Никто

      Вечером Лиза, третьекурсница и подруга Виолетты, советует ей подлечить нервы.       — Эта старая сука так и будет цепляться к тебе без конца, если ты будешь реагировать и постоянно об этом думать. Она ко всем цепляется. Потому что она — энергетический вампир. Самый настоящий и самый типичный. Я недавно читала статью…       — Поменьше бы тебе всякую ерунду читать, — вздыхает Виолетта.       — Почему ерунду? Энергетический вампиризм существует. Ты ведь сама говорила, что общение с Гассион тебя выматывает.       — Я говорила, что она много требует, и поэтому я устаю!       В своей квартире, доставшейся от отца по наследству, Виолетта вольна делать всё что угодно, но сейчас, при Лизе, она не может заняться важным — работой над фугой Баха. А ведь уже поздно, вот-вот закон запретит шуметь! Она вынимает из сумки ноты, исчерканные пометками: здесь редактор ошибся, тут про смену лада бы не забыть.       Большая часть записей сделана рукой Елены Александровны Гассион, её мелким почерком.       Такого почерка Виолетта прежде не видела ни у кого. Он так аккуратен, что похож на печатный шрифт, стилизованный под рукописный. Виолетта хмурится, ведь и у неё схожего почерка нет, так писать ей ни за что на свете не научиться.       — Педагогу и положено много требовать, — говорит она. — Елена Александровна — хороший педагог, нам обеим есть чему у неё поучиться.       Лиза не соглашается. Много требуют все педагоги, от которых этого, в свою очередь, требует образовательный стандарт. С особым цинизмом они завалили требованиями её саму, вокалистку, будущую оперную певицу, чьё дело — петь, а не учить гармонию; но Гассион, о которой за три года она премного наслушалась, груба и высокомерна.       Студенты для Е. А. Гассион — материал, который, если он не поддаётся воздействию по всем правилам, можно выбросить на помойку. Разбрасываться чужим имуществом она не может, но может втоптать изящными каблучками в пол, а затем непременно поднять и отряхнуть, чтобы никто не узнал о её профессиональных слабостях.       У преподавателя общего фортепиано для вокалистов таких слабостей нет, хотя ему, по мнению Виолетты, приходится ой как трудно.       «Свобода» — неподходящее слово, но его приятно использовать. В жизни Виолетты свободы нет. Её давно отмёл единственный, но большой талант: талант бить по клавишам.       «Не бейте вы так по клавишам, будто комаров давите!» — восклицает Елена Александровна, если Виолетта потворствует таланту не к месту, и та сразу же начинает играть мягче.       Виолетта — материал, который поддаётся воздействию.       Пожалуй, иногда на неё стоит воздействовать в грубой форме.       Лиза говорит, что строгость и хамство — разные вещи.       — Впрочем, чего от неё ждать? Знаешь, о ней рассказывают… Например, что когда-то она вышла за француза и уехала, но там, в Париже, её выставили с работы за профнепригодность. За ненормальное поведение! Даже французы — выставили, а наши всё стерпят, лишь бы документы были красивые, дипломы, списки лауреатов… Репутация!.. Вроде, у неё муж богатый и им удалось всё замять, но ещё говорят, что…       — Ладно. Я поняла. Ты собрала все сплетни.       — Сплетни ходят не просто так!       Лиза воздействию поддаётся плохо; приёмам же фортепианной педагогики она не поддаётся совсем.       У Виолетты есть талант.       У Лизы — её голос, редкое колоратурное сопрано.       Виолетта едва осиливает сольфеджио, а певческого голоса не имеет.       Елена Александровна говорит, что вокалисты — пустоголовые бездельники.       — Вообще-то мне уже надоело, — говорит Лиза. — В последнее время мы только и говорим, что об этой козе, одно и то же, снова и снова.       — Вовсе не только, — это замечание Виолетту смущает.       — Да ты к ней сводишь любой разговор. Будь она моложе и симпатичнее, я бы подумала, что ты в неё влюбилась.       — Это ещё что за идея!..       — Идея, которая напрашивается сама собой. Ты же у нас… нетрадиционная.       — Что с того? Для таких развлечений у меня ни времени, ни желания нет. Меня интересует музыка, и Елена Александровна непосредственно к ней относится.       Незаметно для себя Виолетта сложила ноты в маленький плотный свёрток. Теперь, так же бессознательно, она впивается в него пальцами и пытается разорвать. Лиза начинает её раздражать.       Она засиделась в гостях. Со своими сплетнями и со своим мракобесием — засиделась.       Скоро её будут искать родители. Первым делом позвонят Виолетте. Выяснится, что их дочь-негодница снова выключила телефон, специально для того, чтобы люди, героически потратившие на неё все двадцать три года её жизни, не могли контролировать. За такое она приговаривается к расстрелу! Виолетта выскажет Лизе несколько завистливое «Они за тебя волнуются!», ведь за неё некому волноваться, а та ответит, что со стороны судить удобно и замечательно, но попробуй с такими тиранами поживи.       Виолетте тиранов не попадалось. Обе главы её семьи ни разу не опускались до того, чтобы пасти, как овец, кого-нибудь из двенадцати своих деточек.       До того, чтобы опекать старшую дочь, они не опускались тем более. Взрослой Виолетта стала то ли тогда, когда родился её первый брат, то ли тогда, когда у отчима случился первый приступ белой горячки.       Родители Лизы не проводят лишних сравнений. В единственной дочери они видят не овцу, а юную и со всех сторон привлекательную особь человека, которую приятно выкрасть, изнасиловать и ограбить. Но пока телефон молчит, отправлять её к ним невежливо; в конце концов, Виолетта и Лиза — подруги; кроме того, родители Лизы считают Виолетту порядочной. Ни к чему впечатление портить.       Не так много в этом чужом городе у неё хороших знакомых.       Лиза подхватывает с пола кота Амадея. Тот сворачивается у неё на коленях, позволяя зарываться ярко-фиолетовыми ногтями в шерсть. Цвет и длина ногтей бросаются в глаза сильнее, чем всё прочее в облике Лизы: её можно причислить к тем в общем-то миловидным девушкам, которых трудно запомнить в лицо и которых время от времени с кем-то путают. Чтобы не портить отношения и не говорить об Елене Александровне, Виолетта заводит разговор об опере.       В конце концов, как и всегда, телефонный звонок заставляет Лизу уйти (они даже не успевают обсудить новую постановку «Риголетто» в Михайловском), — и Виолетта, которой почти никогда не звонят родственники, остаётся одна.       Ремарки Елены Александровны на нотном листе притягивают взгляд, как нечто неуместное и непристойное.       Виолетта разглаживает бумагу, с которой была неосторожна. Ей стыдно перед Еленой Александровной и даже немного перед Бахом.

***

      Замученный к концу дня рояль покорно поёт под пальцами Елены Александровны. Перед её авторитетом он не показывает, что устал. Сама она — не показывает: её осанка безупречна, словно в неё вогнали металлический каркас, а движения рук так же ловки, как обычно.       Виолетта не назвала бы Елену Александровну красавицей, но пока она восседает на своём троне, от неё не оторвать взгляд.       — Этот переход, который я вам отметила. Его нужно играть мягко, вот так, как я показываю, — вы понимаете, Виолетта? Вы здесь теряетесь, и это никуда не годится, — сбивчиво, что всё-таки выдаёт усталость, поясняет она.       Минуту назад то же самое играла Виолетта. В некоторых местах она и правда терялась.       Елена Александровна не теряется никогда. Не в её правилах теряться.       Она настаивает: не должны и ученики. Быть растерянным профессионал не имеет права, даже когда из-под пальцев рвётся фальшь. Хотя иногда профессионалы выдают фальшь за интерпретацию, главное здесь — уверенный вид. Сама Елена Александровна, правда, своего особого видения не имеет; у неё есть лишь техника, точное понимание авторских замыслов и ноты.       — Теперь вы. Только, я вас прошу, не гоните, и тогда мы даже сможем закончить вовремя.       Они меняются местами. Трон тут же становится обычной скрипучей банкеткой. Елена Александровна стоит у рояля и внимательно наблюдает за Виолеттой, и на сложном моменте Виолетта — что хуже некуда, настоящая катастрофа! — теряется.       Ей ни за что не стать профессионалом, как Елена Александровна.       Елена Александровна Гассион — гений. При жизни, как и большинство гениев, непризнанный, — такова жизнь!.. Она — гений, а Виолетта — очередная бездарность. Это читается в каждом слове и жесте. Витает в воздухе.       — Елена Александровна, я просто неважно себя чувствую, — зачем-то оправдывается Виолетта.       В её защиту можно сказать, что перед Еленой Александровной так оправдываются почти все. Она располагает к этому манерами, выражением лица, одним взглядом.       — Вы правда как-то плохо выглядите, — говорит она вдруг. — Болеете или устали?       — Всё в порядке, я сейчас соберусь…       — Мы можем перенести занятие. Виолетта, я же вижу, что вы где-то не тут; я не знаю, в чём дело, но мы сейчас здесь сидим без смысла.       — Нет-нет, это незачем! Извините. Я сыграю нормально, только начну заново эту страницу.       Виолетта начинает заново. Елена Александровна что-то спрашивает, но Виолетта слишком усердно пытается сконцентрироваться, чтобы расслышать.       — Послушайте, — бесцеремонно, но неожиданно мягко вклинивается в её попытки Елена Александровна. — Занятие правда можно перенести. Идите домой, отдохните. Посмотрите фильм. Завтра продолжим.       — Разве завтра у вас не выходной?       — У музыканта нет выходных. Я приду.       Виолетта вынуждена согласиться — ведь Елене Александровне так тяжело возражать; и ведь у неё в самом деле разболелась голова, и мысли путаются, и ноты перед глазами! На прощание Елена Александровна подчёркивает карандашом недостаточно мягкий переход ещё раз. Больной музыкант — всё равно музыкант; а уж неумелому музыканту, тем более возраста Виолетты, нельзя тратить на болезнь много времени. До завтра Виолетта должна исправить все ошибки.       Скоро Виолетта исполнит это произведение на концерте.       Если не заболеет и не уйдёт домой.