Никто

      Из консерватории Виолетта выходит почти бегом. Улица принимает её неохотно и сразу пытается ослепить солнцем. Несколько раз моргнув, Виолетта замедляет шаг. В её голове никак не умолкнет баховская фуга — вернее, часть фуги, которую около получаса назад Виолетте пришлось сыграть двадцать три раза.       Как ни старайся — ошибку Елена Александровна Гассион найдёт в каждом такте.       Елена Александровна Гассион, профессор специального фортепиано, умеет находить ошибки даже там, где их нет.       К примеру, ошибку она увидела в том, что Виолетту взяли на её факультет. «Знаете, Виолетта, — сказала она однажды, выделив это обращение лёгкой язвительной интонацией, — с вашей любовью поразмыслить вы могли бы подумать и о другой специальности. Например, о специальности фрезеровщицы».       Чем дальше остаётся консерватория, тем Виолетте делается спокойней. Хотя ей тридцать, от замечаний Елены Александровны она переживает как школьница.       В консерватории она и впрямь будто становится маленькой девочкой. Перед Еленой Александровной — не только маленькой, но и бездарной.       «Или кем вы работаете? Официанткой? Хорошая работа. Некоторые успешно развиваются в этом бизнесе», — сказала Елена Александровна сегодня перед тем, как сказать: «До свидания».       Официанткой стать легче, чем фрезеровщицей. Это у Виолетты получилось. Каждый вечер после занятий в консерватории на другом конце города её ждёт работа. Сегодня менеджер, должно быть, уже приготовил ей выговор. Всем занятым и порядочным людям, далёким от музыки, известно, что всё своё время музыканты тратят на развлечения, которые делу мешать не должны. Эта истина не свежа, но менеджер рад выходить с ней на бис сколько угодно.       Виолетта спешит к автобусной остановке. Оправдывать опоздания она привыкла тем, что учёба даётся ей тяжело и поэтому она часто забывает про время. Новые туфли натёрли ноги, без того уставшие от высоких каблуков. К неудобствам, которые доставляют Виолетте яркое солнце, быстротечность бытия и нервное напряжение после встречи с профессором специального фортепиано, добавляется боль.       На прошлой неделе Елена Александровна отметила, что у Виолетты красивые туфли; что Виолетта всегда со вкусом одета и в общем прекрасно выглядит; с таким лицом и с такими роскошными кудрями можно быть фотомоделью, актрисой (теперь и талант-то не нужен!..) или вроде того, а очередного великого композитора оставить в покое, он и при жизни много страдал.       Всё встаёт на места, когда она показывает, как играть. До её мастерства Виолетте не дотянуться.       Никому не дотянуться до её мастерства. Своё превосходство Елена Александровна делом утверждает лучше, чем словом. В искусстве слова она не сильна. Мало кто назвал бы её приятной женщиной, — знакомых, которые на такое способны, Виолетта пока не завела, — но стоит ей сесть за рояль, это теряет важность.       Автобуса долго нет. Вероятность, что в кафе Виолетта не опоздает, пожалуй, упёрлась в ноль. Она вздыхает: и не дождаться, когда спешишь!.. Таково неудобство большого города. Предупредить менеджера — вот всё, что теперь остаётся. Виолетта расстёгивает сумку, чтобы достать телефон, но телефон не находит. В панике она обшаривает другие карманы — и в сумке, и в пальто, все раза по три.       Может быть, он выпал. Или кто-нибудь вытащил его в гардеробе, пока Виолетта застёгивала пальто. Её бросает в жар: потерять телефон она себе позволить не может. Недорогой по меркам культурной столицы, для неё, при её-то зарплате, он обошёлся в целое состояние; да за его цену можно было бы прожить месяц!.. Однако из памяти выныривает образ фортепианного класса. Вот она, Виолетта, сидит за роялем; вот Елена Александровна объясняет, что тот должен прозвучать сначала как один, а затем как другой регистр органа; вот в сумке, там, где ему положено быть, звонит телефон и Виолетта, извинившись, кладёт его на стол, чтобы не тратить время и не злить резкую в манерах преподавательницу. Разумеется, он там так и лежит — на столе! Виолетта просто о нём забыла.       Облегчение быстро заменяет досада. Придётся вернуться — с надеждой, что Елена Александровна ещё не ушла.       И что окажется порядочной женщиной.       Впрочем, было бы лучше, Виолетта на это надеется в глубине души, чтобы класс оказался заперт, а телефон подождал до завтра. Ничего!.. Она бы зашла с утра. Елену Александровну будто бы ничего, кроме музыки и чужих несовершенств, не интересует, да и консерватории не нужно проблем — воровок она держать бы не стала. Тем не менее Виолетта слишком дорожит имуществом, чтобы оставлять где попало, а консерватория — это абсолютное «где попало», когда речь идёт об имуществе Виолетты.       Она учится только на первом курсе, и особым духом, и своей исторической ценностью Санкт-Петербургская консерватория каждый раз вызывает у неё трепет. Здесь, внутри, неловко даже стучать каблуками по полу в пустом коридоре, создавая негармоничный шум и не попадая в ритм медных духовых, которые репетируют где-то рядом; гармонии нет и в том, чтобы не по расписанию вторгнуться в класс — в котором, вдобавок, идёт занятие.       Внутри солнечный свет приглушают шторы. Над роялем скрючился паренёк, которого Виолетта несколько раз видела в коридорах. Теперь он играет сонату Гайдна. Елена Александровна слушает, поджав губы. На Виолетту она отвлекается с задержкой и тут же велит пареньку продолжать, а сама подходит к столу и достаёт из ящика виолеттину ценность.       — Нужно быть внимательнее. Вы же хотите стать музыкантом, Виолетта! — говорит она.       Голос у неё низкий и тихий, но кажется, будто она способна перекрыть им рояль.       — Спасибо.       Виолетта забирает телефон. Ей в голову не к месту приходит, что если бы пришлось отнимать его силой, она бы справилась без труда: Елена Александровна худощава и хрупка сложением. Виолетта бы справилась так легко, что стыдно подумать! Но о драке, конечно же, не идёт речи; в самом деле, какая чушь! Елена Александровна побеждает одним взглядом. Одним выражением усыпанного после лета веснушками лица с тонкими, несколько резкими чертами. Крашеные рыжие волосы поблёскивают на солнце, которое пробивается в щель между шторой и рамой. Без краски они, возможно, уже седые, всё же Елена Александровна заметно немолода, — вот только представить её седой Виолетте почему-то трудно.       Но почему-то Виолетта обо всём этом думает.       Потока неровных гайдновских украшений паренёк не прервал. Елена Александровна останавливает его сама, когда Виолетта уже берётся за ручку двери и почти открывает рот, чтобы пожелать хорошего дня.       — Виолетта, постойте. Вы торопитесь?       — Нет, — врёт Виолетта.       Она и сама бы не объяснила, почему и для чего соврала. Ведь она опаздывает на работу; но поговорить с Еленой Александровной теперь стало важнее.       — Тогда покажите, пожалуйста, Сергею, как это исполняется. Я для него не авторитет, он у меня гордый; так пусть пример ему подаёт первокурсница.       — Но вы говорили, что в этой сонате я…       — Всё бы вам спорить, Виолетта! Идите сюда. Ну же, Серёжа, уступите место.       Серёжа уступает и оказывается на две головы выше Елены Александровны. Виолетта садится за рояль. К нотам, открытым перед ней на последней странице, не прикасается: будет играть наизусть. Первокурсница, образцово играющая наизусть, выглядит эффектнее, с этим не поспорит даже Елена Александровна, — хотя внешне Виолетта больше напоминает преподавателя или давно сложившуюся пианистку, чем первокурсницу. Она начинает играть, изо всех сил стараясь превосходить Серёжу.       За инструментом она всегда старается превосходить — такая у неё есть привычка.       — Смотрите на её руки, — говорит Елена Александровна. — Вы же слышите, что теперь эта музыка похожа на музыку Гайдна? Разве Виолетта играет как вы?       Когда Виолетта заканчивает, она благодарит и желает хорошего дня в ответ.       Часы в телефоне показывают, что рабочий день в кафе начался сорок минут назад.       Виолетте нужно спешить, и почти бегом она выходит из консерватории.