Вечерние аллеи

Когда солнце зашло за тучу, окрестности снова наполнились сумерками, словно чернилами. Тревожно покачивались деревья, билась о камни тёмная вода Невы. В такие моменты начинало казаться, что Ленинград полностью оторван от остального мира, и остался в бесконечной осени. Вечерский потёр нос и снова приник виском к холодному стеклу. Он был ещё очень молод и хорош собой — восемнадцать лет, стать, кровь с молоком. Хотя даже не подозревал об этом. Чёрные волосы любили показывать характер, растрёпываясь, голубые глаза горели яркими аквамаринами, чуть вздёрнутый нос и по-юношески пухлые щёки вкупе с характерными бровями, словно нарисованные углём, завершали портрет. Хмурясь, Даниил напоминал нахохлившегося воробья. Настроение парня было катастрофически плохим. Он никак не мог закончить домашнее задание по физике. Это злило. Поэтому Вечерский обосновался у окна, осматривая окрестности. Они с дядей приехали в Ленинград месяц назад. И Даниилу хотелось обратно, на Дальний Восток, в сырой морской климат, к которому привык, в котором вырос. Здесь же, в красивом, очень печальном городе, он ощущал себя чужим. Дядя стал ещё более злым и неистовым. По правде говоря, Даниил где-то даже опасался этого смурного человека. И эти опасения не были беспочвенными: Михаил служил в Управлении контрразведки «Смерш» Наркомата Военно-морского флота, в сорок четвёртом попал в плен, после побега оказался в советском штрафбате. После смерти Сталина был реабилитирован. Даниил не знал, каким был дядя до всех этих событий, но сейчас тот казался ему озлобленным и не сломленным — но надломленным. Михаил был строг, даже жесток. И Вечерский зачастую тратил полуночные часы на мечтания о том, как оставит дядю, и заживёт самостоятельной жизнью. Но пока это, к сожалению, было невыполнимо. Нужно было исправно учиться, искать своё место в обществе и благодарить Михаила за то, что тот соизволил взять Даниила с собой в Ленинград. А между тем, тому почти каждую ночь снился Дальний Восток, и его ни с чем несравнимое нежно-персиковое солнце, разлившее сок над тихими дюнами. От окна тянуло холодом. Шмыгнув носом, Вечерский слез с подоконника и подошёл к столу, на котором, помимо свежей газеты и сигарет дяди, стоял радиоприёмник. Включив его, Даниил стал переключать станции. Ныне стало модно развенчивать культ личности Сталина. То и дело публиковались нелицеприятные статьи о вожде народов. Вечерский не знал, как к этому относиться, поэтому старался не слушать политические репортаж, не читать их. Вместо этого он включал музыку. Вот и теперь мягкий голос залил гостиную. Даниил сделал погромче и сел в кресло. В своих фантазиях он был профессиональным пианистом: свет софит, пальцы бойко и плавно бегают по клавишам, из зала смотрят десятки глаз… У Вечерского за плечами была музыкальная школа, вот только дяде Мише это почему-то не нравилось. Он терпеть не мог говорить о музыкальных способностях племянника. И это была одна из причин, почему Даниил злился на мужчину. — Всё бездельничаешь? — грубый голос оборвал сладкую серенаду. Вечерский сел ровнее и моргнул. Михаил, облачённый в чёрный костюм и серую рубашку, подошёл к столу и раздражённо выключил радио. — Уроки сделаны? — светлые серо-голубые глаза, как осенние озёра, были полны холода и печали. У Даниила мурашки бежали по коже от его обычного, вроде бы, взгляда. — Почти что. — Или бездельничал? Скорее, так и есть, — окинув племянника ледяным взглядом, мужчина вышел из комнаты. Перед внутренним взором Даниила так и стояло лицо с усталыми лучиками морщин возле глаз, нос с характерной горбинкой и зачёсанные назад русые волосы. Парень предпочёл бы остаться на своём месте, но когда мужчина возвращался с работы, Вечерский обычно уходил к себе в комнату, чтобы не пересекаться с дядей. Вот и сейчас он вышел в коридор, и тут же остановился, видя, что дверь в ванную распахнута, а в ней стоит раздетый по пояс Михаил и умывается. Мощный торс и крепкие руки, шрамы на спине… Даниилу стало не по себе. Он словно видел нечто очень сокровенное, словно эти рубцы войны и плена являлись чем-то чересчур интимным. — Что уставился? — мужчина уже появился в дверном проёме; с его лица стекала вода. — Ничего, — буркнул парень и отвёл взгляд, хотя ему хотелось бы ещё как следует рассмотреть все шрамы родственника. Краем глаза он заметил, что на груди у Михаила тоже они есть. — Слюнтяй. Вечерский исподлобья уставился на дядю. — Я почитал твоё эссе на тему «Мой родственник, прошедший войну». Из всей этой малохольный писанины я понял, что ты неблагодарный паразит. Впрочем, такой же, как и большинство современной молодёжи. Ничего не сделали, ничего не добились, а всё туда же — оценивать хотят, порицать удумали, бляди! А кто вам право давал? Кто вы такие, чтобы судить нас, победителей? Да ты бы, ублюдок, и пять минут не продержался в Сталинграде, кинь тебя туда! — голос Михаила становился всё громче, и под конец тирады он уже кричал. Лицо было красным, как и белки глаз. Выражение отвращения и ярости исказило мужественные черты. В эти секунды Вечерский испытывал к своему дядю липкие двойственные чувства: и злость, и отвращение, и жалость, и что-то ещё, непонятное и смутное. — Я горжусь тем, что мы… вы победили, — негромко отозвался Даниил. — Брехня. Я был в твоём училище и читал эссе, за которое тебе влепили единицу. Оно ничтожно. Зато час выслушивал о том, какой ты паршивый ученик. Ты — обычный паразит. Только попробуй завалить учёбу — я тебе обещаю, что ты пожалеешь. Зрительная дуэль продолжалась несколько долгих секунд. Лицо мужчины расслабилось, на него легла тень, сразу накинувшая ему несколько лет. Полякову было сорок шесть, а сейчас можно было дать пятьдесят с лишним. — Пошёл с глаз моих, — процедил он в беззвучной злобе. — Я пойду гулять, — нервно отозвался Даниил, отворачиваясь и шагая ко входной двери, уже видя свои ботинки и намереваясь их надеть. — Только рискни — обратно уже не попадёшь. Этот стальной, не терпящий возражений, голос, играл на нервах Вечерского. Тот остановился и сжал руки в кулаки. Обернувшись к дяде, парень сузил глаза и раздул ноздри. Успел разглядеть несколько шрамов на спортивной белой груди. Поляков смерил племянника взглядом, полным презрения и злости, и ушёл на кухню. «Ничтожный прожигатель жизни. Бедолага мой брат. Не думал, что у него будет расти такой мелкий засранец. Скоро придётся лупить его ремнём и розгами — слов этот дерзкий ублюдок не понимает», — думал мужчина, зажигая газ и ставя чайник с водой на огонь. Даниил же поплёлся в свою комнату, чувствуя, что ненависть к дяде становится всё сильнее. Какое право тот имеет так с ним обращаться? Мало того, что лишил родного города, притащил сюда, в этот пасмурно-простуженный климат, так ещё и обходится, как с прислугой, а то и того хуже. В бессильном гневе парень сел за стол. Нужно было попытаться закончить домашку. Вдруг получится.