Уэнсдей
Утро встречает твое заспанное, раскошмаренное снами лицо ярким светом полуденного солнца. Точно диск небесного светила находится в зените, и ты с непониманием косишься на циферблат часов в форме совенка. В просторной гостиной, которая переливается белыми лучами, ты не обнаруживаешь ни одной живой души. Даже служанки, которая обычно высокомерно делает тебе замечание по поводу внешнего вида. Шелковая пижама неизменного любимого черного оттенка приятно струится по коже, тапочки с изображением ворона помогают ступням не окоченеть от непрогретой плитки. Ты взъерошена, взбалмошна и нахмурена. В особняке, обычно битком набитом людьми, время словно остановило свой бег. Прогуливаешься по всей комнате, разминая затекшие ото сна суставы, разрабатываешь кисти, плечи и в особенности шею – твое больное место. Голова забита всякой всячиной, вроде разговора с отцом, утренним происшествием с Тайлером в главной роли, хотя думать вообще не хочется. Хотя бы самую малость побыть не собранной и педантичной, а меланхоличной и домашней. К сожалению, здесь ты больше не ощущаешь безопасности, точно стены отцовского дома превратились в сплошные бойницы, а веранда и комната переоборудовались под форпост, готовый отразить нападение. Твое состояние какое-то вялотекущее, не располагающее работать за троих, ноги деревянные, как у только выструганного Буратино, настроение до омерзения горькое. То, что ты видишь перед собой в отражении – результат пары бессонных ночей, не принесших ничего, помимо разочарования. Ты бесцельно наворачиваешь круги по гостиной, изучаешь привезенные матерью когда-то сувениры из Израиля, Египта, Словакии, пальцем стираешь пыль с керамического слоника, гонишь прочь навязчивые мысли о том, что необходимо работать и обязательно проверить телефон. — Моя ядерная бомбочка проснулась, — восклицает вдохновенно отец, а ты хмыкаешь: по нему плачет неоконченная школа театрального искусства. — Тайлер поведал мне о вашем маленьком приключении. — Ты теперь и мою личную жизнь будешь держать на крючке? — Круто разворачиваешься и пригвождаешь Гомеса суровым взглядом из-под бровей. Руки сами собой перекрещиваются на груди, дыхание учащается. Одновременно хочется выплюнуть в лицо родителю все мерзости мира, чтобы его лощенная физиономия стала похожа на кирзовый сапог, но ты прирожденный лидер, боец и стратег, а потому не спешишь показывать эмоции. Держишься, отмеряя ударами пульса время. — Зачем ты так, Уэнсди? — Новый приступ агрессии грозится пролиться на голову Аддамса. «Уэнсди», как на твой вкус, звучит чересчур пошло. — Я хочу, чтобы мой особняк перестал напоминать публичный дом. Бери мужа и уезжайте, покупайте жилище на свое усмотрение и будьте счастливы. Гомес топчется около дивана, покрытого шкурой бурого медведя. В комнате, исполненной преимущественно в светлом стиле, это кажется неуместным, вульгарным и безвкусным, но с Аддамсом-старшим спорить себе дороже. — Вы говорили? Ты подбородком и движением глаз показываешь отцу на свободное место, пока его организм изводится от давления, и присаживаешься на расстоянии. Складываешь ладони на острые колени и чуть задираешь выше голову. Про себя думаешь, что утро не задалось с самого начала, а значит кровь из носу нужно раздобыть что-то хорошее, чтобы вконец под вечер не разочароваться. Щелчок пальцев в определенной комбинации, и служанка на всех порах несется с подносом в руках к вам. На нем красуются миниатюрные чашечки кристальной белизны с исходящим в них паром от напитков. — Тройная порция эспрессо, Мисс. — Ты поверхностно киваешь, пока дама с удивительными веснушками на щеках расставляет посуду и избегает улыбок. — Да, мы говорили с твоим мужем. — Ни капли не смущенный присутствием посторонних Гомес берется лакомиться чаем с жасмином. — Могу я узнать зачем? — отец хлопает глазами-бусинками так невинно, что ты в раздражении подкатываешь глаза. Очередной финт, рассчитанный на твое благоразумие в попытке усыпить бдительность. Ты аккуратно, по-аристократически, как учила тебя в детстве мать, берешься за край чашки и с носом ныряешь в кофе. В надежде абстрагироваться, потеряться и не слышать Гомеса. Последний ваш разговор не увенчался успехом, и повторять этот подвиг тебе совершенно не улыбается. Ерзаешь по шкуре задницей, вздыхая, и мыслями оказываешься в своем кабинете заваленной доверху декларациями о доходах. Но позволить себе роскоши смыться сейчас с глаз долой не можешь. Ваши отношения с отцом начали портиться накануне нового года: старший Аддамс настаивал на обучении Пагсли, ты же открещивалась от этой необходимости всеми возможными способами, и в итоге все ваши диалоги так или иначе сворачивались в это русло. Ничего с тех пор не изменилось, хотя прошло уже больше десяти месяцев. Пропасть, которая любезно распахнула под ногами пасть, увеличивалась с каждым днем, росла и ширилась. Аддамс изучающе смотрит в твое выбеленное лицо и терпеливо отводит глаза. Дипломатично помалкивает. Будто испытывает, из чего состоит твое терпение. Из железа, стали или гипсокартона. Тянет улыбку, демонстрируя пожелтевшие от табака зубы. — Налаживать семейные связи. Что между вами происходит? Ты от стыда пунцовеешь, медленно опускаешь фарфор на блюдце и уверенно впиваешься черными глазами в родителя. — Ничего, — сжимаешь руки в кулаки, но остаешься внешне бесстрастной, включаешь режим начальницы. — Тайлер свободный человек. Между нами существует формальность в виде печати на бумажке. — И ты не стремишься его удержать? — в голосе Гомеса проскакивает изумление, которое он и не скрывает. — Он не похож на коня в узде, отец. Брак – социальный институт, который не имеет для меня ценности. Как и чувства, которых у меня к Тайлеру нет и никогда не было. Растерянность растекается по полным щекам Гомеса, он натужно фыркает, складывает руки в замок перед собой и лихорадочно размышляет. Он тянет минуты, которые для тебя на вес золота. Хмурит кустистые брови, нервно дергает ногой и поправляет галстук в тонкую белую полоску. — Что угодно, Уэнсди, — наконец обреченно роняет отец, опрокидывается на спинку дивана, с большим трудом тянется к секретеру и воровато оглядывается в собственном доме. — Но все же поговори с ним. Это важно, не будешь же ты в дурах ходить до скончания дней. Время играет не в вашу пользу, Мисс Аддамс. Ты прокручиваешь в памяти последние слова мужа и внутренне сжимаешься, как под дулом пистолета: сердце дребезжит в нарастающей тревоге, боль пронзает затылок от осознания того, что отец старается лично подложить тебя под нелюбимого человека. И если раньше он проворачивал этот трюк более изысканно – через неловкие намеки и снисходительный, любовный тон, то ныне продолжает наседать, а то и бить в лоб. Внуки. Наследники. Золотое будущее. И все это под личиной многослойных масок. Где вы с Галпиным на публике играете роли безумно влюбленной пары. — Нет, отец, я решила. Я намерена подать на развод, — этот спектакль завязывается удавкой на твоей шее. — Я была готова выполнить свои обязательства по контракту взамен на карьеру и главенствующую должность в кампании. Ты лишаешь меня одного, значит не получаешь другого. Не мне тебе рассказывать, как работают соглашения. — Уэнсдей, — горечь просачивается в каждый звук, отравляет слух. — Ты не сдаешь позиции. Я предлагаю тебе отойти от дел на время. Брат станет твоей опорой, как захотите, можете поделить активы, но сейчас у тебя есть возможность наладить свою личную жизнь. — Дети, подгузники, пеленки, — ты испытываешь диссонанс, понимая, к чему клонит этот напыщенный хмырь-клерк, которого ты все двадцать пять лет называешь папой. — Не моя история. Не переживай. Подрываешься, как ошпаренная, давишь в зародыше обиду, что коптится в душе, мечешь молнии глазами. Пижамные брюки немного собираются к низу, колени вытягиваются, а на груди красуется эмблема семейного рода, которую ты спешишь остервенело сорвать. Ткань с треском разъезжается в стороны, пока Гомес в удивлении супится. Еще немного и, кажется, старик свалится в обморок от вопиющей показательной наглости. Он ведь сам напрашивался на скандал, заблудился в иллюзиях и не оставил тебе выбора. — Не переживай, — глухо стонешь, не спуская очей с серого лица напротив. — С Тайлером я поговорю, но исход беседы тебе вряд ли понравится. Я не обманутый вкладчик, папа, я уйду сама и с тем финалом, который будет для меня разумным. Мне пора. Уже на выходе из гостиной Гомес вдогонку семенит к тебе и, запыхавшись, с видом взмыленного пуделя сует тебе в раскрытую ладонь два флаера, на которых буквы с золотым оттиском криво переливаются. Ты подавлена. Разбита и морально истаскана настолько, точно прожила день сурка примерно триста раз и вернулась в головокружительную реальность, в которой не нашлось места. Тебя словно выплюнули, пропустили через дымоход вместе с испарениями копоти, зажали в углу дикой кошкой. Не помня себя от бешенства, ты бросаешься в комнату, разрываешь напополам конверт и вчитываешься в строки, напечатанные на листе с розовинкой. «Alpenhotel Montafon. / Wednesday Addams / 10. 27. 2023». Часть этого отеля по бумагам принадлежит Фестеру. После восьмого по счету досрочного освобождения из мест не столь отдаленных, твой дядюшка взялся за ум. Пришлось, правда, попотеть, чтобы перекрыть все до единой ошибки прошлого и обрести новое имя, ничем и нигде не запятнанное. Так, бывший заключенный со стажем и с весомой репутацией у воров Фестер Аддамс превратился в элегантного, но пронырливого Фесторио Аддамчели – уроженца солнечной Италии. Букмекерская контора отнесена к числу общего семейного бизнеса, из которого часть прибыли всегда плывет к рукам дяди. Нет, путевка на курорт и билет от отца не стали для тебя сюрпризом: в Австрии ты никогда не была, но точно не намеревалась тащиться туда с мужем. Второй конверт как раз предназначался ему. Ты даже не решила, поедешь ли, спустишь ли всех чертей с поводка, действительно ли покинешь «Addams WhatchHill», но предусмотрительно – с заиндевевшим сердцем, тяжелым взглядом и оторопью в руках порвала приглашение на мелкие кусочки. Так, чтобы невозможно было восстановить. Ярость кипятит вены, подгоняет, подстрекает совершить нечто неразумное, ведь день и без того пошел по одному месту, начавшись много позже. Весь твой хваленый распорядок дня, компетентность и строгость рушатся под действием адреналина. Тебе хочется вцепиться зубами в глотку отца, в виселицу пропихнуть макушку Синклер и освежевать Тайлера, добавить к ним в компанию Пагсли для баланса и поджечь особняк. Чтобы пламя к чертям уничтожило всё это несметно богатое и пахнущее деньгами. Работать в таком настроении все равно, что для тушения пожара вылить канистру бензина – неэффективно и губительно, поэтому, наскоро переодевшись, ты идешь по хорошо заученному маршруту. В нос ударяет неброский аромат пыли. Твои ноздри щекочут мелкие частицы, проникающие в дыхательные пути. Кулаки зудят от предвкушения. Это место являет собой твой личный пространственный уголок, куда ты забредаешь время от времени за тем, чтобы выпустить пар. Приходишь туда, где не бывает места многомиллионным контрактам, узурпаторам, навязчивым родителям. Из маленькой выемки под потолком льется солнечный свет. Небо налито киноварью. Окна здесь кошмарно закопчены грязью, весь инвентарь покрыт бело-серой стружкой пыли. Ты поправляешь черный топ, туго перехватываешь резинкой волосы и надеваешь размеренно боксерские перчатки. Затягиваешь их плотно и ловко, так как делала это ни раз и ни два. Подходишь к центру, как самый ярый фанат, прикладываешься щекой к неподвижной груше и напитываешься внутренней силой. Она спит где-то там глубоко в моменты, когда тебя выводит Гомес, дремлет и не спешит проявляться, когда пакостит засранец-брат, отсутствует едва в поле зрения показывается Тайлер. Им ты не спешишь перечить. На то есть свои причины, пока другие изнывают от деспотичных наказов таинственной Уэнсдей Аддамс. Здесь же, в нише спортзала, что выглядит скорее как хорошо защищенный бункер на случай зомби-апокалипсиса, ты выпускаешь наружу все то, что копится неделями. И ныне ты не собираешься отказываться от раунда. По крупицам восстанавливаешься, шлепая рукой по натянутой коже боксерского снаряда. В голове вспыхивают одно за другим лица тех, кто доставляет тебе немало хлопот, и этого оказывается достаточно, чтобы ты нанесла первый удар. Ты кружишь по залу, словно вальсируешь на скорости, примеряешься с расстановкой следующего удара, отводишь назад ногу, опираясь на нее корпусом. Бьешь что есть мочи. Разумно и с размаху. Груша, подвешенная на цепь, скрипит и отклоняется, пока ты разгоняешься до приемлемой кондиции. По мере того, как бегут секунды, минуты, часы ты звереешь до ужаса. Бокс не спасает от охватившего все тело безумия, глаза наливаются кровью, руки сводит от желания помять рожу Пагсли за то, что он претендует на то, с чем даже не имел дела. Не хотел иметь. Бьешь еще, еще, еще и еще, до тех пор, пока не готова выплюнуть в сотрясении легкие и упасть замертво на разостланных матах. Снова ударяешь по груше, колотишь так прицельно и резво, будто на кон выставлена жизнь. Отлетаешь на несколько шагов назад, когда инвентарь врезается в твое миниатюрное тело. Злишься. Устраиваешь бой до трясучки в мышцах. Они отнимаются, кажется, кости крошатся, усталость берет верх над изможденным телом. Оно липнет от пота, жажда поджигает легкие, слабость окутывает организм, будто в саван. Ты устала до невозможности, но тебя все еще не отпускает – червь сомнения грызет изнутри. В состоянии абсолютного покоя ты присаживаешься на мат, подгибаешь ноги в коленях и сидишь. Отупение, коматоз, отчаяние – перемешиваются и бьют по мозгам. Раздается звонок. — Мисс Аддамс, Пагсли вышел от меня. Сел в такси. — Хрипотца пробирает до основания. Клеймом вбивается в подкорку. Тебя колотит сильнее, как в острой лихорадке. — Что с его автомобилем? Конечно, вы не чувствуете надобности здороваться: начать диалог можно и без знаний этикета. Ты настолько разнузданно себя чувствуешь – рвано и потеряно, что плюхаешься всей спиной на пол и пялишься в потолок, по которому все еще вьюжат вихри пыли. Но ты понимаешь, что вам ни в коем случае не стоит сближаться. Так как через неделю тебя не будет в кампании: руководство возьмет на себя Пагсли, ты все контакты сведешь до минимума, а то и вовсе оборвешь. Потому в официально-деловой палитре интересуешься исключительно делами. — Капот и водительская сторона всмятку. — Растягивает слова собеседник, запыханный больше, чем следует. Возможно, бежит куда-то. Ты прислушиваешься: звуков улицы и постороннего шума разобрать не можешь. — Мисс Аддамс, он сожалеет. — Разберусь без знатоков, — вырывается из твоих уст, а тело все заходится от изнурительной работы мышц. Ты прямо во время разговора проявляешь чудеса гибкости и группируешься в мостик. — Он сильно был пьян? — По шкале от одного до десяти – восемь. — Что за шкала? — Ты всеми силами стремишься прогнать настойчивые мысли о том, как может выглядеть твой помощник. К уху прислоняешь девайс и замираешь. — Пагсли хватило осквернить своим членом память прародителя Веллингтона, но в целом он вел себя душкой. Даже не обблевал мне кухню. Этот человек говорит прямолинейно, сохраняя серьезность в голосе, чуть медлит с ответом. Тебе нравится. Этих хитроумных уловок и цензурных слов хватает в деловых кругах, а простота так или иначе располагает. Ты перестраиваешься целиком на новую волну упражнений, роняешь телефон и становишься в планку. Грохот воцаряется на мгновение между вами. Ты ругаешься себе под нос и поправляешь устройство экраном верх. — А что, по-твоему, ему нужно было сделать на десять баллов? Парень заливается смехом, а затем порывисто затихает, сжимая зубы, судя по характерному свисту в трубке. Ты усмехаешься, вытягиваясь напряженной струной. Мышцы каменеют от этого упражнения, рядом перекатывается с места на место груша, что виснет над твоей головой. — Проснуться в моей постели, конечно, — без колебаний вверяет он, спохватившись: — со мной. Ты в это мгновение валишься мешком на мат, мышцы вибрируют от нагрузки, стон прокатывается по горлу и срывается с губ томной весточкой. Тебе так хорошо и одновременно паршиво, что виски схватывает спазмирующей болью. Парень вслушивается – дыхание его прекрасно слышно, но молчание напоминает тягучую, густую, горячую карамель. Поднимаешься на локтях и перекатываешься всем корпусом чуть влево, глубоко вбирая воздух. — Уэнсдей, все хорошо? — Да-да, — по-прежнему дышишь жадно, млея от голоса и от занятий спортом. Вот что значит давно не было практики. — Рада, что мой брат помог скоротать тебе ночь. Ты знаешь, как это звучит, но хотя бы не так двусмысленно, как твой дурацкий стон на всю комнату, который стал камнем преткновения. К тому же, а что? Сарказм ты любишь и умело вставляешь, когда того требует ситуация. Как раз тот случай. В тебе сникает злость, зато под кожей бугрится и пламенеет азарт. — Не могу сказать, что это была лучшая ночь в моей жизни, Мисс Аддамс. — Намного лучше работать по ночам, не так ли? Он мешкает, примеряется с тем, что бы произнести. Ты наслышана о том, как исходят до седьмого пота все твои секретари, поначалу подающие хрупкие надежды на профессионализм. Они исполнительно все делают, бегают, не прекословят, а после задыхаются, проклинают и уходят. С этим же что-то не так: вместо богобоязненных интонаций развязная речь; удручающая тишина заполняется восхитительным голосом его обладателя, диалог как-то чересчур естественно переходит в режим беззаботных повседневных реплик. Ты корчишься в нескольких подходах растяжки, разминаешь ступни, с интересом поддерживая коммуникацию: — Мы же договорились созваниваться на выходных не как начальница и подчиненный, — снижает уровень напряжения парень, стуча столовыми приборами. Ты проглатываешь невысказанный звук. — Я готовлю ужин, ничего? Ты соображаешь, что почти весь день провела в компании телефона и железных тренажеров, сбрасывая душевный груз. Опять и опять повелась на удочку ни к чему не обязывающего разговора. Часа два, не меньше. Не сделала ничего, что хоть сколько-нибудь напоминало бы работу. А еще так некстати вспоминаешь об ужине и свидании с Тайлером. Корчишь рожицу в унынии, переводишь дыхание, наклоняешься вперед, ставя руки на согнутые колени. Сердце готово сделать сальто от бесконечной череды упражнений. — Что планируешь на ужин? — Спрашиваешь, потому что желудок буквально сводит от голода. Рисуешь в голове картинку того, чего бы ты с удовольствием сейчас съела. — У меня не настолько большой выбор, — парень распахивает дверцу холодильника. — И все же, — перехватываешь телефон более удобно и тянешься вверх, чтобы сбросить накопившуюся тяжесть внутри. — Лапша с грибами. — Мерзость, — выносишь вердикт и оборачиваешься. Пожалуй, на сегодня истязаний с тебя хватит. — Покупная дешевая еда и да здравствует гастрит или язва. Парень пропускает твою колкость мимо ушей, выжидает, чтобы ты была внимательна к разговору и снижает немного голос. Ты поправляешь топ на груди, опускаешь его до приличной длины и останавливаешься. — Представь, Уэнсдей, длинные нитевидные макароны мягко опускаются на твой язык, приправленные томатным соусом. Во рту тают кусочки мяса с золотистой корочкой, а овощи разносят запах по всей кухне. Ты не понимаешь, какую реакцию следует показать – так как от того, что ты утомлённая еле стоишь на ногах, мысли отказываются складываться в предложения. Ты не видишь секретаря, но отзываешься на каждую тональность в голосе. Есть в нем что-то магически-очаровательное, настоящее, призывное. Вдобавок ты фантазируешь над тем, как блестят зеленые глаза, и впадаешь в полузабытье на выходе из спортзала. — А грибы? — Грибы любит мой брат, их я тоже приготовлю. — Ты готовишь сам? — Ну… — точно оправдывается парень и что-то делает, но в следующую секунду твои уши улавливают шкворчание масла на сковороде. — Не скажу, что люблю, под настроение. — Видимо, сегодня как раз то настроение? — Брат уезжает завтра утром. Семейный ужин, Мисс Аддамс. Ты проходишь в комнату уверенными шагами, сбрасываешь на ходу спортивный костюм и несешься в душ. Не прерывая звонка. Ты находишь любопытным то, что парень по ту сторону горит любимым делом: вскользь рассказывает об увлечении живописью, делится рецептом пасты, которую готовит на фоне. Не забывает упомянуть, но больше в шутливой манере о том, что за неимением времени чаще питается полуфабрикатами. На кухонные изыски его вдохновляет редко. Ты не готовила же никогда в своей жизни. Обычно эта обязанность выпадает тем, кто работает в особняке. Тебе не хочется терять время у плиты, зная, что, например, в выходные здорово играют ставки в футболе или баскетболе. Лучше следить за показателями игровых коэффициентов, чем упражняться в прожаривании стейка для Галпина. Ты плавным движением кисти освобождаешь волосы от резинки, и они немедленно опадают на спину темным покрывалом. Смотришься в зеркало. — Уэнсдей, Пагсли приехал? — Ты будто оживаешь. Холодок изнеженно пробегает по матовой коже. Точно. За два часа брат должен был быть уже дома. — Я не знаю, еще не видела. Наверное. Аромат приготовленной лапши с грибами, должно быть, получается у парня безумно аппетитный, потому что его руки шуршат несколько раз, а затем ты замечаешь на периферии слуха комментарий: — У нас ужин? — Да, Юдж, приходи через пять минут. Прости. Ты машинально дергаешь головой, по-прежнему вглядываясь на себя в зеркало. Во рту собирается слюна, организм подает бедственные сигналы об истощении, и ты хмуришься окончательно – не хватало еще грохнуться без сил в ванной. — Если Пагсли дома, я дам тебе знать эсэмэской. Спасибо еще раз. Он ухмыляется, делая финальные постукивания ложкой о бортик кастрюли, весело зовет брата к столу и беззаботно откликается. — Пожалуйста, Уэнсдей. Прежде чем ты отключишься, могу задать вопрос? — Если он не несет в себе провокационного подтекста. Ты строга, холодна и индифферентна. Прижимаешься поясницей к прохладному кафелю и, сжимая пальцами телефон ждешь, перед тем как включить воду. — На правах твоего первого друга, — без издевки, совершенно будничным тоном произносит помощник. — Мне очень приятно, что ты занималась спортом в моей скромной компании. Я прав? Тебя будто обдали паром, а щекотка прошлась по всему телу несколько раз. Затылком ты прикладываешься к стене, вымощенной черным кафелем, ведешь растопыренной пятерней по поверхности, неконтролируемо дрожишь. Словно из-за того, что нагая стоишь и ждешь, пока теплая вода обволочет руки, плечи, грудь. — Проницательности тебе не занимать. — Отвлекаешься от бурной реакции организма, тянешь носом воздух. — Как? — Учащенное дыхание – раз, глухие удары – два, — принимается помощник перечислять, а ты едва дышишь. — Рокот тренажеров. — Доброй ночи. Отключаешься во мгновение, чтобы немедленно не передумать. Что-что, а голос у парня весьма недурен и сопровождается повторами в твоей голове. Ты выходишь из душа целиком посвежевшая: во всяком случае лучшей версией себя, чем было до. Глаз цепляется за лежащий на столе поврежденный конверт, а поверх него бумажку с туром. Думаешь. Обстоятельно, содержательно. Возвращаешься умом к разговору с Гомесом. Одеваешься лениво, без энтузиазма. Просовываешь руки в домашнюю кофту, натягиваешь брюки, подпоясываешь их тонким ободком. За пределами комнаты раздаются приглушенные голоса, возня несколько нервирует, однако сам по себе день, плавно перетекающий в вечер, стремится добить тебя вовсю. За окном какая-то мазня расцветает, признаков Пагсли ты не видишь, а бесит тебя практически каждый шорох. — Энс, прости-прости-прости меня, прости, — слезно рассыпается в бормотаниях до скрежета знакомый голос, ты, как преступница, крадешься ближе, замираешь у стены в спальню мужа. — Та-а-айлер, — хнычет Синклер, вцепившись в оголенные плечи Галпина, как в надувной круг. Глаза ее блаженно закатываются, голос приобретает визгливые нотки, ты выглядываешь из-за угла, а после решительно делаешь шаг вперед, выдавая этим свое присутствие. Тайлер делает еще один толчок, застывая в такой позе с мечтательной ухмылкой на губах. Синклер трясется от нахлынувшего оргазма, гладит спину Галпина, мурлычет так сказочно, нежно, что тебя подмывает вытворить ерунду. Сейчас же. Смертоносной лавиной мчишь к кровати и прыгаешь на постель. Благо, места достаточно для троих, падаешь спиной на скомканное одеяло, буравишь парочку лукавым взглядом, складываешь руки на животе и смеешься. До хрипловатого кашля. До оглушающего визга, понимая, что нихрена такое поведение не нормально. Но тебе больно, и эта боль распространяется повсюду, впитывается в покрывало, мигает лампочкой в цоколе под потолком, отражается в небесно-голубых глазах Энид. Чувствуется скрежетом в челюсти мужа, который рассматривает тебя не без тени вины. Сдалась тебе его вина! — Ставки принимаете? — озвучиваешь фирменное и опять прыскаешь от смеха. Глаза слезятся. Сама не понимаешь отчего: то ли духи у блондинки настолько сахарные, то ли от Тайлера, который не удосужился выйти из нее. Ты умащиваешься набок, подпирая ладонью голову, смотришь в их лица, с которых ушли все краски. — Уэнс, — примирительно тянет Галпин и таки торопится спрятать член. Он аж зеленеет от неловкости, трижды кашляет в кулак. — Уэнс, Энс – какая разница, правда? — Ты берешь Энид за край свисающих локонов и наматываешь светлую прядь себе на палец. Девушка лежит без движения и глотает испуг, выраженный комом в горле. — Почему вы остановились? — Но… — пытается напустить на себя безмятежный вид муж, сползая с тела подружки в сторону. Запахивается. И ладонями закрывает лицо. Ты не силишься проанализировать набор чувств, заложенный и тлеющий в груди. Да, обида жжет щеки. Колючая нервозность скапливается на кончиках пальцев, вынуждая их дрожать. Ты делаешь полный умиротворения вдох-выдох и улыбаешься. В целом, ничего из того, о чем ты не знала, не произошло. Просто увидела воочию то, как это происходит из ночи в ночь. Перед глазами всплывает размытый контур лица твоего помощника, голос ласкает уши. Он прямолинеен в своих суждениях. Он не боится говорить то, о чем думает. — Ты же не кончил еще, Тайлер, — шутливо выделяешь, резко дергаешь кончики волос Энид на себя, и девушка тут же шипит, зажмурившись. — Уэнс, — Галпин кладет ладонь на ровный живот блондинки и приподнимается за тем, чтобы глянуть в твои глаза. В них скрывается замаскированная злость и плещется ощущение свободы. — Давай мы поговорим чуть позже. — Нет, мы поговорим сейчас. — От того, насколько эти двое напоминают бревна, лежащие на кровати, ты опять рискуешь потерять над собой контроль. Внешне, конечно, ты этого не покажешь, но проблем с психикой не оберешься. — Выйди. Но ты не вздрагиваешь даже: вытряхиваешь им все души наизнанку, цепко наблюдаешь с немым укором. Парочка торопится скрыть обнаженные тела: они шелестят замками, забавляют тебя подростковыми переглядками. — Энид без одежды я видела, тебя – тем более. Никаких сюрпризов. — Про себя думаешь, что необходимо перед поездкой привести в порядок маникюр, ты все-таки начинаешь новую жизнь. — Поговорим сейчас же, втроем. Наконец лежать тебе надоедает, и ты принимаешь вертикальное положение, болтая ногами. Синклер плюхается пятой точкой на кровать, возвращает тебе взгляд, полный раскаяния или разочарования – ты читаешь это сухо. Галпин предпринимает попытки расположиться в кресле, скрестив ноги вместе. Он несоизмеримо напряжен, и это тебя вдохновляет. — Энид, начнем с тебя. Я помню, что ты влюблена вот в Тайлера. Если ты переживаешь по поводу нашего брака, то не стоит. Он будет аннулирован в кратчайшие сроки. Мужчина хочет беспардонно прервать пламенную речь из твоих уст, но осекается. Следишь за ним, как практикующий психолог, в надежде вычленить признаки паники. Если не считать того, что Галпин раз за разом заламывает пальцы и бдит, как бы ты не ляпнула чего-нибудь лишнего – он надевает маску непоколебимости и сидит в пример ровно. Энид же хлюпает носом, девчонку штормит настолько неистово, что ты мимо воли хочешь ей предложить пройти курс психотерапии. Скакать на члене чужого супруга – избирательная нервотрепка. Не для слабых духом. Вот и сейчас глаза Синклер светятся, как лазуриты, а губы растягиваются в улыбке. Она не верит твоим словам. — Тайлер, — вмиг из жены примеряешь роль бескомпромиссной стервы-начальницы и грациозно встаешь. — Я подаю на развод. Мне плевать, о чем ты говорил с моим отцом. И что он тебе пообещал за то, что мы окольцуем друг друга. Из Тайлера, как тебе кажется по первому впечатлению, выходит разом вся жизнь. Он белеет, рискует с мясом выдрать обивку подлокотника и беззвучно одними губами рычит. — Ты не понимаешь, что творишь, Галпин. — Прошу, я Мисс Аддамс. — Технически, Уэнсдей, ты все еще моя жена. — Старается возразить мужчина. — Да, пускай между нами… наступили непростые времена, но все же моя обязанность – тебя опекать. Делать тебя счастливой. Ты держишь лицо: отводишь назад плечи, выбрасываешь вперед подбородок, хищно сверкаешь чернотой глаз и скрещиваешь руки на груди, прохаживаясь по территории владений супруга. Глаза тотчас безошибочно находят фотографию среди прочих, сделанную в день бракосочетания. — Энид, — привлекаешь внимание до сих пор молчавшей Синклер, убирая от лица пряди волос. — Что тебе сказал мой муж? Я слышала, он просил прощения. — Да, — блондинка заходится в приступе надсадного кашля, затем извиняется и выскакивает за дверь. Это тебя одновременно удивляет, и расстраивает – допрос с пристрастием отменяется. — Тайлер, я все решила. Мы разводимся. «Addams WhatchHill» я передаю Пагсли. Сделка не состоялась. Изображать счастливый брак нет надобности. Ты уворачиваешься от прицельного взгляда мужа, трешь кончик носа, чтобы придать голосу и виду уверенности, любуешься разбрызганными по стене фотографиями из разных времен. Из детства, где вы росли с Тайлером бок о бок после смерти Донована Галпина, из юности. Дыхание щекочет тебе спину, чужие руки смыкаются на плечах. Становится одиноко, безлюдно и сиротливо на душе в комнате, которая людьми как раз заполнена. Ты сбрасываешь пальцы Тайлера не раздумывая. Смежаешь веки, налитые усталостью, и по-человечески без разбирательств мечтаешь убраться отсюда. Но он стоит за спиной жутким призраком, что-то, видимо, старается открыть. — Уэнс, я хотел с тобой семью. В семнадцать влюбился в тебя, как не знаю кто. — Его шепот распространяется вместе с ветром, гулом отбивается от стен. Ты не двигаешься. Ты все это знаешь. — Мы тратим время друг друга. — Затем…помнишь мы вместе препарировали белку? Я понял, что ты та самая, понимаешь? Я видел в твоих глазах взаимность. Конечно, в свойственной тебе манере, но это ведь было! Уши вянут от понимания того, насколько бесполезными и фальшивыми репликами убивает свою индивидуальность супруг. Он в отчаянии – мечется, свирепствует, едва не бьет себя в грудь. От него, как песок сквозь пальцы, медленно ускользает обещанное сокровище, оставляя после себя лишь тонкий шлейф духов. Правда состоит в том, что ты не можешь признаться, что любила Тайлера или испытывала фейерверк эмоций. С ним было ровно, четко, без изъянов. Сопоставимо с планированием рабочего графика. Жизнь в стенах без пересудов. Сюрпризов. Высокопарных обещаний с твоей стороны: пока Тайлер сочинял тебе оды любви, ты принимала их как должное. И твоей вины в том нет. Как и его. — Ты никогда не говорила, что любишь меня, Уэнсдей. Ни разу. Ни единого намека или слова. — Я не придушила тебя подушкой во время первой брачной ночи, — язвишь и совершаешь крутой разворот. Жадно поглощаешь его растерянное лицо глазами. Чтобы надолго запечатлеть в памяти. — Но тогда почему…? — Насколько ты хорошо читал условия договора? — Ты отступаешь на шаг назад, чтобы не чувствовать себя уязвимой. — Гомес сообщил мне, что вместе с женитьбой часть особняка и треть бизнеса будут принадлежать мне. — Все правильно, — рассудительно качаешь головой, когда Тайлер заключает тебя в объятия. Не пошлые, не настойчивые, но довольно хваткие. — Для меня брак с тобой лишь сделка. Замужем я должна была стать во главе кампании, быть единоличным правителем отцовской империи. В будущем, конечно, родила бы детей, но проблема в другом. Поднимаешь голову, осторожно выпутываешься из кольца рук мужа и шепчешь ему в губы по слогам, наблюдая с триумфом и опьяняющей радостью за сменой его настроения: — Я не хочу детей. Совершенно. — Мы могли бы жить без них. — Тайлер, я не хочу жить с тобой под одной крышей. Эти потуги не имеют смысла. «Addams WatchHill» больше не моя забота. Поэтому я сказала, что мне плевать. — Чеканишь льдисто слова и молниеносно отстраняешься от лица напротив. — Развод. К тому же, если верить словам Энид, ты любишь ее. — Я любил тебя, Аддамс, — прожевывая оскорбление, цедит Тайлер. — Долго любил. Все надеялся, что это не фикция и ты передумаешь. Но ты сама виновата. — В каждой твоей измене? — В том числе. Я бы искал удовольствий на стороне, если бы ты во мне была заинтересована? Любовь – это не игра в одни ворота, Аддамс. — Я не играю в такие игры, хоть и азартна. Все остальное пустое. Я все сказала, можешь убираться отсюда, можешь жить с Синклер. В течение этой недели развод и точка. То, что говорил тебе отец, не имеет значения. Я завтра же улетаю, поэтому сделаем все на расстоянии. Это не проблема. — Я хотел полететь с тобой в Австрию! — Прилетает в спину удивленный возглас Тайлера, когда ты устремляешься к выходу. — Определись в том, кого любишь, Галпин. — Игриво подмигиваешь красной от слез Энид, которая появляется на пороге подобно породистой болонке с понурым носом. — Ты можешь. Можешь полететь куда угодно, но без меня. Доброй ночи, Тайлер, Энид. Свобода окрыляет. Дарит ощущение полета. Будоражит и делает тебя космически влюбленной в жизнь спустя двадцать пять лет. Ты прежде не знала, что так бывает хорошо, когда рвутся устаревшие связи, когда позади алеют мосты прошлого. Тебя не рвутся догонять, окрикивать, это и к лучшему. Завтра же ты распорядишься относительно дел в кампании и начнешь собирать чемодан. Тебе все равно, кто кого любит, кто кого ненавидит – ты не любила Тайлера. Факт. Использовала симпатию мальчишки в угоду амбициям. Но разве жизнь – не есть игра, когда все карты и козыри были у Галпина перед носом с первого дня? Крупье в этой игре сменился. Маски лопнули. А тем временем Пагсли, притаившись за колонной, следил с особенной прытью за ходом беседы двух супругов, про себя улыбаясь, и бронировал параллельно один билет на имя Ксавье Торпа до Австрии.* * *
Ксавье
Понедельник
Столько дел на тебя одномоментно взвалилось – не сосчитать. С уходом Уэнсдей Аддамс из букмекерской конторы работы не убавилось, а ровно наоборот. Ты крутишься как белка в колесе: кому-то что-то надиктовываешь, куда-то летишь со скоростью света, отдаешь приказы, обзваниваешь телефонную книгу, проверяешь базу вкладчиков, и это колесо Сансары зажёвывает тебя скорее, чем ты добираешься до рабочего места. В кабинете трещат без умолку сотрудники. На этаже раздаются возмущенные вскрики людей, пришедших забрать свои выигрыши в ставке на матч «Ливерпуль-Арсенал». Кажется, им подфартило, но не до конца – часть выигрыша без исключения возвращается в хранилища букмекерского гиганта. Если бы люди здесь играли по правилам, ты бы не получал приличную заработную плату и не съехал бы от матери. За соседней перегородкой у стола справа щебечут по-соловьиному две коллеги, поэтому ты роняешь голову на стол и изо всех сил зажимаешь уши руками. У тебя есть отдельная рабочая зона – обнесенная стеной подальше от глаз посторонних людей. Рядом располагается кабинет Пагсли, затем то помещение, которое числится за «Дамой с придурью», а замыкают сие офисное безумие владения Гомеса. Секретарша Пагсли на всех порах умчалась вниз по делам, и в вашем мире оказывается совершенно пусто. Поэтому ты предпочитаешь работать в общей зоне: среди шумных коллег и бесконечной вереницы бесед, пусть и не в самом лучшем месте. К тебе часто наведывается Аякс из другого отдела, проводит аналитику, делится результатами и толкает тебя сделать первую в твоей жизни ставку хоть на что-нибудь. Поэтому ты не просишь двух дамочек вести себя тише, ни черта не сосредоточившись. Смиренно принимаешь понедельник как наказание, и вносишь правки в отчет для Пагсли. Скрутившись за столом так, будто ты близорукий. — Чувак, за выходные не спрашиваю, у тебя их не бывает, но как дела? — Синяя шапка мелькает откуда-то слева, и в зазоре появляется физиономия Аякса. Парень держит в руках чашку с чаем и спешит передать ее тебе. По-хозяйски присаживается на угол твоего стола и жаждет подробностей. Тяга к сплетням у твоего друга проявляется после тесного общения с Дивиной, и ты подкатываешь глаза, но напиток принимаешь с особенной почтительностью. — Выходные были похожи на выходные. — Отзываешься, собранно утыкаясь носом в бумаги. Ты вообще не выспался и чувствуешь себя разбитым, а все потому что вы с Юджином допоздна играли в игру на приставке и чуть не проспали на его автобус. — У тебя такое бывает? Ты поднимаешь тяжелый взгляд на Петрополуса, в раздражении отмахиваешься – из-за него придется начинать отсчет сначала. Декларацию за декларацией. Просишь Аякса быть капельку сдержаннее в попытках добыть информацию, а то и вовсе заглянуть попозже. Но парень напоминает собой вспыхнувший электрод: ему не терпится узнать, чем же твои выходные отличались от четырех предыдущих недель. А твои мозги оказываются размазанными по стене где-то далеко отсюда: не то что бы ты страшился перемен, но перспектива покинуть «Addams WatcHill» в конце текущей недели тебя изрядно выводит из строя. Аддамс наседает, показывает крутой гонор через экран смартфона, заваливает поручениями так, точно в сутках не двадцать четыре часа, а сорок восемь минимум! Она как будто с цепи срывается, рассылка от нее не замолкает и на пару минут. Ты можешь понять ее нестабильное состояние сверх меры, но это настроение передается и тебе. К концу дня, когда ты одновременно бежишь по Стрит-авеню со стопкой неразобранных документов и пытаешься дозвониться до отдела маркетинга, на тебя прохожие взирают с явным неодобрением. Ужас, усталость и круговерть выбивают из тебя остаток положительных эмоций, и ты с угрюмой миной грубишь какой-то девушке, загораживающей вход в главный офис кампании. О ваших переписках с Уэнсдей и говорить нечего – все внеурочное, которое про жизнь, эмоции и впечатления, девушка задвигает глубоко и похоже навсегда — все твои попытки завязать непринужденный диалог, взять передышку между обязанностями терпят крах. «Дама с придурью» выходит на новый уровень и проезжается по твоим мозгам с новым витком вдохновения, делая из них оригами. Ты сидишь на рабочем месте до позднего вечера – даже уборщица стучит ведром где-то в отдалении, пока ты, схватившись за голову, сверяешь дурацкие показатели. За окном темным маслянистым пятном расползается ночь. Ты бросаешь взгляд за него, в глазах стоит грусть и немая скорбь, но терпишь. Приходится терпеть. К тому же на сегодня ты выполнил все, осталось лишь вычитать и отправить Гомесу на стол два листа. Уэнсдей заглохла, ты считаешь это небесной благодатью. Через пятнадцать минут ты точно отправишься домой, а завтра заявишься с опозданием на целый час, и пусть хоть весь мир, хоть мир в лице Мисс Аддамс подождет. Данные не сходятся, ты плюешь на слипающиеся глаза, на формулы, встаешь, хватаешь серое осеннее пальто со спинки стула и надеваешь его. Экран телефона разживается входящим звонком, и ты от удивления чуть не падаешь назад – еще одного указания ты не вынесешь, так как смертельно устал. — Алло, — придавая голосу бодрости, говоришь и цепляешь ладонью рабочий портфель. — Мисс Аддамс? На линии как-то необычно тихо, слышно лишь, как ветер гуляет по динамикам, как трещит птица или ухает сова. Ты прекращаешь что-либо делать, мягко садишься в рабочее кресло и подтягиваешь долговязое тело к столу. Наконец после шипения, в трубке раздается бледноватый, совершенно не экспрессивный и не твердый голос начальницы. Кажется, что Уэнсдей задыхается и старается этому противостоять. — Приезжай по адресу, который я тебе прислала. — По мере говорения, Аддамс переходит на бормотание, которое даже если очень хочется, разобрать не представляется возможным. — Что? — Сейчас. — Она закашливается, видимо, отводит от себя телефон, сипит и повторяет срывающимся голосом, но более спокойно: — Пожалуйста, приезжай. Я хотела бы тебя поблагодарить.Вторник
Твое утро не похоже на предыдущие: ты плутаешь среди обилия коридоров в попытке отыскать уборную. Прислуги в этом доме не оказывается в нужное время, и ты сдаешься и валишь на поиски самостоятельно, ступая босыми ногами по паркету. Вокруг все неизведанное, чужое, дорогое. Рамы с позолотой и вставленными в них картинами, сувениры из разных стран – словом, мелочевка, которая показывает степень состоятельности хозяев особняка. И очень много дверей, можно потеряться, что ты благополучно и делаешь. — Доброе утро, Ксавье, — бодрым голосом окликает тебя Пагсли, и из-за двери возникает фигура, обтянутая в дорогущий костюм. — Ты не мог бы… — красноречиво жестами показываешь, в каком затруднительном положении находишься, и подводишь глаза к потолку: не следовало вчера соглашаться пробовать сорта вин по инициативе Аддамса-младшего. Он стоит и ждет, пока ты – сонным, навьюченным хлопотами барсуком с нахмуренными бровями не выкатишься из туалета, а после провожает на кухню. Она ощутимо и в размерах, и по стилю отличается от той, которой владеешь ты. Кухонный гарнитур серый с вкраплениями кроваво-красных материалов. Свет не пропускают массивные, подвязанные узлами шторы. — Ты прости, что так получилось, — шмыгает носом Пагсли и выставляет локти на поверхность стойки. Наливает кружку кофе сперва тебе, затем себе. — Вы разминулись буквально на десять минут. — Почему Уэнсдей решила уехать раньше срока? — В ее голове рухнул мир, — объясняет как нерадивому школьнику брат Аддамс и пододвигает антуражный серый табурет. — Ей сложно здесь оставаться. — Она знает об угрозах ее жизни? Пагсли вертит головой и подбрасывает в воздух печенье в виде сплющенной рыбки. Лакомство норовит упасть к тебе в ладони. Усмехаешься и тут же вгрызаешься зубами в хрустящую корку. — Нет, конечно, ты что! — заводится Пагсли, ты отпиваешь кофе из чашки. — И не узнает. Ты передал мне все документы? — Нет, но за два дня управлюсь. — Решаешь сказать в открытую, протирая ото сна глаза. Накануне вечером ты примчался к особняку Аддамсов за сорок минут с учетом пробок и задержек по пути. Ворвался на территорию с чувством легкой заторможенности: будто делаешь шаг, а он кажется тебе непосильным, тяжелым, грузным. С диким предчувствием непоправимого: уволят, отсчитают, повесят долги, убьют. Сердце выпрыгивало и ныряло в ноги стремительно, голова отказывалась работать. Ты не соображал, что встретишься лицом к лицу с героиней многих ночных кошмаров, с кровавой барыней всея Империи Игр, с хрупкой девушкой, какой она тебе замиражилась в коротких разговорах и длинной переписке. А когда представился и очутился внутри, в нос ударил лишь утонченный запах лесных ягод, оставленный Уэнсдей Аддамс. Ее телефон со вчерашнего вечера находился вне зоны, а Пагсли, который услышал шум, гостеприимно оставил тебя у себя. Даже выделил гостевую комнату и расщедрился дегустацией вин. — Не злись на сестру, — замечая твое дерганое состояние, советует парень, в два глотка опустошая чашку. — Она переживает не лучшие времена. Развод, ссоры с отцом – мрак. Теперь и работа. — Почему ей так принципиальна кампания? — Аддамс хочет пролить свет на эту историю, однако захлопывает рот. Ты испытываешь дикую потребность оказаться дома, смыть вчерашний вечер и с головой уйти в сон. — Ты просто не знаешь Уэнсдей, там вижу цель – не вижу препятствий. Семья, брак, нежность – катастрофа для нее, работа – спасение. А раз… Он не договаривает. Щурится и делает тебе знаки следовать за ним. Ты все еще недоумеваешь: зачем семье, состоящей из четырех-пяти человек, настолько роскошные апартаменты. Вы минуете гостиную со шкурой медведя во главе, обходите три комнаты, и тут Пагсли со знанием дела ставит тебя в известность: — Я подброшу тебя до офиса. Соберешь пока свои вещи. Остатками документов займемся в следующие два дня, а сегодня собери все и поезжай отдохни. Уэнсдей все равно не на связи. Парень принимается переодеваться, а ты кружишь по огромному, уходящему вдаль коридору, разглядываешь детали в полотнах на темных стенах. Изумляешься свечам в треножных подставках, безликим портретам, холоду, веющему из-за неплотно закрытых окон. Прогуливаешься недалеко и сворачиваешь чуть влево. Перед тобой комната в черно-белой цветовой гамме, как будто тебя по ошибке втиснули и определили на большую шахматную доску. Идешь с опаской, но все равно продолжаешь движение: интерес берет свое, а еще нос улавливает нотки лесных ягод. В самом сердце комнаты располагается кровать. Большая: двух, а то и трехспальная. Над ней высятся два светильника, по форме напоминающих клубок змей. Продолговатая арка ведет дальше к застекленной черным витражом двери. Вдоль левой стены тянется белоснежный комод на несколько ниш, врезается в окно. Над ним висит небольшая фоторепродукция: в крохотных рамках просматриваются снимки, сделанные на винтажную пленку. Ты застываешь точно около них. Глаза с фотографии смотрят на тебя как-то затравленно, угрожающе, будто в них скрыта тайна всего человечества. Девушка кажется по-детски миниатюрной и вместе с тем ловкой. На изображении она сидит верхом на лошади и в упор глядит в объектив камеры с единственным намерением – отвязаться от этой потребности и пронестись галопом всю дистанцию. Губы тонко поджаты, глаза тонут в адском пламени, пальцы сжимают поводья крепко. Другой снимок напоминает тебе о проведенной юности с Юджином – когда ваши мамы сошлись, на свой страх и риск пригласили вас обоих в кафе, а после оставили. Только на этой фотографии Пагсли добродушно сверкает улыбкой, в то время как темноволосая девушка, немногим ниже его самого, демонстрирует явное презрение всему живому. Руки Аддамса покоятся на плечах сестры, подбородок врезается в ее плечо. Она неподвижна, но удивительно грациозна – и это проскакивает во всем: от кистей, выставленных напоказ, до головы, расположенной под прямым углом. Профиль безусловно интересный, ракурс – тем более. В тебе просыпается инстинкт художника, жаждущего перенести увиденное на холст или, на худой конец, на бумагу. Издаешь вздох, похожий на тихий шелест. Вдруг в проёме вырисовывается Пагсли. Останавливается около тебя и также вперивает глаза на серию снимков. — Это Уэнсдей, — он тычет пальцем, изображая неподдельную тоску. — Здесь, — смещает палец вправо, — ей семнадцать лет. Тогда отец впервые вывез нас загород. Уэнсдей отлично держалась в седле и, как видишь, не преминула этим похвастать. Ты косишься на парня, воображая, что он испытывает, хотя в целом тебе безразлично. Если он будет описывать историю каждого кадра, вы рискуете провести вторую ночь в зловещих стенах особняка, поэтому ты выражаешь искреннее нетерпение. Хватает того, что глаза болезненно ноют на яркий свет, а также на контрастирующую тьму в комнате. — Пойдем отсюда. — Ты осматриваешься напоследок – ничего из ряда вон, кроме чёрно-белых оттенков, которые действуют сейчас хуже любого раздражителя. В голове оформляется хрупкая мысль, которая может разбиться вдребезги. Уэнсдей Аддамс выглядит интересно. Неформатно. Ее образ не подпадает ни под одну из категорий: ни Барби, ни модель, ни уродина, но и не классическая простушка. «Но и не настолько уж она и хороша собой, чтобы не спать ночами», — резюмируешь в уме ты, преодолевая ступени на крыльце особняка Аддамсов. — Ксавье Торп? — к тебе направляется энергичной походкой Гомес, ослепляя широченной улыбкой. — Не ожидал увидеть тебя здесь с самого утра. Да и вообще... Реплику он оставляет незавершённой: косится в облака, насвистывает мелодию. Ты снизываешь многозначительно плечами, мол: «Я тоже не надеялся когда-нибудь побывать в вашем доме» и ответно возвращаешь хозяину улыбку. Кент дымит около машины, салютует тебе в приветствии, Пагсли задерживается в доме, а отец Уэнсдей бойко хлопает тебя по спине. — Парень, ты поработал на славу этот месяц с небольшим. — В голосе мед. — Раз случилось все так, как случилось, знай, мы тебя не оставим без работы. Ты не знаешь, что говорить: следует выразить благодарность сиюминутно или помалкивать? Тянешь улыбку, киваешь и отвечаешь на рукопожатие Гомеса с потускневшими глазами. — Зайди ко мне в кабинет в пятницу. Ты беспрекословно подчиняешься. Первое: пробирает азарт, второе – прощаться с «Addams WatchHill» все равно придётся.Пятница
Среда и четверг минуют быстрее, чем ты успеваешь моргать. Окончательно передаешь ворох документов в руки Пагсли, разбираешь до конца вещи, не отличаешься многословностью и два дня проводишь в обособлении ото всех – нахмуренным и рассредоточенным. Из рук валится всё: пик отвращения к себе происходит вечером четверга, когда Уэнсдей просит прощения в письменном виде за свой проступок. Она благополучно приземлилась, где планировала и вышла на связь. А ты злишься, вскипаешь наскоро, отказываешься вести диалог с Аддамс. Ваша переписка в конце концов напоминает обязательный свод правил. «Прости меня, — написала начальница, а ты тупо пялился на экран, не понимая, есть ли смысл в этом диалоге. — Я думала, что успею, но самолет вылетал на полчаса раньше». Ты прислушиваешься к тому, что творится в грудной клетке: там поселяется раздражение, протягивает к тебе свои лапы, берет крепко за горло. Не в обиде, не уничтожен этими словами. Отнюдь. Усталость затмевает и притупляет другие чувства – перед глазами мир приобретает очертания чернильной кляксы, тебя ведет в сторону. Ты цепляешься за край стены в офисе, перегородка, сделанная из пластика, угловато кренится, и ты падаешь на стул. Вокруг жизнь будто останавливается. Всё сводится к тому, что реальность сужается до переписки с девушкой. «Все в порядке. Спасибо», — отвечаешь кратко, прикладываешь к подбородку устройство, вертишь в пальцах и вздыхаешь. Ровно через пару минут вынимаешь рабочую сим-карту из телефона и кладешь его на стол. Пропускаешь сквозь пальцы волосы, несобранные и всклокоченные. Сидишь в задумчивости. На душе одновременно парит легкость и давит тяжесть. Ты не имеешь понятия, за что цепляться первым, зажмуриваешься изо всех сил, краем уха прислушиваясь к разговорам извне. Тебя не трогают. Не прикасаются. И не окликают, словно ты пришелец, по недоразумению забредший сделать ставку в букмекерской конторе. Под конец рабочего дня на пороге офиса материализуется Гомес: он сердит, судя по нахлобученным на лоб бровям и плотно сжатым губам. Раздает налево-направо распоряжения, пока поднимается к себе в кабинет, и уже оттуда повышает голос и приглашает тебя. Разговор предполагается мгновенный – без отступлений и нерешенных вопросов. Так что к тому времени, пока ты преодолеваешь медленными шагами три лестничных пролёта, Мистер Аддамс вовсю излучает радость и участливость. Мужчина широко расставляет ладони, жестами показывает, куда тебе пройти, и велит секретарше принести две порции чая с отменным успокаивающим эффектом. Ты находишься будто не здесь – тело давно напоминает мякоть гнилого фрукта, руки плетьми свисают вдоль тела, а мозг работает неисправно. Опускаешься вяло в кресло, предназначенное для посетителей, и растекаешься по нему. Гомес же более энергичен и предприимчив. — Не будем откладывать, — мужчина выуживает из-под стола коробку, напоминающую гроб, и проталкивает к тебе кончиками пальцев. — Рабочий телефон сюда, пожалуйста. Ты повинуешься. Все данные переписки стёрты, устройство не работает. Больше нет. Говорить не хочется, пить эту травяную отраву – подавно. Тебя тошнит от того, что придется по новой проходить через все прелести адаптации трудоустройства. Ты для вида делаешь глоток вязкой жидкости, смыкаешь зубы и давишь благодарную улыбку. — Ксавье, ты отлично показал себя в деле. Буду честным, не ожидал от тебя такой отдачи и профессионального подхода. Не каждый выдерживает мою гадючку, но ты каким-то образом смог. Ты вникаешь вполуха: потому что дико клонит в сон, потому что организм сдается во власть расхлябанности, потому что голова кружится каруселью от переутомления. И все пиететы Гомеса Аддамса тебе никуда не упираются. Отрываешь голову от чашки, которую и держишь только за тем, чтобы чувствовать исходящее тепло, вымученно хмыкаешь и киваешь. — Предлагаю тебе месяц отдохнуть, где посчитаешь нужным. Считай, отпуск. Затем я позвоню, мы решим после реструктуризации кампании, что делать. — Гомес подбирается, кладет руки на стол перед собой, пристально изучает твое лицо, словно стремится отыскать в нем изъяны. Так поступают в большинстве своем бизнесмены, у которых в структуре ДНК заложено чувствовать подвох. — Благодарю, — выдавливаешь из себя, как в замедленной съемке ставишь чашку на стол. Складываешь локти на стол, чуть наклонившись вперед. Мужчина, замешкавшись, как будто о чем-то вспоминает, роется в своих выдвижных ящиках и протягивает тебе конверт с внушительной суммой. Выгибаешь бровь в вопросительном жесте. Нет, обстановка складывается предельно ясная, но у тебя на руках имеется карта, куда поступает заработная плата. Подтягиваешься вперед, располагаешь ноги под стулом. Терзаешься от того, что не можешь покинуть офис даже в последний день работы. — Ксавье, это моральная компенсация за то, что так вышло, прошу, не отказывай. На твой счет поступят деньги, зарплата, в самое ближайшее время. Ты всегда желанный гость в моем доме, если не представляешь угрозы скорпиончику и Пагсли. А теперь ступай, парень. Давай. Вы не прощаетесь. Как не обменялись последними словами с Мисс Аддамс. Ты берешь со стола конверт, неопределенно киваешь и растворяешься в полумраке коридоров. Проводишь очередной пятничный вечер в офисе. Какая ирония. Около выхода тебя встречает обеспокоенный Аякс, толкает в плечо и набрасывается с расспросами. Отвечать не тянет. Усталость выжимает из тебя все соки. Но друг упрямо тащится за тобой, хватает подмышку оставшуюся с канцелярией коробку и тарахтит о том, что ни черта не понимает. Откровенно – ты тоже, вокруг твоей головы образовывается какой-то вакуум, который высасывает все до единой мысли невесть куда. В голове пустота, в теле – ломота. — Меня временно отстранили от работы, – Петрополус добивается от тебя пары слов, сочувственно сникает и теряется под напором зеленых глаз, направленных в его сторону. Да, Аякс ставит коробку на этаж, пока ты управляешься с двумя другими и замирает у двери твоей квартиры. — Какие планы? — нервно перетаптывается, чешет затылок, задирая свою дурацкую шапку. — Черт его знает. Отдыхать? Ты не знаешь. Планов никаких, прострация наступает везде: в голосе, в действиях, в жизни. Ты вставляешь ключ в замочную скважину, лбом прислонившись к твердой поверхности двери. Подавляешь желание растянуться в подъезде и зеваешь. Петрополус занимает позицию выжидающего. Хлопает дважды по плечу, затем ударяет кулаком о твой кулак в фирменном стиле приветствия и уходит. В двери торчит какое-то бумажное послание. Оно небольшое, неброское, но розоватый оттенок листа привлекает твое внимание. Аккуратно достаешь содержимое, разворачиваешь, параллельно проникая внутрь квартиры, читаешь. «Alpenhotel Montafon. / Xavier Thorpe / 10. 28. 2023». Сверяешься с датой – телефон показывает, что уже наступило двадцать восьмое октября, суббота. Из другого конверта прямо на пол под ноги падает педантично сложенный втрое листок. «Ксавье, я, как и обещал, забронировал тебе самолет на десять утра Веллингтон-Инсбрук в Австрию, а также достал тур по горнолыжным курортам страны. Остановишься в отеле "Alpenhotel Montafon". Он принадлежит моему дяде. Номер люксовый забронирован на твое имя на три недели. Не благодари. Свяжемся с тобой после отпуска. Спасибо. Пагсли Аддамс». Кажется, теперь тебе предстоит собрать вещи и хоть немного вздремнуть перед поездкой.