Никто

      Когда звонит телефон, сестра Виолетты Полина кривит лицо и берёт бутылку, чтобы подлить вина в полупустой стакан.       — Кто там ещё? Твои питерские друзья?       — У меня нет друзей.       Телефон лежит на подоконнике и требует вмешательства скрипичным концертом Вивальди. Виолетта не стала бы отвечать, но звонить может Елена; вдруг у Елены, чей звонок всегда ценен, есть веский повод ей позвонить?       Что может случиться у человека с нестабильной психикой, который живёт один? Или, так вернее, — чего у него не может случиться?       — Тогда твой мужик. Мужик-то есть? Или ты верна имиджу старой девы?       Чувством такта Полина не отличается, а когда выпивает, то забывает о нём совсем.       В их семье никогда не было принято отличаться чувством такта. Поэтому она здесь. Поэтому она приехала с бутылкой вина и объявила, что остановится у сестры на два дня. В детстве сестру учили ей не отказывать.       — Ты можешь хоть иногда всё не сводить к этой теме? — у Виолетты заканчивается терпение.       Это риторический вопрос. Ответа Виолетта не слышит. Полина бормочет что-то о скрытности и недоверии. Динамик пытается осилить скрипку; Виолетта берёт телефон; однако звонит, к облегчению и к разочарованию вместе с ним, не Елена.       — Чего тебе? — осведомляется Виолетта у Лизы.       Лучше бы совсем вопросов не задавать, но Полина сбила Виолетту с толку.       Полина, которая заявилась без приглашения и даже без звонка, Полина, которая всегда заявлялась без приглашения и даже без звонка, Полина, которая не может обойтись без того, чтобы напиться, потому что сегодня её бросил очередной кавалер, сбила Виолетту с толку.       — Гассион. Вот чего! Гассион! Чуть не вырезала мне ножницами глаза. — Голос в трубке истерично дрожит. — Она совсем больная, Виолетта. Совсем больная! Она просто взяла ножницы и…       — Подожди. Объясни нормально. Что случилось?       Это похоже на бред. Очередную дурацкую выдумку Лизы.       — То, что ты слышишь! Гассион хотела воткнуть в меня ножницы. А ещё вырвала клок волос. Наставила синяков. Её нужно изолировать, я и раньше так говорила, что её нужно изолировать, потому что она больная! Я иду в полицию…       — В полицию?       — Это единственное, что ты услышала?! — Лиза кричит; Виолетта сбавляет громкость динамика. — Она на меня напала! С ножницами!       Полина сидит за столом и сверлит Виолетту взглядом. Её стакан опять пуст. Она пьяна.       Бутылкой она не брезговала с юности. Ещё школьницей начала пить и курить. Когда-то Виолетта, будучи на три года старше, отчитывала её за это почти каждый день: родители ничего не видели. Родители вообще не замечали старших детей. У них было слишком много младших.       Виолетта брезгует лишними людьми у себя в квартире, но не пустить сестру не смогла.       Всё-таки они родственницы.       Всё-таки Виолетта отчитывала её почти каждый день.       Из телефона Лиза путано доносит подробности. Гассион вытащила откуда-то ножницы. Гассион — сумасшедшая. Теперь и подтверждение, что не просто у неё не все дома, есть: синяки Лизы, которые она отнесёт в полицейский участок. Без особых, впрочем, надежд, ведь сын Гассион работает в полиции — такой же придурок, как мать, уж в этом Лиза не сомневается.       — Зачем ты вообще пошла к ней домой?..       — Какая теперь разница? Я хотела поговорить с ней как с человеком, а она… она…       Будто оглушённая, Виолетта отнимает телефон от уха. Лиза сказала достаточно, чтобы могла больше не говорить.       Дрожащими пальцами она набирает номер Елены.       Единственное, что кажется Виолетте разумным — это позвонить и услышать, что произошло между ними с Лизой по её версии. Увидеть всё с двух ненадёжных сторон, а потом занять место посередине.       — Что случилось? — не унимается Полина.       Вторая попытка. Третья. Гудки бесконечны и одинаковы. Виолетта говорит:       — Мне нужно уйти. Послушай, ты не могла бы… — она хочет спросить, не могла бы Полина отвезти её на машине, это бы сэкономило время, но вдруг спохватывается: Полина пьяна! — Раз ты всё равно здесь, можно воспользоваться твоей машиной? Это очень срочно. И очень важно. У моей… подруги большие проблемы. Я потом тебе всё объясню.       — Хочешь опять во что-нибудь врезаться, да?       — Ни во что я не врежусь!       — Ну смотри. Раз так нужно… Только учти, если с машиной хоть что-то случится!.. И разве тебя не лишили прав?..       — У меня есть права, — огрызается Виолетта, пытаясь дозвониться до Елены.       Не берёт. Не берёт!       Автомобиль Виолетта водила в последний раз несколько лет назад — до аварии, после которой решила не садиться за руль никогда и ни при каких обстоятельствах. Но сейчас у неё нет времени думать. На улицу, даже не надев шапку, она выходит почти бегом. Что, если, не справившись с Лизой, Елена воткнула ножницы в себя?       Елена так уже поступала.       За суицидальные действия её уже поставили на учёт.       На месте Виолетта задумывается, как попадёт в квартиру, если опасения верны; но воображение пишет картины и заставляет спешить. Елена вонзает в запястье ножницы. Пол заливает кровь. Её чистую, безупречно выглаженную светлую блузку заливает кровь. Задыхаясь, Виолетта поднимается по лестнице. Она убеждает себя, что у неё просто разыгралась фантазия. Конечно же, сейчас Елена откроет дверь и объяснит: Лиза много придумывает.       Пусть она скажет: Лиза напала первая. Если вообще кто-то на кого-то напал.       Виолетта жмёт на кнопку звонка. Квартира молчит. Наверное, Елена ушла в магазин или уснула. Не хуже!       Третий звонок возвращает тревогу, которая почти выветрилась. Виолетта закрывает глаза и делает несколько медленных глубоких вдохов, прежде чем изо всех сил постучать в дверь.       Возможно, Елена не услышала звонка. Не такой он и громкий. Не так и чуток у неё слух.       Через несколько секунд дверной звонок наконец-то щёлкает. Не стоило волноваться! Елена здесь. Похоже, что она собралась уходить: на ней одежда, которую она надевала в консерваторию, а её волосы аккуратно уложены. Этот образ вполне нормален. Только бледность лица и пустой взгляд выдают неладное.       — Елена! Что у вас с Лизой произошло? Вы в порядке? Она позвонила мне и сказала… — начинает Виолетта, но Елена перебивает:       — Теперь я в порядке, коль вы пришли. Я вас не ждала. Думала, это она вернулась. Извините, я перед вами в таком виде… У меня был тяжёлый день.       Её рот дёргается, словно она хотела улыбнуться, но в последний момент не смогла. Что случилось? Виолетта спрашивает и не получает ответа. Елена запирает дверь (замок опять щёлкает); затем, шагнув к Виолетте, подходит вплотную; она прижимает Виолетту к стене; слова как будто до неё не доходят. Она смотрит Виолетте в глаза.       — Вы представить не можете, как я рада вас видеть. Я счастлива видеть вас, Виолетта!       Она произносит это таким голосом, каким отчитывала студентов на занятиях или критиковала систему музыкального образования.       — Может, вы всё-таки мне расскажете, что…       — Помолчите.       Елена прижимается к Виолетте и целует её с привычной резкостью — только грубее, чем раньше. Такого напора, приятного в иных случаях, но неуместного сейчас, Виолетта не выдерживает. Она хватает Елену за плечи и с силой отрывает от себя.       — В чём дело? — не понимает Елена. — Что-то не так? Мне почистить зубы?       — Лиза позвонила в истерике и сказала, что вы хотели заколоть её ножницами, вот что не так!       — Да, был некоторый… инцидент… Это не имеет значения. Ничто не имеет. Я вас люблю Виолетта. Я никого не хочу видеть, кроме вас. Не отталкивайте меня, Виолетта. Не надо, — она пытается продолжить, но натыкается на преграду.       Виолетта крепко держит её за плечи.       — Сейчас нужно обсудить другое.       — Отпустите. Вы делаете мне больно.       — Если отпущу, вы со мной поговорите?       — Я не хочу разговаривать. Я хочу вас.       Елена принимается расстёгивать пуговицы на светлой, не запачканной кровью и не порванной блузе. Долго Виолетта не может её держать. Как только хватка ослабевает, Елена, не расстегнув всех пуговиц, вновь бросается Виолетте на шею.       Будто оглохла. Будто сошла с ума.       — Прекратите же, наконец!       Прежде, чем успевает подумать, Виолетта даёт Елене пощёчину.       Так родители успокаивали её в детстве, когда она не желала ничего слышать или слишком громко настаивала на своём.       — Можно и в такой форме, Виолетта, я совершенно не против; делайте со мной что хотите, Виолетта, я ведь вся ваша, я вас очень сильно люблю.       — Вы совсем меня не слышите?       Несколько секунд они без движения смотрят друг другу в глаза.       — Я слышу вас, — наконец говорит Елена. — И вы меня услышьте.       Третью попытку Виолетта пресекает, как первые. Этим вечером ей не до поцелуев и не до расстёгнутой блузы Елены Гассион, под которой, кроме бюстгальтера и золотого крестика, ничего нет. Хотя, пожалуй, она может вздохнуть с облегчением. Если Елена на неё так кидается — значит, ничего действительно ужасного не произошло. Значит, можно дать Елене успокоиться и прийти позже.       — Я вернусь, когда вы успокоитесь и будете способны вести разговор. Я не могу так, Елена. Я так не могу, — тихо говорит Виолетта и идёт к двери.       Какое-то мрачное предчувствие настойчиво требует остаться; но его заглушает злость, посеянная ещё Полиной с её визитом; глядя на Елену, Виолетта сдерживает желание ударить и по второй щеке. Сильно, неосторожно, чтобы Елена не увидела в этом сексуального подтекста. Чтобы пришла в себя.       Так Виолетта себя оправдывает. Мысленно оправдываясь, она выходит из квартиры, сжав в карманах пальто кулаки.       Елена догоняет её на улице, у парадной.       — Виолетта! Постойте, Виолетта! Не уходите. Вы нужны мне, вы мне очень сильно нужны!       В лицо бьёт холодный ветер. Виолетта не может ничего сказать. У Елены растрепались волосы. На улицу она выбежала не только без пальто, но даже без обуви. Блуза застёгнута на три пуговицы.       Весь этот образ, с ног до головы, кричит: «Сейчас же верните меня в дом или затащите в машину, а затем согрейте тесным плотским контактом».       В другой раз провокация бы сработала.       — Что вы делаете?! Идите домой! Вам нужно успокоиться! Я вернусь позже, — кричит ей Виолетта и спешит забраться в машину, чтобы уехать как можно быстрее.       Голос Елены тонет в шуме мотора. В кармане звонит телефон. Выругавшись, Виолетта достаёт его. На экране — номер Лизы. Динамик не справляется со скрипками. У Виолетты раскалывается голова.       — Что-то ещё? — спрашивает она в трубку.       — Виолетта, мы можем встретиться?       — Нет. Будь любезна, больше мне не звони.       — Мне не к кому, кроме тебя, обратиться! Ты ведь моя единственная подруга, единственная настоящая…       — Да вы все… все с ума посходили! — в сердцах восклицает Виолетта и выключает телефон.       Никаких больше звонков. Никаких разговоров. Никакой Лизы. Никакой Полины. Рывком трогается автомобиль. Виолетта не разучилась водить, но навык за несколько лет потеряла. Руки трясутся, когда она вцепляется ими в руль.       Попытка выровнять движение оборачивается новым опасным рывком.       Движение впереди Виолетта заметить не успевает. Она слишком сосредоточена на управлении. И на Елене. Перед глазами до сих пор стоит её взгляд — пустой, стеклянный взгляд невменяемой, не способной ничего слышать женщины.       Всё происходит мгновенно. Быстрее мысли. Мягкий удар. В панике Виолетта жмёт на тормоз, хотя нужды в этом больше нет. Словно в дурном сне, она выскакивает из машины — и застывает на месте.       У капота, без пальто и без обуви, на грязном заледеневшем асфальте, вниз лицом неподвижно лежит Елена Александровна Гассион.