипел Кинн, глядя прямо в глаза цвета выдержанного бренди за толстыми линзами квадратных очков. Кхун Уайт понимающе кивнул и низко поклонился, спокойным голосом пообещав, что подобных инцидентов больше не будет. Несмотря на выступившие на висках крупные капли пота — хотя в кабинете работал кондиционер на комфортной температуре — он продолжал держать спину ровно и смотреть спокойным уравновешенным взглядом, что вызвало у Кинна невольный прилив уважения — мало кто мог без подготовки или привычки вынести его тяжелый взгляд «для особых случаев». В душе Тирапаньякула все еще кипели гордость и радость от того, что ребенок, за такой краткий срок окончательно ставший близким и родным, по своей воле назвал его отцом, так что долго мурыжить директора Кинн не стал, ограничившись еще одним профилактическим фирменным взглядом напоследок. Выйдя в коридор, к счастью, пустой из-за начала работы разнообразных школьных секций, он молча схватился за талию Порша, крепко притискивая его к себе и пряча пылающее лицо на широком плече. — Я тоже, Кинн, — прошептал ему в волосы Киттисават и тоненько, незнакомо всхлипнул, выражая раздирающие его тяжелые, но светлые эмоции. — Мы справимся, котенок. Мы же теперь отцы, — пробормотал Кинн, осторожно стирая два тонких соленых ручейка с любимого лица. Короткий кусачий поцелуй в губы, скрепивший их союз лучше любого штампа в документах, и рука Порша в его руке, как молчаливое обещание заботиться, быть рядом и любить — искренней, чистой и светлой любовью, без тени боли, лишений и страха, что были так привычны им обоим по прошлым жизням. Теперь следовало найти Бена и съездить в какое-нибудь милое семейное кафе — Кинну срочно требовалось успокоиться, но пить при ребенке было плохой затеей, оставалось только создавать хорошие и светлые воспоминания путем совместных прогулок и фото на смартфон. Кинн ни за что бы не признался чужакам, но в запароленной папке на его телефоне были отнюдь не нюдсы Порша или секретные документы мафии. Там были фото семьи — удивленный, выбитый Беном из колеи Чан, сладко воркующие Макао и Тэ, растерянный Чай, сидящий в неоновой комнате Кхуна и смотрящий вместе с избранником, Полом и Армом какую-то дораму, в дрова пьяный и от того более коммуникабельный и дружелюбный Вегас, всем телом обвивающийся вокруг довольного, смеющегося Пита, пара-тройка забавных детских фоток Вениса, около сотни — Порша в разной одежде, обстановке и с разными ракурсами. И Бен, большую часть занимал именно Бен. С друзьями, родственниками, в одиночестве. Смеющийся, грустящий, играющий, увлеченный, потерянный, задумчивый, веселый — любой. «Отец?» — снова всплыл в его памяти растерянный голос ребенка, затапливая душу теплом и искристой нежностью. Кинн еще раз чмокнул своего избранника в высокий лоб, переплел их пальцы и первым пошел в сторону кабинета медсестры, по пути раздумывая, в какое именно кафе им стоит заехать — праздновать окончательное воссоединение семьи следовало с размахом.