Я люблю вас, Юлия Олеговна!

Просыпаюсь утром от будильника. Твою мать, какого хера так рано? Потираю свою пушистую макушку. Семь часов только. Стоп, Оля. Твою мать! Еще раз! Черт! Быстро набираю её. — Привет, прости, что так рано, она берет сразу и быстро. — Ерунда, — она подавляет зевок. — Что-то случилось? Степа, кофе скоро будет, — слышу я на фоне. — Сутенер, — коротко говорю я. — Точно, так в восемь я подъехать смогу, пока адрес кидаю, приедем наверно в принципе одновременно. Медленно бреду к шкафу, надо хоть что-то выбрать. Черное короткое облегающее платье в белые горох, тонкие черные копронки с дырами, белые гольфы в розовую полоску, так пару украшений, черные сапоги, норм. Так, я хочу увидеть, как его прижмут вообще-то. Сумка, так, а сегодня ведь едем излечиваться от эмовства, уроков нет. Ну, сделаю вид, что я рада. На улице быстро, быстро срезав дорогу через снежные сугробы пробираюсь. Да, его и правду вяжет, девочки ничего не понимающие выходят за ним, он сталкивается с моим взглядом, и я усмехнувшись показываю ему фак. Знаете, мне было бы глубоко пофиг на бордель на районе. Но, он все знал. Я поняла бы его, если бы к нему просто приводили их, и он в душе не понимал, откуда они, но после Сони, он понял, что они все из детского дома, что насилуют детей. Это отвратительно, только из-за этого и я хотела, чтобы его накрыли. А зачем еще? — Ну, что за история? — Оля подходит ко мне. — Давно ты начала интересоваться социальной жизнью? — Он знал, что под его носом насилуют девочек из детского дома, как по мне этого достаточно, — пожимаю плечами. — Что? — она меняется в лице. — Это долгая история, просто спасибо, — я уже кстати опаздываю, телефон резко зазвонил, Юля. — Привет, короче, Мелита, тут такое дело, я как классный руководитель должна сегодня с вами присутствовать на этом мероприятии. Но вчера выяснилась интересная информация. Нам прислали списки к кому вы там пойдете. Лиля Ибрагимова, девочка, которая из детского дома, ранее родила ребенка инвалида. Ты понимаешь о чем, я да? — Стоп, подожди хочешь сказать, что… Так, короче я тогда скажу, что хочу волонтерить, останусь после всего этого цирка, а ты… — Я уже сказала завучу, что самочувствие у меня не очень, я по факту не обязана там с вами быть, поэтому приеду позже, у вас это на два часа где-то. Я подъеду, снова выдаем нашу легенду про журналиста, нам надо по максимому с этой Лили получить. — Я поняла тебя, короче давай в десять, чтобы уже там была. — Вас слушаюсь, — засмеялась она, Оля непонимающе посмотрела на меня. Каждый добирался свои ходом, обожаю русские школы, тут всегда такая хреновая организация? Видимо да. Снова автобус под номер сорок, опять толкучка, меня прижимают к окну, я ели дышу, со всей силы бью кого-то сумкой, чтобы освободить себе свой клочок воздуха. Отлично, теперь даже воздух прилагается. Метро, молча смотрю на тех, что напротив, и делаю музыку громче, чтобы не слышать грохот подъземки. Наконец-то, два часа и ради чего, чтобы на каких-то наркоманов пялить? Маленькое здание в два этажа, похожи на эти садики. Зеленый широкий деревянный забор, да такое себе, конечно. Все уже столпились, завуч и еще пару чуваков. — Наконец-то, Мелита, только тебя и ждем, заходим, — она кивает головой. В нос резко бил запах какой-то не ухоженности и пропавшей еды. Че-то условия для торчков так се, если позиционируют себя этакими «спасателями» заблудших душ, надеюсь хоть про бога не говорят. Нас встречает какая-то женщина, лет сорока, выглядит очень серо в прямом смысле, серый свитер в катышках, такие же джинсы, очки химическая завивка. Фу, из какого года этот кошмар дизайнера сбежал. — Давайте, пройдем с вами. На первом этаже у нас столовая, вот тут кабинеты, куда привозят новеньких, — маленькая комната размером с кладовку, в дешевой голубой плитке, и белой шторкой, на столе стоят какие-то химические штуки и что-то, что наверно насекомых убирает, блять, фу! — В столовой, как видите все условия, — интересно о чем она, маленькая столовая с длинными рыжими лавками, за белыми потертыми деревянными столами сидели торчки и ковыряли кашу, держа ложку, и переворачивая её, с неё падала эта хрень обратно. — Давайте поднимемся на второй этаж, там у нас комнаты досуга и с ними работает психолог, — надеюсь не тот, кто по черному карандашу определяет у тебя депрессию. Длинный коридор, плохо освещенный ярко-зеленые психоделические стены, с рисунками я так понимаю они писались под их отходняками, да? — Давайте, я бы хотела вам рассказать про данного мужчину, — на нас смотрит опустившийся торчок, худой лет тридцать наверно, видны её ребра, одной ноги нет, даже знать не хочу, как потерял, видны ребра, те шмотки, которые дал ему секонд-хэнд просто висят на нем. Че за нахуй? Какой-то бред, по-другому не скажешь. Почему я должна смотреть и слушать на каких-то опустившихся людей? Мне типа заняться больше не чем? И почему только эмо, а остальным не надо смотреть на это социальное дно? Из статей психологов я слышала, что нас надо водить по таким местам, типа в нас проснется сострадание и мы перестанем быть эмо, начнем высвобождать свои эмоции. Ну, как вам сказать? Алиса уже плакала, смотря на этого утырка, видимо её пробило, где надо. А вообще с Алисой все проще, отец наркоман, который бросил семью в три года, который был таким же мудаком, как мой мудак, по слухам она помнила его приходы, и как он бил её и мать в её три года. Поэтому она стояла и обливалась слезами. Миша ваще убежал в туалет, с сильным приступом тошноты, видать здешние запахи не для хлипкого мужского организма. Остальные четверо, включая меня стояли стойко. Мне не жалко наркоманов, почему я должна жалеть тех, кто сам выбрал этот путь? Вот, зачем? Его, что кто-то насильно заставлял нюхать и колоться? Нет, вот пиздит он о своем детстве, что были девяностые, ему хотелось, как всем типа быть крутым пацаном, тоже на этой теме быть, и сидеть братаны постарше помогли ему, как мать обворовывал, как крал у неё деньги на дозу, которую она откладывала на плату квартиры. Кстати, про мать ничего плохого не сказано, мать просто работала не было времени, и че сейчас пятьдесят процентов также живут, ниче не изменилось, мне надо жалеть этого торчка, который потерял ногу по собственной тупости, потому что просто докололся? Этот придурок варил крокодил и колол в ногу, она отпала, еще бы в член это залил, ну чтобы точно статус долбаеба подтвердить. Мне жалко только тех, кто реально просто в попытки забыться принимать начал, типа Лили, когда психика так расшаталась, что вещества была единственным выходом и ей было семнадцать у неё было взрослого рядом, а у этого мать была, никто не насиловал, какая нахуй грустная история жизни? Эта история тупости жизни! Так, стоп. Лиля. Дошли наконец-то. Стоп, она последняя? Надолго же улетела со своими мыслями. На нас смотрела женщина лет тридцати, светлые волосы, которые она красила когда-то в блонд ушли, и теперь краска лежала кусками, где-то волос в принципе не было. Было видно её череп. Была тощей, одежда видимо её висела на ней. Какой-то розовый топ и джинсовая юбка, через топ можно было увидеть соски, видимо лифчик забыла надеть, а может вообще не было? Желтоватый цвет кожи рядом с венами множество синих синяков. Треш. — Лиля Ибрагимова, — представилась она. — Лет с семнадцати начала принимать наркотики, — она посмотрела на женщину и потупилась, что ей тоже нельзя говорить про детский дом? — Потом начала сбегать, сначала легкие типа трава, спайс, а потом все более тяжелые. Из дома родители выгнали, — она снова посмотрела, не, они че там все ебанулись. — И на панель встала, потом я забеременела от кого-то, ну аборт я не могла сделать от отсутствия банальных денег, продолжала принимать, вот, а потом я помню я как-то сильно укололась, и все в этот день роды начались, родила на хате у кого-то. Потом подбросила его куда-то, но с ним было видимо че-то не то, страшный пиздец. Наверно инвалид. Наконец-то это долгая экскурсия закончена. Тихо подхожу к этой серости. — Я волонтером хочу быть, можно записаться? — Волонтером, как хорошо, да можно прямо сейчас, — я вижу в её глазах гордость, нет я тут только из-за Лили тетя, которой даже нельзя правдивую историю рассказать. Я смотрю на своих ушли, минут через десять появляется Юля. — Здравствуйте, помните, я говорила вам, что журналистка, отлично, где Лиля? У меня дедлайны горят, так помощница Мелита, отлично, — мы одновременно идем по коридору. — Я про тебя чуть приврала, все не парься, главное щас с ней поговорить, где она? Заходим в комнату Лиля сидит и раскрашивает одинокую раскраску. Смотрит на нас непонимающе. — Я вроде все рассказала ей, — она указывает красным карандашом на меня. — Я журналистка, она помощница, ученица это так прикрытие, — она садится, вижу, как тихо включает диктофон, я достаю блокнот для прикрытия. — Это фото тебе о чем-то говорит? — спрашиваю я, показываю его, она ахает, прикрывает рот рукой, и отодвигается. — Откуда у вас это фото? — дрогнувшим голосом спрашивает она. — Вопросы тут мы задаем, — улыбаюсь я. — Ты ведь на этом фото? — Вот я, — она указывает на немного полную девушку. — Рядом с Соней, и Таней, мы дружили, рядом Катя. — Почему наркотики? — Юля облизывает пересохшие губы. — Нас продавали соседнему борделю, я на тот момент верила еще в бога в эти духовные скрепы, и как бы ну позор понимаете? Ведь я до свадьбы, в злачном месте с мужиком, без венчания. Ничего святого. Предки на тот момент меня не воспитывали года четыре, да с тринадцати лети я туда попала, ну директором им рассказал про меня, ну они и перестали приезжать. Где-то к выпуску все закончилось, последний день продажы перед нашим выпускным, продали снова меня Катю и Таню, Соню уже трогать уже боялись. Ну, я еще в течении всего этого времени начала нюхать, нашла места, к выпуску уже конкретно сторчалась. Потом меня выпустили, а я че? Экзамены не сдала, после одиннадцатого справка, я не училась, я только нюхать в перерывах успевала. Квартиры не было, в общагу поселили, я оттуда сбегать начала, потом дорога, ну залетела от кого-то. Даже честно не знаю, кто отец. Аборт не получилось сделать, да и не до этого было, герыч уже пошел, кололась, трахалась за дозу, меня даже больше хотеть начали беременная проститутка, экзотика, и короче резко родила, я подбросила вроде детскому дому, да своему же и подбросила. Он был уродом, страшный, что пиздец, а недавно здесь оказалась, на улице какие-то волонтеры подобрали, ща месяц без дозы. Мой телефон громко звонит. Соня. — Алло, — че надо ей? — Ты, что идиотка натворила? Соня вены вскрыла! — слышу я мужской крик. — Нам пора, — Юля быстро ретируется, мы почти бежим. — Подождите, а волонтерства, — кричат мне, я показываю фак. Мы падаем на белые стулья спустя наверно два часа мы смогли добраться по адресу. По коридору нервно ходил мужчина. Лет сорок может было темные волосы, карие глаза в строгом черном костюме, красавчик кстати, подкаченный, он бросил на меня злой взгляд. — Идиотка, можешь объяснить, какого черта ты во все это полезла?! — кричит он на меня. — А можете объяснить, почему вы кричите на ребенка, проясните наконец-то ситуацию! — вспыхивает Юля и прижимает меня к себе. — Ты показывала ей фото и спрашивала про детский дом, — он мечется. — Да, — тихо отвечаю я. — Дура! — он тяжело выдыхает, а потом бьет кулаком по стене. — Прекратите, истерить, проясните обстановку, истерить будете дома, а сейчас просьба рассказать все с начала! — резко говорит Юля, он замирает, а потом садится рядом, выдыхает. — Я не хотел, — он мотает головой, выдыхает. — Все, я спокоен. С самого начала, — усмехается она. — Как вы вообще с ней познакомились и теперь ничего не помнит? — Ну благодаря тебе теперь помнит, — нервно усмехается. — Как началось все? Да давно, я даже не думал, что все так завертится. В метро вообще познакомились. У меня сломалась тачка, а на такси долго, ну я и воспользовался им. Не заметить её было трудно. Ярко-рыжие волосы, только она в тот день рыдала навзрыд. Я спросил, что вообще случилось, она сказала, что учится в швейном, сегодня случайно сломала иголку швейной машинки, завтра её убьет преподша, отношениями с группой странные, вроде не любят они её. Ей тогда семнадцать было. В тот день я довез её до своего дома, купил эту несчастную иголку, а на следующий день она пришла сама. - Потом завертелось, я спросил, чего она вообще хочет, она сказала на дизайн учится, она легко поступила, она очень умная, несмотря на те клейма, которые понаставили в дом аду. Все, вроде хорошо, семейная жизнь, она учится я работаю полная идиллия. А потом начались кошмары по ночам, она громко кричала, просила не трогать, я вообще не понимал, что происходит, потом помню момент она заехала со мной на работу. - Владею огромной корпорацией надо было по документам срочно подписать, она решила со мной поехать, подписывали договор, она увидев того, с кем подписывали, резко убежала, в туалете в истерике билась. Я еще больше ничего не понял, она тоже. Пиком стали проблемы по-женски у неё, лучшая клиника. И меня приглашают на разговор, говорят, что явно странная история, она на сто процентов уверена, что девственница, но это совсем не так, при этом у нее был аборт буквально в кустарных условиях, она об этом не помнит, проблемы отсюда. - Посоветовали психолога. Он сказал, что было какое-то жесткое сексуальное насилие, мозг заблокировал воспоминания, тот чел, из-за которого билась в истерике, точнее он очень похож был на ее насильника скорее всего. Сказали, что можно очень тихо лечить, но так, чтобы не вспомнила. Я сам начал копать, узнал про детский дом, и понял что директор очень похож. Я осторожно походил по узнавал мне доложили про бордель, ну там все и узнал. Потом просто к психологу её определил, говорил, что это надо, чтобы кошмары прошли. Я не хотел, чтобы она все вспоминала, я все убрал, но видимо не все. Сейчас прихожу она вены порезала, нашла старую фотку с выпуска. — У меня подруга пропала я из-за этого полезла в это, — говорю я охрипшим голосом. — Не надо ворошить осиное гнездо, — он поджимает губы. — Что мне с ней теперь делать? У неё была отличная жизнь. Она ничего не помнила! — его кулак врезается в стену. — А мне что было делать? Вы думаете она одна такая её троих подруг тоже продавали. А теперь у них девочки пропадают и раньше тоже. Что мне прикажите делать? А если бы ваша Соня пропала? — впиваясь в него взглядом. — Не знаю, — смотрит на меня. — Не надо было тебе все это лезть слишком маленькая, я полез в это, чувствую себя морально перемолотым после этого. Эта история никого просто не оставит, — смотрит в пол. — Хорошо хоть спасли, а ей теперь, как жить? Я срываюсь, кидаю этот чертов халат и убегаю отсюда к чертовой матери. Это я во всем виновата! Я! Только я! Никто больше никто другой! Вот правда, кто меня просил лезть к этой Соне? Я все испортила! Он прав, мне не надо было во все это лезть, оглядываясь сейчас назад я понимаю, что просто сломало то, что не было сломано, у Сони ведь все было хорошо. Но, как ей теперь жить? Что, в тридцать лет она вспомнила, что её оказывается продавали в бордель за пятьдесят штук, и сейчас уже ничего не исправишь, потому что поздно. Я доломала все это. Почему нельзя было хотя бы не с Сони начать? Да потому что она была спонсором. А теперь я думаю может он прав? Зачем трогать осиное гнездо? Эта история катком прошлась уже по всем нам, каждый получил свои жуткие последствия та же Соня, которая просто жила в больном неведенье, но при этом столкнулась с кучей психологических проблем. Ее муж, который в попытке разобраться начал все про это узнавать, я сомневаюсь, что он был рад, когда узнал наконец-то что с ней произошло. Только, что мне с Лизой делать? Все это было сделано ради нее, а теперь я вижу, какие последствия принесла та правда, которую я откопала, но она не кому не нужна. Соня вспомнила и чуть не умерла из-за меня, Таня просто живет с этим, ничего же не изменилось, Лиля просто помнит. А я все еще не знаю, где искать мою Лизу. Да девочек красивых продавали, но куда девали больных и неугодных, если так выразиться? Может мне и правда пора это все прекратить? Зачем, для кого это? Понять, какую-то правду для себя? Но я все равно сомневаюсь, что я найду Лизы, она пропала с концами, менты не ищут, семье похуй, Маша, которая могла что-то рассказать просто повесилась. Объясните мне, какой смысл продолжать, если все только хуже становится? Мне надо все бросить. Юля звонила на дню несколько раз. Ночью я опять не могу заснуть. Сижу перед компьютером. Рядом бегает Самира, которую и ласково глажу и иногда подставляю ладонь, чтобы она не упала. Смотрю на тумбочку и тяжело вздохнув, открываю её. Письмо от мудака, я прятала их, последнее сожгла, я никогда я не читала, маме точно нельзя их давать. Смотрю по датам, это самое новое из того, что было. Вскрываю. Азербайджанский. Потрясающе. Еще и на своем языке написал. Я тоже его знаю, конечно будешь знать, когда тебя бьют головой об стол, чтобы ты запоминала, а мама стоит рядом пытается как-то оттащить, но по итогу мы плакали потом вместе мама в таких ситуациях получила за мной, потом сидели рыдали под крики этого мудака, который орал, что из нас ничего не выйдет и мы обо позорим только. Интересно, кого мы позорим? Ну, давайте вспомним, че он тут пишет — Привет, Мелита, ты как? Как мама? Все хорошо? Жаль, что мы не можем видеться из-за сложившихся обстоятельствах. Ты не приходишь ко мне, но я не виню тебя. Хотя, все-таки обидно, мы все-таки не чужие друг другу? Понимаешь, то что произошло оно должно как-то забыться и уйти из нашей жизни. Я знаю, что я поступил, как мудак, но знаешь я хочу, чтобы мы все оставили в прошлом, да? Я понимаю свою ошибку и признаю, но единственное, что я хочу, чтобы ты наконец-то показала мне обратную связь, я же пытался тебя воспитать. То что было давай мы забудем, — я смотрю на это письмо, из глаз льются слезы. Я открываю шкаф, выбрасываю шмотки, пихаю в сумку. Выбегаю из квартиры. Оля, Оля. Я не могу. Я устала молчать. А тут еще его письмо. Давай забудем, я не забуду, как в шестнадцать лет он домогался меня. Хватит, надоело молчать. Я хочу огласки.