Маски

Уэнсдей

Энид нетерпеливо ерзает в кресле, всем своим видом источая детский восторг, пока ты безуспешно пытаешься оценить масштабы предстоящей трагедии. Девушка выпячивает миниатюрную ладошку, не забывая ее при этом повернуть тыльной стороной. Для того, чтобы старуха, близоруко сощурившись, внезапно прозрела и оценила новый маникюр Синклер. Блондинистая голова шатается из стороны в сторону, словно попавший в шторм корабль, а ты сидишь неподвижно. Ты — камень. Изваяние из стали и латуни. Ты — показатель сдержанности и классической строгости: на кончиках пальцев блестит черный лак в свете зажженных свечей, на длинную шею в обязательном порядке нанизан жемчуг, костюм строгий, черный в белую полоску; ты выпрямляешь плечи и ведешь бровью, когда старуха наконец оживает и скрипучим голосом выдает: ‒ Не получить тебе желаемого. Голубые глаза Синклер увеличиваются до размера Венеры, враз наполняются слезами, но она удерживается от того, чтобы закатить истерику прямо в шатре. Ты испускаешь вздох разочарования: все планы на сегодняшний вечер летят с астрономической скоростью псу под хвост, так как последующие полтора часа тебе придется играть роль хорошей подруги, виртуоза-психолога и участливого человека. Пока Энид будет канючить о том, как несправедлива жизнь, затем, чтобы уже назавтра напропалую тратить твои кровно заработанные на всякую дрянь вроде сеансов у этой прорицательницы-шарлатанки. ‒ П-п-почему? ‒ губа Энид провисает слегка вниз, на кукольном лице отображается такое невинное выражение, что у тебя отнимается дар речи. Ком возмущения растворяется в горле вместе с вязкой слюной. Явная мошенница, ряженая в цветастый, скрывающий ее полнотелость сарафан, и тюрбан ярко-оранжевого оттенка, отбрасывает руку Синклер так, словно она прокаженная; звенит нервно многочисленными браслетами и тарабанит по столешнице. Излом ее бровей, напыщенный взгляд и нервозность в каждом движении выдают горе-провидицу с головой, но ты не спешишь отпускать комментарии. Теряешься среди полок с мешочками, наполненными шалфеем, сон-травой, крапивой, возможно, каннабисом. Иначе ты не можешь себе представить ситуацию, при которой в здравом уме люди хлынут сюда, отдавая последние сбережения взамен на чудо. Женщина не видит твоего лица — тень плотным облаком оседает на брючный костюм, делая тебя практически неразличимой в танце сумеречного света. ‒ Вы оба зависите от нее, и ты это знаешь. А он, — прорицательница кладет ладонь на муляж магического шара, вздыхает и делает мину красноречиво сожалеющей. — Он ни за что не уйдет сам от той жизни, которую предлагает она. Ты, кажется, готова лопнуть или треснуть по швам от услышанного — любой человек с удовольствием отвесил бы пару ласковых этой даме, стремглав покинул бы это пристанище, оборудованное под обитель предсказаний, разбитых надежд и впустую спущенных долларов. Щеки вспыхивают предостерегающим красным, глаза направлены на женщину, которая умело делает деньги буквально из воздуха. Молчание затягивается, твои нервные окончания, напротив, пульсируют под коркой хлеще вулканического гейзера, и завывание Энид не способствует улучшению настроения. ‒ Я не понимаю, ‒ растерянно верещит Синклер, пытаясь рассмотреть среди комьев свалявшейся пыли вывеску на твоем лбу с категоричным «Нет, я больше не собираюсь терпеть эту меркантильную сволочь». Она описывает глазами пространство, протягивает руку на стол и тянется к раскрытой карте. ‒ Мои карты не врут. ‒ Резонно подмахивает старуха, торопливо убирая рассыпанную по поверхности колоду. От резвящегося снаружи ветра лампа, обтянутая красным абажуром под потолком, раскачивается и издает вопль, как у предсмертного в агонии. Ты хищно скалишься. За двадцать пять лет жизни фразу «Мои карты не врут» ты слышала невероятное количество раз с небольшими изменениями, вроде: «Наша техника самая лучшая!», «Во всем городе вы не сыщете таких вкусных пирожных с заварным кремом» и далее по списку. В этом мире все продается и покупается: конъюнктура работает блестяще, пузатые кошельки богатеев ломятся от прибыли, тогда как работяги и представители дна общества ломятся от изнеможения: мозолей на пальцах, травы и алкоголя. Так и сейчас — эта с виду миловидная женщина пытается втюхать свой бездарный тарологический прогноз за баснословную сумму. Просто за слова из воздуха, мишуру, приправленную колдовским антуражем, и блестящие от слез глаза доверчивой Синклер. Они, конечно, могут растрогать любого человека с неокрепшей психикой, твоего мужа или домработницу, но не тебя. И Энид об этом знает, поэтому, по-видимому, либо смиряется со своей неразгаданной судьбой, либо боится. Тебя, естественно, точнее, не совсем. Новых вспышек твоего гнева, нотаций, скопившихся на языке в достатке, или взгляда, которым ты призвана замораживать или сживать со света. ‒ Он не уйдет от своей жены, ‒ прожевывает каждое слово старуха, водянистыми глазами впиваясь в растревоженное до чертиков лицо Энид. Она особа впечатлительная, верит даже в тайного Санту и в то, что красота исцелит этот мир. ‒ Как бы тебе того не хотелось. ‒ Но мы любим друг друга… Энид пытается стряхнуть упавший на лоб локон, оправдываясь перед прорицательницей, пока ты усмехаешься. Любовь, вот так сюрприз, покупается за пару хрустящих банкнот, завернутая и поданная в красивой обертке из наших желаний. Синклер свято верит, что твой муж пораскинет мозгами, наплюет на свою вседозволенность и безнаказанный режим жизни, променяет дорогих шлюх и участие в стритрейсинге на не очень сытный ужин, одну плюшевую жопу под боком и обитание в квартире из трех комнат. Она его любит, и ты в этом уверена, а вот Тайлер…он пользуется тем, что дают, получает процент от прибыли семейного бизнеса и в ус не дует ни о каких чувствах. Глупая девчонка. Глупая и до безобразия прелестная в своей наивности. Тебе хочется обозначить свое присутствие, схватить Синклер за шкирку, как затерявшегося домашнего питомца, и отправить на воздух — проветрить мозги. Тем более вы уже получили то, зачем пришли, а старуха обогатилась на несколько сотен. ‒ Это бессмысленный разговор, мы уходим. ‒ Встаешь, педантично оправляешь костюм, осматриваешься и, стуча высокими каблуками, приближаешься к заветной цели — к выходу. Энид скукоженно тарахтит извинения, что-то добавляет о следующем сеансе, а ты слышишь, как за пределами полутемного шатра собирается оголтелая публика, как сотрясаются от гнева люди, как сигналят машины, отравляя присутствующих облаком выхлопных газов. ‒ Уэнсдей, ‒ старуха даже не пытается быть вежливой. Чеканит твое имя так уверенно, будто лично нарекла тебя быть вечно посередине — между нескольких огней одновременно. Вот так забава, не правда ли? ‒ Пойди сюда. Тебя магия ее настороженного тихого шепота не берет ни на грамм, а Синклер сотрясается от подступающей паники, плюхается на пуф, стоящий у входа, и поднимает на тебя глаза. Ты заинтригована. Своего имени за отведенные по регламенту полчаса ты не называла ни разу, из уст блондинки тоже не вырывалось ни единого звука, а твоя личность окутана, как бы пафосно это не прозвучало, тайной за семью печатями. В Веллингтоне жители поголовно знают, кто такая Уэнсдей Аддамс, но никто и никогда не имел представление о том, как ты выглядишь. Твое имя табуировано, как проклятие, хотя парадоксально часто встречается в заголовках периодических изданий; твоя личность — миф, такой же реальный, как ты сама, из плоти и крови; твои дела — сенсация для каждого журналиста, каждой ищейки. На твоем счету сотни людей, которые работают на благо семьи Аддамс, но ни один человек в штате не в курсе, с кем всем этим аналитикам, трейдерам, клиентам приходится иметь дело. Краем сознания ты понимаешь, что вполне вероятно старуха может оказаться прорицательницей, но шустро отметаешь эту мысль, и тем не менее ноги не несут тебя дальше порога. Ты застываешь, моргаешь для сосредоточения, как делаешь иногда в переговорной, и медленно поворачиваешься к женщине лицом. На ней маска сокрушительного спокойствия и презрения?... Кресло, в котором пару минут назад истязала твои ушные перепонки подруга, пустует. Провидица железобетонно ждет твоего решения и принимается расчехлять ведьминское барахло. ‒ Я не буду платить. ‒ Цедишь сквозь зубы. ‒ И свои курительные смеси приберегите для мозгов более одичалых экземпляров. Старуха не отвечает: продолжает перебирать методично четки с вырезанными в них цифрами, склоняет чуть голову вбок, раскуривает благовония с невыносимым запахом трав и ладана. Как будто этот сущий пустяк поможет избавиться от демона, сидящего за пазухой твоей души. Ты, конечно же, сама пришла к неутешительному выводу: слишком много дерзишь, ходишь по лезвию ножа всякий раз, когда ставки рушатся на работе, высокомерно задираешь нос и оставляешь без ответа особенно навязчивых. К несчастью, на Синклер последнее правило практически не действует. Женщина ведет черной продолговатой трубкой по комнате, нашептывает несколько фраз, и зал на мгновение погружается во тьму, а затем подсвечники все как один загораются фосфоресцирующим зеленым. Прорицательницу шоу из строя восковых свечей не трогает, Энид таращится и забивается от страха в угол, словно таракан, а ты ошарашенно наблюдаешь. С этой минуты ты не сомневаешься в том, что имени ты не называла. ‒ Маски спадут. «Какие маски?», думаешь ты, вешая сумку на спинку стула. Чертовщина набирает обороты, царящий полумрак тлеет в искрах зажженных свечей, раскладной стол перед лицом кажется сплошной сине-зеленой бархатной палитрой, а карты веером распадаются. ‒ Маски спадут. ‒ Какие маски? ‒ не выдерживает Энид и дергается, приложившись плечом о стоящую посудину на полке. ‒ Знаешь, Уэнсдей, ты была права. Она какая-то ненормальная, пойдем отсюда? В голосе разит надежда, которая ускользает от Синклер вместе с зарождающимся в тебе интересом. Обстановка шатра удивляет, благовония, кажется, действуют на полную, и ты протягиваешь раскрытую ладонь по первому требованию Улиссы, как называет себя эта ведьма. Она тщательно изучает линии, пересекающие твою ладонь, щекочет кожу пером, возвращается к разложенным картам. Ты сидишь, намертво прибитая к стулу: не находишь в себе сил встать, уйти, как намеревалась раньше. Сознание словно парализовано, перед глазами плывет картинка, как в аппарате для зрения, в котором проклятый парашют то отдаляется, то приближается. ‒ Ты не хочешь жить так, как живешь, Уэнсдей. ‒ Глаза старухи делаются крошечными щелочками, а сморщенные губы растягиваются в улыбке. От которой хочется мигом опорожнить желудок. ‒ Много вы знаете… ‒ бурчишь, чтобы не выдать потрясения. Не привыкла ты занимать роли отстающих и ничего не понимающих. ‒ Много, ‒ с деланой обидой сообщает Улисса и очерчивает кривым ногтем одну из линий на ладони. ‒ Например? ‒ Знаю, что если не откажешься от роли империалистки, тебя ждет крах. Знаю, что если не отойдешь от дел, навсегда будешь скована супружескими путами; знаю, что твой брат своим поступком спасет тебя, хотя ты соберешься его убить. Тебе хочется рассмеяться этой шарлатанке в лицо, что ты и затеваешь. Твой смех льется, как ручей, пробивающий настырно любые подводные камни на пути, раскалывающий извилины Энид напополам. Ты выдергиваешь руку, втягиваешь носом воздух, прекрасно понимая, что будешь вонять полынью еще часа три вплоть до приезда домой. График плотный, придется жертвовать обаянием и внешним видом. Полынь горькая, въедливая и удушливая, а старуха сумасшедшая, дерзкая не по годам и невероятно предприимчивая. Последнее из качеств ты ценишь, но не настолько, чтобы поддерживать фарс сколько угодно долго. ‒ Наплюй на брачный договор. Ты распахиваешь глаза, забывая, как дышать и существовать в этой реальности: перед тобой стирается граница миров, комната схлопывается до размеров внимательного старушечьего глаза и искривленного провала ее рта, а тело делается ватным, механическим. ‒ Ты не подведешь отца, Уэнсдей. Крах империи близок, а трон под тобой может пасть. Уйди с работы. Разведись. ‒ В голосе сталью пробиваются приказные нотки, и по твоей спине ползут скопом мурашки. ‒ Нет. ‒ В мыслях этот отказ прозвучал твердо и бескомпромиссно, а в голосе отразился едва заметным всхлипом. ‒ Процесс запущен, Аддамс. Энид подрывается на ноги и уже подпирает спиной полог шатра, усеянного эмблемами звезд разной величины, чтобы бежать отсюда как можно дальше. Ты поднимаешься на ноги и на несогнутых коленях добираешься до подруги, на которую смотреть страшно. Сумка отправляется на плечо, твой взгляд натыкается на насмешливое выражение женщины, а эмоции, бьющие через край, почему-то захлестывают по новой. Ты пропускаешь Синклер вперед с тяжелой головой, словно ее прошили свинцовыми пластинами, проверяешь кошелек во внутреннем кармане, в несвойственной манере съёживаешься, когда слышишь контрольный выстрел в спину в виде слов: ‒ У твоей погибели зеленые глаза, Аддамс. И выходишь. Следующие пятнадцать минут ты упрямо игнорируешь присутствие идущей рядом Энид. Кажется, ее только пальцем задень, и она тут же окочурится от переизбытка кортизола в крови. Синклер вываливает на тебя реки ненужных сведений о стоимости новой сумочки в любимом бутике. Сумочки тебя интересуют в последнюю очередь, а вот тащиться из западного Веллингтона на восточную окраину в десять вечера очень скоро надоедает. Подруга теряет интерес к продолжению беседы, потому что собеседница из тебя паршивая. Из головы никак не выходят слова ведьмы, которая огорошила тебя какой-то «зеленой погибелью». Теперь Энид чересчур увязла в собственных мыслях, поэтому отвечает односложно и, если и проявляет участие, то вяло. ‒ О-о-о, ‒ на блондинку снисходит озарение, а ты внутренне сжимаешься. Вчерашняя инициативность подруги и грамотный шантаж лишили тебя нескольких сотен. Взамен ты наслушалась бесполезных увещеваний прорицательницы о будущем. ‒ А вдруг Улисса говорила о новом парне? Естественно, взаимоотношения между парнем и девушкой интересуют светловолосую голову Синклер намного больше падения акций родительской фирмы. И если ты отчаянно пытаешься мозгами снова влезть в цифры и расчеты, то Энид живо переключается на обсуждение сеанса. И у нее получается набить ватой твои измученные вкрай мозги. Ты даже сбавляешь шаг, чтобы вечерняя прохлада октября окатила тебя с головы до ног и ветром забралась за ворот пиджака. ‒ Я замужем, ‒ перебиваешь подругу и демонстрируешь ободок вокруг пальца, который отливает желтизной. Желтый цвет ты ненавидишь всей душой: он напоминает о солнце, о яркости и радости, которые у тебя отняли семь лет назад во времена вступления в брак с Тайлером. ‒ Будем спать по очереди — квадратом. Она пожимает плечами, как будто это нечто само собой разумеющееся, рассматривает витрины, освещенные неоновыми подсветками магазинов, и натягивает на голову смешную розовую шапку с детским бубоном. «Для двадцатитрехлетней девушки, ‒ думаешь ты, ‒ она больше похожа на ребенка, у которого украли детство и который слишком рано повзрослел». ‒ Это вы с Тайлером практикуете новые игрища? Ты сама не уверена, что тебе хочется знать ответ на этот вопрос, но дико распирает внутри от выражения лица застывшей Энид. Обычно ты не вдаешься в подробности интимной жизни мужа с его привилегированными эскортницами, но и этот вечер кардинально отличается от предыдущих. ‒ Тай хотел бы попробовать секс втроем, ‒ признается, стуча зубами не то от холода, не то от раздражения Энид, и оборачивается. В свете софитов ее лицо становится кислотно-синим. Как у покойника, что хлебнул цианида. ‒ Я удивлена, что у него еще не случалось подобного опыта. Твой голос звучит отстраненно и фальшиво спокойно. Ты украдкой заглядываешься на выходящего из продуктового магазина мужчину в дорогом пальто и не замечаешь, как Синклер тормошит тебя в плечо кулачком. ‒ Он хочет, чтобы я и ты… ‒ щеки Энид наливаются румянцем, глаза цвета аквамарина опускаются вниз. Остаток фразы она гундосит на выдохе: ‒ он тебя любит, Уэнсдей. Ты не берешься за анализ того, что звучит омерзительнее: перспектива секса с мужем и его поехавшей любовницей или то, что Галпин к тебе привязался. Трясешь головой, желая закупорить все мысли в одном месте, подхватываешь Синклер под руку и бросаешься вперед. Пешком вы истоптали уже порядка семи километров. Путь от Церкви Святой Анны, где проповедовала эта шарлатанка, до дома близ Марракеш-кафе, лежал неблизкий. Преодолеть расстояние можно было запросто на автомобиле, но сегодня, к дьяволу, не твой день. Вы промокли до нитки, изголодались, промозгли, и сейчас шлепаете безо всякого энтузиазма и желания говорить. ‒ Раз Тайлер меня так сказочно любит, ‒ без единой эмоции на лице заводишь новый диалог, Энид настороженно поворачивается на звук. ‒ Почему мы идем пешком уже полтора часа, Энид? Девушка утыкается носом в большой вязаный шарф, всхлипывает, упаси Темнейший разразится слезами в сотый раз, и театрально вздыхает. Проспекты, многочисленные кафешки по дороге, автомойки приглашающе слепят огнями спрятаться от настигающего дождя, но вот незадача: у вас закончились деньги. Ты отдала последние, потому что перед этим Синклер закупилась новыми тряпками, от которых тебя воротит до сих пор, оставила приличную сумму на ярмарке. Поэтому ныне бесполезно стучаться в двери подобных заведений. Карты ты с собой не взяла, аргументируя это тем, что в неблагополучный район города захаживать, будучи при деньгах, все равно что добровольно совать голову в пасть пираньи. ‒ Наверное, потому… ‒ находится с ответом блондинка, высовывая кончик носа из-под шарфа. ‒ Что тебя игнорирует твой помощник. Он должен был вызвать машину или такси. Уэнсдей, мы обе лохушки, признай это. Очень сложно признавать свою несостоятельность. Ты двигаешь челюстью, мечтая проехаться по роже Энид со всей дури. За всё. За щебетание над ухом, за то, что вам приходится делить семейное ложе с без пяти минут уличной девкой, за ее скудоумие и расточительство. За то, что, в конце концов, она получает гораздо больше не работая, чем ты, которая ежечасно приумножает свой капитал ведением бизнеса. Но ты не решаешься завязать драку: не те условия, не то настроение, не та девушка. Ведь ты сама вызвалась заменить ей мать и стать для нее своеобразной Матерью Терезой, лишь бы больше никогда муж не донимал своими потребностями. Осталось потерпеть Галпина в роли супруга каких-то восемь лет — почти столько же, сколько уже прошло. Сделка рассчитана на пятнадцать. Брачный договор подписан, стороны получают свою выгоду. Так заведено в деловых кругах, так правильно, так и должно быть. Ты смаргиваешь оцепенение и выдыхаешь облачко пара. ‒ Полагаю, у меня помощница. ‒ комментируешь ты, когда вы приближаетесь к оживленной магистрали и ныряете в подземный переход. ‒ У меня разрядился телефон. ‒ Попросить телефон у меня или прохожего ты не могла? Энид сползает со ступенек лениво, тянется, как жевательная резинка, напруженная покупками. Ты ее слегка опережаешь — в подземке чуть теплее, чем на открытом воздухе, а в нос так и лезет аппетитный аромат запеченной курочки. Ты кривишься: заведения общепита ниже класса «Люкс» вызывают в тебе мандраж — это негигиенично и опасно, тем не менее истощенный организм потихоньку берет свое. ‒ Ты же знаешь, что нет. ‒ Прерываешь тишину между вами и плетешься к выходу. Над головой проносятся с визгом и ревом автомобили на бешеной скорости, в ночь мчатся люди, Веллингтон живет полноценной жизнью, его артерии шумят, как водопад. Это завораживает и утомляет одновременно. Столичный ритм жизни, бизнес-центры, суета тебе нравятся, но только издали. Бросаться в кипящую лаву городского обитания не в твоих правилах. ‒ Да-да, правила кампании. Я помню. ‒ цокает языком Синклер и взваливает на плечо один из пакетов. Ты усмехаешься. С этого ракурса она похожа на дровосека, который тащит свое древесное сокровище на зиму в дом. ‒ Но это же ужас! Так не должно быть! Ты живешь в заточении! Ты асоциальна, Уэнсдей! ‒ Мне хватает моего окружения, тех коммуникаций с внешним миром, которые я провожу из дома. Хватит об этом. ‒ Ты галопом теряешься среди океана человеческих тел, пока Энид бестолково хлопает ресницами. В груди бешено бурлит сердце, расстилается перед глазами пелена ярости. Пятничный вечер оказывается безнадежно испорчен. Тебе нельзя афишировать собственное имя на публике, нельзя жить размеренной среднестатистической жизнью любого человека. Нельзя раскрывать местоположение дома, нельзя иметь кучу друзей. Отец постарался на славу для того, чтобы слова «инкогнито» и «Уэнсдей Аддамс» стояли в одной строчке. Ты заправляешь огромной корпорацией из стен кабинета на третьем этаже роскошного особняка. По-королевски обустроенного, по-варварски отдаленного от всех остальных зданий. В тесный доверительный круг включены исключительно Гомес и Пагсли, как члены семьи; Тайлер — с ним и без того все ясно; Энид, даже несмотря на ее болтливый язык и легкомысленный промысел. А также водитель, которого домочадцы зовут неуважительным «Вещь», потому что ранее Кент был любовником матери. Мортиша же сбежала. Не выдержала сурового испытания славой и подалась на вольные хлеба, укрылась где-то на Востоке с очередным любовником, а Кент остался, в отличие от его репутации, которая ограничивается жалким обращением. Поначалу тебя малое количество человек вокруг расстраивало, злило, а позже ты начала получать удовольствие от одиночества. Пагсли как единственный наследник отца, напротив, слишком общительный: он не скрывает личность, не брезгует связями, не терпит деспотичный нрав Гомеса и твои брюзжания по поводу своего образа жизни. Вы с ним настолько разные, насколько одинаковые. Энид догоняет тебя у театра «Circa Theater» и, отдышавшись, падает на лавочку рядом. Ноги гудят от ходьбы, туфли натерли мозоли, а глаза слезятся от пронзительного ветра. Но ты стойко терпишь, ведь боль закаляет характер. ‒ Извини, ‒ угловато косится на тебя подруга, проверяя, зла ли ты или уже остыла. ‒ Я забываю, что…ну, ‒ блондинка теряется. ‒ Есть риски. Просто, ну… держать связь со своей правой рукой через интерфейс рабочего смартфона и браслета, это дико. ‒ Как и все, чем мы занимаемся. Тебе хочется вдруг пуститься в долгие разговоры, спустить накопленный груз с плеч словами, сделаться обыкновенной — без конспирологии, загадок и статусов. ‒ Ты не права. ‒ Возражает Синклер, вытягивая вперед насквозь промокшие ноги. Концентрация воды вокруг настолько велика, что вы не обращаете никакого внимания ни на лужи, ни на спешащих жителей Веллингтона. Просто сидите, выпускаете пар изо рта облачками и пялитесь по сторонам. ‒ Ты намного лучше, чем думаешь. ‒ Разве позволять своему мужу трахать шлюх у себя на глазах — нормально? ‒ пускаешься в перечисления, загибая пальцы. ‒ Разве стоять во главе букмекерской конторы-гиганта и монополиста — законно? Энид ерошит белокурые локоны, прячет руки в карманы куртки и смотрит с сочувствием, от которого становится только хуже. Ты специально смотришь перед собой. А потом набираешь в грудь побольше воздуха и продолжаешь: ‒ Мы проводим тысячи финансовых операций. Махинаций в том числе. Обманываем, обогащаемся за счет ставок. Синклер слушает, притом внимательно: супит брови, глазами бегая по твоему лицу, и вытягивает из закромов пачку дешевых сигарет. Приличной крепости. Такую дрянь ты почти никогда не курила. Вообще, кажется, единожды, но сейчас не отказываешься от протянутой руки подруги. ‒ Кампанию хотят разорить, отца неоднократно пытались убить, даже самые обычные люди. Без связей. За проигрыши, собственные неудачи на тотализаторах и так далее. Я сбилась со счета, сколько раз на его жизнь покушались. Никто не знает, что преемницей «Addams WatchHill» являюсь я. Затягиваешься никотином. Легкие моментально горят от ощущений, во рту горчит и вяжет. Но следующая попытка расслабиться наоборот приводит тебя в чувства. ‒ Нравится ли мне то, чем мы занимаемся? Да. В работе моя отдушина. Энид. Я играю роль не Принцессы в башне, а Серого кардинала, о существовании которого знают, но не ведают, кто именно. В глазах слегка пощипывает, сигарета тлеет в зажатых пальцах. Ты запрокидываешь голову слегка вверх, любуешься ливнем, который сыплется с неба и отсвечивается в уличных фонарях. Как будто кто-то сверху протягивает к тебе руки, спасает от жизни, уготованной родителями. Но тебя устраивает все, что ты творишь. В бизнесе ты поднаторела лучше брата, к которому относятся не всерьез, превратилась в настоящую акулу серых схем. ‒ А любовь? Ты заливаешься смехом, давишься порцией дыма и прокашливаешься. Даже в момент, когда ты раскрываешь Синклер все карты, ее мышление скатывается до навязанных чувств. Окурок описывает дугу и падает на дно урны. Ты выпрямляешь плечи до хруста. ‒ Если ты опять про Тайлера, давай не будем. Мы поженились, потому что было надо. Точка. Остальное — меня мало волнует. Синклер не комментирует. Подавленно сутулит плечи, сжимая одной рукой разбросанные на скамье пакеты. ‒ Вот моя любовь, ‒ ты подбородком указываешь на вывеску одного из офисов букмекерской конторы и вздыхаешь. Подруга прослеживает за твоим взглядом и мрачнеет. Ваша беседа затягивается на полчаса. Ночь уже вовсю вступила в свои права. Даже в столице, наводненной людьми, улицы немного редеют, машины чуть сбавляют свой бег, а музыка из баров льется немного тише. Ты поднимаешься, испытывая колоссальную усталость, предупреждаешь Энид о том, что больше не влезешь в подобные авантюры. А еще через полчаса вы оказываетесь отрезанными от городской суеты столицы в частном секторе среди строений местной знати. Ты нажимаешь комбинацию цифр, и массивные ворота шелестяще разъезжаются. Вы обе грязные, с перекошенными от изнеможения лицами, с обессиленными телами вваливаетесь во внутренний дворик и тут же натыкаетесь на насмешливый взгляд Галпина. Энид притормаживает, не дойдя до крыльца пары шагов, ты замираешь у самой двери, носом проехавшись по скуле Тайлера. ‒ Уэнсдей, есть новости. ‒ Вместо приветствия начинает он, звонко шлепнув тебя по заднице. В любой другой ситуации ты бы непременно дала отпор, но сейчас желание отмыться пересиливает неприязнь. Глаза мужа краснючие, неестественно блестят, руки сжаты в кулаки. ‒ Я слушаю. ‒ На твой голос, как коршуны, слетаются охранники и отец, замерший на лестнице в полусонном состоянии. Пока Тайлер отбирает у Синклер многочисленные пожитки, что-то говорит ей на ухо, ты напрягаешься. ‒ Приведи себя в порядок. ‒ Командует Гомес и скрывается в тени коридоров. ‒ А затем зайди ко мне. Энид смеется где-то в соседних комнатах, ее радость подхватывает Тайлер, а ты закрываешь глаза и по памяти направляешься в комнату. Хватаешься за переносицу пальцами, словно за спасательный круг, отгоняя дурные мысли прочь. Отец не в духе, и это злит еще больше: едва ли тебе удавалось перещеголять Пагсли в любви родителя. Гомес отдает предпочтение младшему, которому все сходит с рук, а ты смиренно сцепливаешь зубы и ждешь. Кого или чего — самой бы до конца понять, но то, что Гомес устроит сейчас взбучку, тебе категорически не нравится. Ты включаешь разряженный смартфон, ставишь его на зарядку и смотришь на часы. Они показывают час ночи и тридцать восемь минут. Сомневаешься, опираясь головой на дверной косяк, гипнотизируешь экран черными глазами. Сыплются десятки сообщений: корпоративных, рабочих, среди них ты не находишь ни одного личного. Конечно, этот телефон предназначен только для рабочих вопросов, и все же Пагсли частенько, как и Тайлер, пренебрегают этим, когда ты им слишком нужна. На дисплее загорается еще одно непрочитанное уведомление: «Мисс Аддамс, не беспокойте меня до понедельника, пожалуйста. По личным обстоятельствам». Ты удивленно изгибаешь одну бровь и пытаешься понять, что чувствуешь: предшественники этого человека дышать боялись в твою сторону. Они ходили по струнке смирно, исполняли свои обязанности без единого писка и беспрекословно подчинялись. И все было хорошо, да вот только никто не выдерживал твоего скверного характера дольше месяца. Этот помощник или помощница ‒ ты ведь никогда не интересовалась тем, кто сидит по ту сторону экрана и выполняет все прихоти по щелчку пальцев ‒ пока держится дольше всех. Больше месяца исправной работы, деловой переписки, состоящей из «Мне надо», «Сделай это», «Будьте любезны», и такой секретарь тебе более-менее подходит. Но такое своеволие ты видишь впервые. В груди вспыхивает острое желание наплевать, а в глазах мечутся огни адского пламени. Если Гомес решил устроить тебе трепку, то почему ты должна жалеть девицу, которая по контракту обязалась быть на связи двадцать четыре на семь и исполнять любые хотелки? Ты фыркаешь, обводишь глазами апартаменты и печатаешь, пока не передумала: «К одиннадцати утра чтобы в обязательном порядке был подготовлен отчет о статистике посещаемости оффлайн-центров, а также онлайн-площадок пользователями за сентябрь». Нажимаешь «отправить» и давишь улыбку — у тебя нет личной жизни, так пусть ее не будет ни у кого. Как назло, в комнате, расположенной через две спальни от твоей, раздаются стоны Синклер, и ты зажмуриваешься. «И чтоб к девяти утра у меня в спальне стоял букет свежих цветов!». Это решение кажется тебе опрометчивым, но смс улетела так стремительно быстро, что ты заводишься от досады. Гасишь экран чертового телефона и отправляешься в душ.

* * *

Ксавье

Третья по счету пинта пива влетает внутрь, как ракета на старте, так, что опьянение ты чувствуешь не сразу. Стакан с глухим стуком ударяется о барную стойку, а музыка продолжает долбить по ушам и выводить тебя из себя. Вечер пятницы можно было бы провести более цивилизованно: по настоянию матери бросить все и мотануться в Оттаву к родным, поиграть с отцом в гольф и заглянуть на огонек к Йоко — девушке, с которой когда-то вы были парой в далекие школьные времена. Около десяти лет назад, черт побери. Но ты предпочитаешь вариант попроще — надраться в баре, который располагается недалеко от дома, спорить со стриптизершами и просто отключиться. Всю неделю ты носился как проклятый то с одной кипой требований этой полоумной идиотки, то с другой, то с третьей, и так до тех пор, пока к четвергу у тебя не начал дергаться глаз. В прямом смысле. Поручения по работе ты выполняешь всегда в срок, практически всегда с улыбкой на лице, наотмашь, но на этой неделе твой личный узурпатор, кажется, окончательно слетел с катушек и ты вместе с ним. Открываешь телефон, пролистываешь парочку диалогов, опять игнорируешь сообщения от Йоко — она и впрямь надеялась, что на выходных ты посетишь отчий дом, и зависаешь на мгновение. Контакт «дама с придурью» в сети. Значок над иконкой профиля горит зеленым, и ты наконец находишь в себе силы и пишешь. Быстро, сдержанно, вежливо, пока выпитая доза пива окончательно не подчинила твой разум себе: «Мисс Аддамс, не беспокойте меня до понедельника, пожалуйста. По личным обстоятельствам». За последние пару часов от дамы с придурью не поступило ни одного оповещения, и ты даже взволновался. За месяц, что ты числишься в штате сотрудников «Addams WatchHill», эта зазноба не давала ни минуты покоя твоим нервам и мозгам. А тут целый подарок в виде двухчасового перерыва на пожить. Ты прикладываешься лбом к холодному стакану, по которому медленно стекает конденсат, делаешь финальный глоток — пиво плещется на самом дне, и слышишь мелодию похоронного марша. «К одиннадцати утра чтобы в обязательном порядке был подготовлен отсчет о статистике посещаемости оффлайн-центров, а также онлайн-площадок пользователями за сентябрь». Ты не берешься закатывать глаза и проклинать семью Аддамс до седьмого колена: всего-навсего опрокидываешь в себя пенное, расплачиваешься с барменом, который сегодня нарасхват, и стискиваешь в кулаке ни в чем неповинное устройство. «Сука старая! ‒ мыслишь ты и поправляешь пальто. ‒ Чтоб тебя бессонница замучила». Спрыгиваешь с барного стула, оглядываешься по сторонам. К выходу не пробиться: каждый так и норовит задеть тебя то рукой, то ногой. Одна леди в вызывающе-красном платье подмигивает, елозит по губам коктейльной трубочкой, и тебе становится дурно. Чересчур много народа набилось в пятницу в этом заведении, в принципе, как и всегда. Просто ты не всегда в состоянии выбраться куда-то дальше магазина. Благо сегодня ты нагрянул в продуктовый чуть раньше визита в бар. Воспользовался отсутствием капризного начальства. Проталкиваешься вперед, и вся толпа, словно волной, выносит тебя на свежий воздух. Дождь еще моросит, но уже не так настойчиво. Ты плотнее запахиваешь пальто, борешься с нарастающей сонливостью и бредешь домой. ‒ Ксавье! Автоматически замедляешься. Из-за великаньего роста не каждый человек способен тебя догнать, так как ходишь ты быстро и резко: то ли профдеформация, то ли особенности родом из детства. Заталкиваешь руки в карманы пальто, чтобы не мерзли, и расплываешься в довольной ухмылке. Тебе в грудь врезается Дивина, за ней следом Аякс. Девушка буквально повисает на тебе, взъерошивая беспорядочно волосы, кусает в шею и смеется. Аякс повторяет каждодневный ритуал из офиса — прижимает кулак к твоему и закатывает глаза, когда Дивина вновь оказывается заземленной. ‒ Может, по пивку? ‒ отрицательно машешь головой. ‒ Давай, ‒ подначивает девчонка, прячась в объятиях Петрополуса. ‒ Укус в шею был тебе, кстати, за то, что ты перекинул на меня задание дамы с придурью, а сам слинял на свидание! ‒ Я только оттуда, ‒ машешь рукой в сторону заполненного до отказа бара и чешешь затылок. ‒ Так что отбой, ребята. ‒ Ой, че с ним говорить? ‒ недовольно подмечает Аякс, надвигая шапку по самые брови, как будто у него на голове расцвели змеи. ‒ «Мадам», наверное, опять завалила его по горло работой. Ты пытаешься возразить. Из-за этой помешанной на работе личности у всех в офисе складывается впечатление, словно ты робот. Да, ты наслышан, что на твоей должности никто надолго не задерживается, все валят, как только слышат трагикомическое: «Уэнсдей Аддамс». Хочется развеять миф, что ты живешь только работой, ведь на деле ты умеешь ловко веселиться. Ты — душа компании, даже шут гороховый, и Аякс, и Дивина прекрасно об этом знают. Испытывают тебя на прочность, ведь в пятницу у нормальных людей принято вовсю отдыхать и забываться, в твоем же мире все случается по звонку или смс. И как бы в подтверждение экран твоего мобильного оживает. «И чтоб к девяти утра у меня в спальне стоял букет свежих цветов!» Тебе кажется, что глазные яблоки сейчас вылетят из орбит, а Земля завращается в противоположную сторону. Аякс фоном настаивает на том, чтобы совершить нашествие на бар, Дивина пререкается с парнем, а ты надолго выпадаешь из настоящего. Дама с придурью умеет удивлять. Ты прячешь смартфон в карман и проводишь рукой по лицу. Первая мысль размозжает тебе череп. ‒ Ребят, ‒ присвистываешь ты и обращаешь внимание коллег на себя. ‒ Аддамс, по-моему, ласты склеила. Дивина тотчас прикладывает ладонь ко рту, растерянно моргает и хмурится. Счастливый хохот вырывается из глотки Петрополуса, который по обыкновению не разобравшись, принимается плясать вокруг тебя и девушки. ‒ Подожди-подожди, ‒ приходит в себя Дивина, выставляя руку вперед. Она хватает развеселого Аякса под локоть и ненароком припечатывает к каменной стене бара. Тот затихает. ‒ Я, конечно, понимаю, что после ее семьи первым человеком, который обязан знать такое, будешь ты, но… Ксавье, ты уверен? ‒ Она никогда не просила прислать ей цветов. ‒ Лепечешь ты и понимаешь, что выглядишь, как полнейший из дураков. Аякс оживает, отцепившись от стены, подходит к тебе, заглядывает в глаза и машет ладонью. ‒ Чувак, мы все хотим, чтобы этот тоталитаризм закончился, но ты перегнул. Парень не может сдержать смешка, Дивина в открытую гогочет, а ты испытываешь облегчение. Потому что организация похорон — та еще волокита, в особенности для такого известного и вместе с тем таинственного человека, как Уэнсдей. Вторым вопросом, что остается нерешенным, является то, какой букет преподнести этой суке. Единогласным решением имени Аякса Петрополуса вы отправляетесь, как и намеревались, домой. Пивом ты затарился еще раньше, а от скуки и взваленного неожиданным образом отчета будет клонить в сон. Лучше в компании Аякса и Дивины. По дороге ты излагаешь суть проблемы, рукоплещешь, возмущаешься. Так, что когда вы оказываетесь всей компанией в твоей гостиной, у тебя не остается сил продолжать ругаться. ‒ Я ей точно вместо отчета завтра что-нибудь из поминальной атрибутики закажу. ‒ В сердцах произносишь и зовешь всех в гостиную. Приносишь три банки пива и делаешь на скорую руку ассорти из разных видов чипсов. Типичная холостяцкая еда. ‒ Ты всегда можешь уволиться. ‒ Хрустит под боком Дивина, забрасывая ноги на Петрополуса. ‒ Серьезно, ты ее терпишь дольше всех. Другие после недели стажировки сматывались. Аякс включает телевизор, чтобы разбавить тишину, вслушиваясь попутно в исход матча Окленд-Сити–Веллингтон и в ваш разговор. Ты вспоминаешь, как чуть более месяца назад с радостью вырвался из-под опеки гиперчувствительной матери, как глотнул свободы и после долгих скитаний и работы доставщиком пиццы устроился в «Addams WatchHill». Да, на должность секретаря демона в юбке, да, помог случай, и все же находчивость на собеседовании помогла обрести квартиру в Веллингтоне и стабильность. Ты рассказываешь друзьям о том, как в день собеседования помог Гомесу Аддамсу избежать унижения. Эту историю в офисе ты не крутил, как на повторе, потому что начальство и без того держит тебя на коротком поводке. ‒ Ну, и в общем, какой-то сопляк на тачке окатил Гомеса из лужи. Его дорогущий костюм просто в хлам. А ему нужно было на встречу со спонсорами проекта «New Casino». Мы столкнулись недалеко от главного офиса. Он растерялся весь, покраснел. Ну, я и предложил свою помощь. Потом выяснилось, что на Мистера Аддамса наехал Пагсли. ‒ Как? ‒ в один голос перебивают Дивина и Аякс, и ты ухмыляешься. ‒ Вы когда-нибудь впихивали в костюм тушу толстозадого парня, который был ему мал на несколько размеров? Нет? ‒ притворно удивляешься ты и хватаешь горсть чипсов, ссыпая их в рот. ‒ А я да. Мы даже носками поменялись. В моем костюме Гомес… ‒ Выглядел ржачно, мы поняли, ‒ прыскает в кулак Петрополус, опорожняя банку. ‒ Я не помню тот день, но сказали, что Гомес заключил выгодную сделку. Ты киваешь, сербая пиво мелкими глотками, в голове проигрывается надоедливая мысль об отчете, но виски сковывает приступами боли. В знак благодарности Гомес Аддамс выручил тебя работой, похвалил за смекалку и обещал повысить оклад, если продержишься более полугода. Хотя бы. ‒ Чувак, это нечестно, ‒ вставляет свои пять копеек Аякс, запуская в тебя подушкой. Ты уворачиваешься, и она летит в коридор. ‒ Ты за месяц заработал больше, чем мы вместе взятые. ‒ Поменяемся должностями, господин аналитик? Аякс жмурится, вливает в себя пиво, Дивина награждает друга подзатыльником, а ты растягиваешься на диване. Сейчас бы заснуть, а не вот это вот все. Дивина вскользь спрашивает, как ты держишься на плаву, а ты тупо пересказываешь все козни, устроенные Мисс Аддамс по твоей милости. То адреса отправки конвертов с важными документами перепутал, то ящерицу в коробке прислал заместо новых рекламных брошюр для утверждения, то вместо билетов в Торонто с забронированными номерами в отеле заказал билет до Огайо с точным местоположением кладбища. ‒ И тебя не уволили? ‒ недоверчиво спрашивает Дивина. ‒ Нет, ‒ разводишь руками. ‒ У меня есть правило: я на связи круглосуточно, в постель Мисс Аддамс всегда получает завтрак в виде тостов с арахисовым маслом и эспрессо, свежий отчет-статистику ставок по разным видам спорта, отчет по котировкам кампании и… ‒ Ого, ‒ вдохновенно вещает Дивина и прячет лицо в подушке, чтобы удобно перевернуться. ‒ Ты ей трусы на расстоянии тоже подбираешь? В глубине души ты испытываешь огромную волну смеха, потому что да, в твои обязанности входит всё, что касается Уэнсдей Аддамс: знать в чем она будет одета, куда поедет, чем будет заниматься, даже знать, что она ела на обед и ужин. Организовывать поездки, встречи, быть промежуточным звеном между ней и клиентами, а также акционерами. Ты в уме перечисляешь всё, что выучил за тридцать дней. Любимый цвет — черный; хобби — игра на виолончели, театральная драматургия и литература; любимый цветок — жасмин, а книги «Франкенштейн» и «Грозовой перевал». Про себя ты давно окрестил Уэнсдей старушкой-отшельницей, к этому же прозвищу добавилось то самое в контактах «Мадам с придурью», потому что только она могла заставить тебя искать черный арбуз Дэнсукэ в три часа ночи. Ты знаешь состояние кампании изнутри, положение активов на рынке, уровень доходов и расходов. Но не знаешь главного. ‒ Как вы думаете, сколько Уэнсдей лет? Аякс отрывается с разинутым ртом от телевизора, сглатывает и отвечает: ‒ Мы в отделе делали ставки, что лет тридцать пять-сорок. Возможно, это сестра Гомеса. ‒ А почему не дочь? ‒ изумленно интересуется Дивина, и ты задумываешься. ‒ Нет, ‒ говоришь тихо. ‒ Я думаю, что она либо мать Гомеса, либо сестра. Судя по тем нарядам, что я заказываю и согласовываю с ней, ей лет под пятьдесят. ‒ Гонишь! Но ты серьезен: глядишь в ошарашенные лица друзей, спокойно опустошаешь жестяную банку, пропускаешь волосы сквозь пальцы. Действительно, Аддамс на постоянной основе выбирает классические, притом закрытые платья черного цвета, сдержанные. Или строгие брючные костюмы, она видится тебе достаточно молодой, чтобы носить туфли на каблуках, но зрелой, чтобы одеваться откровенно. Этими доводами ты пичкаешь задумчивую подругу из отдела приема ставок. Дивина толкает Аякса в бок. Ты не возражаешь: слишком измотан, средне пьян, а впереди еще отчет проклятый намечается. ‒ Как это: работать вслепую, не видя начальства? ‒ беззаботно отзывается Петрополус и шуршит остатками чипсов, которые тают у него во рту. ‒ Странно, знаешь. У нас есть только переписка и часы, по которым я сверяю ее расписание. Даже по субботам и воскресеньям. ‒ Интимного характера? ‒ издевательски играет бровями Аякс и улыбается во все тридцать два. Ты подкатываешь глаза и отправляешься на поиски упавшей подушки, которую немедленно, будто катапультой отправляешь в друга. До этой чертовой смс-ки с цветами ты и не думал об Уэнсдей Аддамс, как о женщине. Им же велено дарить цветы независимо от возраста. Но интерес возникает где-то в области солнечного сплетения, жжется, будто крапива и не хочет исчезать. Нет, ваша переписка в закрытом мессенджере кампании сплошь и рядом усеяна пресными формальностями с ролями начальник-подчиненный, никаких отступлений от правил. Ты знаешь об Уэнсдей Аддамс всё или почти все, кроме внешности и года рождения. ‒ Нет, ‒ качаешь головой. ‒ Я не хочу увольняться. Не хочу домой. Мне нормально. Я коплю на мечту. ‒ Расскажешь в понедельник в офисе. Спасибо, Ксав. ‒ Аякс хлопает тебя по плечу, а девушка топчется на пороге. ‒ Выглядишь паршиво, тебе бы в отпуск. ‒ Без проблем. ‒ А отчет все-таки пошли к черту. Завтра суббота, в конце концов. Твоя дама никуда не денется. ‒ рекомендует Дивина и берется за ладонь Петрополуса. ‒ Хватит играть роль Христа-Спасителя. Снимай маски. Ты закрываешь за гостями дверь, сонно переставляешь ноги, убираешь все со стола впопыхах и переводишь взгляд на часы: три семнадцать. В голове стоит вакуум, силы покинули тебя, поэтому ты заваливаешься в кровать, хватаешься за телефон, печатаешь ответ и впервые за месяц отключаешь звук на рабочем мобильном. Пусть Уэнсдей Аддамс покроется слоем старческой пыли. Мысль об отпуске, который тебе не светит, все же не отпускает, и ты решаешь отложить ее до лучших времен. А тем временем на дисплее телефона Уэнсдей Аддамс черными буквами плавится предложение: «Хер тебе, Аддамс, не сегодня».