***
Тэхён осторожно смыкает свои руки вокруг Юнги, оберегая, как хрупкий кристалл, и эти руки не отпускают даже на истлевшее мгновение, пока Чонгук увозит их обратно в Синий дом — крепость политической драмы. — Тигрёнок, пожалуйста, не делай так больше. — Юнги проводит носом по пальцам Тэхёна, где ещё задерживается аромат металлической тревоги. — Я в жизни никогда так не пугался. В ответ Тэхён окутан молчанием, не зная, какие слова могут излечить этот момент. — Тэ, прежде чем себе оружие в рот запихивать, ты бы сначала Юнги нашёл, хоть мёртвым, — улыбается Чонгук, глядя в зеркало заднего вида. — Надеюсь, Сокджин научит тебя уважать свою жизнь. — Что теперь делать? — Тэхён меняет курс разговора. — Юнги, о тебе будут писать гадости… Тебе будет грустно, даже если ты говоришь, что это не так. — Это неважно. Главное, увезти тебя из Кореи, иначе тебя здесь просто съедят, когда узнают правду. В этом лабиринте эмоций и ответственности хуже всего не общество, а собственная семья, способная превратить Тэхёна в жертвенного агнца на алтаре фамильного стыда. Время неумолимо ускользает, словно песок сквозь пальцы. Тэхён отчаянно противится своему отъезду, но Юнги, властный и непреклонный, как фараон перед строительством пирамиды, не собирается менять своё решение. И пока сотрудники его администрации ждут в резиденции, пытаясь разгадать, что же всё-таки случилось, Юнги и Чонгук обсуждают свои следующие ходы. Чонгук должен лично сопроводить Тэхёна во Францию и остаться с ним на неопределённый срок. Неважно, насколько это не устраивает его, неважно, насколько ему не хочется оставлять друга без защиты — Юнги не собирается изменять свои планы. — Чонгук, увези Тэхёна и Чимина, — просит Юнги. — Моя обязанность — защитить не только Тэхёна, но и тебя с твоим мужем. Когда здесь всё решится и я буду уверен, что твоей жизни и жизни твоей семьи ничего не угрожает, ты сможешь вернуться. Гук перестаёт спорить только по одной причине: его супруг может поехать с ним. Юнги, таинственно, как всегда, раскрывает перед своей администрацией величественный занавес будущего. Но никто не выглядит шокированным. — Господин Президент, — с непринуждённой улыбкой отзывается Хёнджин, главный его помощник, — простите, но мы в курсе про вас и Тэхёна. — Очень интересно. И почему же никто из вас не рассказал моему отцу? — Вы наш президент, замечательный президент. Наша работа — защищать вас и вашу личную жизнь, — кланяется Хёнджин и поворачивается к Тэхёну, — и нашего хорошего друга… — Хёнджин! —Тэхён, не в силах удержаться, бросается в объятия своего новообретённого защитника. — Я всегда буду помнить об этом! — Что ж, мне жаль сообщать вам, но я ухожу в отставку после всего скандала, который обрушится на нас, — заявляет Юнги, полный решимости. — Я был рад работать со всеми вами. Всё движется с поразительной скоростью, подобно кинематографическим кадрам, мелькнувшим на эфемерном экране души, где каждый пиксель — это момент вневременной любви или бездонной трагедии. Тэхён оказывается в пространстве частного самолёта, машины, сконструированной для побега от реальности, на котором Чонгук с дежурной заботой пилота перевезёт его и Чимина в убежище. Тэхён, пристёгнутый к кожаному креслу, обитому тайнами и жизненными иллюзиями, не может укротить свои слёзы — эти капельки прозрачной печали, что, как жемчужины, скатываются по его щекам. Юнги, сидя на корточках перед ним, как хранитель временнóго храма чувств, заботливо вытирает их. Его движения наполнены той непередаваемой нежностью, которую можно ощутить лишь в редких мгновениях искренней близости. — Это неправильно. Я хочу быть рядом с тобой, — голос Тэхёна дрожит. — Тигрёнок, я должен позаботиться о своих сотрудниках, о Джине, о своём народе. Ты не можешь остаться. Ты ведь не ребёнок и должен понимать, что мой отец способен на убийство. Он делал это не один раз. — Ты в курсе? — виновато чувствует себя Гук. — Я думал, только я знаю об этом. — Он мой отец, Гук, я в курсе, — вздыхает Юнги, возвращая взор на Тэ. — Тэхён, я обещаю, я разберусь со всем этим и приеду к тебе свободным человеком, и тогда ты сможешь дать мне ответ. — Ответ? — Тэхён смотрит на него непонимающим и в то же время полным ожидания взглядом. Юнги достаёт упаковку печенья «Le Petit Beurre», купленную в одном из французских магазинов Сеула, и отдаёт в руки Тэхёна. — Четыре. Пятьдесят два. Двадцать четыре, мой Тигрёнок. — Юнги касается лбом мраморного лба Тэхёна и улыбается, как будто в этой улыбке заключено всё солнце и все звёзды. — Ты не успеешь съесть это печенье, а я уже приеду к тебе. Я открою тебе кондитерскую и посвящу тебе всю свою жизнь. Обещаю, когда ты увидишь меня в следующий раз, ты больше никогда не будешь жить в тени президента. — Давай сбежим вместе, Юнги, — крепко держит за руку Тэ, его голос не перестаёт дрожать. — Я боюсь, что больше тебя не увижу. — Я не хочу быть в твоих глазах жалким женатым трусом, который бежит от своего отца и собственной страны, Тэхён. Ты подарил мне смелость. И я готов встретиться лицом к лицу со своими страхами, — завершая мысль, Юнги нежно целует Тэ и встаёт. — Чонгук, оберегай его. — Как тебя, брат мой, — Гук обнимает его с заботливой теплотой, на которую можно положиться. — Будь осторожен. — Юнги, спасибо, — прощается и Чимин с улыбкой, — за Чонгука. — Юнги, — Тэхён стремительно взлетает с места, но не приближается к своему альфе, понимая, что если сделает это, то выбежит за ним из самолёта. — Я хочу двух щенков. Обещай, что привезёшь их. — Обещаю, Тигрёнок.***
Чонгук оставил своего долговечного спутника, президента, под надёжной защитой своего верного заместителя, ученика и телохранителя по имени Бан Чан. Этот человек, похожий на средневекового рыцаря в современной оболочке, пронизан верностью до мозга костей. Бан Чан — бастион непоколебимости, и его присутствие гарантирует, что ни одна тень угрозы не коснётся президента. Юнги с бессонными глазами, словно высеченными из оникса, не сомкнул век и не намерен этого делать. В то время, как его административный оркестр под управлением дирижёра по имени Намджун компонует ответы на недавно вышедшие статьи, Юнги позволяет себе мгновенное, почти геретическое уединение. Он опускается на кровать, словно капля ртути на бархат, истощённый до предела, но не в силах это признать. В этот момент Джин, человек с фарфоровым лицом, на котором как будто впервые отпечатались тени усталости, заходит в спальню и осторожно ложится рядом с ним. Под его глазами заметны тёмные синяки — вуали утомления на холсте кожи. — Хорошо прошло это время в Синем доме, — вздыхает Сокджин. — Я был наивен, считая, что так может продолжаться и дальше. Видимо, заразился твоей уверенностью. — Прости, Джин, что из-за меня тебе тоже приходится страдать, — из его слов складываются виновные лепестки. — Мы в одной лодке, ты помнишь? — Ты мне очень дорог, я хочу, чтобы ты знал. Ты стал мне близким другом. — Юнги, что за сентиментальности? — смеётся Джин. Тут Юнги с таинственной решимостью достаёт из папки, где хранятся самые интимные и важные документы, листы бумаги и протягивает их своему супругу. Джин, опуская взгляд, узнаёт в них документы о разводе — подписанные, завершённые, как финальный аккорд трагической симфонии. Юнги хранил их уже довольно долгое время. Изначально он планировал вручить их после возможной отставки, когда пыль сойдёт, а вуаль на их судьбе рассеется. Но сейчас, в этот момент, который чувствует себя вечностью, ждать уже не имеет смысла. — Ты уверен? — уточняет Сокджин, пока достаёт свою именную ручку. — Если мы справимся с этой ситуацией, то ты можешь отслужить хотя бы полный срок. — Хосок был прав. Как я могу оставаться президентом, если я нечестен даже перед собой? — Кто же будет нашим президентом? — искренне спрашивает Джин. — Ты сделал многое для страны, нам не за кого голосовать. — Я постараюсь сделать так, чтобы ты вышел сухим из воды, Сокджин. Я уверен, что нет лучшего кандидата в президенты, чем ты. Будет звучать круто, да? «Первый омега-президент Ким Сокджин». — Ты так думаешь? — Джин, ты возглавляешь столько фондов, ты заботишься о нуждающихся, ты справедлив и честен, и ты действительно думаешь об этой стране, зная все тонкости политики. Когда наступит твоё время, я первым отдам за тебя свой голос. Сокджин подписывает заявление о разводе с каким-то ностальгическим сожалением, будто уже прощается со своим другом, хотя он ещё не планирует улетать. На часах шесть утра, и новостной поток до сих пор странно тих. К восьми часам, когда обычно новостные ленты и газеты становятся полотном из разнообразных текстов и заголовков, первые страницы «Seoul Daily News» говорят не о затмевающей тени президента, а о романтическом союзе двух звёзд айдол-сцены. Намджун связывается со своим бывшим коллегой, и тот в свою очередь раскрывает секрет: главный редактор переключил фокус и дал указание подготовить другие заголовки. Юнги получает сообщение и от Чон Хосока: «Я не хочу становиться злодеем в этой истории». Кабинет президента наполняется звонким, почти эйфорическим смехом. Юнги настолько удивлён этой сюрреалистической перспективой, что его диафрагма упорно не желает расслабиться, словно струна балалайки. Его сотрудники находятся в восторге, уверенные, что всё вернётся на свои орбиты, в замкнутый круг судьбы. Но их президент не согласен с таким упрощённым оптимизмом. Ему необычайно повезло, что Чон Хосок проявил милосердие, как ангел в библейской легенде. Однако этот краткий эпизод лишь открыл ему глаза, и шаг назад сделать уже невозможно. К тому же он дал обещание своему тигрёнку, что скоро вернётся. И обещания, как известно, существуют для того, чтобы их соблюдать. В Юнги бурлил неутолимый калейдоскоп решений: огласить свою отставку перед многоликой толпой, обрезать узлы брака, как хирург скальпелем, а также покинуть шахматное поле отца, где он был не более чем тёмной пешкой в его великолепных, но безжалостных амбициях. Но здесь, в этом интимном моменте, когда остроконечная стрелка судьбы указывает на неизведанные территории, перед ним стоит задача невероятной сложности: выбор двух милых щенков для своего омеги. Юнги, который всегда делал высокие ставки на политической арене, вдруг сталкивается с выбором, казалось бы, незначительным, но в то же время невероятно важным в домашнем масштабе. Воспитание щенков, этих маленьких капелек непредсказуемости и радости, стало чем-то новым, словно тёмная сторона Луны.***
Говорят, что время относительно. В затяжных лабиринтах рабочих часов оно летит прочь, словно золотистая пыльца на ветру. В безделье же тянется с печальной медлительностью, подобно улитке на пути к неизвестной цели. Однако ожидание возлюбленного превращает его в астрономическую абстракцию, в невыразимую бесконечность, которая расширяется до размеров вселенной во внутреннем мире. Каждая секунда растягивается, словно паутина под тяжестью утренней росы, и сердце становится ареной бесконечных сражений между надеждой и отчаянием. Вилла, которую когда-то купил Юнги, срочно требовала уборки, и Тэхён первые дни был занят именно этим. Чимин желал внести свой вклад, но беременный омега столкнулся с железной волей двух своих защитников: Чонгука и Тэхёна. По их решению Чимину была предоставлена лишь кухонная зона как сфера допустимого влияния. Как сладко и одновременно горько удовольствие этой недели! Однако после генеральной уборки дома и прилегающей территории как занять оставшиеся дни? Новостной поток из Кореи благосклонен, как подтверждает Гук: ни тени скандала. Но где же Юнги? Он исчез, словно решил вообще не возвращаться. «Вдруг он решил остаться там и бросить меня?» — мучает себя навязчивыми идеями Тэхён, вертя в руках пачку французского печенья, подаренного им. — «Зачем он подарил мне это? Он всегда ел это печенье только моего приготовления». «Что он хотел этим сказать?» — заметно недоумевает Тэ, находясь в гостиной с супружеской парой, развалившейся на диване с беспечностью отпускников. Ему немного обидно. Они кажутся такими счастливыми, в то время как он переживает. Никому, кажется, не важно, что сейчас происходит с Юнги. Все наслаждаются своим моментом, внутренним миром, невидимым для других. — Тэ, я не хотел его оставлять. Я до сих чувствую себя виноватым, но… — будто читая его мысли, вдруг начинает Гук, мягко поглаживая округлый, полный ожидания живот своего супруга. — У Чимина большой срок. Я должен быть рядом с ним и со своим сыном. Я контролирую всех отсюда. Тебе не нужно переживать о безопасности Юнги. Если будет такая необходимость, я сразу же вылечу. — Я понимаю. Я просто завидую вам, — с грустью признаётся Тэ, вращая в руках упаковку французского печенья, несмотря на его корейское происхождение. Это практически кощунство для души Тэхёна, который всегда считал себя французом в глубине своего существа. — Что он хотел сказать, когда подарил мне это? Что больше не хочет есть моё печенье? Его нет уже месяц, он решил остаться там? Чонгук пронзительно смотрит на своего супруга, перед тем как произнести: — Я бы на твоём месте его открыл и попробовал, — с улыбкой предлагает он. — Не хочу. В этом печенье какой-то двойной смысл… — Тэхён, мы тебе очень настоятельно рекомендуем открыть эту пачку, — вмешивается Чимин. — По плану ты должен был открыть его ещё в самолёте… Сердце Тэхёна начинает биться в унисон с его мыслями, а взгляды Чимина и Чонгука настолько наполнены ожиданием, что кажется, будто они знают о каком-то скрытом сюрпризе. Тэхён наконец решает разорвать пластиковую упаковку. Перед ним появляется вертикальный ряд печенья, аромат которого мгновенно наполняет его сознание воспоминаниями о Юнги и о том, как он с жаром поедал эти маленькие произведения кулинарного искусства из его собственных рук. Взгляд Тэхёна, как магнит, притягивается к письму, скрывающему в себе мир загадочных букв. С трепетом, словно найдя сокровище, он разворачивает его. «Тэхён, Тигрёнок мой, дождись меня. Четыре сезона, пятьдесят две недели в году и двадцать четыре часа в сутки я хочу быть только с тобой. Сохрани свой ответ до моего приезда, когда я предстану перед тобой, сев на одно колено, будучи свободным человеком, я спрошу тебя…» Тэ с нарастающим недоумением крутит в руках бумагу, но продолжения, как затерянной мелодии, нет. Энергично он бросается к печенью и, собрав его, обнаруживает гравировку: «Tu m'épouseras?». Один последний кусок печенья кажется ему ненастоящим, иллюзорным, как искусственная роза в букете из живых цветов. Тэ внимательно осматривает его и затем открывает эту маленькую коробку. Перед ним оказывается кольцо, аккуратное и изысканное, точь-в-точь такое, какое он всегда мечтал носить. Оно не кричит своей роскошью, не утоплено в камнях, чья масса бы оставила на пальце след. Тонкая лента бриллиантов на золотой основе украшена одним, чуть покрупнее, камнем, возвышающимся в центре, как монумент любви. Внутри кольца загадочно сверкают выгравированные цифры «4.52.24» — кодовый замок к его сердцу. Тэ издаёт визг радости, прыгает в воздух, как легкомысленный зайчик, потом кувыркается на подушке дивана, забыв, что он в этой комнате не один, забыв обо всём на свете, кроме этого незаметного, но бесценного символа любви. — Такой счастливый, — восхищённо заявляет Чимин, обмениваясь с Гуком улыбками, наполненными солнечным светом. — Я не знал, что наш Юнги такой романтичный. — Я попробую кусочек? — Гук тянется к печенью, но получает легкий удар по рукам. — Это моё, не смей это есть, — с защитным жаром в голосе заявляет Тэ, тут же пряча свои драгоценности. — Оно испортится, если его долго хранить. Ты же прочитал, дай одно, — настаивает Гук. — Нет, это моё печенье и мой Юнги, — с язвительным задором в голосе Тэ высовывает язык. — Ха! —возмущённо восклицает Гук и пускается в погоню за Тэ. — Пупсик, скажи ему, пусть поделится! — Чонгук, оставь подарок Тэхёна в покое! — кричит Чимин. — Чонгук, ну что ты как ребёнок?***
Ким Тэхён вглядывается в кольцо — это миниатюрное произведение искусства, совершенное в своей простоте, — которое украшает его безымянный палец, как бы утверждая его решимость ждать Юнги. Сканировать новостные ленты он больше не в силах. Вот она, наступившая историческая минута: президент Южной Кореи объявляет об отставке, разводе, и общественность замирает в шокированной недоумении. Журналисты, эти современные глашатаи, приводят многочисленные аргументы, активисты устраивают митинги, озлобленно осуждая своего лидера, но тот остается невозмутимым, как античная статуя. Новостные репортажи не только с горечью рисуют портреты плачущего народа, но и выкладывают в интернет язвительные истории, в которых Юнги обвиняют в мрачных махинациях и сговорах. Один видит в этом зловещий заговор, другой — безответственное отношение, третий — невыносимое предательство родины. И когда, как вишенка на торте, к этому добавляется информация о разводе с Ким Сокджином, это лишь подливает масла в уже разгоревшийся пожар общественного возмущения. В Сен-Тропе, где снег — лишь часть мира сказок и легенд, прохладная зима отходит, уступая место наступающей весне. Тэ стоит на пирсе, и его душа не просто окутана ностальгией; она окутана почти физической тоской по Юнги. Дни, когда они занимались любовью на этой яхте, мерцают в его памяти, как сладкий, недостижимый сон. Но кольцо на его пальце, словно капитан, уверенно штурмующий бушующее море, подтверждает, что это было не просто красочной выдумкой, а реальностью. — Мой Юнги, как ты там? — Тэхён вглядывается в небо, налившееся красками удивительно радостного заката, и закрывает глаза, как бы в знак примирения со временем и расстоянием. — Я так по тебе скучаю… «Тигрёнок мой», — эхо ласкового прозвища, не звучавшего его голосом уже три месяца, словно танцует в воздухе, плетясь из золотого воспоминания и горькой реальности. — Я безумно скучаю, Юнги. Когда ты ко мне приедешь? — Тэ сдерживает слёзы, обнажая свою уязвимость лишь небу. Он же обещал себе, что будет ждать, независимо от долгих дней и ночей без сна. «Тигрёнок», — вновь звучит эта мелодия, и Тэ в порыве отчаяния закрывает уши. Собственный организм в безрезультатной попытке утешить себя только усугубляет ситуацию, и на глаза наворачиваются слёзы. — Тэхён! — Это уже другой голос, настоящий и явный, и Тэ оборачивается. Из дома к пирсу, словно комета небесная, мчится Юнги. Скорость его напоминает тот далёкий момент на заброшенном поле, где они были в шаге от первого поцелуя. Тэхён, охваченный волнением, бросается навстречу. Вот он, Юнги, живой и невредимый, его голос продолжает звать, как будто Тэ до сих пор его не слышит. Как коала, которая цепляется за лиану в джунглях жизни, Тэ запрыгивает на Юнги, и они вместе оказываются на прохладном песке, который согревает не только тело, но и душу. — Ты ко мне приехал… — Тэ то прижимается к нему, то вглядывается в его глаза, как будто хочет убедиться, что это не мираж, не тень, а настоящая, дышащая реальность. — Мой Тэхён… — Юнги завораживает его каскадами поцелуев. — Тигрёночек мой… Юнги поднимает Тэхёна на руки, как будто хочет унести его от всего мира, и направляется к яхте — этому святилищу из белого дерева и стекла, ближайшему убежищу, в котором можно укрыться от стерильных норм и наложений. Здесь, в этом плавучем Эдеме, им не нужно сдерживаться: их тела могут ощущать друг друга в каждом взгляде, каждом прикосновении, во всей непосредственной близости физического мира. Тэхён, впервые увидев отражение себя в глазах Юнги, полных слёз, нежно прикасается губами к каждой капле, словно к драгоценным жемчужинам, излучающим влажный свет эмоционального экстаза. На этой яхте они уплывают не только в глубь Средиземного моря, но и в ту интимную вселенную, сотканную из их собственных желаний, страхов и надежд. Эта вселенная существует только для них двоих, как карминово-красный закат — для горизонта. Ранним утром, когда первые лучи солнца только что начали проникать через капли росы, Юнги просыпается и смотрит не на соблазнительную красоту рассвета, а на своего тигрёнка. Тэхёновы лапы цепко схватились за него, как будто боясь, что мир может вновь их разлучить. Неважно, что у Юнги затекли плечи от того, как Тэхён крепко прижимался; важно лишь не потревожить благословенный сон Тэхёна. Юнги касается его лица, которое в свете утреннего солнца напоминает молочную карамель, и обрамляет пальцами каждую грань, каждую впадинку и выпуклость, каждую родинку, так зазывающую, чтобы её поцеловали. И вот здесь, на этом кусочке плавающей земли, не будучи ни президентом, ни политиком, а просто Юнги, он действительно чувствует себя целостным. Целостным и настоящим, просыпаясь после ночи наивысшей любви, обволакиваемый успокаивающим и одновременно возбуждающим запахом Тэхёна — запахом, который мог бы быть извлечён только из их собственной, интимной вселенной. — Тигрёнок мой… — шепчет Юнги, мягко поцеловав палец, на котором восседает волшебный перстень — как бы заряженный обетом вечной привязанности. — Я хочу жениться на тебе прямо сегодня… Тигрёнок не просто хмурится — он рычит, создавая миниатюрную ауру дикости, когда его брови и ресницы зудят от легкого шепота ветра или, возможно, от касания Юнги. Он приоткрывает глаза, алмазы во мраке, и, увидев лицо Юнги, прижимается к нему с той нежностью, которую только тигрёнок может проявить. — Я тебя всё-таки разбудил… — виновато произносит Юнги. — Тебе нужно уходить? — мурлыкает Тэ, ещё полупогружённый в морфеевы объятия. — Ты меня выгоняешь? Я вообще-то только приехал, — феерично возмущается Юнги, даже собираясь встать с постели. — Ладно, ладно… — Юнги, — Тэ боязливо обнимает его спину, — я ещё не проснулся, я спросил по привычке. Честно. — Хочу есть. Я ничего не ел со вчерашнего дня, как вылетел из Сеула. — Ты закончил свои дела? — задаёт вопрос Тэ, пытаясь взглядом проникнуть в самые тайные закоулки мыслей Юнги. — Теперь будешь со мной? — С сегодняшнего дня я весь твой. С утра до ночи и с ночи до утра, — утверждает Юнги с торжественностью. — А твои родители? Юнги, этот молчаливый сфинкс с пронзительным взглядом, не стремится делиться заметками из своего жизненного дневника, хотя понимает: Тэхён хочет знать. Вместо того, чтобы играть в молчанку с судьбой, он собрал все свои чувства и откровенно заговорил с родителями. Не уходил он в подробности своей недавней жизни, в которой были моменты настолько готические, что отец, Мин Юнвон, даже запер его в родном доме, оставив под стражей охраны, в тёмном подвальном помещении, где, кроме одной лампочки, не было ни единого источника света. Он угрожал мрачными сценариями, в которых реалии казались более грозными, чем в любом фильме ужасов. Но все это, Юнги решил, Тэхёну знать не нужно. Тэхёну действительно важно знать лишь одно: Юнги отказался от своего наследства, отсекая тем самым невидимые нити материального долга перед отцом. И это не был простой жест; это была декларация независимости, бунт против установленных норм и семейных догм. Юнги прекрасно понимал: если он хочет жить жизнью своих мечтаний — идиллической, отшельнической — ему следует оборвать все связи, все эмблемы старого мира, начиная с родителей и заканчивая дальними родственниками. Если они не уважают его жизненный выбор, пусть даже их тени не портят его счастья. Но что касается этих ушедших в тень трёх месяцев, Тэхёну знать этого не нужно. Важно лишь одно… Юнги выводит его на палубу судна их совместного плавания по жизни. Под софитами розового рассвета, когда небо красится в оттенки первой любви, он опускается на колено и взяв руку Тэхёна, начинает: — Меня зовут Мин Юнги, мне тридцать три года, — глубоко вздыхает он. — Я бывший президент Южной Кореи, у меня сейчас не лучшая репутация. Мой народ ещё долго будет обсуждать меня. У меня нет детей. Я разведён. Я отказался от своей семьи и наследства, и в данный момент я абсолютно безработный. Я не знаю, есть ли на моих счетах заработанные мною деньги, не знаю, отнял ли их мой отец, и мне сейчас нечего предложить тебе, кроме самого себя. — Он делает паузу, словно отдавая дань моменту, и продолжает: — Мой любимый и единственный Ким Тэхён, окажешь ли ты мне честь и выйдешь ли ты за меня замуж? — Да, — Тэхён кивает, и в этом жесте как будто сжигаются все прошлые ограничения и барьеры: он бросается обнять своего альфу. — Юнги, ты дурак, мне ничего не нужно от тебя, просто ты. — Тигрёнок, я обещаю, что поднимусь на ноги и сделаю всё, чтобы твоя жизнь была счастливой, как в сказке. — Я и так счастлив. — Улыбка Тэхёна как луч света в палитре рассвета. — Ты теперь только мой. Большего мне не нужно… — Да, и раз я твой, ты меня покормишь? Я очень голодный. И я хочу помыться. Я с самолёта приехал сразу к тебе. — Пойдём, примем душ, и я приготовлю тебе завтрак.***
В то время как Тэхён и Чимин занимаются приготовлением завтрака — этим кулинарным балетом в обрамлении кухонного пространства, Юнги обдуманно созерцает маленькое существо в люльке. Этот непоседливый омега, как будто сотканный из вечерних звёзд и детских снов, хлопает своими необъяснимо чарующими глазками и протягивает свои маленькие ручки, словно стремясь коснуться невидимого для других мира. — Эй, мелочь, ты живой, да? — неоднозначно высказывает свои мысли Юнги, за что тут же получает воспитательный шлепок от Чонгука. — Булочка моя, не слушай своего дядю, — с избытком нежности Чонгук поднимает на руки сына и целует его. — Ты не мелочь, ты целое моё богатство. — Он такой… смешной… — Юнги протягивает указательный палец, а Чигук ухватывается за него всеми своими пальчиками и смеётся. — Я ему, кажется, нравлюсь. — Это дядя Юнги, булочка моя, — с завораживающей серьёзностью в голосе Чонгук представляет своего друга младенцу. — Твой крёстный. — Ты хочешь, чтобы я был его крёстным? Мы же будем жить в разных странах. — Юнги пытается скрыть дрожь в своём голосе, но не очень успешно. Когда Юнги осознаёт, что его лучший друг больше не будет с ним рядом, как раньше, все садятся за стол в ожидании завтрака. Юнги находится в рефлексивной тишине, как будто пытается зафиксировать текущий момент в вечности, не желая думать о том, что Чонгука нужно отправлять обратно. И теперь, когда его назвали крёстным, стало ещё тоскливее. — Тебе нужно продать этот дом и купить что-то подешевле, если ты теперь безработный, — Чонгук без обиняков разрывает вуаль молчания. — Я не настолько беден, чтобы продавать этот дом, — Юнги отвечает, внезапно оживляясь. — И не настолько глуп, чтобы остаться совсем без ничего. К тому же деньги довольно легко зарабатывать. Я отказался всего лишь от наследства, но не от своих мозгов. — Ты чего на моём муже срываешься? — возмущённо вмешивается Чимин. — Ты больше не его начальник. — Премьер-министр держит для тебя место, Чонгук, — резко заявляет Юнги. — Он хочет, чтобы ты работал и дальше, поэтому ты ничего не потеряешь из-за меня. Когда планируешь возвращаться? Под столом Юнги сжимает руку Тэхёна, как край последней надежды, и Тэ ощущает, как зыбкое равновесие его альфы медленно нарушается, как трепещет вековой лес в преддверии шторма. Возможно, Юнги никогда не выставлял напоказ свою привязанность к другу, но их душевная интимность говорит сама за себя. Юнги готов умолять Чонгука обратить взгляд внутрь себя и обнаружить там, в забытых закоулках, желание остаться. Да, Тэхён — это не что иное, как душа и необъятное сердце Юнги, а Чонгук, этот гранитный страж, является его надёжным плечом, правой рукой. Как быть без него? Разумеется, можно, но тогда из жизни Юнги исчезнет один из тех редких, ценных лучей, которые не так просто отыскать в темноте. Эгоистично, конечно, просить Чонгука остаться, отвергнуть его собственный мир, в котором он является отцом, мужем, сыном. И всё же, как аромат дорогих духов, проникающий во все углы комнаты, Тэхён ощущает сложности, стоящие перед Юнги. Когда судьба тесно переплетена с судьбой другого человека, как песчинки, скользящие через сито времени, расстаться со своим главным телохранителем и другом — это как отпустить свою собственную тень. Тэ нежно, словно трогая хрусталь, поглаживает своего альфу, который борется с невидимыми демонами, в то время как Чонгук, кажется, не омрачён даже тучей скорби. — Теперь премьер-министр у руля? — вздыхает Гук, ни капли не теряя своей улыбчивой легкости. — Да уж, работки без тебя там меньше не станет. Хотя будет не так весело. — Я обеспечу вам с Чимином перелёт на частном самолёте, чтобы вы спокойно перевезли сына, — обещает Юнги. — На какие деньги? Ты по сути теперь никто. — Я уже договорился с нужными людьми, — отвечает Мин, чуть не швыряя столовые приборы в тарелку. — Чонгук, скажи сразу, когда ты улетаешь? Я должен морально подготовиться. — Ты будешь по мне скучать? Серьёзно? — усмехается Гук. — Гук, давай без шуток… — Тебе не придётся по мне скучать. Ну, может, только по ночам, — ухмыляется Гук. — Не понял. На восходе солнца, когда лучи, словно разлитое амброзийское вино, наполняют небо, Чонгук нежно поглаживает Чигука, уложенного в коляске. Его пальцы касаются мягкой кожи младенца с заботливой нежностью, словно он касается самого хрупкого и ценного на свете сокровища. Затем его взгляд переходит на Чимина — человека, которому он верит безоговорочно. Сам Чонгук, даже будучи воином, не изготовлен из непроницаемого металла. Без своего бронежилета, он всего лишь человек, сплетённый из эмоций и чувств, который уже успел пролить целую канистру слёз, договариваясь с Чимином о том, чтобы остаться в этом райском уголке Сен-Тропе. «Здесь, возле этого Лазурного берега, наш сын будет расти в комфорте и безопасности», — думал Гук, отметив, что ему не придётся беспокоиться о Юнги, оставленном одному и без щита его присутствия. Даже на секунду не мог он себе представить, как его ближайший друг и шеф справится без его поддержки. Это что-то на грани фантастики, на краю невозможного. Чимин в итоге склонился перед неизбежностью, наложив лишь мягкую цепь обещания: они будут часто возвращаться в Корею к родственникам и друзьям. Но не было сопротивления в его глазах; возле моря в этом климате, составленном из соли и света, он нашёл свою гармонию. А кто бы отказался от пребывания в таком роскошном месте? Юнги, узнав о решении своего драгоценного друга, закрывает лицо руками — эфемерными ширмами, скрывающими его слёзы от мира. Он альфа, да, но даже альфа не восприимчив к эмоциональной уязвимости, особенно когда даже новорождённый ребёнок в коляске не проявляет такой слабости. — Тэ, ты видел, он из-за меня плачет, а не из-за тебя, — с хитрым, но ласковым оскалом замечает Гук, как бы декларируя свою маленькую победу. — Впервые в жизни. Тэхён не стал разбрасываться эмоциональными шариками, размазывая краски собственных воспоминаний о том, как Юнги с ним плакал на пристани морских страстей — на яхте. Он не желает затмевать эту жемчужину момента, вдохновляющего Чонгука на радужную улыбку. — Я не плачу, мне песок в глаза попал, — неловко оправдывается Юнги. Чонгук, увлечённый нежностью момента, притягивает Юнги к себе в объятия, упакованные в тепло и верность. — Ты всегда был моим шефом, им и останешься, — говорит Гук. — Так что будем подниматься на ноги вместе. Там где ты, там и я, брат мой. — Я куплю вам дом возле нашего, любой, какой скажете, — заявляет Юнги с гарантией благосостояния. — Мой крестник никогда не будет ни в чём нуждаться. — Да я сам куплю своему мужу и сыну дом, — с лёгким оттенком обиды возражает Гук. — У меня достаточно накоплений для этого. — Оба без работы, а уже тратят все сбережения… — с некоторым сарказмом Чимин трясёт головой. — Тэ, нам с тобой надо найти запасной вариант. В этом городе столько богатых красавчиков. Найдём себе любовников. — Тигрёнок, не слушай Чимина, — торопливо закрывает ему уши Юнги. — Тебе не нужен запасной вариант. Я постараюсь разбогатеть как можно скорее. — Да я же шучу, — закатывает глаза Чимин. Тэхён, с оттенком нескрываемого восторга, следит за цветным фейерверком эмоций, которым блистают его друзья. Чонгук, вздрагивающий от неожиданных заявлений своего супруга; Чимин, поднимающий на руки своего сына; Юнги, нежно держащий Тэ за руку, на безымянном пальце которой сияет кольцо, как физическое воплощение невидимых уз; и, конечно, сам этот дом — их убежище, преображающееся с каждым прожитым мгновением в ковчег неповторимой теплоты и гармонии. Тэхён, облечённый в ауру неоспоримого самообладания, с глубокой уверенностью и почти аристократическим презрением к каждой мельчайшей угрозе эмоциональной нестабильности заявляет: он абсолютно, неотразимо, без какой-либо тени сомнения счастлив. Да, на все сто жарких, неподдельных процентов.