***
Венис, оправдывая второе семейное прозвище, выглядел как настоящий шторм, заточенный в хрупкое тело подростка четырнадцати лет. Кинн шел в столовую, чтобы перекусить после долгих часов просиживания штанов за бумагами, застал самый конец их с Беном ссоры и заранее обеспокоился происходящим — если двое неразлучников ссорились, значит, покоя можно было не ждать во всем комплексе еще долгое время. Бен, от души шарахнув дверью спальни и даже не заметив отца, сбежал в сторону спортзала, отправившись, по старой привычке, привитой предусмотрительным и много в жизни повидавшим Чаном, скидывать стресс и напряжение на безмолвную боксерскую грушу. Распахнувшаяся обратно от силы хлопка створка показала пребывающую в привычном рабочем беспорядке комнату парня. На застеленной кровати, прямо напротив двери, восседал насупившийся и недовольно сложивший руки на груди Венис. — Ну и что это было? — Кинн осуждающе покачал головой, вспомнил их с Поршем в возрасте Бена и с неудовольствием признал, что его сын умудрялся держаться лучше обоих своих отцов вместе взятых. Мужчина поправил ворот свитера, ни с того ни с сего начавший сдавливать шею, и переступил порог, собираясь хотя бы у одного ребенка выяснить степень свершившейся катастрофы. — Хиа’ нужен партнер, — выдавил Венис сиплым от криков голосом, попутно пытаясь глубоко и медленно дышать по заветам Пита. У мальчика были небольшие проблемы с контролем гнева, как и у Вегаса с Джаканнтом, и Пит со своей стороны делал все возможное, чтобы научить старшего ребенка справляться с подобными проблемами или хотя бы обходиться малой кровью. — Венис, Бен — взрослый парень со своими потребностями, в том числе и в сексе, — как можно мягче и аккуратнее сказал Кинн, молясь, чтобы у него получилось не нарваться на истерику ревнивого маленького собственника. — Я, блять, ему так и сказал, но кое-то уперся рогом и решил, что у него есть рука! — Венис кипел от едва сдерживаемой ярости, а Кинн понял, что ничего не понял. — Подожди, хочешь сказать, это ты предложил Бену найти новую девушку?.. — Ну да. Девушку, парня, да хоть папика, лишь бы секс был. — С чего ты взял, что Бену так важен секс? — Поверь, пи’Кинн, я это просто знаю, — Венис улыбнулся, шкодливо и хитро, в лучших традициях Макао. Но улыбка быстро пропала, когда мальчик вспомнил о сложной теме разговора и так и не решенном конфликте со сводным кузеном. — Но хиа’ уперся и ни в какую. Говорит: мне никто не нужен, я буду ждать. Сколько ждать? Три года? Четыре? Пять? Ему двадцать три, самое время по клубам и девушкам, а он… — Венис, ты рассуждаешь сейчас как сорокалетняя женщина после долгого брака на пороге кризиса, — сам себе не веря, ответил Кинн на неподдельное возмущение ребенка. Венис пожевал губу, подергал бусины на одной из многочисленных фенечек, украшающих худенькие костистые запястья, и спросил, открыто и просто, будто погоду за окном обсуждал: — Хотя бы ты мне скажи нормально: со скольки можно заниматься анальным сексом? Кинн экстренно прокрутил в голове пару мантр, выученных при случае у знакомого монаха в храме, и пожелал самому себе удачи, настраиваясь на непростой, долгий и содержательный разговор. Этот бесконечный день начинал его порядком нервировать. — Физически — как только начнутся поллюции, то есть ты сможешь возбуждаться и приходить к оргазму, примерно в 13-14. А морально лучше начинать хотя бы с шестнадцати, когда психика будет более-менее готова. — Блять, — Венис едва не сплюнул на пол, удержавшись в последний момент, и с отвращением и даже ненавистью покосился на свои руки. — Это очень больно? Ну… снизу? — Смотря как делать. Если пожалеть смазки или недостаточно подготовить, то да, это может быть больно и неприятно, вплоть до разрывов и крови. Но если твой партнер достаточно заботлив и терпелив, то нет, не больно. Немного туго в процессе, и потом поясница может ныть, особенно в первые разы, но не больше, — честно ответил Кинн, вспомнив, как сладко и хорошо ему было в свой первый раз в роли пассива не по принуждению, ведь Порш готовился к этому чуть ли не за неделю, зависал на всяких форумах, читал образовательные статьи и даже накупил три десятка флаконов со смазкой разных фирм и текстур, лишь бы полноценный первый раз Кинна прошел идеально. — Ладно. Спасибо. Ненавижу это тело, ну почему оно такое маленькое и беспомощное! — Венис с силой ущипнул сам себя за запястье рядом с памятным салатовым браслетом из трех бусин, и Кинн поспешил пересесть к нему на кровать, останавливая непредвиденный сеанс селфхарма. — Не нужно, Венис. Ты и сам прекрасно знаешь, что Бен никогда тебе не навредит. — Я знаю. Поэтому и предложил ему новые отношения, столько времени прошло после той суки, сколько можно одному куковать? — Это его жизнь, и только Бену решать, кого в нее пускать и когда, — Кинн взял изящную и тонкую руку Вениса в свою, тепло пожимая. — Ваша с ним связь не порвется так легко, не тревожься. — Слушай, папа Ви как-то упоминал, что ты по молодости мальчиков снимал. Ну знаешь, на ночь-две. А что, если?.. — Венис! — Кинн добавил в голос металла, мысленно обещая самому себе при встрече двинуть Вегасу кулаком по роже за неуместный треп при впечатлительном, сообразительном и дотошном ребенке. — Бен сам разберется со своей личной жизнью, хорошо? Подросток грубо вырвал из хватки Кинна руку и свернулся клубком, обнимая самого себя за колени и пряча в них скривившееся от подступивших слез симпатичное курносое лицо, в котором от Тирапаньякулов разве что разрез глаз и форма губ были. — Мне больно, кузен, — как и всегда, во время сильного волнения Венис перешел на такое обращение. — Я безумно ревную его ко всем, но не хочу ограничивать. Он должен жить полной жизнью, с друзьями, пьянками, тусовками, отношениями, драмами. А я все еще слишком слабый и немощный для этого. Слишком… маленький. — Ты дурачок у меня, monkey, — успокоившийся Бен тихо зашел в свою комнату и успел услышать большую часть монолога Вениса. Приблизившись к кровати, он сел на край и без колебаний затащил недовольный клубок к себе на колени, обнимая двумя руками за спину и пряча хрупкую фигурку в тепле своего большого, развитого тела. — Не нужны мне мальчики, девочки и даже папики. И секс сам по себе не так уж важен. Порнуха, кулак, может, пара секс-игрушек — мне хватит. Я просто не готов пока делить свою жизнь с кем-то. Не готов начинать все это заново, а распыляться на однодневок не хочу, мне от этого гадко. И ты тут ни при чем. Правда. — Хиа’… — Венис постепенно разжался из своего клубка, поддаваясь ласковым касаниям и поглаживаниям, и цепко обхватил Бена за шею. — Я знаю, monkey, я все понимаю. И очень ценю твою заботу, правда. Не перегибай только, мелочь. We'll figure it out. I promise, do you hear me? * — Слышу, слышу, — проворчал Венис, утыкаясь носом в переход между шеей и плечом Бена, тем самым подсознательно копируя Тэ, который в последнее время часто проворачивал нечто похожее с довольно улыбающимся и гордым оказанным доверием Макао. — Чего тогда хочешь? — Фисташкового мороженого и новый браслет. — Вымогатель, — ухмыльнулся Бен и крепче сцепил руки на бедрах Вениса, подхватывая, чтобы унести в столовую. Уже в дверях он обернулся к Кинну и чуть поклонился: — Спасибо, пап, что заземлил это чудовище. Мы ценим. — Идите уж, — расслабился Кинн и вяло помахал рукой вслед. Он даже представлять не хотел, как Бен и Венис умудрялись выстраивать настолько доверительные и надежные отношения, учитывая непростой характер Вениса, разницу в возрасте в девять лет и психологические загоны Бена, появившиеся после дурно пахнущей истории с Айс. Но детям доверял, хотя спонтанный откровенный разговор с племянником выпил из него все силы. Кинн встряхнулся, забил на урчащий от голода желудок и пошел искать супруга, чтобы немного «подзарядить» севшую эмоциональную батарейку — ничто так не успокаивало его мятущуюся душу, как теплые сильные руки Порша и нежные поцелуи в висок или щеку. Да и накрыть небольшой ужин в кабинете могла любая горничная, а сидеть рядом с супругом и наблюдать, как тот методично перемазывается в соусах или дует на обожженный приправами язык было весело и всегда подбадривало Кинна даже в самые сложные времена.***
Пит умудрился загреметь в кому, защищая младших детей от предателей, проникших в самое сердце его дома. Вся семья погрузилась во временный хаос и тоску. Вегас с детьми, семьей Макао и Чани переехали к Кинну — нужно было переустановить систему безопасности в особняке и заодно подлечить совсем сдавшего Корнвита, а в комплексе главной семьи за этим могло уследить куда больше глаз, и у него получалось улизнуть из-под строгого надзора врачей не так уж часто. Бен в первый же день после трагедии решительно занес две вместительные сумки с вещами Вениса в свою комнату, отказываясь отпускать понурившегося, замкнувшегося в своих мыслях мальчишку от себя дальше, чем на пару шагов. Макао и Тэ работали, не покладая рук, чтобы обезопасить семью и перераспределить нагрузку, которую раньше в одиночку тащил Пит, умудряющийся следить за делами, Люци и своей небольшой, но прибыльной школой боевых искусств. Часть бумаг и договоров взял на себя даже Венис, который, в силу специфического воспитания мафии, цепкого взгляда и поразительной чуйки на гниль иногда разбирался в людях даже лучше, чем Тэ, чутко улавливая недобрые намерения некоторых бизнес-партнеров. Вегас держался только ради детей. Он практически не выпускал Люци из рук, хотя сильно осунулся, постарел и словно истаял. В темных волосах появились первые нити седины, похожие издалека на драгоценный жемчуг, а хищные глаза все время казались потухшими и стеклянными. Разумеется, Кинн с Поршем не остались в стороне. Они все время подбадривали и поддерживали Вегаса, как могли баловали Люци и Вениса, помогали с мелкими делами — серьезные сделки Вегас упорно старался проводить сам, а вот легкие и мелкие обходы территорий, проверки складов и перезаключение истекших контрактов Кинн быстро взял на себя, заодно показывая недоброжелателям, что Тирапаньякулы едины, как никогда. Даже Деймон и Сомсак теперь намного чаще задерживались в доме главной семьи, оставаясь ночевать в выделенных им личных комнатах. Деймон оказывал моральную поддержку приунывшим близнецам наравне с Саймоном, а Сом в меру сил успокаивал все время плачущую и расстроенную Чансуду, успевшую сильно привязаться ко всем членам большой семьи, в том числе и к Питу. Крысу, совершившую все это с ними, быстро нашли. Заказчиком оказался тот самый политик, что уже пытался один раз отравить Люци, но смог уйти относительно целым, так как трогать его в тот момент было опасно из-за сложившейся расстановки сил на политической арене города. Теперь весомых причин откладывать месть не было, и Кинн, сговорившись с Нампын, Чаном и Сомом, организовал с помощью старой гвардии Кима и некоторых связей Сома красивое, зрелищное покушение, превратившее цветущего и здорового сорокашестилетнего мужчину в инвалида, который больше никогда не сможет встать с кресла. Конечно, самому Питу эти телодвижения помогали мало, хотя Вегаса, после новостей о подрыве автомобиля политика, немного отпустило, и он стал хоть чуть-чуть походить на прежнего себя. Глаза Вениса почти все время были красными и воспаленными, он ел очень мало, едва ли пару порций в сутки, что для растущего организма с тяжелыми регулярными физическими нагрузками в зале было очень нехорошо. На Вегасе вся прежняя одежда висела, как на палке, и Бен с кхун Чани сбивались с ног, чтобы хоть как-то накормить этих двоих. Люци часто плакал и просыпался по ночам, просился к «папе Питу», чувствуя, что с одним из родителей случилась беда. Вегас быстро стал укладывать малыша вместе с собой в безликой гостевой комнате — спать без Пита на их просторном супружеском ложе в выделенной специально для них комнате комплекса он просто не мог. Неделя. Две. Три. Месяц. Полтора. Вегас держался на чистом упрямстве и обещании, которое дал Питу, когда на свет появился Люци — он сделает все возможное, чтобы воспитать детей достойными людьми, а для этого ему необходимо было как минимум выжить. Венис словно заледенел изнутри. Он ответственно играл с братом, помогал его кормить, купать, развлекать, но часто после этого сбегал в укромные уголки дома или сада, откуда выходил через час-два с еще более опухшими и красными глазами. Однажды такой его побег застали Кинн и Порш. Переглянувшись с мужем, Кинн переложил ему в руки сонного Люци, а сам ушел искать племянника-кузена. Почему-то сердце подсказывало, что сейчас Венису будет лучше услышать его грубоватые и неловкие слова поддержки, чем оказаться наедине с импульсивным и сострадательным Поршем, который своей искренней жалостью мог сделать только хуже. Венис обнаружился в старой пристройке в глубине сада, которая много лет подряд использовалась как склад для всякого хлама. Четырнадцатилетний парнишка, свернувшись клубком, лежал на боку на старом пыльном ковре и отчаянно рыдал, зажимая себе рот рукой, чтобы не привлечь ненужного внимания охраны или прислуги. Заметив Кинна, он попытался сесть и прикрыть опухшее лицо, но тот махнул рукой и сел рядом в позу лотоса, укладывая голову расстроенного племянника на свое бедро, как на подушку. — Поплачь, если надо, маленький кузен, — прогудел Кинн размеренно, одним обращением давая понять, что между ними сейчас все серьезно, и Венис может говорить без утайки. — Я пытаюсь быть сильным, кузен Кинн, — прохрипел в ответ парнишка, и штанина мужчины быстро намокла от горячих слез, текущих из опухших глаз двумя тонкими, беспрерывными ручейками. — Но страх, что он никогда не проснется, душит хуже удавки. И Люци… он так похож на него, это так больно. Папины глаза, папины ямочки, папина улыбка, папина привычка морщить нос. Я не могу… я должен быть сильным, но я больше не могу… — Жалеешь о том, что настоял на его отцовстве? — мягко спросил Кинн, поглаживая растрепанные жестковатые пряди на макушке Вениса, жмущегося к нему поближе в поисках поддержки. — Нет. Не жалею. И никогда не пожалею, — твердым, хоть и хриплым от плача голосом ответил Венис, не поднимая головы от бедра Кинна. — Он держит папу Ви на плаву. Он — часть папы Пита, я не могу жалеть о том, что он есть. Просто это безумно больно. Внутри. — То, что Бен рядом, тебе помогает? — Да, очень. Хиа’ для меня — как Люци для папы Ви. Я не могу его подвести, я должен быть сильным, чтобы не создавать ему еще больше проблем, — Венис пытался казаться несгибаемым, пытался держать семью на плаву, как взрослый, но все остальные понимали, что он всего лишь мальчишка, пусть и не по годам умный и хитрый, и старались позаботиться о нем в меру сил и возможностей. В том числе и Бен. — Венис. Тебе четырнадцать. Ты все еще ребенок, не забывай об этом, ладно? — Кинн снова погладил парнишку по голове, зарывая пальцы смоляные пряди тем самым аккуратным жестом, что много раз видел в исполнении Бена. — Я нужен своей семье. — Ты не один. — Ты никогда не будешь один, — эхом отозвался от дверей Бен. Усталый, в мятой вчерашней одежде, задерганный, но все еще надежный, как скала, настойчивый, уверенный в себе. Венис устало, через силу приподнялся на локте, затем встал и шагнул к сводному кузену, едва переставляя ноги, словно к ним были привязаны двадцатикилограммовые гири. — Monkey, you are the hugest treasure in my life. I need you to be honest with me, ok** — Бен шагнул вперед и подхватил Вениса в объятия, прижал к широкой груди, позволяя растечься по ней обессиленной медузой. — How can I be so weak, my soul? I'm the part of family***. У Кинна мороз прошел от обращения Вениса к Бену. Он, сам того не желая, стал свидетелем чего-то очень личного, интимного, только для этих двоих. Венис назвал Бена душой — и да, после стольких лет осторожных наблюдений за этими двумя, Кинн мог со всей ответственностью сказать, что они — часть одного целого, по какой-то нелепой причине попавшее в два разных тела. — You can tell me anything, monkey. I'm here for you, as usual. — I know. Thank you, soul. — You're welcome, my little brave treasure*. Бен слабо улыбнулся Кинну, благодаря за участие и поддержку Вениса. Подхватил его на руки, как принцессу, легко, словно тот ничего не весил. Прижал к себе, осторожно, но крепко, даже немного покачал на руках, как ребенка, вызывая у Вениса слабую, довольную улыбку. — Спасибо, папа, — Бен чуть поклонился Кинну и унес Вениса, по пути начиная говорить с ним на английском о делах. Кинн встал, отряхнул от пыли штаны и пошел успокаивать Вегаса — в последнее время тот погрузился в такие пучины хандры, что не помогали даже Пакин, Чай и Чансуда. Корнвит ожидаемо обнаружился в детской. Мужчина сидел на полу, смотрел в стену пустым, мертвым взглядом и молча прижимал к себе крохотного Люци, замершего, словно ожившая кукла, в руках приемного отца. Мальчик, несмотря на юный возраст и игривый, легкий характер, уже понимал, что происходит что-то не то, что один папа пропал, а второй все время гладит его и плачет, поэтому охотно позволял себя тискать и стал еще более тактильным и ласковым, чем раньше, утешая взрослых хотя бы так. Кинн сел рядом с кузеном на пол перед кроваткой. Наклонил его к себе, прижал голову к плечу, впервые в жизни осознавая, что они с Вегасом находятся настолько близко друг к другу и при этом не дерутся. — Он очнется, Вег, он обязательно очнется. У него же семья. Ты, Венис, Люци, Макао, Тэ, Чоко, Чани, мы. Он очнется, нужно только немного подождать, — Кинн попытался вложить в голос как можно больше уверенности и тепла, хотя сам подобного совсем не испытывал. — Я… больше не могу. Прихожу в медкрыло, а там он. Провода эти, как паутина, капельницы вечные… у него уже руки от них синие. Я не могу. Я умру вместе с ним, понимаешь? — Понимаю, Вег. Очень хорошо понимаю, — сердце Кинна начинало сходить с ума от одной только мысли, что на месте Пита могли оказаться Порш или Бен. — Но он еще жив и борется. А ты должен бороться со страхами. Ради него. Ради детей. Ради нас всех. Пожалуйста, поешь, хоть немного. — Ладно. Ладно, пошли, — Вегас отстранился от плеча Кинна, выпрямился вместе с Люцерном и отнес его на кухню, где ребенок тут же принялся ползать по ковру и гоняться за котами, игриво распушившими хвосты. Тяжело было не только Вегасу и Венису, Макао с Тэ тоже переживали большой семейный кризис. Чоко только-только начал нормально говорить, но после ранения Пита снова замолчал, практически не выходя из своей комнаты. Ни бабушка, ни близнецы, ни приемные родители, ни даже квалифицированные психологи, приглашенные Танкхуном, не могли выманить мальчика наружу. Чоко снова винил во всем себя, как и с аварией родителей, к которой был совершенно непричастен. Пит, защищая детей, засунул Чоко вместе с бессознательным Люци в шкаф, а сам не успел сбежать и остался наедине с тремя нападающими, что при простреленной рабочей руке и сломанной лодыжке было так себе решением. Чоко тихо, как мышка, сидел в шкафу, держал Люци на руках и не издал ни звука, чтобы не выдать свое присутствие, благо верные побочной семье люди подоспели вовремя и не дали нападавшим добить Пита. Плакать малыш начал уже потом, когда Понгсакорна увезли на каталке, Люцерна забрали из его рук, а Вегас замкнулся в себе. В комнату Чоко допускались только Саммер и Чансуда, и то с большим трудом и ненадолго. И Фаер — Чоко пронес через года нежную братскую любовь к активной и веселой малышке, а потому продолжал возиться с ней, играть и слушать ее любимые песенки, хотя бы ненадолго выпадая из своего кокона отчуждения. Кинн только-только успокоился после разговора с кузеном, как мимо него стрелой пронесся злой, как тысяча ракшасов, Винтер. Ворвался в спальню к Чоко, открыв дверь ногой, и на повышенных тонах прокричал, что все предрассудки мальчика — полнейшая глупость и ересь, и, если тот не начнет нормально разговаривать, значит, Винтер тоже будет из принципа молчать. Дальше старший ребенок, видимо, продолжил изъясняться знаками, так как все звуки в комнате затихли, а затем и вовсе вылетел из помещения, повторно грохнув дверью и оставляя Чоко в слезах. Кинн сделал медленные вдох и выдох через нос и осторожно заглянул в комнату. Чоко ничком лежал на кровати, содрогаясь от спазмов и обнимая мягкую подушку в виде толстого фиолетового кролика, которую ему на новоселье в доме побочной семьи подарил Пакин. Кинн тихо зашел в спальню, присел на аккуратно заправленную кровать ребенка и положил руку на крохотную спинку, успокаивая и поддерживая. — Чоко, я понимаю, что тебе больно и страшно. Но ты не виноват, слышишь? Так просто бывает. Пит — тренированный телохранитель, он привык рисковать своей жизнью и с самого начала знал все минусы и опасности своей профессии, семейного дела и близости к Вегасу. Он был к ним готов, понимаешь? Плохие вещи иногда случаются. Просто случаются, а не потому что это ты какой-то не такой. Внушение, ожидаемо, не сработало ни на бат. Чоко продолжал плакать, отчаянно, надрывно, полностью молча и все еще не глядя на гостя. Кинн тяжело вздохнул и счел за лучшее оставить его в покое и дать тяжелым эмоциям выйти через слезы, разве что приказал первой попавшейся горничной принести для мальчишки молоко и печенье через час. Дела увлекли Кинна настолько, что он не заметил, как наступил вечер. Длинные тени от оранжевого закатного солнца легли на дорожки в саду, где на удобной и мягкой качели, почти обнявшись, сидели изнуренные Саммер, Деймон и Саймон, тоже нелегко переживающие последние месяцы. Нампын увела бледного от недосыпа Тэ с разодранными пальцами и искусанными губами пострелять в тире и сбросить пар. Чан, Арм, Пол и Чай уехали из дома в особняк побочной семьи, присматривать за новой охраной и переоборудованием помещений. Порш практически безвылазно возился с самыми младшими, чтобы контролировать их распорядок и защищать от повторных нападений — после покушения на Люцерна с самыми маленькими членами семьи всегда старались оставлять либо старших детей, либо кого-то из Тирапаньякулов и их партнеров. Кинн засел с двумя кузенами, старшим братом, Сомсаком и Фортом в своем кабинете, разгребая навалившийся сплошным комом бардак в делах. Бумаги шли бесконечным потоком, от цифр и букв все уже давно рябило в глазах, под веки словно песка насыпали, а литрами выпитый кофе переливался в организме опасно близко к горлу. Кинн до хрипоты наспорился с Вегасом, Танкхуном и Макао, кого куда отправлять и как приструнить начавших разброд и шатание мелких сошек, и чувствовал себя буквально на пороге нервного срыва. — Вы не видели Чоко? — в дверь заглянул взволнованный и бледный Тэ, но мужчины не глядя отмахнулись от него, все еще занятые спорами и дележом власти и полномочий. Через полчаса на ушах стоял весь дом — сердце Тэ, привязавшегося к малышу даже больше, чем Макао, не зря почуяло беду. Чоко пропал, а вместе с ним пропал и его любимый вместительный рюкзачок в форме плюшевого коричневого мишки. Старый потрепанный тощий тряпичный заяц, без которого Чоко никогда не спал, остался в кроватке мирно спящей Фаер. Тэ стал не просто бледным, он сравнялся цветом с мелом. Макао враз забыл про все прочие дела, сосредоточенный только на поиске и возвращении сына. Чансуда пила успокоительное литрами и плакала в уголке, тиская платочек, раскачиваясь вперед-назад и не реагируя на слова и аккуратную поддержку Сомсака. На Вегаса было страшно смотреть, Порш кусал губы и заламывал руки, чувствуя себя виноватым из-за того, что не уследил за ребенком, сосредоточившись на возне с раскапризничавшимся Люци. Кинн устало тер гудящие виски, и единственными, кто продолжал бороться, оставались старшие дети. Они спокойно просмотрели камеры наблюдения вместе с подручными Арма, раздали воспитательных пинков охране, упустившей Чоко, и окриками и жесткими, местами матерными словами заставили взрослых выпасть из анабиоза. Как быстро выяснилось, Чоко ушел сам. Собрал рюкзачок, тепло попрощался с Фаер, чмокнул в щечку, оставил рядом своего любимого зайца и спокойно вышел за ворота, просто-напросто обойдя все слепые зоны камер. Его путь удалось отследить до ближайшей автобусной остановки, а дальше след терялся в большом и густонаселенном городе. Порш как мог пытался успокоить Тэ, Чансуду и Вегаса, но даже его навыков коммуникации не хватало на троих разбитых, выпотрошенных дурными новостями друзей. Подключившийся из дома побочной семьи Тет, спешно вернувшийся в родную вотчину взволнованный Арм и закаменевший, ожесточившийся Макао в мыле искали с двух серверов сразу любой след мальчишки. Семья почти в полном составе, за исключением Кима и Че, сейчас устраивавших гастроли на другом конце страны, собралась в одной из гостиных, но толку от них всех было мало. У Тэ резко зазвонил телефон, он вытащил его, но тут же разочарованно скинул вызов, скривив окровавленные от сильных укусов губы в неприятной гримасе. Следом зазвенел телефон Кинна, на экране высветилось весьма неожиданное «Тайм». Все, что знал о нем Кинн, заключалось в следующем: Тайм уже несколько лет как взялся за ум, поднял бизнес родителей практически с нуля, благо Тирапаньякулы прекратили пакостить после просьбы Тэ, и жил на две страны, заведя пару многообещающих филиалов в Китае. Все это время он не предпринимал никаких попыток связаться или встретиться с бывшим парнем или другом юности. Глядя на вибрирующий гаджет в своей руке, как на ядовитую змею, Кинн мрачно подумал о том, что получить звонок Тайма в такое тревожное время — не особо хороший знак. Однако, заинтересовавшись происходящим, все же вышел на открытый балкончик, пытаясь добиться минимального уединения, и принял вызов. — Привет, извини, у нас сейчас ЧП, перезвоню потом. — Стой! Ребенок. Вы ребенка потеряли? — в охрипшем голосе Тайма звучали откровенные непонимание и растерянность. Кинн почувствовал, как сердце забилось с удвоенной скоростью, даже настырная головная боль под влиянием адреналина немного утихла, позволяя полностью сосредоточиться на словах бывшего друга. — Да! Где он? — Со мной, в безопасности. Увидели его на автобусной остановке за городом, на Тэ похож — жесть просто. — Низенький, полненький, на вид лет семь, стрижка под горшок, очки большие круглые в золотой оправе, шортики светлые, маечка зеленая и рюкзачок в форме медведя? И говорить не может? — перечислил Кинн основные приметы Чоко, пытаясь удержать свое тело в вертикальном положении и не осесть на балкон от затопившего все его существо гигантского облегчения. — Ага. Все так. На карточках цветных показал, что его зовут Чоко. — Блять. Где вы? Мы сейчас приедем. — Не ссы, я его сам привезу, скажи, куда. — Ко мне в комплекс. — Понял, будем минут через 30-40, сейчас час пик, пробки. Тэ сильно хуево? — Да, — согласился Кинн, бросив взгляд через французское окно на Тэ, уже час рыдающего на плече такого же подавленного Вегаса. Макао, сидя в кресле неподалеку, сосредоточенно искал ребенка со своего ноутбука, подключившись к сети Арма. — Успокой его. Мальчик в порядке, разве что коленки и ладошки ободрал, но это быстро заживет. — Спасибо, Тайм. — Ерунда. Ждите своего потеряшку. Тэ после доброй вести, переданной через Кинна, зарыдал пуще прежнего, а вот все остальные значительно расслабились и выдохнули. Отведенное на дорогу время Тэ, еле успокоившись, ходил как маятник, туда-сюда, прямо перед воротами, Чансуда не выпускала руку малость ошарашенного такой невиданной благосклонностью Сомсака, а Макао не переставая курил на ступеньках, хотя Кинн хорошо видел в раскосых глазах кузена дикое желание сесть на байк и скинуть стресс большой скоростью. Наконец во двор заехала пыльно-желтая Мазда. Тэ бросился чуть ли не под колеса с такой откровенной надеждой на лице, что ни у кого не повернулась рука его остановить. Из резко затормозившей машины вылезли Тайм и очень красивый парнишка лет на пятнадцать его младше — вьетнамец или китаец, с тонкими чертами лица, острыми скулами, красиво очерченными губами и лицом-сердечком. Длинноволосый, с кучей искусно заплетенных смоляных косичек, в приталенных джинсах и красном блестящем кроп-топе. Его тонкую шею, украшенную черным кружевным чокером с подвеской в виде разбитого сердца, спокойно, по-домашнему обнимал Чоко, на коленках которого красовались аккуратные тканевые пластыри. Тэ подлетел к ним, словно на крыльях, и парень охотно передал ребенка в руки приемного отца. Тэ вместе с Чоко обессиленно осел на газон, обнимая смущенного такими сильными эмоциями мальчика и пряча мокрое и красное от непрерывного плача лицо на покатом плечике. — Куда же ты ушел, зайчик? Почему?.. Прости, нас, пожалуйста, Чоко, малыш, мы со всем разберемся, я обещаю, только больше не уходи вот так, пожалуйста. Маленький, сыночек, только не уходи… Чоко приливной волной смели хаотичные и сильные эмоции Тэ. К мальчику за это время успела крепко привязаться вся семья, особенно после предотвращенного им покушения на Люци, а Тэ так и вовсе в сыне с самого начала души не чаял. И теперь, как ни пытался, не мог взять себя в руки, плача навзрыд от облегчения, что с его ребенком все в порядке. Чансуда серой птицей метнулась к ним, опускаясь на колени в пыль и обнимая сразу обоих. Макао шатко подошел следом, сел рядом и прямо так, клубком, сгреб их в медвежьи объятия, утыкаясь носом в макушку сына. Развитые плечи молодого мужчины мелко дрожали, выдавая молчаливую, но от того не менее разрушительную истерику. — Где вы его нашли? — Кинн оставил Порша присматривать за воссоединившейся семьей, а сам подошел к Тайму, прояснить мелкие детали побега малыша. — На остановке на окраине города, сидел, ждал автобус Мы с Дайкунем ехали с его съемок и зависли в большой пробке, там за километр до нас авария была, три тачки в мясо разворотило. Малой на Тэ жутко похож, я заинтересовался, подошел. Так и выяснили. Это, кстати, мой бойфренд, Лю Дайкунь. Привлекательный парень вежливо, с дежурной улыбкой поклонился, Кинн ответил тем же. — Ты меня обманул, — прожурчал чистый, словно горный ручей, обманчиво-плавный и вкрадчивый голос нового партнера Тайма. Дайкунь очень напоминал хули-цзина из китайских сказок — хитрого, изворотливого, с обходительными манерами и скрытыми помыслами. Про таких часто говорят «себе на уме» и «мягко стелет, жестко спать», хотя внешне парень производил самое благоприятное впечатление — осанистый, худощавый, невероятно привлекательный. С мягким акцентом и привычкой раскатисто, мурлыкающе произносить рычащие звуки. — О чем ты, детка? — Тайм подступил поближе, кладя широкую смуглую ладонь на тонкую обнаженную талию. На искушенный вкус Кинна смотрелось это весьма эстетично — не хуже, чем у них с Поршем. — Твой бывший муж намного красивее меня. Если даже в слезах он выглядит потрясающе, боюсь представить, каков он, когда счастлив, — Дайкунь не сводил завороженного, восхищенного взгляда с Тэ, продолжавшего плакать, улыбаться сквозь слезы и тискать то ребенка, то Макао. — Детка, я не то… — Молчи уже, — Дайкунь улыбнулся куда более искренне, отмахнулся от растерянного Тайма, как от надоедливой мошки, и подошел к Тэ, привлекая к себе внимание легким похлопыванием по плечу. — Добрый день. Меня зовут Лю Дайкунь, я нынешний партнер Тайма. Чоко в порядке, коленки и ладошки мы ему обработали и накормили пресной кашей в кафе. — Спасибо, — Тэ оставил ребенка на попечение Макао, Чансуды и близнецов, встал, вытер слезы и по всем правилам китайского этикета поклонился парню. — Спасибо, что позаботились о нем. — Почему он не говорит? Он ведь слышит и понимает речь. Тэ отвел Дайкуня подальше к машине и Кинну, чтобы Чоко не услышал его слов: — Мой зять загремел в больницу в кому, спустя неполный месяц после того, как Чоко начал потихоньку говорить после травмирующей ситуации в прошлом. Зайка… Чоко винит в этом себя, мой зять пострадал, защищая и его в том числе. — Ясно. Вот, номер моей знакомой. Не гарантирую, что она сотворит чудо, но мне в свое время очень помогла, и мою лучшую подругу из затяжной депрессии вытащила очень быстро. — Дайкунь покопался в черно-красной визитнице и вручил Тэ затейливо оформленную плотную мятную карточку с золотистыми вензелями. — Не вините себя за то, что произошло. Вы прекрасный отец, Чоко даже без слов смог показать, как сильно любит вас и вашего мужа. — Спасибо. Спасибо вам обоим. — Ты не говорил, что сына заделал, паршивец, — Тайм грубовато, но по-своему нежно взъерошил светлые волосы Тэ, почти как в старые добрые времена их отношений. — Чоко усыновленный. Он просто очень на меня похож, — улыбнулся сквозь новые слезы Тэ. — Серьезно? Я думал, он твой… — Нет. У нас родства меньше 7%, если мы и родственники, то очень дальние. Чоко в это время сидел на траве, жмурился на закатное солнце, бьющее прямо в глаза, держал Фаер на руках и свободно позволял ее пухлым пальчикам гладить его щеку и подбородок. Позади него сидел Макао, окружая сына своим телом, Чансуда в паре шагов от них плакала от облегчения на плече Сомсака. Близнецы что-то бурно обсуждали с Венисом, переглядываясь с Саймоном и Деймоном. — Спасибо, что вернули его домой. — Иди к сыну, Тэ. И позвони подруге Кунь-эра, — Тайм легонько сжал плечо Тэ в жесте поддержки и отпустил его, подступая поближе к Дайкуню, никак не отреагировавшему на эти прикосновения когда-то очень близких людей. Тэ еще раз поклонился гостям и вернулся к семье. Кинн же прищурился и повернулся к новому знакомому, произнося с уверенностью и строгостью: — Не стоит сравнивать себя с ним. Вы слишком разные, наверняка не только внешне. Уверен, Тайм любит вас не только за то, какой вы снаружи. И я надеюсь, он не повторит своих прошлых ошибок. — Не могу не сравнивать. Издержки профессии, я модель. Всегда должен быть лучше, красивее, успешнее остальных — горько улыбнулся Дайкунь, со смесью любопытства и восхищения глядя на воркующего с Чоко Тэ. — Он такой… неземной. Я думал, что я красивый, но моя красота пустая, как картинка. А он такой заплаканный, испуганный, тревожащийся… настоящий. Мне до такой красоты, как до неба. — Ты ведь модель в «Vogue»? — уточнила подошедшая к ним серьезная Саммер. — Да. Лю Дайкунь к твоим услугам, — молодой человек изящно поклонился, приветствуя маленькую даму. — Саммер Тирапаньякул, — отмахнулась девочка, отвесив формальный поклон, а у Кинна перед глазами резко потемнело, и сердце в горле забилось. Саммер по документам носила фамилию матери, как и Винтер. Это был первый случай, когда она осознанно и прилюдно назвала себя фамилией Тирапаньякул. — Уходи оттуда нахуй, Лю-гэ, — девочка в упор посмотрела на растерявшегося от такого напора Дайкуня. — Ты достоин большего, и ты можешь сделать больше. Я видела твой блог, твое искусство куда шире и глубже, чем отретушированные картинки с рекламой галстуков и пиджаков. Уходи. И тогда ты станешь таким же красивым, как дядя Тэ. — У меня много контрактов. Как минимум до конца года я должен отработать. — Тогда не бери новые. Служа подспорьем чужому таланту, ты не оставляешь места для своего. — Я не настолько хорош, — Дайкунь закусил губу и нервно покрутил на указательном пальце серебряное тонкое кольцо. — Биг Бена знаешь? Художника из «Tai Art»? — Да, а что? — Мой гэ. Хочешь, познакомлю, и он тебе еще раз с учетом своего опыта и виденья объяснит, почему надо срочно слать твоих работодателей нахуй? — Биг Бен твой брат?! — А Нампын Киттисават — бабушка. Пап, дай ему номер Бена или его контакты в Лайн. Не проеби свой талант, Серебряный. Саммер отвесила еще один формальный поклон на прощание и вернулась к семье. Дайкунь выглядел ошарашенным и по-хорошему выбитым из колеи. Кинн послушно выдал ему «художественную» визитку Бена и на время забыл про этот случай, сосредоточившись на решении семейных дел. После утомительной и долгой пантомимы все еще упорно хранящего молчание ребенка в более спокойной, контролируемой и комфортной среде они смогли выяснить, что Чоко сбежал, потому что думал, что приносит несчастья любимым людям. Он не хотел быть обузой и решил самостоятельно отправиться в небольшой детский дом на окраине города, адрес которого мелькнул в разговоре его школьных друзей. После разговора по душам Тэ не отлипал от ребенка и повторял по сто раз на день, что Чоко ни в чем не виноват, что его любят и ценят, и он самый лучший сын в мире. Макао на следующий же день позвонил по номеру, что дал Лю Дайкунь, и договорился с некой Тан Пин о встрече. Психологиня, несмотря на молодой возраст, оказалась отменной специалисткой по кризисным случаям и взяла всю семью в плотный оборот. Уже через пару недель Чоко перестал зажиматься и тайком плакать по ночам, Тэ стал спокойнее и прекратил слезопад по любому поводу, и даже Макао немного расслабился. Спустя месяц к Тан Пин пошел на прием и Вегас, и вот тут стало легче сразу всем, так как теперь Корнвит хоть немного стал напоминать прежнего себя и все чаще не плакал в одиночестве, а приходил поговорить с близкими, раскрывая свои чувства и тем самым снижая градус напряжения.***
Ночевать в ту ночь Кинн остался в палате Пита. Тирапаньякулы вообще все чаще по очереди оставались там, чтобы поддержать друга и родственника, разговаривая с ним или просто сидя рядом и занимаясь своими делами. Кинн решил немного поработать — в палате всегда были тщательно поддерживаемые персоналом комфортные влажность и температура, Порш с хорошей охраной умотал в небольшую командировку, да и Вегаса на его посту нужно было сменить — все-таки, спать тому нужно было по часам, чтобы хоть как-то держаться в рамках адекватного состояния. Рядом с бессознательным Питом также сидел Чоко, держал любимого дядю за руку и тихонько рассказывал ему недавно прочитанную сказку про храброго бедного юношу, победившего короля ракшасов. Эту затею придумала и успешно реализовала Тан Пин, уговорив Чоко говорить если не с родителями и друзьями, то хотя бы с Питом. Мол, так больной может скорее прийти в себя. Чоко совету специалистки внял и теперь каждый вечер сидел на стульчике у кровати Пита, держал безвольную руку Пита и пересказывал очередную сказку. Ради такого случая Кинн с Поршем даже подарили ему толстенную книгу «Сказки народов мира», так что Пит и присутствующие в палате люди могли насладиться тихим, но выразительным пересказом английских, французских, японских, корейских и даже славянских сказок. Кинн устроился в кресле в углу комнаты, рядом с журнальным столиком, на который пристроил ноутбук и краем уха вслушивался в повествование, поэтому непривычный резкий писк монитора уловил сразу и оторвался от отчета, присланного людьми Кима. Чоко продолжал бубнить свой пересказ, а Пит часто моргал, пытаясь удержать слезы, но они все равно крупными блестящими жемчужинами катились по истончившейся пергаментной коже на висках и впитывались в белоснежную наволочку. — Блять… — осознание происходящего прострелило молнией вдоль хребта, Кинн сорвался так быстро, как мог, мгновенно захлопнув и отложив ноутбук. Рывком встал, подхватил испуганно вскрикнувшего Чоко на руки и выскочил из палаты, поднимая всех по тревоге. Сдав ребенка с рук на руки прибежавшему на зов первым Полу, Кинн вернулся в палату забрать ноутбук и удостовериться, что Пит в порядке. Врачей и медбратьев набежала целая толпа, они закружились над Питом бело-синей каруселью, снимая уже ненужные медицинские аппараты, устанавливая новые капельницы и проверяя все возможные показатели и реакции. Пит прищурился, мотнул головой, отталкивая руки врача и кончиком пальца поманил Кинна, взглядом указывая на одного из медбратьев. Кинн задумался, что бы это могло значить, но оперативнее среагировала зашедшая следом Саммер. Девочка сверкнула глазами и ткнула пальцем в растерянного парнишку лет двадцати — двадцати двух в голубой форме медбрата. — В подвал его. Пит прикрыл сильно слезящиеся глаза и очень слабо, самыми уголками губ улыбнулся. Два других медбрата, покрупнее и повыше, оперативно скрутили своего матерящегося и вырывающегося подозрительного собрата и уволокли в направлении подвала. Кинн обжег предупредительным тяжелым взглядом двух неловко съежившихся врачей, но от резких слов сдержался — разбираться с предателем стоило по мере выяснения его прегрешений. — Что он сделал, Пит? Пит указал взглядом на стол Кинна, ноутбук на котором лежал немного не так, как тот его оставил. — Ясно, крыса. Спасибо, Пит. Я могу к тебе твоих позвать? Пит снова согласно взмахнул ресницами и дернул уголками обескровленных губ, и Саммер маленьким вихрем умчалась за Вегасом и кузенами. Уже через пару минут в палате стало тесно. Венис, не скрываясь, плакал, все время оборачиваясь на улыбающегося Бена, замершего в дверях, словно простой телохранитель. Вегас тоже не мог сдержать молчаливых, тихих, и от того особенно страшных слез. Он держал безвольную ладонь Пита в своей, словно величайшее сокровище, и каждые десять секунд подносил к губам, согревая прохладную кожу губами и шепча слова любви. Вторую ладонь мужчины тискал Люцерн, бурно радующийся тому, что его любимый веселый и добрый папа наконец поправился и открыл глаза. Кинн еще раз окинул воссоединившуюся семью довольным взглядом и за руку с дочерью добрался до своей спальни, давая Вегасу и Питу время и пространство только для их маленькой семьи. — Папа, можно я сегодня с тобой? Вин у дяди Сайфы на ночь остался, сказал, что тут ему слишком тяжело. Папа Порш все равно в командировке, а я сейчас не хочу одна. — Конечно, принцесса, пошли, — Кинн заглянул в душ, очень быстро, едва ли затратив на все про все десять минут, освежился, переоделся и почистил зубы. Вышел из ванной, улегся в кровать, написал Поршу о том, что Пит очнулся и что сам Кинн ужасно скучает без любимого мужа под боком. Дверь едва слышно скрипнула, и на пороге появилась Саммер в черно-красной футболке, заменяющей ночнушку и, судя по огромным размерам, бессовестно стащенной из гардероба Бена или Саймона. Девочка распустила на ночь волосы, залезла под одеяло и улеглась к Кинну на грудь, как и Порш. Зашедший вслед за ней Бадди тяжело запрыгнул следом, привычно устраиваясь в ногах. — Я так рада, что дядя Пит очнулся. Без него семья… неполная. — Знаю, пантерка, — кивнул Кинн, легко уловив то, что хотела передать девочка. Пит был солнцем, центром побочной семьи, и его отсутствие сразу сказалось на всех ее членах и на самом здании, ставшем будто меньше, ниже, запущеннее. — Все будет хорошо, малышка. Теперь точно. — Папа, будьте осторожнее, я вас умоляю. Мы еле вывезли дядю Пита в коме, а если бы это был кто-то из вас? — Не бойся, милая. Мы будем очень-очень осторожными, я тебе обещаю. — Кинн привлек к себе дочь и крепко обнял узкие плечики, будто пытался таким образом оградить ее от возможной беды. Саммер охотно прижалась поближе, потерлась щекой о грудь Кинна поверх сердца. — Я знаю, почему папа любит спать именно так: в таком положении твое сердце слышно лучше всего. Пока бьется сердце, есть жизнь, значит, все можно наладить… Кинн некстати вспомнил о том, что девочка пару недель назад спокойно и осознанно назвала себя его фамилией. Затаив дыхание, он все же решился уточнить, боясь поверить, что дети привязались к нему настолько сильно, но неистово на это надеясь. — Саммер, ты в разговоре с парнем Тайма назвала себя моей фамилией. Ты правда так думаешь? — Пап, ты вроде бы глава мафии, бизнесмен, очень умный человек. А иногда глупый, как тапочка. Ты дал мне дом, счастливого отца, любимого отца и большую семью, в которой каждый нам с Вином поможет и поддержит. И все еще удивляешься, почему я назвала себя так? — Я думал, вы выберете фамилию Порша, — со смущением признался Кинн. — Раз уж Бен в восемнадцать переоформил документы на мою. — Папа тоже Тирапаньякул. Даром что зовет себя по-другому. — Че специально фамилию поменял, думал, вы продолжите их с Поршем фамилию, — поделился Кинн, медитативно поглаживая дочь по волосам. — Могу только я взять, хочешь? А Вин на папиной будет, — предложила компромисс находчивая Саммер, ластясь к рукам Кинна. — Пантерка, это только ваше решение, мы ни на чем настаивать не будем, — попытался Кинн объяснить их с Поршем позицию. — Я знаю, папа. Но так будет правильно и честно. Мама… кхун Фан дала нам жизнь. А вы с папой оба дали нам все остальное. Будет честно, если мы возьмем вашу фамилию и продолжим ваше дело. — Я тебя люблю, Саммер. Мы с Поршем вас очень сильно любим, — заверил Кинн, от избытка теплых, нежных чувств целуя раскрытую ладонь дочери с твердыми бугорками мозолей от турника. — Мы с Вином вас тоже очень-очень, — девочка улеглась поудобнее, прижалась ухом к груди Кинна, обняла поперек груди. — Папа, спой мне ту колыбельную, пожалуйста. Кинн послушно замурлыкал под нос колыбельную матери, размеренно поглаживая дочь по спине и голове. Убаюкивая девочку, он незаметно для себя и сам заснул, а проснулся уже от рук любимого мужа, что гладил его лицо шершавыми кончиками пальцев. — Доброе утро, Кинн. — Доброе, мой феникс, — Кинн поймал ладонь Порша в свою и поднес к губам, легко целуя тыльную сторону. — Как Пит? И где Саммер? — Пит в норме, отсыпается после комы. Слабый, как котенок, но Вегас бдит. Люци пока на нас, сейчас он с Нампын и Чаном. А Саммер в школе, как и остальные мелкие. Уже десять утра, но ты так сладко спал, что мы не решились тебя будить. — Ты дверь закрыл? — Нет, а что? — Закрой, — попросил Кинн и в два счета оказался в ванной, приводя себя в порядок так быстро, как позволили способности человеческого тела. Выкатившись из ванной в клубах пара, в одном полотенце на бедрах, Кинн поймал Порша в медвежьи объятия и завалил на кровать. — Эй, ты чего? Кинн, что на тебя нашло? — Порш хоть и ворчал, но особо не уворачивался, позволяя главе семьи себя раздевать и усыпать кожу поцелуями, мелкими неопасными засосами и укусами. — Два месяца комы Пита и работы на износ. И четыре дня твоей сраной командировки в Пхукет. Хочу тебя, сил нет. Позволь мне, Порш… — тоном змея-искусителя попросил Кинн. Во время этого затяжного и невыносимо трудного периода у них было прискорбно мало секса, и он успел соскучиться по откликам мужа, теплу и узости его тела и долгим, вдумчивым поцелуям после страстного, выматывающего их обоих секса. — Хорошо. Давай. Но не полностью, только ртом. Иди сюда. — Нет, ты иди. — Кинн, я не мылся с дороги… На мелкие неудобства Кинн наплевал, куда важнее были руки Порша, практически сразу покровительственно легшие ему на макушку. Его теплые длинные пальцы, зарывшиеся в волосы и бережно массирующие кожу головы. Родной запах, смешанный с потом, мускусом, солнцем и слабыми, едва различимыми нотами так возбуждающей Кинна лаванды. Жизнь налаживалась, и у них наконец появилось немного времени только друг на друга, так что Кинн собирался отыграться за все прошедшее время без секса и таких драгоценных и неповторимых стонов и откликов мужа. Разумеется, после качественного минета Порш стал вялым и ленивым, и Кинн легко отволок его в ванную, помог помыться, а затем полноценно разложил разнеженного и мягкого супруга на их кровати, воздавая обоим сполна за время вынужденного воздержания и тотальной усталости. Порш, полностью оправдывая поговорку «аппетит приходит во время еды», уже на середине процесса вошел в раж, снова возбудился и даже успел немного поскакать на Кинне верхом. После же, выбросив использованные презервативы и наскоро обтершись полотенцем, они завалились в обнимку в кровать, ласкаясь и лениво целуясь. Короткий поцелуй Кинна пришелся в висок мужа, где билась синеватая венка. Порш в ответ по-кошачьи прогнулся, позволил ладони Кинна соскользнуть с поясницы на мягкую округлую ягодицу и занял свое законное место на его груди, завершая их спонтанные бурные игры чистой, светлой любовью. И хотя множество проблем оставались нерешенными: от подозрительного медбрата в подвале до сложнейшего восстановительного периода Пита, это утро все равно по праву отправилось в копилочку из самых лучших моментов в жизни Кинна. Он даже мысленно поклялся, что щедро пожертвует своему любимому храму — религиозности в нем со времен бурной юности ни на бат не прибавилось, но хотелось совершить что-то хорошее, раз уж небеса в который раз смилостивились над ними и помогли пережить такой опасный и затяжной кризис без особого вреда.