Я люблю вас, Юлия Олеговна!

Оля прибывает в фонд рано утром часов в семь утра. Я лишь устало смотрю на неё, за эту ночь мне не удалось поспать, сердце билось, как сумасшедшее мне было страшно. Огласка про все. Про детский дом, про себя я хочу ебучей справедливости. — Привет, — тихо говорю я, сидя на полу перед её кабинетом. — Привет, — она грустно улыбается. — Все стало еще хуже? — она присаживается на корточки и кладет мне свои руки на плечи. — Оль, я огласки хочу, чтобы все знали понимаешь? Про меня, про мою историю. Но мне кажется тебе надо еще кое-что послушать, — подаю ей телефон. — Что там? — она недоумевающее смотрит. — Там несколько признаний, и фото одно есть. Ты мне кажется должна это услышать одна, — я выделяю последнее слово. — Хорошо, — я вижу в её глазах, появившийся испуг, видимо она поняла, что дело серьезное. — Иди тогда пока на завтрак, а я послушаю, — она нервно покрутила в руках телефон и закрыла кабинет. Но уходить не хотелось, я только прижалась спиной к двери, и уткнулась головой в колени. Изредка поднимая глаза, видя редких девочек, которые поднимались или спускались по лестнице и немного косились на меня, видимо к эмо не привыкли. Я тяжело вздыхаю, чего она так долго? Там минут десять все слушать. Словно, прочитав мои мысли, я услышала, как замок начал поворачиваться и быстро отодвинулась. Оля смотрела на меня с вызовом, мне даже стало страшно, а потом неожиданно крепко обняла меня. — Осиное гнездо надо ворошить, — тихо прошептала она. — Я уже вызвала наряд, хочешь посмотреть на это? — киваю. Мы несемся по просыпающейся Москве. Интересно, кто будет быстрее они или мы? Наверно они, у них привилегий больше. Оля не обращает внимание на светофоры мы проезжаем весь красный, я слышу, как нам громко сигналят, но она только показывает фак каждый раз, когда нарушает правила. — Пристегнись, — кивает меня. Мы вырвались из центра и она втопила на газ еще сильнее, так что наверно спидометр зашкаливал. Я даже не усевала осозновать, что происходит за окном, весь пейзаж все деревья люди, дома проносились какими-то неясными пятнами. Оля резко тормозит, да так что слышится визг, выбегает из машины я неловко выпрыгиваю за ней. Я вижу, как директору заломив руки за спину выводят из мужчины за ним вереница сотрудников. — Обыскивайте его кабинет там должно все быть! — кричит Оля. — Обнаружены документы на пропавших девочек в двух экземплярах по одним они в приемных семьях, по другим в своих родных. Также документация за все восемнадцать лет его карьеры. Также за шкафом обнаружен сейф, с паролем, денег около несколько миллионов, — докладывает мужчина в форме. Оля смотрит на него безумным взглядом, а после чего подскакивает к нему и со всей имеющийся силой бьет его головой о стекло машины так, что он пробивает его, он стонет, а кровь начинает сильно струится. — Сука! Ты мне за каждую девочку ответишь, ты понял меня, ублюдок! За каждую! Мне плевать мертв кто-то из них или нет, родила она детей или нет, но сука ты все ответишь! Я блять все про тебя знаю, знаю! Я сделаю так, чтобы ты просто до суда в камере не доложил, чтобы с тобой сделали все, что с этими девочками ты делал годами, тебе ясно мудак! Бойся блять! А если захочу, то просто кину тебя на растерзанию народу, они еще более кровожадны, чем сокамерники! — Оля опрокидывает его на спину и давит каблуком на горло. — Ольга, Ольга, — её насильно оттаскивают стражи правопорядка. Она тяжело вздыхает и начинает набирать номера. — Юленька, солнышко привет, да нужно, чтобы ты ситуацию откоментировала, Соколов ведь сможет? Отлично, тогда все по старой схеме. — Деля, привет. Да, нужна помощь, конечно, Витя в деле? Отлично. — Ира, да, я пришлю тебе все. Нужна твоя помощь. Я думаю скооперируемся, да. Все отлично, я заеду к тебе сегодня на кофе. Мелита, — она обращается ко мне, все это время я стояла поодаль от нее. — Завтра у тебя и девочек интервью будет все расскажите, у меня в фонде, я сегодня все организую, готовься, — и она снова кого-то набирает. Я смотрю на белый снег и чувствую, как он начинает щипать мне глаза. Вчера я поняла одна это единственный шанс спасти мою Лизу и наконец-то восстановить ту несправедливость. Только так я могу привлечь внимание общественности к тому пиздецу, что тут происходит. Я бессильна в этой стране. У простых людей нет прав, про которые так красиво пишут конституция. Только, если зашевелится Оля и все её приближенные, то тогда у нас что-то выйдет. И только так мы сможем вызволить Таню и из этой стремной квартиры, от этого стремного мужа-насильника. А про себя. Знаете, мне терять уже нечего. Я верю, что теперь возможно все будет хорошо. Мы же делаем благое дело, почему меня должны за это ненавидеть? Я разоблачила директора, который продавал девочек в бордель, разве это плохо? И я еще я хочу, чтобы наконец-то общественность поняла, что я не в чем не виновата. Мы не в чем не виноваты. Быть изнасилованной не стыдно. Стыдно насиловать, я хочу донести до вашего русского общества эту мысль. И мне кажется завтра наконец-то что-то станет понятно по этим девочкам, я смогла раскопать откровенно немного только про ту часть, которая была обведена на фото, а что случилось с теми, кого зачеркнули? Может он все-таки поступал с ними, как с Машей? Сначала упечь в психушку при из тяжелых диагнозах, а потом просто довести тем отношениям, что там есть до суицида и просто сдавать на органы? А что удобно устроился. Одних в бордель, а с некоторыми еще и халявный секс и полное превозношение в глазах, только на аборт в дешевый подвал отвезти, а то как-то деньги тратить не хочется на нормальную медицину. А у него нет случайно еще одного сейфа? Мне кажется это только малая часть, которую мы видели у чиновников денег меньше, чем у него. Может у него есть где-то под линолиеумом есть, а? И такой вопрос, но что теперь делать с его сотрудниками? Куда они пойдут? Типа, как укрыватели или свидетели или просто отпустят, потому что ну никто не знал. Я смотрю на Олю, она выдыхает и закуривает. — Я домой, Оль, мне к маме надо, — тихо говорю я, смотря под ноги. — Хорошо, — она тяжело дышит. — Ты сегодня вернешься? Или тебя не ждать? — Наверно нет, еще с Юлей встретимся, — смотрю в снег и пинаю белый сугроб. — Хорошо, — улыбается и крепко меня обнимает. — Такие, как ты всегда нужны этому миру, — шепчет мне на ухо и снова улыбается, киваю. Свет горел в окошке, мама еще была дома, а может даже сегодня на работу специально не ушла, хотя я и Оля предупредили её, что со мной все хорошо. Но, наверно её это не успокоило. — Привет, — тихо проговорила я, скидывая обувь и проходя к телику, где уже вещала Аделина с Витей, кажется какая-то там писательница и рокер. Мама обернулась и поджала губы, опустив глаза. Я на автомате потянулась к клетке, достала Самиру и как-то даже нервно начала её гладить. Она лишь зевнула во все два зуба и пискнула. — Че дура я? — решаю задать вопрос прямо. — Нет, — она отрицательно качает головой. — Просто это тяжело идти против системы понимаешь? Особенно, когда ты сама в таком шатком положении. Эмо, а вас в России не любят, да еще и маленькая такая, — она крепко меня обнимает. — Не такого я хотела тебя, Мелита. — Мам, отстань, — отстраняю её. — Все нормально, иди на работу, — закрываюсь в своей комнате. Самира бегает по столу, я тупо пялюсь в компьютер, листая какой-то форум, из колонок долбит «Оригами». Телефон пиликает. Юля! Это Юля! — Привет, ты, как? Я освобожусь к часу, хочешь сегодня погуляем? Я зайду к тебе. — Да! — в эту же секунду сообщение отправлено. Это свидание? Надо надеть что-то новое и плевать, что до часа еще дохрена времени. Черный топ с белой надписью «PUNK» черные легинсы с прорезями, розовая юбка почка, так рюкзак в розово-черную клетку. Так отлично, готово! В час Юля и правда появляется, ровно. А мне также страшно, что она вообще скажет, по тому что сейчас все обсуждают. Может я в её глазах вообще теперь не достойная и мусор? — Ты, как? — первое, что спрашивает она, и по глазам понимаю, волновалась. — Нормально, — снова прячу в глаза в пол, как делала это мама утром. — Поехали? — она улыбается и ободряюще смотрит на меня. — Куда? — видимо слишком недоверчиво на неё смотрю. — В одно место, — берет меня за руки, как всегда теплые руки. — Ты мне веришь? — заговорчески улыбается. — Верю. Едем в машине куда-то как будто сильно отдаляясь от центра от Москвы, от города, от мира, от жизни. Не поймите меня неправильно, но мне становится не по себе. Я доверяю, но мне страшно. Останавливаемся. Твою мать. Заброшенный парк! Весь засыпанный снегом, я вижу большое колесо, и какие-то старые скульптуры. — Я знала, что тебе тут понравится, — она улыбается, мы все также держимся за руки, она прячет их в свой карман пальто снова. — Ты давно знаешь про это место? — тихо спрашиваю я. — Где-то с девяностых. В то время он был еще на заброшен, но был уже тогда очень старым, знаешь еле функционировал. Теперь он заброшен. Я подумала тебе понравится, — хмурится. — Конечно понравится! Юль, ты классная! — крепко обнимаю её, она смеётся и вытаскивает из сумки фотоаппарат. — Такую красоту, как ты надо снимать, — шепчет мне на ухо и становится щекотно. Я скромно отступаю, тихонько пристраиваюсь рядом с колесом. Юля снова хмурится. — Расслабься, — смеётся она, наводя на меня камеру. — Ты очень красивая, — улыбается. Потом неожиданно подходит ко мне и крепко обнимает, гладит по волосам и что-то шепчет на ухо, я даже разобрать не могу, что она говорит. Настолько в этот момент меня куда-то отбрасывает далеко, далеко. Куда-то туда, где хорошо и тепло, где Юля. Только сейчас я слышу тихо мяу. Стоп, что? Откуда тут… Котенок? Быстро бегу на звук. Маленький, и правда котенок. Серо-белый смешной и пушистый, весь съежился и смотрел на меня голубыми глазками. — Юля, — протягиваю я. — Давай возьмем, — быстро кладу его под куртку, невольно делаю шаг назад и чувствую, как буквально лечу куда-то в снег. Юля невольно тянется за мной, чувствую больное приземление. Камера громко включается. Вот мы сидим в снегу, смеёмся, снег в волосах в ботинках, везде, этот котенок фырчит. А у нас есть снимок, где мы в снегу, смеемся, а котенок высовывается из-под куртки и показывает нам розовый язык. Мы едем в машине обратно домой, счастливые. Юля все-таки взяла этого котенка, которой теперь забавно утыкался мордочкой ей в грудь. Теперь у нас обоих есть домашние животные круто. Хоть что-то в жизни хорошее за этот ужасный полгода проведенный в России. Я хочу остаться у Юли, навсегда, чтобы больше не шататься по углам. Дома находиться не хочется, я чувствую, как стены давят и просто не хочется там находиться. Мама, с её вечным сочувствующим и жалеющим взглядом, мне это не надо. Я хочу, чтобы на меня смотрели, как на человека, а не, как на проблему. Мама умает, что я поступила неправильно, что мне не надо было во все это лезть при всей её какой-то внутренней свободе, я вижу, как она закрыта, но тут уже вина болезни и наверно той страны, где мы сейчас живем. Где роман между ученицей и учительницей немысмолен и выходит за все какие-то разумные рамки приличия, хотя не скажу, что в Риге лучше. Я понимаю для себя сейчас одно. Юля нужна мне, как чертов воздух, единственное, чего я хочу, чтобы она не уходила, чтобы все то, что произошло сейчас между нами и будет происходить, это не просто какой-то там дурацкий знак дружбы, это её любовь ко мне. Я её люблю. И это точно. И мне уже плевать, какой она будет, будет она, как Анита изменять мне, пофиг я приму её любую только пусть не уходит не бросает меня в этом темном страшном углу, из которого мне кажется порой нет выхода. Я готова терпеть от нее все, пусть хоть бьет, главное, чтобы она была рядом, чтобы жить у неё на квартире перевезти к ней вещи, готовить ей завтраки, вместе рисовать с ней эскизы платьев, пытаться обучить её латышскому, а потом просто сбежать отсюда в Ригу, где мы начнем новую жизнь, где на нас будет меньше реакции, где можно будет просто жить и не о чем думать. Знаете, я так сейчас все это легко думаю, но самом деле мне страшно, как будто это попытка забыться, убежать от страшных мыслей, которые накрывают меня все сильнее и сильнее. Я не знаю, что будет завтра и от этого мне страшно. Потом будет суд, я увижу насильника, я и не знаю, как теперь смотреть в глаза Сони, я ведь все убила. Но еще одна мысль вертеться в моей голове, я надеюсь я её опровергну сейчас. Был уже глубокий вечер, когда мы подъехали к дому Юли. — Я пока, что-нибудь ну ужин приготовлю хорошо? — Ванна, где? — Первая дверь. Захожу, взгляд падает на белый шкафчик очень тихо открываю его. Так, нахожу картонную коробку с тестами. Достаю, делаю. Две полоски. Тест лежит на полу, а я смотрю и не понимаю, что делать задержка три недели. Знаете даже слез нет, просто какой-то жуткой шок и полное не осознание ситуации. Знаете, я бы все списала на стресс, и на тест, который показал хуйню. Но вот в чем проблема, узкие платья. Те, в которые я спокойно влезала, теперь были малы, приходилось все втягивать, чтобы застегнуть. Это при условии, что я ничего не ем почти, меня даже на еду не тянет, сука, как я могу набрать вес. Грудь, которая я заметила начала также увеличиваться. Но я не знаю, что делать. Мне семнадцать, меня изнасиловали, я сделала огласку, а теперь я беременна от насильника и даже срок не знаю. Но одно я понимала точно, я не хочу в это некого втягивать. Не за что об этом не узнаю не мама, не Юля, не Оля. Я не хочу их снова дергать и я очень боюсь их реакции, я боюсь, что меня заставят рожать, я не хочу рожать в семнадцать. Я не хочу быть Лизой, точнее я уже она, я тоже беременна от насильника. Завтра надо будет записаться к гинекологу, он ведь уже не могут разглашать это. Мне семнадцать можно сделать все по тихой. И если мама узнает, то я понимаю, что будет. Аборт в частной клинике, у нас денег толком нет, она ради меня впряжется. Я хочу решить все сама. Если я уже решила поднять все это дело, то сделать аборт казалось пустяковым занятием. В конце концов я же тогда поехала к фотографу, это он меня трахнул, а теперь я залетела от него. Других вариков быть не могло, парней у меня с декабря, может, конечно я че-то не помнила, но тогда бы я боюсь у меня был бы уже живот. Сколько там недель? Недели три, в любой бесплатный клинике вырежут из меня это гадство. И все. Главное, чтобы никто не узнал. Мне неловко грузить всеми этими проблемами их. Они итак сильно впряглись за меня. Не хочу, не хочу. И все-таки одинокая слеза скользит по щеке и подает не белый коврик, я очень тихо всхлипываю и зажимаю нос. Поднимаюсь с пола, смотрю в зеркало, ватными палочками поправляю макияж. Тест и коробку оборачиваю туалетной бумагой и кладу на самое дно. Слышу голос Юли. Сейчас я улыбнусь и выйду. И все будет хорошо. Никто ничего не поймет. — Юль, ну что там приготовила? — улыбаюсь и подхватив котенка иду на кухню.