***
Расставаясь, никогда не знаешь, увидишься ли снова. Эрих Мария Ремарк «Время жить и время умирать».
Шура полагал, что Игорь «перебесится» и они спокойно все обговорят еще раз, без лишних эмоций, однако понял, что все оказалось не так-то просто, когда Игорь не отвечал на звонки и на сообщения больше недели. За неделей пошла вторая, а от Игоря ни слуху, ни духу. Последние слова, брошенные им в тот день, начали приобретать смысл. Тогда Шура старался не воспринимать их всерьез, скинув на то, что Игорь сказал это исключительно на эмоциях — иначе было бы слишком больно. Шура только сейчас осознал всю ту ответственность за Игоря, которую он невольно взял на себя, снова появившись в его жизни без разрешения. На самом деле Шура всегда был эгоистом и не задумывался, что какие-то вещи, которые устраивают его, могут не устроить других. Он считал, что знает все лучше других. Но Игорь действительно ушел из его жизни, будто его и не было никогда. Шура знал, где тот живет, но не знал квартиры, поэтому стоять под окнами не имело особого смысла. Хотя пару дней тому назад Шура, слегка напившись, простоял у дома Игоря несколько часов в надежде его увидеть, но чуда не случилось. Что ему оставалось делать? Шура не знал ни любимых мест Игоря, ни мест, где он мог бы подрабатывать, ни адресов друзей или знакомых, если таковые имелись. В сущности, он ведь ничего про него знал. Осталось только каждый вечер гулять по городу с банкой пива в руке, надеясь, что однажды они случайно пересекутся. Да и если подумать, что Шура тогда может ему сказать? В памяти Игорь так и оставался тем Левой — необычайно красивым, наивным юношей, но счастливым. Когда приходило время спать, Шура только укладывался в постель, именно в это время всегда приходили один за другим воспоминания былой любви. Кризис ориентации, первый поцелуй, ночные разговоры по душам, прогулки, взгляд родных глаз, слезы, первый секс и все последующие. Все это намертво засело в памяти, чтобы однажды, в самый неподходящий момент, напомнить о себе — и эти воспоминания стали так близки, и в то же время недосягаемо далеки. Чтобы не думать о войне, Игорь не менее часто вспоминал это, хотя, казалось, думать о том и о том — одинаково больно. Шура же думал об этом с огромной тоской, которую можно было бы назвать ностальгией, но это было определенно что-то большее. Шура не мог сказать, что чувствует к Игорю. Отношения после Игоря складывались для него весьма неоднозначно — он ощутил животную потребность в сексе. Не с кем угодно, лишь с определенными людьми. Так он развлекался, чтобы не чувствовать себя одиноким. И если девушки чаще надеялись на нечто большее, чем нерегулярные встречи и секс, то Шура всегда оставлял отношения на втором, а то и на третьем плане. То не было для него приоритетом, он никогда не думал всерьез о будущем с какой-то девушкой — такие мысли его только отпугивали. Если сейчас им хорошо, какая разница, что будет потом, ведь ничто не вечно. Игорь же считал правильным разорвать с ним контакты, пока все не зашло слишком далеко. После той ночи все между ними казалось неправильным. Игорь понимал, что на этот раз все может получится, ведь они оба сознательные взрослые люди — но какой ценой они такими стали. Да и, может быть, это лишь оболочка, а на деле они такие же дети. Не перейдет ли это в созависимость, из которой оба выйдут еще более сломленными и разбитыми? Да и какой смысл пробовать все сначала? Ведь если посмотреть фильм во второй раз — конец ведь не поменяется. Игорю безумно хочется снова полюбить Шуру и снова ощутить себя любимым, почувствовать его тепло, касаться его тогда, когда пожелает. Но нельзя, нельзя. Он снова зациклился на Шуре — и не придумал ничего лучше, как отступить, пока не поздно. Если позицию нельзя удержать, ее оставляют. Солдаты быстро усвоили этот урок. Возвращаться в Израиль совершенно не хочется. Эта страна ощущается как-то, что сломало несколько раз подряд. Там снова найдётся повод, чтобы стать ещё более несчастным. Но куда ещё более? Игорь по сути ничего не имеет там, а в Австралии есть Шура. На нём можно снова сосредоточить весь мир, но нельзя, чёрт его дери. Это как в фильмах, когда главная героиня даёт шанс тому, кто ей изменил, в надежде на счастье. Но разве оно будет? Нет конечно! Горечь предательства всё равно продолжить «плясать» на языке. Но разве Шура изменял? Игорю одновременно приятно и больно думать, будто Шура — последний кобель, переспавшей чуть ли не со всей Австралией. Шура наслаждался теплом других тел, пока Игорь истекал кровью и думал, насколько его жизнь ничтожна и как мало она стоила. Он был солдатом, хорошим, но по-прежнему солдатом, неким куском мяса, который не жалко пустить в расход. Лёжа в кровати, сложив руки на груди, Игорь думает о том, когда именно его отношения с Шурой закончились. Наверное, тогда, когда самого Игоря призвали, когда он стал уставать настолько, что толком не писал писем и отвечал на шурины излишне вяло. Возможно, именно в этот момент интерес Шуры погас, возможно, ему надоело ждать, потому он решил радикально изменить жизнь. Возможно, он думал, что Игорь тоже от него устал, раз так мало пишет. Возможно, секс с другими и не был изменой, а Игорь просто накрутил себя и повесил на Шуру те обещания, которых он никогда не давал. Или же его просто хочется оправдать, чтобы найти лишний повод вернуться к нему и получить самые желанные объятия. «Ни шагу назад!» — звучал приказ, нет, собственный девиз в голове. Игорь, садясь в самолёт, из раза в раз повторял, что дороги назад у него нет. Он не сможет вернуться домой, потому что дом с собой унёс Шура, а ползти к нему мешала гордость. Удивительно, но она всё же осталась, несмотря на бесконечные унижения во время восстановления, когда не выходило даже самостоятельно справить нужду. Гордости удалось это пережить, но почему-то перед Шурой она пресмыкается и уступает место больной привязанности, умоляющей дать Шуре второй шанс. «Он не сделал ничего такого», — пищит сердце, а обида даёт ему затрещину и напоминает все те ночи, проведённые в бесшумных истериках после известия о переезде Шуры. Тогда было невыносимо плохо. Тогда хотелось прострелить себе голову. Всё же Игорь не идёт к дому Шуры, а его присутствие под окнами упорно игнорирует. Сейчас по-настоящему хочется вернуться обратно в армию, где удалось бы забить голову другими вещами и снова почувствовать себя полезным. Вообще, Игорь в этом плане мало чем отличается от Шуры: он тоже стремится сбежать, когда жизнь делается особенно сложной. Глупо? Определённо, но иного выхода Игорь не знает. Да и теперь и не имеет даже варианта сбежать в армию: инвалиды там не нужны. Никому не нужен хромой, изуродованный человек с резкими вспышками панических атак и гнева. Никто не захочет взваливать на себя столь огромную ответственность. Их осуждать Игорь не может, зато Шуру — да. Он обещает подарить тепло, но не говорит о том, как скоро устанет от этого и просто уйдёт. Встречи так и не происходит. Игорь снова в одиночестве бродит по жарким улицам Австралии и иногда останавливается в кафе, чтобы ощутить вкус, почувствовать себя живым и в лишний раз окружить себя людьми, напомнив, что в мирной жизни нет войны. Кажется, только в ней Игорю и есть место. Он сидит в кафе и ощущает себя быком, запертым в посудной лавке. Игорь тут лишний, он портит картину с счастливыми людьми своим присутствием. Он сорняк среди роз или дворовая собака, окружённая миниатюрными шпицами. Уродливое пятно, которое невозможно вывести. Лучше просто выкинуть. Кофе имеет приятный вкус. Игорь старается сосредоточиться на нём и абстрагироваться от всего мира, а особенно от Шуры. Его рядом нет, но его образ продолжает преследовать. Он видится во всём: в улицах, в кофе и даже в постели. Шуры не хватает, как воды. Правда, «вода» эта с ядом, чем больше пьёшь, тем сильнее страдаешь. Или же Игорю просто нравится страдать? Наверное, он порой специально давит на жалость, чтобы получить от людей тепло. Нельзя так, но иначе мозги плавятся, а разум больше гниёт. Дверь кафе открывается. Что-то внутри Игоря сжимается, но вида он не подаёт. Нельзя оборачиваться, нельзя выползать из своего мирка, ведь иначе захлестнёт разочарование, нет, не оно, а паника. А когда Игорь поддаётся панике, плохо становится всем. Он не умеет её контролировать и начинает громить всё вокруг, крича что-то на иврите и стараясь застрелить кого-то из несуществующего автомата. Игорь подумал — не предрешена ли эта встреча откуда-то свыше? В окопах волей-неволей Игорь начал верить в Бога, хотя раньше никогда не был этому подвержен. Перед сном он молился за себя и товарищей, прося лишь пережить еще одну ночь в обстрелах, что были похожи на звездопад, чтобы получить весточку от Шуры. Однако, если Бог и существовал, то он лишь потешался над Игорем. Ровно также, как и сейчас, когда их с Шурой судьбы снова оказались переплетены — ведь именно его Игорь увидел, невольно обернувшись от хлопка двери. Повсюду Игорь встречал следы Шуры, но так было всегда: с самого детства они были особенно привязаны друг к другу, и, где бы ни были, куда бы ни шли, в конце концов они всегда оказывались вместе, даже в других странах, хотели того или нет. Какой-то замкнутый круг. Игорь опускает глаза в стол, боясь сделать лишний вздох, хотя знает, что это бесполезно — незамеченным он не останется. Пульс учащается, а мысли крутятся только вокруг Шуры и вариантов отступления. Война приучила его мыслить прежде всего именно так, тактически. Но и сейчас, как на поле, где с каждой стороны поджидает враг, бежать было некуда — все равно настигнут. Так что Игорь лишь тяжело вздыхает и продолжает пить кофе, дожидаясь, пока Шура его заметит. «Как в дешевом кино», — думает Игорь. И он заметил. Несколько секунд он вглядывается в знакомый затылок, мгновение пытаясь осознать, почему он кажется таким знакомым, но понимает окончательно, лишь взглянув на шрам на ноге. На эти долгие секунды осознания мир вокруг будто останавливается. Хотя Шура честно признался себе, что также как и Игорь чувствует необъяснимую и неразрывную связь между ними. Отчасти таким фаталистом он стал после того, как прочел «Героя нашего времени» Лермонтова в юношестве, и перестал верить в простые совпадения. Так стоит ли бежать от своей судьбы? — Лева, — тихонько зовет его Шура, коснувшись плеча. От его голоса внутри все переворачивается. — Вот я тебя и нашел… — Шура… — Игорь тяжело вздыхает. — Пожалуйста, давай не будем. Хватит, надоело уже. Я скоро улетаю. Отчасти Игорь соврал. Он действительно планировал улететь, но вот куда, как и когда — сам не знает. Куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда. Он хочет начать новую жизнь, если это вообще возможно. — Куда? — Куда угодно. Нам обоим так будет лучше. — Игорь одергивается, когда Шура снова пытается коснуться его. — Ты не можешь знать, что будет лучше для меня. — Я просто хочу жить… не здесь точно. А с тобой нам давно пора друг от друга отвязаться… Это изначально гиблое дело, а мы никак не можем принять это. Шура вглядывается в глаза Игоря, надеясь найти там ответы — но находит лишь огромную боль, спрятанную за маской безразличия. Он видит, что Игорь вовсе не хочет никуда уезжать. — Лева… Давай попробуем еще раз. — Зачем тебе это? — Потому что только с тобой мне хорошо. Мне не нужен никто другой. Я понимаю, что я очень виноват перед тобой, и понимаю, почему ты не можешь меня простить. Но я правда хочу исправиться… Эти слова были абсолютно искренними. Шура много думал об этом. Их отношения многое пережили — но потребовалось немало времени, чтобы понять, что так и должно быть, ведь только методом проб и ошибок, скандалов и слез у них получится добиться собственного идеала отношений. Таковы человеческие взаимоотношения. Шура, как и Игорь, переступив порог в двадцать пять лет, в сущности хотел лишь чистой и спокойной любви. Он не видел своего будущего ни с кем, кроме как с Игорем; другого варианта будто и быть не могло. Он признает, что наделал много ошибок на этом пути, который, казалось, изначально вел именно к Игорю, но надеется, что все можно исправить. Только совсем недавно Шура понял, что их главной проблемой в отношениях было то, что они не умеют разговаривать друг с другом. Все обиды они глубоко утаивали в себе, и те скапливались друг за другом, вместо того, чтобы все обговорить. Поэтому им предстоит много работы; их ждут долгие разговоры, чтобы лучше понять друг друга. — А если тебе опять всё надоест? — Лёва приподнимает бровь и в попытке успокоиться гладит себя по волосам. Они короткие, но мягкие, отдалённо напоминают шерсть побитого кота. Его прямо сейчас собираются забрать домой. — Тогда я выстрелю себе в висок, — вполне честно говорит Шура. — Не надо отрицать того, что нам раздельно ещё хуже, чем вместе. Так зачем создавать дополнительную боль? Лёва пожимает плечами. Он всё ещё не уверен, а сердце решило за него. Он рвётся из груди к Шуре. — Мы можем помочь друг другу, а можем снова разбежаться и продолжать страдать. Что выберешь? — Шура глядит в упор. — Я выбираю страдать меньше, — выдыхает Лёва. В следующую секунду его крепко обнимают.***