Во имя твое

      — Vai-te foder!       — Па-ап?       — М-м?       Тянуть звуки — это семейное.       — Это плохое слово.       — Точно.       Джереми очень озадачен. Он точно знает, что посылать кого-то нахуй, — в португальском, дословно, не нахуй, а заниматься сексом — плохо. Что это грубо, некрасиво и хорошие парни так не делают, потому что они же культурные и очень интеллигентные.       Но хуйня в том, что Джереми сидит у отца на руках, а метрах десяти от них Антеру кроет десятиэтажным матом такого же экспрессивного мужика. Судя по внешности — не португалец, но язык у него на уровне, значит, давно живет здесь. У Брэма, например, акцент отвратительный, хотя разговаривает он вполне уверенно.       Здесь, на юге, экспрессии вообще на порядок больше, чем у них на севере. На севере все спокойней и сдержанней, и там куда лояльней относятся к нецензурщине, потому что люди в целом сильно проще. На юге же квинтэссенция понтов и каких-то постоянных стычек и перепалок, куда более все по-испански, чем в остальной стране. Может быть, потому что здесь ощутимо больше иммигрантов.       А, впрочем, Брэму глубоко похуй, почему так, но факт налицо. Он, правда, за два года жизни в Браге уже банально отвык от какой-то такой движухи. Зато Антеру втянулся и как будто бы вспомнил, что у него, вообще-то, кровь горячая, южная. И понеслось. Вот, например, совсем невежливо орет на мудачину, который решил, что он самый хитрый. Вопрос, на самом деле, херня — мужик царапнул их машину, когда заезжал на заправку. Царапать чужие машины в Португалии норма, надо просто видеть, как они открывают двери впритык припаркованной машины. Чистый кайф и полировка. В лучшем случае.       Короче говоря, можно было бы решить спокойно и полюбовно, но мужик начал бычить на замечание.       И вот. Стоят, значит, уже с десяток минут и друг на друга орут, но никак не подерутся. То ли мужик жопой чует, что у него шансов ноль, то ли потому что поорать — это одно, а вот морду бить — это фи, кто знает. Хер разберешь. Семилетний Джери все еще очень озадачен, когда Эйбрахам ставит его на землю.       — Теру! — окликивает Брэм португальца. — Идем уже, оставь его в покое.       Антеру зыркает на Эйбрахама, потом фыркает, припечатывает мужика еще одним крепким выражением и возвращается к машине. Брэм ловит себя на мысли, что когда он злится, то совершенно по-особенному красивый: с этими его отросшими волосами, забранными в хвост, из которого выбиваются кудрявые пряди, гневно нахмуренными бровями и заостренными скулами. Это особенная красота, которая появляется постепенно.       То, как меняется Антеру со времени, когда он только приехал, зрелище завораживающее. Это как Каа для идиота-Маугли, только Брэм не уверен, что придет кто-нибудь умный и вытащит его из-под гипноза. Да он и не хочет, его более чем устраивает абсолютно все.       Он как будто вытряхивается из доспехов. А под ними, на самом-то деле, под плотными стальными пластинами личины работника спецслужб — натура творческая, даже капризная. Упрямая, волевая, но все еще с ебанцой, которая зачастую веселит. Кое-что въелось в Антеру так, что не выведешь никогда. Например, контроль. Он контролирует в быту все, постоянно сканирует обстановку, постоянно оценивает, часто замирает на секунды и только потом принимает решение о действиях. Манипулирует тоже, и Брэм, даже когда просекает эти манипуляции, мысленно машет рукой. И хрен с ним, пусть. Он, чаще всего, не против сыграть в эту игру.       Хотя конфликты бывают. У них был околосмертельный бой за диван, и, казалось бы, что там — купить, мать его, диван, но Антеру принципиально уперся в бежевый и тканевый, а Брэм настаивал на черном кожаном. Драма, приправленная размахиванием руками и матом, охватила всю Икею: за ними наблюдали, жалея, что нет попкорна. Порешал все Джереми, закатив глаза и ткнув вообще в третий, который не нравился никому, назвав взрослых «невыносимыми».       И был, в целом, прав.       Зато в постели Антеру легко отдает вожжи контроля. Это единственное, где он выключается, полностью отдаваясь в чужие руки. Ловит кайф, когда его Брэм заламывает и гнет так, как ему надо, тащится, если крепко придержать за шею. У него вообще пункт на фиксацию, но это тоже ясно — так тебе неподконтрольно ничего. Остается только доверять. Его изломанная психика имеет единственный шанс разгрузиться безопасным для нее способом, и об этом Антеру говорит словами, совершенно спокойно констатируя факт и понимая, что происходит. И когда Джереми в школе, а они одни и не нужно гасить громкость звуков, радует не только Брэма, но и покашливающих при встрече соседей, отводящих глаза.       Да и сам Брэм меняется. То ли Португалия на него дышит, то ли он сам по себе уравновешивается рядом с раскрывающимся Антеру, но он становится ощутимо спокойней.       А стране, где все на максимальном чилле, сложно дергаться. Да и, на самом деле, после того всего дерьма, что было, основной источник переживаний, который заставлял его нервничать — вот он, руку протяни. Никуда не девается и послушно тусуется в поле видимости. И хуйни почти не творит.       — Поехали уже, — бурчит Антеру, сядясь в машину.       Брэм хмыкает, помогает Джери пристегнуться на заднем пассажирском, после чего садится за руль и выруливает со злополучной заправки.       Они все еще живут в Браге, на севере, возле Порту, но иногда выбираются в сторону Лиссабона или дальше, на юг, как сейчас — уже к Фару. Обычно это происходит, когда «дождь заебал», причем заебывает он в основном Антеру, который оказывается теплолюбивым, как саламанда, и который даже летом спокойно себя чувствует на улице в полдень, пока Брэм и мысли не допускает, чтобы вылезти из-под кондиционера. О переезде нет и речи, везде, кроме севера, слишком жарко. Да и о чем говорить, если тут даже зимой температура ниже десяти градусов не опускается? Если это не совсем в горах, конечно.       Здесь, в предместье Фару, у них тоже есть недвижимость: небольшой дом недалеко от океанского побережья, и в нем круто тусоваться как раз в зимние месяцы. Погода тут лучше зимой, дождит сильно реже и теплее градусов на пять. Хотя они обычно не задерживаются надолго, потому что Брэм все-таки открывает два клуба: один в Порту, второй в Браге, решив, что это вполне себе та работа, которая знакома и не напрягает. А еще та, которая будет пользоваться спросом у тусовочных португальцев. Да и школу никто не отменял, тем более, что посещение образовательного учреждения нравится Джереми куда больше домашнего обучения из-за возможности коммуникации.       Дом встречает уютным коридором. У Брэма есть агент по недвижимости, который регулярно сюда наведывается и проверяет, работает ли отопление. Если жилое помещение, не важно, квартира или дом, выстывает здесь, то можно на него просто забить, потому что плесень сожрет все. Влажность тут дикая, и осушать помещения важно. За ночь в специальный осушитель легко собирается по два-три литра воды, так что эта техника обязательна к использованию. У домов это трубы, и, когда ты там находишься — обязательный камин в дополнение ко всему прочему. В квартирах он тоже часто присутствует.       Именно у камина Антеру зависает вечером, уже после ужина, когда Джери рубится в приставку у себя в комнате. Он лежит прямо на Брэме, опираясь спиной на грудь и смотрит в огонь, периодически поднося к губам бокал с вином. Диван — тот самый, который не нравится никому из них, дебильно-желтый и тканевый. В белой гостиной он выглядит ярким несуразным пятном, но чувство прекрасного в конечном итоге просто сдается.       — Когда домой?       — Тебе уже надоел твой солнечный юг? — фыркает смешком Брэм и делает глоток из стакана. К вину он так и не пристрастился, предпочитая ему виски.       Антеру морщит нос и фыркает, всем видом показывая, как он осуждает иронизирование на его нелюбви к дождю. Хотя Эйбрахам достаточно часто его укалывает в мягкое место, может, например, поставить уксус под руку, когда Антеру готовит. А уксус тот терпеть не может. Его в португальской кухне очень дохера, пихают везде и всюду, Брэм однажды даже видел, как вливали в суп. Каждый раз очень забавно смотреть на лица официантов, когда Антеру с каменным лицом при заказе говорит, что não vinagre. Им даже поверхности протирают, а у Теру глаз дергается каждый раз.       Любят португальцы уксус, что поделать. А карманный португалец Брэма не был бы собой, если бы не отличился и тут тоже.       — В понедельник Джери в школу, так что в воскресенье утром поедем, — отвечает Эйбрахам.       Португалия хороша тем, что ее можно спокойно проехать за сутки. Когда у тебя в машине два водителя — так и вовсе отлично. Учитывая, конечно, все остановки и прочую ерунду.       Антеру угукает и делает еще один глоток из бокала, потом откидывает кучерявую голову Брэму на плечо.       — Ты когда-нибудь раньше думал про то, каким будет твое будущее? — спрашивает Теру.       — Нет. Бесполезная затея, когда знаешь, что каждый день может быть последним, — пожимает плечами Эйбрахам. — А ты?       — Иногда, — он тоже чуть жмет плечами. — Но оно всегда было в одиночестве. И в Норвегии.       — Серьезно, ты и в Норвергии? Ты же готов на солнце часами лежать, как ящерица и ноешь про дождь. А сугробы по самые яйца тебя не смущают?       Антеру прикрывает глаза и негромко посмеивается. Поворачивает голову набок, трется щекой о плечо. На секунду он как будто зябко ежится, хотя в доме тепло. Брэм знает эту едва заметную штуку: снова подумал о чем-то таком, что пугает его до икоты. Эйбрахам отставляет стакан на низкий журнальный столик рядом и обнимает его двумя руками, притискивает к себе и касается губами виска. Антеру сразу обмякает, расслабляется, негромко выдыхает и закрывает глаза, продолжая прижиматься.       — Будет сильно сопливо, если я скажу, что ни о чем не жалею? — негромко спрашивает он.       — Не очень, — хмыкает Брэм.       — А если скажу, что, кажется, преодолел порог влюбленности и теперь это уже оформившаяся любовь?       Он жмурится даже, жмется, как слепой котенок, как будто боится смотреть в глаза. Да и слова выталкивает из себя как будто насилу, ломая собственные барьеры.       Брэм негромко посмеивается, кладет ладонь под челюсть и поднимает лицо на себя за подбородок.       — Посмотри на меня, — говорит он. Улыбается уголками губ, когда видит открывшиеся серые глаза, щурится. — Загнул ты сильно, конечно.       Он наклоняется, прихватывает верхнюю губу Антеру своими, целует коротко и спокойно.       — Eu amo-te mais.       Теру расслабляется, прикрывает глаза, растягивает уголки губ в улыбке. Это было очевидно для обоих и раньше, на самом-то деле, но произнесенное — это как подписанный контракт. Сказанное, оформленное. Да и раньше было бы сложно говорить такие слова. Просто потому что раньше слишком тонкий был лед, слишком мало было сил.       Сейчас, когда раны затянулись, под ногами появилась твердая почва и жизнь перестала быть непресказуемой, похожей на ежедневный локальный апокалипсис, когда в затылок не дышит сама Костлявая, этому есть место.       В размеренной, ленивой, расслабленной Португалии, у которой Пумба с Тимоном точно спиздили девиз «Акуна Матата». Жить сегодняшним днем приобрело совсем другой смысл.       Надрывы затягиваются, превращась в тонкие шрамы. Они никуда не исчезают, они всегда будут напоминать. Но они не кровоточат больше, не болят и не парализуют тебя на каждом движении.

      Возвращаются они все же не в воскресенье, а в субботу, решив дать себе день перекура между дорогой и понедельником, и это очень правильное решение. Все-таки приехать, выдохнуть, нормально поесть и нормально выспаться, имея впереди ленивый день лучше, чем сразу в омут с головой.       В воскресенье Брэм просыпается один и это очень привычная история — Антеру в принципе дебильный жаворонок, подрывается на рассвете и устраивает деятельность. Правда, он достаточно быстро научился не будить Джери и его папашу, которые похожи даже здесь и спят долго, если не поднять, хотя у Брэма все еще работает многолетняя привычка не спать до обеда.       Он еще ворочается в постели, про себя благодаря вселенную за существование Икеи — там они нашли нормальную кровать для новой квартиры взамен того чуда антикварного искусства, что одиноко торчало в спальне при покупке. Мебель в квартирах это редкая история при покупке или сдаче, но в этот раз им досталась кровать, как будто вытащенная из портала век в девятнадцатый. И выкинули бы нахрен, наплевав на исторический романтизм, но кровать облюбовал Джери, так что он теперь был важным сеньором. У них же нормальная, современная, не скрипящая при каждом шорохе, кровать из благословенной Икеи.       Брэм поднимает себя с кровати только минут через десять, кидает тело в душ, выползает оттуда и надевает домашние штаны и футболку, только после этого поднимает жалюзи на окне, чтобы увидеть, что на улице опять дождь.       Плетется на кухню, где обнаруживается Антеру, смотрящий какую-то хуйню на ютубе и режущий салат. Пользуясь тем, что волосы у него высоко собраны, Брэм приляпывается губами к шее сзади, обнимает руками и умиротворенно вздыхает.       — Bom dia, — голос со сна еще хриплый и хриплый. Эйбрахам потирается о теплую кожу носом и снова прижимается губами.       — Bom dia, meu querido, — отзывается Антеру, не отвлекаясь ни от каких-то супер-опасных тропических рыб, о которых вещают на ютубе, ни от салата.       Псих. Тот самый чувак, который может смотреть какие-то научные сериалы сутками, только волю дай. Как будто ему с этими рыбами дело иметь. Брэм вздыхает и продолжает лениво целовать шею, решив, что он точно не мешает.       — Па-а-ап, — сонно тянет Джереми откуда-то из-за спины, — зачем ты пристаешь к Теру?       Брэм задумчиво мычит и тыкается носом в темный затылок. Антеру же издает едва слышный смешок, который Брэм слышит, а вот мелкий — вряд ли.       — Хочется, — отвечает Эйбрахам почти что философски. — Иногда взрослые пристают друг к другу, потому что хочется.       — Но он же тебе не муж, — у ребенка явно сбой системы.       — А что, только к мужу можно приставать?       Он прекрасно знает о существовании семей, в которых два отца или две матери. В его классе есть брат и сестра, у которых есть две матери, да и раньше тоже знал.       — Ну да, — отвечает Джери. — Ведешь себя неприлично.       Антеру снова весело хмыкает, на этот раз громче. Веселится, хотя в диалог не влезает.       А Брэм задумывается. Вообще-то в этом есть доля правды. Если не привязываться, конечно, что тому, что брак — это не просто запись в твоем айди, то это еще и куча юридических формальностей. Больница, как минимум. Доверенность на ребенка — это, конечно, круто, но супружество это уже совершенно другой уровень. Да и символизм, какой-никакой.       Брак — настолько странная вещь, в какой-то момент либо разрушающая все твои иллюзии, либо добавляющая смысла в жизнь, что представляет из себя очень интересную субстанцию. Брэм крепко зависает в раздумьях, аж на пару минут.       Сколько уже прошло? Полтора года? Больше?       — И правда. Выйдешь за меня? — интересуется Брэм совершенно спокойным тоном.       Спина Антеру напрягается, руки замирают. Он стоит так несколько секунд, а потом поворачивается, и в светлых его глазах столько удивления, что это просто нереально уникальная картина. Брэм запечатлевает в памяти каждую секунду. Увидеть его таким дорого стоит. Это даже самолюбие чешет — наконец-то он смог выбить почву из-под ног у вредного португальца, хотя обычно как раз наоборот.       — Что? — охренело спрашивает Антеру. — Ты что, пошутил только что?       — Не-а, — легкомысленно отвечает Эйбрахам. — Купим кольца, распишемся, свалим на какой-нибудь Бали. Свадьбу не сыграем, конечно, звать нам с тобой некого, но прикинь. И у нас будет официальное право приставать друг к другу. Легальное приставание, м?       У Антеру даже рот приоткрывается. И брови подняты так высоко, что охренеть можно. И ведь абсолютно искреннее удивление. Это приятно. Он молчит, даже моргать забывает, просто смотрит на Брэма и черт его знает, что там происходит в кучерявой голове. Джери за спиной молчит, видимо, тоже охреневая от собственного папки. Эйбрахам не торопит, смотрит спокойно. Он вообще максимально расслаблен.       Это то, что не вызывает у него сложностей. Или колебаний. Или сомнений.       — Ты вроде головой не ударялся, не пил и таблетки не глотал, Рид, — отмирает в какой-то момент Антеру.       — Три «нет». Я вполне в здравом уме. Когда два абсолютно одиноких человека вместе, Теру, это уже пара, а не один, — Брэм чуть пожимает плечами. — Так что?       Антеру снова замолкает, прикрывает глаза, усмехается и качает головой. О чем он думает все еще сложно сказать, но, наверное, о том, что у Эйбрахама слишком рано начался старческий маразм. Но это не лечится. Увы.       Он поднимает глаза, усмехается снова и тянется к губам, касается их и хмыкает.       — Отвратительная подача, Рид. Как всегда, — Антеру мурлыкает, как кот. — Но да, давай.       Брэм негромко посмеивается в губы, целует, притискивает к себе за пояс. Джереми, до которого дошло и который смог отмереть, радостно пищит и врезается в ноги, обнимая по одной от каждого.       — Никуда ты от меня не сбежишь так, знаешь? — едва слышно спрашивает Теру, улыбаясь. Взгляд у него лукавый, светлый-светлый.       — У меня с самого начала не было шансов.       Солнечная Португалия, в которой нихуя не триста солнечных дней в году, Брэма явно поддерживает. Она любит beijinhos, она в прямом контакте с Господом, поэтому даже дождь заканчивается, а в окно начинает светить солнце, пробиваясь сквозь серые рваные тучи. Одобряет, значит.       Два — это уже не один. Пустота исчезла еще год с лишним назад, но сейчас ей выставлен шах и мат, а на таймере все еще достаточно времени.       Победа чистая.