***
Говорят, что нельзя строить отношения с женатым мужчиной, и это так. Тэхён никогда раньше не представлял, что свяжется с альфой, у которого есть супруг. Он себя не оправдывал, нет, даже осуждал, но что он мог поделать? Вернувшись в реальность от чувственного коллапса, если можно так сказать, метаморфозы неоспоримой привлекательности, Тэхён осознал невозможность сопротивления той тяге, которая между ними возникла. О, эти отношения, заряженные опасным электризмом, граничили с запретом, однако тяжело было отвергнуть магнетизм Юнги, с его смотрящими прямо в душу глазами и голосом, который мог сделать из середины дня ночь. Когда Юнги смотрел на него так, будто в этой вселенной больше никого не существовало; когда его низкий голос произносил с такой непередаваемой нежностью «Тигрёнок», Тэхён чувствовал себя на грани прекрасной и опасной пропасти. А запах Юнги пленил, напоминая о кафе с дорогим кофе и свежими круассанами. В тот момент казалось, что запах одного этого человека может стереть границы реальности. А Юнги предложил поездку на французскую Ривьеру — этот рай на земле, где можно забыть обо всем. Ведь как же отказаться? Как оставить свои мечты в тени и пройти мимо этой золотой возможности? «Мы ничего такого не делаем», — всё-таки проскользнуло в голове оправдание. У Тэхёна было всего два часа на подготовку: переодеться, принять душ, позволить себе маленький кулинарный триумф. Бутерброды, печенье и, конечно, термос с ароматным кофе для долгого путешествия на автомобиле по летним французским дорогам. Работа, должностные обязанности — всё это растворилось в воздухе, как сахар в горячем чае. Перед глазами стоял только Юнги, с которым хотелось улететь куда-нибудь на Луну и забыть о земных проблемах. Когда минутная стрелка на часах неумолимо продвигалась к одиннадцати, волнение становилось всё более жгучим. «А вдруг Юнги не приедет?», «Вдруг он не смог сбежать?», «Вдруг он не захотел?», — терзался сомнениями Тэ. Но вот он, сигнал машины. И не просто машины, а красного винтажного кабриолета, настоящего воплощения старого кинематографического романтизма. За рулём сидел Юнги, словно вышедший из кино глава мафиози с харизмой президента, в дорогом костюме, украшенного тонкими линиями, с не менее эффектным галстуком. Он аккуратно открывал дверь, и в этот момент Тэхён почувствовал, что его сердце, как бы на ладони, в руках этого мужчины. Поездка обещала быть незабываемой, а мир вокруг уже никогда не станет прежним. — Ты почему так выглядишь? — потряс головой Тэхён, чтобы вернуться в реальность, когда автомобиль дёрнулся с места. — Извини. Мне пришлось присоединиться к ужину с отцом. Я не хотел опаздывать к тебе, поэтому не успел переодеться. Юнги оправдывался, считая, что вид его для Тэхёна был слишком «рабочий», пытался развязать свой галстук одной рукой, управляя машиной другой. В движении читалось напряжение и неловкость, но в нём было что-то такое, что заставило Тэхёна улыбнуться. — Tu sembles être sorti de mes fantasmes sexuels, — прокомментировал Тэхён самому себе. — Я не знаю, что ты сказал, но «сэксюэль» на всех языках звучит одинаково, — самодовольно ухмыльнулся Юнги. Щёки Тэхёна мгновенно приобрели яркость красных маков, он отвернулся и сразу же достал телефон. Надо ведь было отвлечься и вбить в навигаторе телефона маршрут, чтобы не потеряться на магистралях Франции. «Французский!» — раздался в его голове внутренний вопль, настолько сильный, что он мог с лёгкостью пронзить каждый уголок сознания. И не было это каким-то элегантным метафорическим извинением, нет, это был именно «французский» — языковой барьер, перешедший в личный. За то короткое, но насыщенное время общения с Юнги, Тэхён осознал, что можно мастерски плести словесные гирлянды, тонуть в лабиринтах двусмысленности и всё же оставаться непонятым. — Хм, «фантасмэ сэксюэль»… — размышлял Юнги вслух, — это переводится как «сексуальные фантазии», я прав? — Non, — мотал головой Тэхён. — Вовсе нет. — Что там с твоими сексуальными фантазиями, мне интересно… — Нет у меня никаких сексуальных фантазий. — Да ладно, расскажи, мы же друзья, — наклонился Юнги, чтобы прошептать на ухо. — Я никому не скажу. Обещаю. Тэхён сглотнул, сглотнул с такой громкостью, словно в глубинах его горла пряталась миниатюрная оркестровая яма, заставляя Юнги расцвести в небрежной улыбке. Дрожь, эфемерная и властная, подобно молнии в безоблачном небе, пробежала по его коже. Она провела взглядом через зеркальное окошко на прекрасную, почти сюрреалистическую сцену. Ах, Юнги — поистине, воплощение грации в этом наряде, костюм был соткан из самой ткани времени и элегантности. Он вёл красный кабриолет, открытый катамаран бескрайних небес, как если бы управлял парусами на ветрах Фортуны. Волосы Юнги, недисциплинированные и игривые, вздымались и падали, заигрывая с ветром. Запах его одеколона, слитый с интимным природным ароматом, не просто коснулся чувств Тэхёна — он налетел, как ароматическая волна, ударившая прямо в сердце его самых потаённых мечтаний. Этот аромат, сложный и неоднозначный, словно амфора, полная загадок, пытался открыть замки его внутренних хранилищ, наполненных тайными желаниями и запретными фантазиями. Нет, Тэхён уже далеко не являлся невинным омегой, тем более будучи европейцем — наследником культурной палитры, где страсть и табу не так чётко разграничены. Однако возбуждение, это бушующее, непредсказуемое чувство, налетело на него с такой неожиданной внезапностью, словно летящая стрела из арбалета вечернего воздуха. Раньше его могли зажечь лишь медленная прелюдия и нежные поцелуи со своим парнем. Теперь же картину изменил трезвый тридцатилетний женатый корейский политик, человек, к которому трудно было бы применить эпитет «сексуально привлекательный» в привычных координатах Тэхёна. Он, этот политик, называл себя даже другом — слишком прозаическое и неэротичное звание для возбуждения. Такое удивительное сочетание факторов, которое Тэхён ранее классифицировал бы как абсолютно несексуальное и которое теперь рушило все его представления. Единственное, что посещало его влажные сны и ночные фантазии, это лишь альфа в красивом костюме — изображение, такое общее и типичное среди юных омег, что его можно было бы назвать клише. И вот теперь, в этих искривлённых зеркалах желаний и невероятных комбинаций, всё казалось возможным, все границы стирались, и Тэхён ощущал себя как путешественник в стране собственных запретных желаний. — Я подниму крышу, — сказал Юнги и нажал на пару кнопок. — Уже прохладно, а нам долго ехать. — Ты уже поужинал? — у Тэхёна сердце на мгновение заколотилось. Юнги ведь упоминал об ужине со своим отцом, тем самым портя ему планы. Планы накормить Юнги собственными кулинарными шедеврами, такими, как сэндвичи и печенье. «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок», — утверждал Пьер, когда обучал его искусству кулинарии. Собственно, Тэхён мечтал воспользоваться этим архаичным, но вечным принципом для завоевания сердца Юнги, даже если они собрались быть лишь друзьями. — Если честно, я только выпил бокал вина, — сдержанно заметил Юнги. — Так что, наверное, надо по дороге остановиться в магазине. — Я приготовил сэндвичи, — Тэхён, с лёгкой трепетностью, как маг в преддверии своего главного фокуса, раскрыл свои запасы. — Для меня? — глаза Юнги расширились, будто он увидел солнце во тьме полуночи. — Ты сам? — Ну… — Тэ смутился. Он не хотел признаваться, что ради этих сэндвичей бегал к родителям Камиля за свежими продуктами. — Тигрёночек, для меня никогда никто не готовил… — Юнги говорил с таким детским восторгом, что это казалось почти трагикомическим. — Покормишь меня? У меня руки заняты. — Как это для тебя никто не готовил? Ты же богатый. — Папа кажется даже не знает, где у нас кухня. А сам я не специалист в этом деле. Мой муж тоже таким не занимается. У нас всегда есть повар, или я ем в ресторанах. Для Юнги это было большим маленьким счастьем, пока Тэ кормил его собственными руками. Он готов был вообще не отпускать руль, чтобы Тэхён и поил его, и крошки со рта убирал своими нежными пальцами, а если бы его после такого ужина домашнего приготовления ещё и поцеловали, Юнги бы вообще сошёл с ума и не вернулся бы обратно в Сеул, он бы поселился там, прямо в этой машине, на ночной дороге. — Я и печенье испёк. Называется «Le Petit Beurre», — произнёс Тэхён, и Юнги окунулся в ароматы ванили и карамели. — Ты мои мысли читаешь? — Юнги был поражён. — Ты любишь сладкое? — Люблю, но папа с детства запрещал. Он и сейчас ругается, если я слишком много сладкого употребляю. — Это волшебное печенье. Такое, что ты никогда не пробовал. Уверяю тебя! — Как, ты сказал, называется? «Пети бёр»? — Юнги распробовал вкус, и его лицо осветилось. — Это божественно! Тэхёна невозможно было сдержать в собственном восторге. Когда дело касалось гастрономических чудес — будь то магический рецепт или ароматная история — его глаза вспыхивали ярче двух звёзд, пронзающих ночной туман. «Le Petit Beurre», или как иначе «Маленькое масло», — вечная перламутровая звезда во вселенной французской пекарни, насчитывающей уже более века своего сияния. Этот кулинарный шедевр впервые был олицетворён в материи фирмой «LU», акронимом от Lefèvre-Utile, в далёком 1886 году. Луи Левефр, алхимик вкусов, вдохновился на создание этого печенья в храме искусства — музее Нанта. Опьянённый вдохновением, он захотел сконструировать нечто удивительное: печенье, соединяющее в себе простоту и элегантность, способное удовлетворить даже самую изощрённую гурманскую фантазию. И так родилось «Le Petit Beurre» — миниатюрный прямоугольник с гравировкой «LU» и «Парижская Звезда», с гранями, вырезанными так аккуратно, будто их оформлял ювелир. Этот узор стал своеобразной визитной карточкой печенья и с тех пор оставался неизменным. В нём есть что-то от вечного — его нежный вкус и неуловимый дизайн мгновенно завоевали сердца не только французов, но и весь мир за их границами. Символом французской кулинарной культуры оно стало, и спрос на это деликатное удовольствие только рос с каждым годом. Со временем, как всякая легенда, «Le Petit Beurre» прошло через множество трансформаций. Вариаций появилось в изобилии — разнообразные вкусы, различные начинки. Но оно, как и первая любовь, остаётся незабываемым; классический вкус вечен и до сих пор царит в королевстве французских десертов. — Но ты испёк его сам? — с недоверчивой улыбкой спросил Юнги. — Да. Это моё самое любимое печенье, — Тэхён улыбался, как будто раскрывал перед Юнги тайну веков. — У него даже форма не спроста такая. Видишь? Четыре угла — это четыре времени года, пятьдесят два завитка на сторонах и углах — количество недель в году, а двадцать четыре отверстия на поверхности — количество часов в сутках. — Символично… — заметил Юнги, касаясь пальцами песочного артефакта. — Что именно? — Столько времени я бы хотел проводить с тобой, поедая это волшебное печенье. Тэхён чувствовал, как переписывается карта его ассоциаций. Больше «Le Petit Beurre» не будет печеньем дедушки Пьера; теперь оно будет печеньем Юнги. Навсегда и безусловно. Им интересно было вместе не только потому, что между ними ощущалась химия, но и потому, что они могли говорить обо всём и ни о чём. Тэхёну было интересно слушать даже про выборы и как считаются голоса, хоть он в этом не разбирался, про то, что экономика в Корее сейчас на подъёме, про то, что Юнги переедет в какой-то Синий Дом, когда станет президентом. В свою очередь Юнги находил чарующими весёлые тэхёновы истории о том, как он один раз перепутал сахар с солью и угостил этим блюдом бывшего парня, или о том, сколько венчиков для миксера у Тэ лежит в шкафу. Кстати, их целых восемь штук. — В сравнении с твоими друзьями я старик, — подметил Юнги. — В сравнении с твоими я — ребёнок, — добавил Тэхён. — Хочешь шутку? — подмигнул Юнги, и его глаза засветились предвкушением. — Ехали как-то старик и ребёнок в красном кабриолете в Сен-Тропе, и вдруг ребёнок говорит: «Я хочу писать, давай остановимся». А старик отвечает: «Могу поделиться своими подгузниками». Тэхён расхохотался, но не потому что шутка казалась ему смешной, а как раз таки наоборот. — Это отвратительно, Юнги… — Согласен, но я действительно хочу в туалет, просто не знал, как об этом сказать менее неловко, — ответил Юнги и искал глазами фонари заправки или же ресторанчика на этой одинокой трассе, где ещё можно было встретить блага цивилизации. — Могу поделиться своими подгузниками, — дразнил Тэхён, чем вызвал ещё бо́льший, оглушительный, искрящийся смех, который, как детский лепет, ворвался в этот момент и тем самым сделал его неповторимо прекрасным. Здесь, в этом маленьком эпизоде жизни, Юнги нашёл своё пристанище от тревог и неопределённости, которые так часто витают в воздухе, как неуловимые мотыльки. И если бы у этого момента был бы вкус, то, безусловно, это было бы теперь уже их обоих любимое печенье: сладкое, но с нотками соли — такое же многогранное и неоднозначное, как и их собственные души.***
Говорят, что супруги должны хранить друг другу непоколебимую верность, но Ким Сокджин с младых лет так не думал, как и не думали его родители. Репутация для них была как шелковистая оболочка фасада, скрывающая хаотичное внутреннее убранство. Отец, недоступный эпитома семейной драмы, никогда не сдерживался от пробежек по сторонним дорожкам; и Джин, в тонких нюансах отмечая такие моменты, избрал для себя иную реальность — реальность, где альфы оставались вечными альфами. Заботы Ким Сокджина — это симфония из благосостояния, имиджа и утопического будущего, в котором он является незапятнанным омегой. С пристрастием к совершенству, он находится в числе омег, перед которыми распахиваются двери и сердца. У него прекрасная внешность, он считается самым красивым омегой страны, люди его обожают, супруг его — превосходный альфа, отмеченный божественным жезлом предназначения. А любовь? В рецептурах его жизни это слово — просто приправа, не более. Но в жизни есть тени, которые он охотно скрывает в шкафу своей двусмысленности. И всё это его устраивает, точнее говоря, устраивало. Каждый вторник и пятницу после ужина и приёма душа Мин Юнги и Ким Сокджин закрываются в спальне для выполнения супружеского долга. Если кто-то думает, что интимное времяпровождение супругов проходит романтично, то он глубоко ошибается — на самом деле всё довольно сухо и скудно. В обсуждении долгосрочных или краткосрочных планов они раздевались, проводили механическое мероприятие, а далее либо занимались своими делами, либо ложились спать. Так было раньше, а в последние два года эти два обязательных дня недели превратились в нечто иное. Сегодняшний вторник отличается от всех предыдущих, став театром нового поведения Сокджина, — за ужином он проявлял излишнюю близость к Юнги в присутствии Тэхёна. Он может проявлять тактильность на каких-нибудь ужинах перед публичными людьми, перед камерой, но никогда — перед охраной или же близкими подчиненными, так как в этом нет необходимости. На самом же деле, Сокджин вёл себя таким образом специально — показать, кто здесь главный. Джин — умнейший стратег, которому не нужны шахматы, чтобы понять, что его муж тоже не остался верным, и на это можно было закрыть глаза, так как жизнь за кулисами имеет место быть, но должна оставаться там, где ей место. И Джин молчал эти два года, однако сегодня тонкая линия между публичной и частной жизнью была пересечена. И вот, когда Тэхён и Чонгук покинули «арену», Сокджин, как магистр церемоний, одним взглядом изгоняет и слуг. Время наступило — время разобрать карты на столе. Юнги, внезапно обнаружив у своего мужа взгляд, пронзённый истиной, понимает: Джин знает, и не только знает, но и позволяет себе некий вид глубинной игры. В этот вечер оба понимают: игра была разоблачена, и иллюзии теперь — лишь разлетевшийся дым. — Так ты в курсе? — хмыкает Юнги. — С каких пор? — Милый, если ты думал, что я настолько глуп, то ты меня очень недооцениваешь, — с саркастической улыбкой шепчет Джин, целуя его в щеку и возвращаясь за стол. — Если ты молчал и не требовал ничего взамен, это значит, что ты уже получаешь кусок своего пирога, — размышляет вслух Юнги. — Идеальный Ким Сокджин изменяет своему мужу… Я мог бы и догадаться. — Ты был занят двадцатилетним мальчишкой. Твой проницательный ум совсем сбавил обороты. — И кто он? — любопытствует Юнги. — Как долго? — Да так, — Джин машет рукой, будто не имеет в виду никого особенного. — Он журналист в одной газетке. Я переспал с ним, и мне понравилось. — Отлично. Тогда мне не нужно больше ничего от тебя скрывать, и нам не нужны вторники и пятницы, — Юнги радостно поднимается из-за стола, чтобы отправиться побыстрее к Тэхёну, но его останавливают. — Постой, дорогой мой. Нам нужно поговорить и прийти к обоюдному соглашению. — Какому? Джина всегда волнует репутация. Да, у него есть альфа, который прекрасно удовлетворяет его потребности, с которым можно отдаться страсти, а не считать секунды, лишь бы они быстрее закончились, как с Юнги, но журналиста по имени Ким Намджун Джин никогда бы не привёл в Синий дом и не стал бы соприкасать закулисье со сценой, ибо зрители должны видеть лишь лоск и совершенство, но никак не изъяны. — Ты уберёшь свою малолетнюю шлюху подальше от моих глаз, ты меня понял? Я не позволяю себе ставить под риск нашу семью, и ты сделаешь то же самое. — Назовёшь его так ещё раз, — дёргает руку Юнги, яростно прожигая своего супруга строгим взглядом, — и я опущу твою любимую репутацию на такое дно, из которого ты не вылезешь, даже если отдашь всё своё состояние на благотворительность. Джин раскатывает в углах своих лавандовых глаз шары хохота, дикого и непредсказуемого, словно удары вечернего шторма по стеклянным окнам. — Дорогой, неужели ты настолько покорён этим юным омегой, что это уже не просто секс, а что-то… о боже, глубже? — произносит Джин, дегустируя каждую скрытую нотку в своем вопросе. — С таким пылом ты его защищаешь, я даже ревную. — Я делаю то, что считаю нужным, — говорит Юнги. — И раз он здесь, значит, он будет здесь, рядом со мной. — Нет уж. Трахайся с ним где-нибудь подальше от меня. И чтобы никто об этом не знал, — Джин крепко сжимает Юнги за руку. — Ты угрожаешь мне, милый, но я тоже умею показывать зубки, ты же знаешь. Если я пойду на дно, то поверь мне, за мной пойдёшь не только ты, но и твой французишка. — Знаешь, Джин, так же, как я боюсь своего отца, ты боишься своего. Узнай он, что я изменяю тебе, то и слова не скажет, я ведь альфа, но если узнает о тебе… догадайся на чью сторону он встанет? Сокджин выдыхает, понимая, что Юнги прав, и в этой схватке не победить. Да, Джин сделал ход конём, когда решил признаться, что также имеет на стороне любовника, тем самым думая, что сможет манипулировать Юнги, но не вышло. Джин не рассчитывал, что омега из Франции значит нечто большее, чем просто объект удовлетворения потребностей. А всё могло сложиться неплохо: Сокджин бы продолжал проводить ночи с Намджуном, а Юнги — со своим любовником. Оба были бы довольны, но Юнги отказался от условий. — Хорошо, — сдается он, как шахматный король, сбитый с позиции. — Пусть остаётся твоим телохранителем, но вторники и пятницы ты у меня не заберёшь. — Не проблема, потерплю. Ах, не в стенах спальни суть жизни, но в стенах умов и предубеждений. Да, пусть говорят, пусть доносят сокровенное до родительских ушей: Сокджин и Юнги пытаются воспроизвести будущее в лице ребёнка. В этом заключается временная утешительная алхимия для Сокджина. Юнги ничего не остаётся, кроме как закрыться с мужем в спальне и лежать на кровати, даже не сняв одежду. Он медитирует о своей собственной глупости, о том, как недооценил Сокджина. Если бы знал про него, смог бы давно договориться. А вот теперь — вуаля — Тэхён рядом, и скрытность становится лишь недочётом, а не необходимостью. Юнги поворачивается, уставившись в лицо супруга, который манипулирует своим телефоном и улыбается так, как никогда не улыбался Юнги. Этот момент генерирует тепло и понимание, возникшее между ними впервые. — Ты влюбился? — бросает Юнги, его голос наполнен не столько любопытством, сколько неразрешимым контрастом иронии и серьёзности. — Влюбился? Нет, конечно. Это просто секс, милый, который у нас с тобой никогда не получался. — Сними хотя бы раз свою маску, Сокджин, — просит Юнги, словно дёргая за верёвку занавеса, желая увидеть что-то более настоящее. — Тебе не нужно притворяться передо мной. Тем более ты знаешь правду обо мне. — Любви тут нет. Намджун просто оказался в нужное время в нужном месте, вот и всё. — Поделись. Мне интересно. Сокджин, этот красавец с мерцанием скрытых недомолвок в глазах, встретил своего тайного любовника три года назад в золотистом свете вечернего репортажа. Ким Намджун, старше его всего на несколько календарных листов, олицетворял неуловимую ауру страстного профессионализма. Поначалу магнитная работоспособность Намджуна была для него всем. Джин в благородной благодарности за хищный журнализм пригласил его на обед, предложив головокружительную возможность писать статьи для семейной медиаимперии. Это стало пропуском в закулисный мир их частых встреч. Ах, Сокджин. Он хотел нарисовать себя в красках идеального супруга, не позволяя даже мимолетной мысли изменить Юнги. И всё же, общение с Намджуном пронзало его как сладкий ветер осеннего вечера. Они встречались, словно два актёра в бессмертной пьесе, роли которой написаны только для работы. Намджун не отправлял ему воздушных поцелуев — лишь профессиональное уважение. Таинственная вуаль верности рассеялась, как утренний туман, когда Сокджин столкнулся с правдой о Юнги. Он узнал о дополнительном доме в Сеуле, сразу же разузнав и о французском омеге, который, как фантом, проник в их семейную жизнь. Гадать, почему Юнги остался тогда, два года назад, во Франции еще на некоторое время, больше не приходилось, он понял: у Юнги тоже есть своя незримая шкала серых оттенков. Это стало спусковым механизмом, который позволил Сокджину также нарушить обет верности. Он пригласил Намджуна не на обед при свете дня, а на ужин в полумраке, после которого следовало нечто гораздо более интимное. Намджун не задумывался — ведь перед ним стоял Сокджин, архитектор собственных запретов и желаний. И с тех пор Намджун не отказывал Сокджину ни в чём: ни в близости, ни в правилах, которых у Джина было очень много. Они виделись только секретно, ни одна встреча не пересекалась с рабочими обязанностями; вторник и пятница по-прежнему принадлежали Юнги; на большее Джун не имел права рассчитывать, так как Джин не бросит супруга; ну и… никакой романтики, никаких ожерелий с сердцами — лишь дикий секс без обременений, без лишних вопросов и ответов. Намджун принимает это и всё же часто пишет комплименты и дарит Джину красивые мелочи, которые тот никогда не носит, а лишь прячет в глубине своего гардероба подальше от глаз. Сокджин не допускает мысли о том, что эта скрытая страсть может разрастись во что-то большее, он не размышляет об этом, но Юнги видит в его глазах улыбку, под которой скрывается многоликое чувство. — Признай, Джин, он для тебя многое значит, — толкает его с добротой Юнги. — Я никогда не видел тебя таким светящимся. — Что такое любовь, Юнги? Это просто гормоны. — Я не знаю, как это описать, но… я знаю. — Ты правда влюбился в этого мальчишку? — Да. — И что ты собираешься делать дальше? Всю жизнь будешь держать своего любовника в тени? — А ты? — Да. Я не собираюсь бросать свою жизнь ради него. Если Сокджина всё устраивает, то Юнги не планирует жить так всю жизнь. Раньше он собирался стать президентом и оставаться им два возможных срока, которые в общей сложности составляют десять лет, но после встречи с Тэхёном планы изменились. Он хочет потерпеть ещё три года и уйти без скандалов, после чего сможет развестись и жить с Тэхёном обычной счастливой жизнью. Раз Сокджин тоже испытывает чувства к кому-то, значит, они смогут разойтись по обоюдному согласию и продолжить свой путь с теми, кого выбрало сердце. По крайней мере, Юнги в это верит.