Никто

      Назавтра, собираясь в консерваторию, Виолетта надевает платье, купленное для особой встречи с Е. Г.       Подобного от неё, конечно, не ждут. Разве в обычный день она плохо выглядит? Если бы Елене так понравилось платье, Елена бы не велела его убрать. Работать с чистым полотном интереснее. За его обработку Елена взялась с другой стороны, противоположной той, на которой много успела написать с начала учебного года. Там платьев нет; там только визуальные образы с нотного стана.       Лиза трактует визуальные образы как и положено девице её возраста — на этот раз правильно.       — И для кого ты так нарядилась? Не Моцарта же с Бетховеном соблазнять! — смеётся она, пока выбирает для Виолетты по её просьбе ноты из толстой стопки.       — Ничего я не нарядилась. Это платье даже не вечернее, — говорит Виолетта, заплетая волосы. — У тебя, Лиза, дурные фантазии. Дурные и пошлые. Лучше бы ты со мной пошла.       Лиза мотает головой.       — У родителей есть моё расписание. Они же в два счёта меня достанут.       — Ну и что? Достанут, подумаешь!..       — Я не хочу их видеть. Обоих. Может, хоть теперь, хоть после этого они что-то поймут, — Лиза резко повышает свой профессионально поставленный голос. — Для тебя, Виолетта, всё — «подумаешь», потому что твои родители — нормальные люди.       Задавать вопросы нет времени; описывать родителей Виолетты, чтобы переубедить Лизу, — желания. Виолетта бормочет: «Спасибо» и забирает у Лизы ноты, чтобы втиснуть их в и так набитую сумку. Куда без нот в день, когда у неё нет занятий по фортепиано?       На работу Лиза тоже не собирается, она нигде не работает, это дитя обеспеченной семьи, которому стоит протянуть руку — и в неготовые к труду пальчики с ярким дорогостоящим маникюром вложат нужную сумму. Правда, матери и отцу известно, сколько ей нужно, и сверх нужды, — к примеру, чтобы хватило на съём квартиры, — они не дадут. В самом деле Лиза от них не сбежит, Виолетта еле удерживается от комментария: верить этим капризам сложно. Она знакома с Лизой давно и кое-что может предугадать.       Она бы высказалась, если бы не хотела быть удобной подругой. Если бы не опасалась, что Лиза ответит тем же.       Всё личное Виолетта хранит под замком, которые открывает только сама — силой мысли. То, что пока открывается чаще всего, ждёт свою ученицу в фортепианном классе «около трёх или четырёх часов», если точнее — ровно в три, ученица ни на минуту не опаздывает. Лучше бы с такой точностью она передавала порывы великих душ.       Елена Александровна Гассион говорит это, поворачивая в дверном замке ключ.       — Я рада, что вы всё-таки зашли, Виолетта, — добавляет она без намёка на интонацию. — Вчера я не дала вам задание.       — Специально не дали?       Виолетта позволяет себе немыслимое: подойти к Елене почти вплотную. Сегодня она ждать не станет! Елена — хозяйка положения, однако так будет не всегда. ОНА, Виолетта, должна показать себя с выгодной стороны, и если Елене выгодно видеть робкую неумёху, то ЕЙ, Виолетте, это вовсе не выгодно.       — Конечно же нет! — в речь Елены сразу проникает волнение. — Виолетта, моё… особое отношение к вам не должно мешать вам учиться. Виолетта, я вчера увлеклась…       — Сегодня моя очередь увлекаться.       — Я в этом не уверена, Виолетта.       Аргумент Виолетта приводит не словом, но делом. Она притягивает Елену к себе и целует в губы. Та замирает, но остаётся на месте. Виолетта использует опыт, полученный от неё. Профессионализм заключается в том, чтобы, сбившись за роялем на сцене, продолжить как ни в чём не бывало, твёрдо, уверенно, так что в зале восхитится любой музыкант.       Елене, опытному профессору и музыканту, умений недостаёт. У неё сбивается дыхание. Ей приходится отпрянуть. От волнения она вне себя. Её руки дрожат. На губах и немного мимо отпечаталась помада Виолетты.       — Виолетта… — начинает она, но продолжить Виолетта ей не даёт.       На ощупь Елена ещё более хрупкая, чем выглядит. Память о том, что она позволяла себе в отеле, диктует Виолетте, что делать. Её и без памяти тянет прикасаться к этой женщине, которая в матери ей годится, в неположенных местах. Елена внемлет этой инициативе. Внемлет нервно, сдержанно — но не противясь.       Пока Виолетта не заходит слишком далеко.       Едва она становится увереннее у Елены под одеждой, Елена выворачивается из её неумелых объятий. В следующую секунду их уже надёжно разделяет рояль.       — Не делайте так! — хрипло восклицает Елена, оправляя юбку. — Никогда — вам ясно?       — Извините, Елена…       Решительность из Виолетты мигом выветривается.       — Елена Александровна! Соблюдайте, пожалуйста, субординацию. Вы… вам… Виолетта, вам лучше пойти туда, где вы должны быть по расписанию ваших занятий.       — Елена Александровна, — Виолетта проговаривает это обращение нарочито чётко. — Елена Александровна! Ничего мне не ясно! Я не понимаю вас! Разве не за тем вы меня пригласили? Зачем заперли дверь?       Елена будто не слышит.       — Сейчас вам лучше оставить меня в покое. Никогда, слышите, никогда так больше не делайте!       — Но я…       — Уходите!       Она стремительно подходит к двери и поворачивает ключ, который всё это время торчал из скважины.       — Да вы… вы… сами не знаете, чего хотите! — в сердцах выпаливает Виолетта перед тем, как так же стремительно кинуться прочь.       Если бы Елена её окликнула, она бы тотчас вернулась в класс. Мысленно Виолетта уговаривает Елену поступить так — вернуть её, и, если угодно, повторить вчерашнее в уместной форме. Но позади только хлопает дверь.       Вне консерватории, на улице, где кончается искусство и начинается жизнь, в пыли которой оно рождается, Виолетта терпеливо ждёт, когда и Елена выйдет. Её пунктуальность не подвела: она выходит в известное время. На ходу она заправляет под ворот шейный платок. Успевшая замёрзнуть Виолетта догоняет её в два счёта.       — Я ждала вас, Елена Александровна. Мне стоит извиниться за наглость.       Отвечает Елена не сразу. Какое-то время они молча идут по улице. На каблуках за Еленой Виолетта успевает с трудом.       — Не стоит. Было бы хорошо, если бы вы могли читать мои мысли, тогда бы мне и учить вас ничему не пришлось — вы бы сами прочли всё, что вам нужно. Вы не можете этого делать, а я не обозначила вам границ. Вы не виноваты. Моя оплошность.       Виолетта обещает, что больше такого не повторится.       — Я учту всё, что вы скажете… Елена.              Сейчас бы вспомнить о субординации, но на этот раз обращение без отчества Елена принимает спокойно. Она говорит:       — Мне будет приятно, если вы проводите меня домой.

***

      Возле своей парадной Елена приглашает Виолетту на чашку кофе.       — А если кто-то увидит? И как же ваш муж? — теряется Виолетта.       — Не думаю, что муж помешает заварить кофе. К тому же он на работе. Мы с вами будем вдвоём. — Слово «вдвоём» Елена произносит с нажимом. — С вами опять что-то не то. В чём дело?       Вопрос выбивает землю у Виолетты из-под ног, и без земли у неё начинают дрожать колени. Не нужно быть крупным мыслителем, чтобы догадаться, зачем на самом деле Елена, забыв об очередном своём правиле, приглашает её зайти.       «Около трёх или четырёх часов дня» она была к этому готова, но время разлагает готовность — особенно если заполнять его размышлениями, которым светлое будущее фортепианной сцены предавалось весь день.       — Ничего. Просто устала.       — Чем вы занимались, коль так устали?       Елена не ждёт ответа. Цель вопроса не нём. Студентка устаёт за день меньше профессора. Молодая женщина — меньше женщины предпенсионных лет, даже склонной ходить быстрым шагом. Поднявшись на второй этаж, они заходят в квартиру, где Елена предлагает Виолетте повесить куртку на вешалку. Если сейчас не отложить куртку в сторону, позже она будет мешать.       Елена, которую отложила в сторону сама её биография, приглашает Виолетту в гостиную.       — Не разувайтесь, я всё равно собираюсь мыть пол.       Как и стоило ждать, в гостиной, в прихожей, во всей квартире — безупречный порядок; иного и не представить, если взглянуть на Елену и задуматься, как могло бы выглядеть её жильё. Должно быть, Георгий подобен супруге. Молодая любовница — очевидно, нет, поэтому надолго она в их семье не задержится.       Виолетта просит разрешения отойти в ванную. Елена позволяет и говорит, что заварит кофе; затем, тут же, что к кофе может открыть коньяк. В ванной Виолетта приводит себя в порядок — насколько это возможно за минуту и в чужом доме. Получается плохо. Глядя в зеркало, она не видит там ничего, что не стоило бы сделать красивее. Кроме платья: оно по-прежнему новое. Вот бы Елена замечала только его! Виолетта поправляет платье, чтобы оно выглядело на ней как можно лучше.       Его, очевидно, придётся снять, но в худшем виде оно не вызовет желания это сделать.       Виолетта старательно отвергает желание, чтобы Елена приказала снять платье; она с собой не согласна. Распущенность — не её черта. Елена позволяет себе много лишнего, но позволять, терпеть и хотеть — действия разные. Когда она возвращается в скромную, аккуратную и невероятно чистую гостиную, Елена ставит на стол бокалы. Сама она в этом интерьере выглядит безупречно. Всё как на обработанной фотографии или в кино.       — Я не буду вас сильно спаивать. Иначе опять не станете вечером заниматься. Выпьем символически, — говорит Елена так строго, будто это Виолетта предложила открыть коньяк, а она, Елена, была против.       Виолетта садится за стол.       — В честь нашего первого конфликта?       — В честь того, чтобы больше конфликтов не было.       — Вряд ли это получится.       — Отчего? Что же мы, не люди? Не разумные существа? Разве не музыканты? Разве не естественное дело для нас — всё контролировать?       — А вы не находите, что в наших отношениях появилось много… аффектов?       — Вы обо мне? Виолетта, я немного ошиблась, — ведь мы люди, да? Вот вам логическое противоречие, — но впредь буду держать себя в руках. Как вы понимаете, правилам гармонии должно подчиняться даже видимое нарушение этих правил. Мы сейчас нарушаем правила, я не должна со студентками выпивать. И не должна о вас непристойно думать.       — Непристойно думать?       — Ну, вы надели это платье с таким вырезом… Как мне прикажете реагировать? Это аффекты. Вообще-то я должна вам сказать, что вы не должны так одеваться в консерваторию. Можете одеваться так на встречу со мной — личную, неформальную. Вы нравитесь мне в таком виде. Но на занятиях нужно выглядеть поскромнее.       — Боитесь, что я понравлюсь кому-то ещё? — Виолетта позволяет себе улыбнуться.       — Вы знаете, о чём я вам говорю.       — Вы говорите о своих неуверенности и неустойчивости, Елена. Не такой большой у моего платья вырез. Я одета вполне прилично. И о каком контроле у нас с вами может идти речь? Мы не умеем себя контролировать. Не обещайте, что всё сложится идеально. Не сложится. У нас будут конфликты. Мы будем нарушать правила. Сами говорите: уже нарушили. Я тоже не должна выпивать с педагогом. Я должна относиться к вам, Елена, иначе. Это всё само по себе — конфликт. Мы можем и за него выпить.       Елена хватает ртом воздух, чтобы, — наверняка в резкой манере, — высказаться, но ничего не успевает сказать.       Рука, которой она держит чашку с кофе, дёргается. По блузе тотчас растекается несколько тёмных капель. Несколько секунд она в замешательстве смотрит на эти пятна; затем ставит чашку на стол, вскакивает со стула и с нервным: «Простите, я должна что-то с этим сделать!» выбегает из комнаты.       Едва за ней захлопывается дверь, Виолетта хватает коньяк и быстро доливает себе в бокал, чтобы сразу же залпом выпить.       В бутылке осталось много. Елена и не заметит, если не феноменально внимательна.       К счастью, из феноменального в ней есть только исполнительский профессионализм.       Она возвращается переодетой в платье — короткое, выше колен. Виолетта ни разу не видела её так одетой и поэтому отводит взгляд, борясь с желанием этого не делать: у Елены красивые, ровные и стройные ноги. Такими можно похвастаться, особенно в её возрасте, — но она всегда носит юбки одной длины.       — Вам идёт, — говорит Виолетта, хотя лучше бы ей промолчать. — Почему не ходите так на работу?       — Это старое платье, для дома… и для консерватории оно нескромное, вы так не думаете?       — Некоторые у нас покороче носят.       — Я — не «некоторые», Виолетта.       Неловкость заставляет Виолетту замолчать.       Женщины вроде Елены не просто так надевают короткие платья.       С надеждой, что клин можно вышибить клином, Виолетта встаёт и пытается повторить то, чего ей не дали сделать в консерватории; но как только она прикасается к Елене, та отвечает отказом.       — Вы казались мне более понятливой. Иногда вы так хорошо рассуждаете! Виолетта, ведь я велела вам никогда так не делать!       Она произносит это, и Виолетта не выдерживает.       — Чего вы хотите? Я не понимаю. Не понимаю! Вам всё со мной ясно. Зачем вы пригласили меня сюда и нарядились в такое платье? Не за этим достали коньяк?..       — Сядьте.       Жёсткий тон заставляет Виолетту послушаться. Елена продолжает:       — Послушайте внимательно, Виолетта. — Она подходит к Виолетте и проводит пальцами сначала по её позорно растрёпанным волосам, а затем по щеке. — Я пригласила вас выпить кофе. Это значит, что я пригласила вас выпить кофе, и ничего больше. Пусть к нему оказался уместен коньяк… Это просто напитки. В этой квартире я живу вместе со своим мужем. Не думаете же вы, что я буду изменять ему прямо здесь?       — Я не…       — Молчите. Мне, как и вам, ни к чему ваши оправдания. Просто запомните: вы не должны делать того, что целый день пытаетесь сделать. Не трогайте меня, пока в устной и недвусмысленной форме я вам не позволю.       — Почему, Елена?       — Если вас не устраивает, мы можем прекратить. Мы ещё можем ограничиться рабочими отношениями. Обещаю, что не вспомню ни о каких вольностях.       Под прикосновениями руки Елены и под звуками её голоса, ставшего резким и холодным, Виолетта еле дышит. Нужно усилие, чтобы поднять взгляд и посмотреть Елене в лицо.       — Меня всё устраивает, — говорит она почти шёпотом. — Но я вас не понимаю.