Никто

      Вечером Лиза просит прощения.       — Я не должна была так реагировать, — говорит она. — Я была неправа. Ты тоже меня пойми: узнать такое!.. Ты и она… Я хочу сказать, при всей моей толерантности… дело не в том, что Гассион женщина, дело даже не в её пенсионном возрасте и не в том, что она твой преподаватель… Сама подумай, как всё это выглядит!.. Как это можно назвать!..       — Тебе не нужно это никак называть. Это не твоё дело, Лиза.       Непреложная для Виолетты, мечтавшей столько лет, что когда-то и у неё появятся дела, до которых кругом никому заботы не будет, истина Лизе доступна в искривлённом виде. Такие истины люди часто ломают как вздумается. Что может быть хуже ограничений? Относитесь к другим так, как хотите, чтобы другие относились к вам! Разве может Лиза хотеть, чтобы подруга не увлекалась её личной жизнью? Разве не суёт при всяком удобном случае эту тему под нос — ну же, взгляни, нет ничего интереснее!..       Ещё один аргумент: людям свойственна общность. Родители Виолетты твердили, что человек — не человек, когда чужие беды его не волнуют. Должно быть, от этого меняется биологический вид! Что может быть хуже эгоизма? Нет, Лиза — не эгоистка; и Виолетта — не эгоистка, не так её мать и отчим воспитывали, хотя и, очевидно, кое-где допустили ошибку.       Лиза говорит, что ей чужд эгоизм, зато близки проблемы единственной — близкой, самой близкой на свете! — подруги.       — Моя проблема в том, что люди вокруг меня не хотят думать, — бормочет Виолетта сквозь зубы.       На кровати лежит открытый учебник, от которого Лиза её оторвала. Учебник интереснее разговора. Человек его написал достойный — выдающийся теоретик, уважаемый педагог.       — Слушай, Виолетта, — Лиза садится в кресло, на котором спала Елена. — Я за тебя волнуюсь. Я думала, дело в твоей низкой самооценке… Ну, то, что ты ни с кем, и это в твоём возрасте… Что непонятно, ты ведь такая красивая! Но теперь вижу, что у тебя гораздо больше проблем. Меня шокировало то, что я узнала про тебя и Гассион. Знаешь, она стрёмная, и это было бы делом вкуса… Виолетта, я ведь о другом, о серьёзном: Гассион — психически больной человек.       — Потому что ей нравятся женщины?       — Не поэтому. Говорят, она в психушке лежала. По-настоящему. Ходят слухи…       — Мало ли, кто где лежал. К тому же термин «слухи» сам за себя отвечает. Откуда информация?       — Да многим известно! Однокурсницы слышали от проректора… Гассион несколько раз там была. Она наблюдается у частного психиатра. Это сказала моя преподавательница; они с Гассион когда-то дружили. Не понимаю, как её до сих пор не уволили. Она опасна для людей, и то, что она позволяет себе со студентками…       — Лиза, хватит. Её не любят, вот и сплетничают. Не от большого, между прочим, ума.       Лиза театрально закатывает глаза.       — А вы похожи: обе считаете, что умнее всех. Хорошо. Только потом не говори, что я не предупреждала. Чтобы ты знала, твоя Гассион и на меня пялилась. Она пялилась на мою грудь. Я-то думала — завидует, вот и злится. Она тогда отругала меня за «неподобающий вид», хотя вид был самым обычным. Самой ей показывать нечего, да и возраст… Но теперь я поняла, почему она пялилась. И это мерзко.       — Она ведь консервативна в вопросах одежды.       — Зато как прогрессивна в личных!       — Я могу надеяться, что ты не станешь о нас болтать?       — Только ради тебя.       — Вообще оставь Елену в покое. Допустим — ради меня. Перестань сплетничать. Вот что мерзко, Лиза. Она хороший педагог. Прекрасная пианистка; а вам всем — лишь бы ковыряться в грязи!       Лиза говорит, что это Виолетта забралась в грязь по самые уши.       — Вот увидишь: будешь жалеть, что не слушала.       Виолетта жалеет, что слушает — вместо того, чтобы читать учебник.       У неё быстро заканчивается терпение. Второй раз за день Лизе пора домой.

***

      Хотя конфликт, казалось бы, и улажен, но на ночь в квартиру Виолетты Лиза не возвращается. «Думаю, мне пора вернуться к родителям», — объясняет она. Конфликты улажены не только у них двоих. Родители места себе не находят, для того они и родители; и дитя возвращается туда, откуда взялось, и Виолетта отмечает избавление от гостьи бутылкой красного полусладкого.       Без Лизы в квартире восхитительно тихо.       В последний раз Виолетта так радовалась одиночеству несколько лет назад, только приехав. Теперь она словно вернулась из долгого путешествия. Никто не отвлекает её от работы.       Никто не отвлекает от мыслей о Е. А. Гассион.       Проходит несколько дней, но Е. А. Гассион не появляется. От неё не приходит ни слова, ни строчки. Она не отвечает на сообщения и звонки.       На миг Виолетта хватается за идею расспросить о ней в консерватории — но риск не оправдан. Если бы случилось что-то ужасное, все бы об этом знали. О смерти уважаемого профессора написали бы в соцсетях.       Если бы Елена хотела, чтобы Виолетта нашла, она бы ответила на звонок.       Стоило бы оставить её в покое, да только на такой подвиг Виолетта уже не способна.       Легче оставить в покое консерваторию. Всё меньше времени некогда прилежная студентка-отличница уделяет учёбе.       Очередным утром, когда не может заставить себя пойти на занятия, она достаёт из шкафа тёплое пальто, надевает поверх ещё нового платья, красит губы и отправляется туда, куда не следует отправляться.       Вдруг Елена, как Лиза, уже вернулась домой?       Вдруг она вернулась домой сразу после того, как ушла в четыре часа утра от Виолетты?       Может быть, и уйти от мужа было глупой пьяной идеей, ведь Елена приходила нетрезвая, что не скрылось бы и от менее внимательных глаз. Виолетта смотрела на неё во все глаза! И готовится посмотреть снова; только дверь ей открывает не Елена. Дверь открывает мужчина — крепко сложенный, преклонных лет, и почти седой; с таким же тяжёлым и выразительным, как у Елены, взглядом.       — Здравствуйте, — выпаливает растерявшаяся Виолетта. — Я могу увидеть Елену?       — Вы из консерватории?       — Да, я её ученица. Меня зовут Виолетта. Видите ли, она пропала, до неё никак нельзя дозвониться, и я обеспокоена…       Мужчина перебивает:       — Зайдите.       Заходить, чтобы оказаться с ним в закрытой квартире, не хочется, но Виолетта заходит; её грызёт дурное предчувствие.       — Так она дома? — изо всех сил Виолетта старается выглядеть спокойной.       Уравновешенной. Порядочной. Нормальной.       В квартире Елены Александровны Гассион, совсем как в консерватории, очень важно выглядеть уравновешенной, порядочной и нормальной.       — Её нет, Виолетта. Я её муж. Так это с вами у неё особые взаимоотношения?       — Ну, в некотором роде…       — Она рассказала. Вообще-то я думал, что всё это время она жила у вас.       — Не жила. Она сказала, что снимет номер в отеле.       — Как и мне; но не вам мне рассказывать о её характере, верно? Лена не стала бы жить в отеле. Вы знакомы достаточно близко, так?       Виолетта пропускает это мимо ушей.       — Вы тоже не знаете, где она?..       — Отчего? Знаю. Она в больнице.       — В психиатрической?       — В обыкновенной. Вчера мне позвонили оттуда. Сказали — она в реанимации. Напилась, вскрыла себе чем-то острым вены и пыталась утопиться в Фонтанке. Только внимание привлекла. Думаю, на то и рассчитывала. Сейчас лежит в палате и будто бы ничего не помнит. Надеюсь, вы знакомы и с этой её чертой?       — Совсем ничего?..       — Если верить ей, то совсем. Говорит, что на неё, вероятно, напали. Даже предположила, что я напал. Фантазия у Лены хорошая; жаль — с интеллектом беда. На вашем месте, Виолетта, я бы не беспокоился. Она нарцисс и манипулятор, и ей вечно не хватает внимания, — но она не самоубийца. Кстати, недавно такое у нас уже было: она взяла нож и ударила себя несколько раз по руке, а потом не знала, откуда взялись раны.       У Виолетты перед глазами тут же возникают размотанный бинт и тонкое запястье Елены, изуродованное чем-то острым. Она сдерживается, чтобы не выругаться.       — Я могу её навестить? — вместо этого спрашивает она. — В больнице. Туда ведь можно приехать?       Она спрашивает, борясь с желанием уйти — быстро и даже не попрощавшись. Это нездоровая, в самом деле неправильная ситуация, когда чья-то любовница так легко говорит с супругом.       Любовниц от супругов скрывают. Эти же супруги предпочли не скрывать.       — Вас не пустят, — говорит Георгий Гассион. — Вы не родственница, вы вовсе не пойми кто, а она в тяжёлом состоянии. Ей нужен покой. Скорее всего, именно так вам и скажут. Впрочем, завтра я к ней поеду. Вы можете поехать со мной: к вам тогда будет меньше вопросов.       Виолетта соглашается.       Виолетта не может не согласиться.