Частная школа Ньюман

***

      Они встречаются в парке, в тёмно-зелёной глуши, где нет ни лавок, ни людьми посаженных деревьев; в одиночестве на солнце блестит озеро с чистой прозрачной водой, усеянной дикими, обкормленными утками. Они летят с одного людного конца на другой — в молчаливое укрытие. А Сону бессовестно лишает их природного затишья, усевшись в чёрных форменных брюках на густую, сочащуюся влагой траву. И он не один — с близким, возможно, сокровенным человеком.       Сону любит тишину, любит учиться и Хисына любит, беспризорно нарушающего его симпатии. Занятия закончились полтора часа назад, Сону дома ждёт мать с младшей сестрой, но выбор не останавливается на них, он следует желаниям — уединиться и выветрить уставшую черепушку. Голова не на крепком плече, а на мягкой траве, которая впутывается в крашенные волосы, Сону чувствует постороннюю дрожь — неловкость Хисына пагубная.       — Сону… Завтра пятница, не хочешь посмотреть у меня фильм? Отец, вроде как, завтра к Юнджин едет, помочь с переездом. — Хисын осторожно поворачивается, впившись пальцами упирающейся в землю ладони в жидкую траву. Его вид опущенный, словно невозможный отказ прозвучал раньше предложения.       — Почему бы и нет? — улыбка расползается по расслабленному лицу, Сону приподнимается на локтях и смотрит вдаль, прямиком в пустеющее озеро. — У тебя же химия была? Ты сбежал? — кивок. — Вот засранец.       — Эй! Я взял дополнительные задания, ты думаешь, для чего я тебя завтра к себе зову? — Сону смеётся, резко прильнув к громоздкой фигуре — Хисына иначе не обозвать.       Высокий до чертиков, порой неуклюжий и широкоплечий — всё же капитан баскетбольной команды в их недоспортивной школе. Именно там, сидя на трибунах, на разукрашенных под цвет школьной эмблемы лавках, Сону приметил Хисына, вызывающе раскидывающего руки в стороны. Ругается он много: поливает помоями сокомандников за проигрыши. В глазах учителей — идеал, ведь спортсмен и Ньюман представляет своими достижениями.       Хисыну идут пыльно-красные волосы, они точёное лица подчеркивают и выделяют пухлые суховатые губы. На них Сону не раз на дню заглядывается и всё мечтает распробовать, но сам же табу ставит — рано и неправильно. У него есть нерушимые принципы, взгляды на мир иные — романизованные и изувеченные подростковыми сказаниями. Хисын рискованный, но живёт Сону и перечить ему не в силах. Против воли никогда не пойдёт — падёт в своих же глазах в первую очередь.       У них не отношения, а молчаливые, чувственные встречи подальше от глаз людских. Хисын — первый, кому Сону путь к утихомирю провёл, где даже утки от людей вольно вздыхают. И сидят они напротив озера днями и вечерами, разговаривают о всяком — о жизни, например. Сону любит учёбу — о ней и болтает, а Хисын, влюблённо моргая, слушает, запоминает и мелочи.       Рядом с бедром сумка школьная стоит — Сону роется в ней и шоколадно-мятные батончики достаёт, которые и Хисыном полюблены с недавних пор. На вкус приторно и колюче — рецепторы холодом обдаёт. Сону решается и осторожно на коленях подползает к Хисыну, продавливая сочную траву. Пятна не отстирываются, они — символ влюблённости и молчания.       — Можно задать тебе непростой вопрос? — с надеждой спрашивает Хисын, сбито дыша от самовольничества Сону: он жмётся щекой к плечу и дожёвывает батончик.       — Насколько непростой? — игриво; Сону засовывает фантик в карман и расслабляется. — Тебе на любой отвечу. Я слушаю. — Глаза в глаза — и сердце на дне желудка бьётся.       — Почему ты не позволяешь себя целовать? — Хисын задерживает дыхание, а Сону хмурится, вытаращив блестящие губы. — Что мне нужно сделать, чтобы заслужить поцелуй?       В кустах ярое копошение, скрежет и глянец. Глаза метаются к эпицентру — туда, где неуклюже сидит лягушонка, пытаясь уединиться. И окружающая живая среда — всё им подражает. Сону от любопытства раскрывает рот, чуть наклонившись, чтобы разглядеть слизкий комок. Мордочка милая и пятна на спине, как тигровые, — их много и все в ряд. Хисын тоже тянется разглядеть, упершись ладонями во влажную траву.       Земноводное чудище не двигается, в ответ смотрит глазами-бусинами, в которых и страха нет. Она как хозяйка заполоненной территории — всё её: и трава, и озеро, и рыхлая земля. Лягушка неприлично крупная, но на вид аккуратная, словно сказочная. Такие создания обычно у Сону отвращение или лёгкий испуг вызывают, но в потаённом месте всё волшебно. Руки чешутся — дотронуться хочет. Сону осторожно, всё-таки боясь спугнуть, возвращается в исходное положение, а Хисын — следом за ним.       — Лягушку поцелуешь? Тогда позволю и себя поцеловать. — Хисын по правде не понимает: шутят ли над ним, но вмиг серьёзность обрастает, как крепкой коррозией.       У Сону добрые намерения, но слегка глуповатые — интересно же, на что ради него готовы. Он Хисыну доверяет, как себе, а любит его — ещё больше. Отодвинувшись к сумке, Сону чутко наблюдает за парнем: за его неуверенными шажками к чудищу, за попытками схватить — они тщетны, — лягушка выпрыгивает из рук и вновь липнет к нагретому месту.       Хисын пыхтит, смахнув со лба вспотевшую чёлку, и вновь двумя руками загребает лягушку, пряча её в клетке из длинных пальцев. Она в темноте трепыхается и кожу слизью увлажняет. Сону с замершим сердцем наблюдает — не знает, когда сознаться в шутливых злодеяниях. Но Хисын ради него на всё готов, как оказывается. Чуть сдвинув один из пальцев, он показывает чудище Сону и, трусясь, пододвигает к лицу.       — Если я тебя сейчас поцелую, то вон тот симпатяжка даст мне себя поцеловать, понимаешь, лягушка? — Сону смеётся в кулак и кивает, подтверждая. — Надеюсь, твой муж или парень не против измен. — Губы соприкасаются с плоской слизкой пастью.       Считанные секунды ни чем не отличаются от мучительных часов. Сону, вылупив сверкающие глаза, таращится на Хисына, по правде целующего слизкую лягушку, которая жила себе спокойно до их появления. Отстранившись, Хисын быстро выпускает её на траву и накрывает губы оттянутыми рукавами толстовки. Он трёт лицо нещадно, кряхтя и морщась, ведь слизкий осадок — вкус земли и травы.       — Фу! Убожество. — Хисын валится спиной на траву позади себя и катается по ней, елозя губами по ткани верхних вещей.       Его действия до боли и слёз детские, придуривается, как может, и поднимается, устремивши взгляд на потерявшегося в прострации Сону. У него мысли кружат в черепной коробке от безумца-парня. Он застенчиво двигается бёдрами к Хисыну и накрывает лицо ладонями — щёки пунцовые горят.       — Завтра… — бормочет в руки Сону, а Хисын непонятливо склоняет голову вбок. — Давай завтра! — уже громче.       — Эй! Так нечестно! — Хисын возмущается и касается пальцем одной из ладоней Сону, он лишь гладит и внутренне бушует. — Мне срочно нужно убрать это ощущение слизи твоими губами.       — Завтра, обещаю. Можешь и не только поцеловать, — шёпотом. У Хисына алеют и кончики ушей, торчащих из соломенных волос.