Уэнсдей
Происходящее до красочных разводов под веками напоминает тебе трагикомедию, и кажется лишь Ксавье в этом отеле безумия безукоризненно держит лицо. Да, оно увенчано россыпью растерянности в поблекших глазах, чуть трепещущими крыльями носа и островатой улыбкой, но парень стоически выдерживает обращенный на него взгляд человека по имени Винсент. И ты наконец живо окунаешься в прошлое, где тебе довелось слышать голос Мистера Торпа. Австрия. Две недели назад. Смущенный на полушепоте разговор Ксавье и твои босые ноги, гуляющие по паркету в спальне отеля. — Здравствуй, сын, — мужчина отличается напускной надменностью и разравнивает плечи, чтобы очевидно придать значимости своему нахождению здесь. У тебя откуда-то из-под подреберья вакуумом несется рык, который заглушается властным прикосновением ладони Ксавье к твоей. Мортиша ничуть не меняется в лице, лишь утонченные манеры, присущие ей, смазывает дерганными взмахами бледных кистей. Постоянно поправляет волосы и поджимает подведенные сливовой помадой губы. Тебе сложно комментировать услышанное — раньше ты могла бы кичиться врожденной несгибаемостью духа и безжалостностью в глазах цвета полымя, но теперь, стоя лицом к лицу с без пяти минут убийцей, кажешься маленькой суетливой вошью. Ты с подозрением косишься за спину Винсента, любезно и артистично протянувшего руку Ксавье, где за всем в молчании наблюдает Гомес, и рука опережает взвинченный до космических высот мозг. Целишься точно в нос отцу Торпа, и тотчас глухой хруст напоминает всем присутствующим о том, что стоять в оцепенении — не самая лучшая тактика покончить с этим дерьмом. Мать оскорбленно ссутуливается и прикладывает ко рту кулак, Пагсли, затерявшийся в недрах кабинета, верещит как девчонка, Галпин от шока крутит головой. Выступившие на его шее бордовые пятна свидетельствуют о полной капитуляции Тайлера перед произошедшим. Ксавье в один прыжок оказывается перед тобой и преграждает путь, пока из глаз старшего Торпа сыплются снопы искр. Не разобрать: то ли Ксавье жмется к тебе, то ли ты успешно оттиснута от основного театра действий, однако прекращает одноактовый балаган твой отец. — Сели! — в голосе разит неприкрытая угроза. — Мне глубоко плевать на ваши интриги и скандальное поведение, но я не потерплю этого в своем доме. Не пока я жив. — Гомес переключается на последней фразе на чистый испанский, и тебя разом выдергивает из реальности в беззаботное детство. На ватных ногах добираешься до поставленного поперек дивана — аккурат с противоположной стороны от возмущенной Мортиши, и глазами ищешь ошарашенного, словно обухом по голове ударенного мужа. Стыд калит щеки, докрасна окрашивает руки, пробирается под самое нутро бесшумной ядовитой анакондой. Ксавье мягко присаживается рядом и сверлит недобрым взглядом каждого. Гомес делает над собой усилие и, набивая трубку табаком в непринужденной позе, обрушивается с критикой на каждого члена семьи. И ты жалеешь, что вела себя глупо и скабрезно, местами диковато и рискованно. Тебя не просто прошибает холодный пот и внутри трясет так, что гребанное цунами покажется детской неожиданностью, ты впадаешь в натуральный шок, когда воздух из легких вытесняется горечью и первобытным страхом. Отца ты всегда уважала, равнялась в той же мере, как и сторонилась: всем известная категоричность и распаленный нрав кубинца знаком в этих стенах едва ли не каждой собаке. Тебе бы впору скулить и пропасть без вести в горах Инсбрука, но вместо этого ты протираешь пятой точкой диван и ждешь приговора в окружении таких же обведенных вокруг пальца идиотов. Отец сперва испытывает на прочность ваши нервы, и отчего-то никто не бросается ему наперерез — все принимаются слушать. На Пагсли смотреть без слез страшно: подобравшийся, худой и страшно изможденный; Тайлер окончательно растратил остатки балагурства и сидит с понурой головой и в край истрепанной шевелюрой. Мортиша вытягивает шею, а затем принимается лихорадочно крутить на руках перстни. Ксавье хмурит брови и незаметно старается найти и накрыть твою ладонь своей, но взгляд не бросает — осторожничает. — Зачем мы здесь? — вопрос принадлежит матери, и тебя бьет прохладца по линии позвоночника. Поднимаешь глаза и пересекаешься с ней взглядами. — Предстоит разговор, — отцу затемненный угол кабинета придает строгости и официоза. Ладно, он весь лоснится и лопается от достатка. Струйка баснословно дорогого дыма взвивается ввысь. Пауза затягивается. Психологическая поволока, кажется, приведет тебя к еще одному нокауту до первой крови. — Начну я с Пагсли. Брат с неохотой отклеивается от стены и выступает в поле зрения Аддамса. Он полностью синеет, как будто ему ограничили доступ кислорода, и нервно поводит плечами. Ваши отношения ограничивались любезностью перед родителями, наедине, безусловно, между вами возникали конфликты, разговоры по душам и разногласия разного толка, однако ты ни в жизнь не испытывала такого иррационального, практически материнского инстинкта к защите Пагсли. Ты с головокружительной скоростью подрываешься на ноги и, напыжившись, натыкаешься на пренебрежительный, радостный блеск отцовских глаз. Гомес хладнокровно поднимает вверх руку и приказывает тебе вернуться на место. — Тише, Уэнсдей, ничего не будет, обещаю тебе. — Пап, — перетягивает одеяло на себя младший, и ты затылком чувствуешь исходящее от него смятение. — Да-да, — Гомес затягивается и продолжает начатое: — когда ты родился, сынок, мы с мамой, можно сказать, находились в самом расцвете отношений. Поженились, не знали ничего, кроме… Он осекся, когда в дверь требовательно забарабанили, и из-за проема вплыло сероватое облако, которое спустя секунд тридцать приобрело вполне очерченные формы дяди Фестера. Вошедший вваливается в тускло освещенное помещение с грацией кота, и у тебя не хватает слов, чтобы описать удивление, оттиском вдавленное в выражение лица. — … так вот, — бурчит отец, взглядом испепеляя родного брата. — Пагсли, ты действительно старший ребенок в семье. Это так, но все же я настаиваю на том, чтобы «Addams WatchHill» перешла под управление Уэнсдей. Гомес прикладывает палец к губам и скользит требовательным взором по твоей рассеянной макушке. Ты не соображаешь, какого черта сейчас услышала и точно ли слуховые галлюцинации не повредили утомленный событиями мозг. Но мир не расходится по швам от новой информации и в кабинете практически никто — от слова совсем, если быть точнее, не выглядит шокированным. Тебе же точно мир наизнанку перевернули. Щекочущее ощущение тревоги заползает за шиворот, а дыхание дяди, сидящего за спиной, добавляет остроты. Подташнивает и хочется исцарапать лицо как Пагсли, так и родителям за многолетнюю, тесно сплетенную паутину лжи. Ты не маленькая девочка, не ребенок во плоти, отчего тебе остается только кое-как проглотить новый виток родословной семьи Аддамс и гордо вскинуть подбородок. — Мне кто-нибудь объяснит? — глубина твоего голоса настолько впечатляющая, что даже Винсент заинтересованно вытягивается, чтобы приглядеться. Из его носа сочится кровь, но он словно не обращает на это внимания. — В процессе, — кивает отец, ты нетерпеливо бьешь костяшками пальцев по выставленным округлостям коленок. — Пагсли стал для нас с Тиш отдушиной, это правда. Наследником и самым долгожданным ребенком, а потом у меня в бизнесе случились… скажем так, неприятности. Свистящий смешок окутывает пределы кабинета, и ты шарахаешься собственного дяди — того самого, который еще пару дней назад высасывал из тебя соки разговорами за чашкой кофе. Напряженность достигает апогея, а проигрывать, как и не владеть ситуацией, ты не любишь. — Да-а-а, — зажмуривается Фестер и издает хрюк. — Ну, подумаешь, мне пришлось ненадолго присесть… на тот момент, — дядя перехватывает инициативу и тычет тебя локтем в бок, шуточно, разумеется. — Мортиша была беременна вторым ребенком, мы оказались в глубокой заднице. — Так что мне пришлось отправить Пагсли и жену, — Гомес закашливается и бьет себя в грудь. Ты багровеешь не то из-за обиды, не то от злости. Только Ксавье перебирает подушечками пальцев твои ладони, оттого и держит на грани. — Подальше. А после рождения моей тучки все вернулось на круги своя. Мы жили здесь, все было… нормально. Отец с кислой физиономией зыркает в сторону силуэта Мортиши и вздыхает. Поеживаешься, не от удовольствия отмечая их отчужденность. — Экскурс в историю вашей семьи к чему? — обозначает свое присутствие Тайлер, ты мысленно посылаешь ему сигнал благодарности, что сворачивает этот цирк заочно. — Пагсли, почему ты вдруг решил, что за моей спиной сможешь безнаказанно помогать матери в убийстве сестры? Вопрос бьет в темечко, вынуждает тебя скукожиться и не дышать: ты пораженно смотришь на бледнолицего брата, и ненависть пламенеет на твоем лице малиновыми щеками и чуть приоткрытыми губами. Пагсли, который посвящал все свободное время девкам, разврату и клубам, вдруг выступает заядлым бизнесменом? Пагсли, который после многочисленных унижений от Галпина, вытаскивал тебя на прогулки, показывал, что мир не настолько дерьмовый, как о нем говорят? Пагсли, в конце концов, который на твоей свадьбе, будучи поддатым, держал твои волосы над унитазом, когда ты безбожно напилась? Признание огорошивает, бьет под дых и, если честно, перечеркивает все ваши отношения с братом. Терпеливо ждешь его нелепого блеяния и сжимаешься вся еще сильнее. — Поясню: полгода я следил за тобой, полгода молча наблюдал за тем, как Мортиша и ты шантажируете Уэнсдей угрозами из США, как делаете все, чтобы кампания досталась исключительно тебе. Я понять не могу, чего тебе не хватало, сынок? В глазах Пагсли собираются слезы, он весь состоит из единого клубка нервов, дыхание брата учащается и замедляется попеременно, ноги его не держат абсолютно, отчего парень пошатывается, как накрененное на волнах судёнышко. — У тебя всё всегда было для маленькой Уэнсдей. «Ой, посмотрите, какая она способная!»; «Ой, наша готическая принцесса выучила немецкий, французский и хрен знает какой еще!» — пародирует отца Пагсли, и с каждым произнесенным словом ты теснее вжимаешься в спинку дивана и подбираешь под себя колени. Голос брата переполнен нотками отравляющей зависти. — А я, пап, а я? Гомес выслушивает сына с показательным, раскалывающим напополам сердце безразличием. Ксавье ерзает по дивану и лишь этот жест возвращает тебя из зазеркалья мыслей. — А тебе, Пагсли, я хотел отдать недавно купленную шоколадную фабрику. Думал, будет сюрпризом на день рождения. Что ж, сынок, сюрприз удался. Я все могу понять, но участвовать в организации убийства родной сестры. Отец угрюмо замолкает, полный решимости и бесстрашия перед лицом открывшейся подлости, и тогда наконец натура Пагсли не выдерживает и лезет наружу. Его захлёстывает истерика по силе равная завыванию пустынных ветров, все мужское достоинство и честь обращаются претензиями, бесконтрольной, неиссякаемой руганью и болью. Тебе не хочется здесь быть, слышать и слушать, но ты уверена, что следует дойти до громогласного, фееричного финала, требующего своего зрителя. На Пагсли не смотришь и давишься невысказанными обвинениями в его адрес, потому что парню и без того никак. Вот просто и по-человечески никак. И что бы сейчас не просилось из твоей глотки — Пагсли не до тебя. — Я не знал, Уэнсдей, — на перекошенном сожалением лице блестят дорожки слез, взгляд брата раскаивающийся, приправленный вселенской обидой. Но, кажется, не на тебя. — Моей целью было помочь матери, а не убивать. — Догадываешься в чем, Уэнсдей? — триумфально заявляет отец, тебя пробирает до костей колючий мороз. В голове спутывается всё, становится трудно воспринимать действительность — она искажается расфокусированными образами родителей. — Мама сбежала и осталась ни с чем. Фактически ей было обидно, что… — Что я положила годы на эту семью, но стоило однажды промахнуться с Кентом и… — в игру включается мать, тебя подстегивает и распирает от негодования. Все выливается в бессердечный, полный презрения и затаенной злобы взгляд. — Да, Гомес сдержал обещание и оставил меня ни с чем. Но пока мы с сыном несколько лет находились в Европе, твой отец боготворил тебя, Уэнсдей. Это неправильно, не должно быть в семье разделения на любимчиков и отщепенцев. — Кто бы говорил! — признание выбивает из тебя остаток сил, поэтому приходится импровизировать и отшучиваться. Голова раскалывается как после похмельного синдрома. — Издержки ситуации, — оправдывается Мортиша и от ее грации и изящества не остается и следа: ты видишь в матери завистливую стерву, не способную подстроить обстоятельства под себя. Мягкотелую, конечно, но очень дальновидную. — Пагсли не знал, что у нас получится так складно тебя запугать. Это правда. — То есть убийство входило в твои планы? — Гомес прищуривается и хмыкает. Естественно, он давно знал, чем, как и где помышляет его супруга. Оттого и старался разыграть партию в гиперзаботливого отца. Все это время на него и тебя покушался самый что ни на есть кровно родной человек. — Не то чтобы… Винсент промахнулся дважды. И я поняла, что в третий раз испытывать судьбу не стану. — Как вы познакомились? — игнорируя последнюю реплику Мортиши, вклинивается Торп и возвышается над тобой, как щитом. Бережно и ласково очерчивая круги по линиям на ладонях. — Год назад в Америке. Винсент как раз снял домик для отдыха, а я… — мать запинается и переглядывается с новоиспеченным ухажером. Тебе плохо от этой картины, ты ограничиваешься услышанным, увиденное ты мастерски пропускаешь. — Надо же, — хохочет без зазрения совести Ксавье, стискивая твои пальцы. Больно, но относительно терпимо. — Когда ты успел заделаться в киллеры, отец? Гомес, не терпящий сплетен и бестолковой возни, резко сводит на нет всю болтовню и произносит ровным, почти механическим голосом: — Мое решение состоит в следующем: за Пагсли я оставляю фабрику и замок в Испании. Уэнсдей переходят все части «Addams WatchHill» и особняк, а ты, Тиш, — гундосит в нос мужчина. — Довольствуйся тем, что останешься на свободе. — Ну да, — перебивает его Мортиша, ее плечи подрагивают, несмотря на наброшенную на плечи шаль и утепленное платье по колено. — Я никак не думала, что Уэнсдей заведет любовника на стороне. — Никто не думал, — под нос ворчит Тайлер, и тебя все эти грязные домыслы и обсуждения доканывают. Кулаки изрядно чешутся проехаться по морде мужа и матери, невзирая на пол. — А это благодаря мне… — успокоившись, ввергает всех в шок брат, ты расплываешься в победоносной улыбке. Да, в сводничестве Пагсли равных нет. — Ну, технически они сами, а вот путевки… Вы глазами находите с братом друг друга, и лед между вами окончательно оттаивает — к тебе помалу приходит осознание, что Пагсли, как и тобой, гнусно воспользовались, однако к тебе он питает самые искренние чувства. — Зачем? — Ну, кто ж знал… — подмигивает Пагсли Торпу, а ты густо краснеешь и утыкаешься носом в плечо Ксавье на глазах изумленной публики. На сердце вмиг наступает легкость, тревоги рассеиваются. — Да, Тайлер, — будто выходит из литургического сна отец и вспоминает о твоем муже. — Я прекрасно помню твоего отца и уважаю его светлую память, но… — Я все понял, Мистер Аддамс, — сквозь нежелание признает Галпин свою неправоту, в орехово-карамельных глазах таится скорбь и кошмар. Тайлер провожает вас задумчивым взглядом и оценивающе пробегается глазами по долговязой фигуре Ксавье. — Я предлагаю тебе альтернативу: развод с Уэнсдей взамен на хорошую должность в филиале Испании. — У меня есть выбор? — Не-а, — самодовольно заключает Торп и привлекает тебя к себе ближе. От него пахнет горьковатым табаком и весенним разнотравьем из-за шампуня. Блаженно прикрываешь глаза и слушаешь удары быстро бьющего пульса. Не тянет прилюдно отстранятся или выставлять напоказ все то, что ты ощущаешь рядом с Ксавье — этот эмоциональный букет принадлежит тебе одной. Они с Тайлером схлестываются в зрительном поединке, победу одерживает Галпин, так как Ксавье целиком сосредоточен на твоих прикосновениях и продолжении разговора. — Ты пойми, — рассуждает Гомес, и его тон выходит намеренно миролюбивым. — Такие браки ни к чему. — Я вас понял, — снисходительно смиряет взглядом отца без пяти минут бывший супруг и скалится. — Согласен. — Отлично! — подводит бодрый итог глава семейства и поднимается на ноги. Все повторяют за ним. Только мать воркует и кружится около любовника, испытывающего дискомфорт в связи с ударом в нос. Все-таки уроки по самообороне и боксу не прошли даром. Ксавье без слов ловит тебя под руку и переплетает пальцы воедино — он, оказывается, ужасно тактильный и чуткий, но тебе почему-то не противно и не Торп в этой комнате вызывает желание сбежать без оглядки. Вы смотрите на жалкое зрелище между твоей матерью и его отцом, пока другие покидают кабинет Гомеса, и прыскаете от смеха. Аддамс-старший терпеливо ожидает у самого выхода, и до твоего сознания тотчас долетают обрывки фраз: — Я же говорил вам, что не нужен ей никакой телохранитель, если только не в другом ключе.. — Ксавье останавливается возле Гомеса и с восхищением, которое нисколько не маскирует, любуется твоим профилем. Тебе до одури смешно и максимально при этом неловко. — Жду вас обоих завтра в офисе утром, — с нажимом требует отец, пока ты спускаешься на первый этаж и ловишь на себе подозрительно дружелюбные взгляды персонала. А еще рядом ошивается Пагсли, который тут же заключает тебя в примирительные объятия. Он говорит, что уезжает. А ты с намокшими глазами остаешься стоять прямо в вестибюле и дрожишь. Тайлер испарился, Пагсли уехал восвояси, Энид растворилась ванильно-розовым облаком так, как будто ее никогда не существовало. Твоя прежняя жизнь окончательно рухнула, маски оказались сброшены.* * *
Ксавье
Мистер Аддамс весь предыдущий вечер настаивал на том, чтобы ты сменил удобные джинсы и футболку с изображением выдуманного «Невермора» – академии нечисти и потустороннего из одноименной игры на что-то более официальное, потому ты заправски тащишься в офис в отутюженных брюках и кремовой рубашке с высоким воротником. Для пущей убедительности в том, что твоя задница законопослушная и праведная не хватает деталей: зализанных гелем волос и очков в тонкой оправе – точь в точь как у твоего отца. Ваш разговор, к слову не состоялся: Винсент на протяжении трех часов безостановочно препарировал твой мозг звонками, но у тебя не было ни желания, ни сил что-либо обсуждать. Ты ограничился тем, что не закинул его номер в черный список – соблазн был более чем велик. Входишь в здание и лучезарно улыбаешься знакомым лицам: турникет поскрипывает, шероховатая поверхность перил мягко ложится в ладонь, а сотрудники любезничают с тобой и желают хорошего дня — в особенности Лариса, чья голова не обходится без сплетни. В кампании, естественно, знают о том, что тебя ни разу не уволили, но понятия не имеют, в чем теперь твоя прямая обязанность и на каких основаниях ты протираешь штаны. — Доброе утро, — салютуешь, снимая сползшие на переносицу очки от солнечного света. Но то, как тебе кивают и приветственно машут, действует намного ярче. — Доброе, Мистер Торп, — отзывается Йоко и переглядывается с ошарашенной Уимс. — Там... там... — М? — минуешь турникет и тормозишь около стойки, кладя локти на безупречно отполированную крышку. — Там ваша мама ожидает вас около рабочего места. Ты моргаешь только чтобы скрыть дюжину удивления и театрально хватаешься за сердце, чтобы вызвать смех на лицах девушек. На деле тебе не смешно ни капли и виной тому пугающее до желудочных судорог известие. Ты ведь большой мальчик и вправе задерживаться, а то и вовсе не появляться на пороге квартиры. Неоднократно напоминал об этом категоричной и нетерпимой Жаклин. — Спасибо, — киваешь и, разглаживая невидимые пылинки на лацканах пиджака, поднимаешься на второй этаж со стойким ощущением ловушки. Да и в принципе, что конкретно нужно Гомесу от тебя на этот раз – тоже не понимаешь. Идешь вдоль усеянного баррикадными картонными нишами коридора, и каждый шаг отдается в ушах тупым стуком под стать сердечному ритму. Вокруг ни души, словно в офисе ты прогуливаешься один на один со своим мешочком из мыслей. Минутная стрелка стремится к восьми, вскоре коридоры забьются до отказа гулом процессоров, шелестом бумаг и канцелярских ножей, писком тотализаторов и эхом разговоров. Одергиваешь пиджак и задираешь под потолок голову перед тем, как завернуть в точности на свое рабочее место. В кабинете Гомеса, на первый взгляд пустующем, творится невообразимая вакханалия – то ли театр теней, то ли цветомузыка, и тебя эта чертовщина настораживает. А затем из-за угла раздается раскатистое, звонко-абсурдное «ДА-А-А-А» и ты теряешь рассудок окончательно. Мать стоит, уперев руки в бока, и смеется в тон Аяксу, который лихачит в гонках на мониторе компьютера. Жаклин настолько увлечена происходящим, что не замечает твоего появления, равно как и друг, активно нажимающий на клавиатуру. — А если нажать вот та-а-ак... — делится информацией Петрополус, а твоя челюсть готова поприветствовать пол. — Дашь попробовать? — ты не нарушаешь их идиллии, по правде, даже идти туда не хочется, как вдруг кто-то увлекает тебя со всей силы рывком в сторону. — Хотите обыгрывать Ксавье? — отшучивается друг, но ты ни черта не слышишь остаток фразы, потому что твои руки размещаются на до боли знакомой заднице, а губы сталкиваются с вишневой помадой Мисс Аддамс. Поцелуй выходит аморальным по всем канонам и заповедям религии, аморальным и срывающим башню на все сто. Уэнсдей улыбается сквозь поцелуй, по привычке тянет тебя ниже, чтобы быть как можно ближе, и ласкает языком твой. — Торп, ты опоздал на целую вечность, — придирается она, на что ты сжимаешь ягодицы и хохочешь, но так, чтобы расслышать могла только Аддамс. — Всего-то на пятнадцать минут. Я не виноват, что у тебя чертовски удобная кровать. Поцелуй продолжается, а осознание того, что вы можете в любую секунду быть застигнутыми в центре коридора, нехило так долбит по вискам похотливым возбуждением. — Ты сама не захотела приехать вместе, — накрываешь пахнущие вишней губы своими и бормочешь какой-то подростково гормональный бред. — Потому что я люблю «вау-эффекты», Ксавье, — назидательно подмечает Уэнсдей и тянет тебя в кабинет Гомеса. В нем, как и в прошлый раз несколько темновато, жалюзи отменно справляются с настойчивыми солнечными проблесками, на столе кипой уложены контракты и соглашения, компьютер тихо рычит, работая, а заставленный книгами и специальной литературой шкаф вгоняет в ощущение, будто ты готовишься осквернить здание библиотеки. И тем не менее Аддамс, как механизм бомбы, заведена, взбудоражена и настойчива. — Я хочу тебе показать, — глаза блестят, заволоченные туманом желания, ноги и руки приятно покалывают от ненавязчивых, мимолетных прикосновений тел друг к другу. Уэнсдей взбирается на стол и хватается за узловатый край галстука, повязанного на твою рубашку. Ее раскинутые ноги оплетают твою поясницу, а губы влажнеют от беспорядочных поцелуев. Ослабляешь рукой галстук и запускаешь ладонь в ее аккуратно заплетенные волосы. — Уэнс, скоро придет твой отец. — Ты бормочешь нескладно, потому что Аддамс уже с блеском освобождает себя от шелковой блузки, струящейся вниз по бледным плечам, а кружево белья хмелит голову. — Не раньше, чем я покажу тебе... — запрокидывает голову девушка, когда ты обводишь ее тонкую шею галстуком и тянешь на себя, Уэнсдей захлебывается от возбуждения и тихонько постанывает. Ты кусаешь Аддамс за ключицу, она беспардонно царапает твои плечи, оголенные из-за спущенной вниз рубашки. Градус возбуждения повышается, смазываются грани кабинета, стираются рамки приличия. Ты рычишь и закидываешь Уэнсдей полностью на стол, голодно наваливаясь сверху. Ваши касания трепетны, но быстры, полны одурманивающего эффекта, и... И иллюзии рассеиваются с характерным открыванием двери. Уэнсдей реагирует первой и приподнимается на локтях, вытягивая шею из-за твоей спины. В глазах угольной крошки рассыпаются осколки смущения, которые Аддамс прячет за веером ресниц. Ты отрываешься от нее с большой неохотой на звук знакомого голоса. — Уэнсдей? — Тайлер входит в кабинет бесшумно, аккуратно, но на его лице угадывается тень разочарования. — Ты пришел, — сухо констатирует факт она и взбивает волосы, чтобы придать им немного объема. — На развод не опаздывают, — комментируешь ты и выпускаешь Аддамс из объятий. Тебе до сих пор кружит голову ее присутствие, а в голову норовят залезть глупые мысли. Натягиваешь на спину рубашку и смотришь в лицо Галпина. — Ты... не ожидал, Миссис Галпин. Могли бы дотерпеть, а то как кролики. Скрещиваешь ноги и опираешься на стол с долей скептицизма. — Ну, разве я мог оставить без внимания прелестную мышку? Лицо Тайлера вытягивается и приобретает тошнотворно-зеленый оттенок. Смотришь на него без тени злорадства, пока Аддамс приводит себя в должный вид. Девушка прикусывает губу, а ты — язык. — То есть у вас был секс? — интересуется невпопад Галпин, и тебе в общем-то без надобности обсуждать подробности личной жизни, но видимо, Тайлер решил быть твердым в своих убеждениях. — Да, мы — я и тату на лобке твоей жены — познакомились очень тесно, рот в рот, — откровенно издеваешься над бедолагой, который не знает, на чем остановить полуиспуганный взгляд. Твоя острота и прямота выбивают Уэнсдей и Тайлера из равновесия, из-за чего ты получаешь смачный пинок в бок. Но в ее глазах вальсируют и заправляют балом черти. Через несколько минут кабинет Гомеса наполняется людьми. Отец Уэнсдей вплывает внутрь с совершенно невозмутимым выражением и окидывает всех глазами с прищуром. — Доброе утро, коллеги, — высокопарничает Мистер Аддамс, ты занимаешь место около стены, а Уэнсдей располагается за спиной папы. — Тайлер, присаживайся. — Приглашающим жестом указывает Гомес, и парню ничего не остаётся, кроме как со скрипом на зубах согласиться. — Я вас слушаю, Мистер Аддамс. — Подписывай. — Подбивает к действию мужчина, ты отворачиваешься — взыгрывает в тебе нечто запредельно злорадствующее всё-таки. Галпин колеблется и глядит распахнутыми глазами на жену. — Ксавье, — просит Аддамс, на что ты оживляешься мигом. — Выйди, пожалуйста. Ты покидаешь кабинет Аддамса и спускаешься вниз. Летящей походкой преодолеваешь расстояние между лестничными пролетами и оказываешься в центре внимания. Бодрой трусцой подкрадываешься к Аяксу. — Чува-а-ак, — восклицает Петрополус, и на его голос реагирует мать. — Ксавье, ты наконец пришел на работу? Глазам не верю, — высказывается Жаклин, вставая с кресла. — Да, мам, — учтиво наклоняешься и обнимаешь женщину со спины. — С возвращением? — напоминает Аякс, ты ведёшь плечами вверх-вниз. — Думаю, да. — С начальством виделся? Если что, Гомес у себя. — Ежится Аякс и оглядывается в сторону. — Просил его не беспокоить, км. — Потом, — отмахиваешься, мать тут же берет ситуацию под контроль. — А где ты ночевал? — придирчиво осматривает тебя Жаклин, ты подкатываешь глаза. Петрополус как настоящая сплетница подбирается поближе и удивлённо ахает. Его разрывает от предвкушения новой истории. — Ты ночевал не дома? — понижает голос Аякс и смеётся. — Ма, — обращаешься напрямую к Жаклин и находишь ее ладонь своими пальцами. — Смирись наконец, что я могу делать то, что захочу, где захочу и с кем захочу. Мне двадцать семь, ма. Жаклин меняется в лице и растерянно всплескивает руками. Ты аккуратно прикасаешься губами к тыльной стороне ладони матери и вздыхаешь. Влюблённому тебе кажется, что даже воздух в офисе сладкий. — Ты что-то хотела? — Найти тебя, Ксавье Торп, — не теряя бдительности, напирает мать и улыбается глазами. Явно издевается. — Буду ждать тебя дома. — Я возможно сегодня не приду, извини,— беззаботно вытягиваешься в кресле и смотришь на маму снизу вверх. Она задыхается от возмущения и почти притопывает ногой. Кажется, ещё немного и разлетится на кусочки от недовольства, бьющего через край. — Я приду завтра и проведу с тобой все дни до отъезда, хорошо? — Ксавье, я чего-то не знаю? — добивает проницательностью женщина, ты смотришь во все глаза на Аякса. Он не менее заинтересован, даже работу умудрился отложить. — Ма-а-ам, завтра. Жаклин уходит через минуту, постоянно оборачиваясь, после чего тебя атакует бестактностью друг, а следом присоединяется Дивина. Они нападают как стая пикирующих коршунов, ты ограничиваешься невнятным бормотанием. — Ну-ка, ну-ка, — загораются глаза Дивины, они буквально становятся васильковыми. — Ксавье? Ее попытку выведать информацию прерывает голос Аддамс, которая появляется перед работниками во всей красе: с плотно завязанной блузой, юбкой-карандашом, обтягивающей бедра, идеальным макияжем и растрепанными в разлет волосами. Уэнсдей лениво облокачивается о перила третьего этажа и смотрит в пространство. Она уверена, претенциозна и хладнокровна. Из ниши кабинета показывается Тайлер, который заинтересованно бдит за вами двумя. — Это кто? — шушукается Дивина, прислоняясь щекой к щеке Петрополуса. Ты улавливаешь их болтовню вполуха. — Да ясно кто, — хмыкает Аякс и довольный подмигивает тебе. — Новая пассия сынка Аддамса. Вместе заявились, видимо. Ты приподнимаешься с кресла, кривишься и облизываешь губы, а глаза сами по себе ищут настырно знакомые очертания. — Это его бывшая жена, — откровенничаешь и возвращаешься взглядом к Уэнсдей. Тайлер пропадает в глубине офиса. Застывшие лица друзей в потрясении вызывают у тебя усмешку. — Мистер Торп, зайдите в кабинет, пожалуйста.* * *
Уэнсдей
Стоишь перед отцом провинившимся ребенком — ты ожидала от отца разъяренного, доведенного до точки кипения крика, но вместо этого Гомес примирительно выставляет ладони и смотрит на Ксавье. — Ты уверена, мой скорпиончик? — Да. Ты с подозрением косишься на Торпа, внутреннее чутье подсказывает, что он ни на шутку сбит с толку, ведь задумала нечто необратимое. Ноты одеколона Галпина выветриваются из кабинета медленно, сильно раздражают рецепторы, ты хмуришься. — Ксавье,— любезно обращается Гомес, что тебя ещё больше выводит из колеи. Мужчина напоследок глядит на тебя, на что ты и глазом не ведёшь. — Ну что ж, давай ты, Уэнсдей. Язык как назло прилипает к нёбу, но ты действительно уверена в том, что собираешься сделать. Словно ни одно решение в твоей жизни не было настолько правильным. Ксавье чуткий, понимающий с полуслова, знающий, что необходимо коллективу, стрессоустойчивый и находчивый. — Я прошу тебя... — запинаешься и трусишь головой. В глазах плещется страх и надежда. — Стать во главе кампании. Торп шарахается и распахивает рот, смотрит поочередно то на тебя, то на Гомеса. Отец удовлетворённо складывает руки на стол, ты замираешь, не дыша. — То есть как? Если это связано как-то с нашими... — ты жеманничаешь, кусая щеку изнутри. Раздражение поднимается со дна души. Торп откровенно чувствует себя неуютно. — Нет, — заламываешь руки за спину и смотришь на Ксавье с долей вины. Это явно не то, что ты хотела бы. — Нет. — Уэнсдей хотела бы, чтобы... — Я сама, — шепчешь, выходя из-за спины Гомеса. Ксавье садится в кресло напротив, и ты стоишь перед парнем как есть — без маски расчетливого руководителя или дамы с придурью. Торп хмурит брови, подтягивает тебя ближе к себе, нисколько не смущаясь присутствия твоего отца. Ты хватаешься за плечи Ксавье и со стесненной улыбкой гладишь по шее. — Я хочу предложить тебе занять мое место, я устала, Ксавье. Он упирается носом в твой живот и прикрывает, дрожа, глаза. Обнимает всю спину, шарит ладонями по коже, заставляет тебя порхать от нежности. — Разумеется, я буду направлять тебя, но поскольку я не вечен... — снизывает плечами Гомес, ты поджимаешь губы. — И я буду вводить тебя в курс дела, — тон умоляющий, глаза раскрыты донельзя сильно. — Хорошо, — выдыхает в твои губы Ксавье и убирает назад непослушные волосы. — Я бы попросил... — красноречиво намекает отец, и смущение жжет лицо как будто маслом. — Извини, отец.* * *
Ксавье
Иссиня-черный ковер из расстеленных в небе звёзд призывно мерцает. Запрокидываешь вверх голову и наслаждаешься медовыми потоками свежего ветра. Они щекочут вылезшие из хвоста волосы, пробегают по позвоночнику и настойчиво лезут за ворот. Куришь, потому что нервы истрепаны и оголены настолько, что голове впору заискрить. — Долго ты будешь так стоять? — из узкого проема показывается знакомая макушка, и у тебя мгновенно теплеет в районе солнечного сплетения. Уэнсдей складывает руки на груди и врезается животом вплотную в тебя. Она все ещё выглядит как маленький непоседливый ребенок: перехваченная в две тугие косы прическа, веснушчатый аккуратный нос, горящие предвкушением и обожанием глаза, педантично заправленный в юбку свитер крупной вязки и колючий взгляд исподлобья. Улыбаешься ей и протягиваешь навстречу руку. Она вкладывает свои пальцы, и холод ее кожи вызывает у тебя мандраж: самый сильный и настоящий, как будто вы отделились от целой вселенной и создали свою. — Я ... — Аддамс первой нарушает тишину и тем самым проигрывает заключённое между вами сегодня пари. Конечно, все ее мысли сосредоточены на разговоре в кабинете отца. Она разгневана, подавлена и разочарована, но... — Давай не будем, Уэнс, — проходишься раскрытой пятерней по ее волосам и на ощупь целуешь в висок. Миниатюрная, податливая, как пластилин, родная настолько, что щемит сердце. Уэнсдей падает в твои руки, стиснувшие ее до хруста, и блаженно закрывает глаза. — Вообще-то, — она знает на сто процентов, что вы под прицелом десятка глаз, ты затылком ощущаешь немой укор Тайлера. — Я тебя хотела кое с кем познакомить... Распахиваешь глаза, слегка отстраняешь Аддамс от себя и ногтями впиваешься в плечи. На лице Уэнсдей отражается ведьминское коварство, тебя бросает в жар. — М? Руки Уэнсдей проворно пробираются сквозь одежду — с высоты второго этажа вниз летит свитер, а когда ты бросаешься к девушке, она в изумлении вздыхает и накрывает твои губы полным сладкой истомы поцелуем. Уэнсдей остаётся в бюстгальтере, ты укутываешь ее в объятия, пока Аддамс упорно грызется, кусается, рычит и набрасывается изголодавшейся львицей на тебя. — Замёрзнешь, — пытаешься воззвать ее к благоразумию, но рот, к твоему стыду, почти что наполняется слюной, когда Аддамс избавляется от проклятой юбки. — Не успею, — язвит Аддамс, и ты с оглушительным толчком в спину и с дребезжащим двери звоном затаскиваешь Уэнсдей в комнату. От этого наверняка переполошится весь особняк, Земля утратит орбитную ось, а ты утонешь в Уэнсдей Аддамс навсегда, но плевать. Твои движения горячечные, переполненные бесстыдного возбуждения. Это не будет похоже на занятия любовью, не будет похоже на секс — даже самый животный и грязный — скорее на присвоение, клеймение Аддамс своей. Уэнс дрожит, горит и извивается в натёртых кисточками руках, распаляется и стонет, стонет, стонет... Возможно, отыгрывается разом за всех любовниц мужа, но даже если лопнут ушные перепонки и кровать свалиться куда-то вниз, ты будешь не против. Хочется громче, порочнее, ближе. — Как закрывается дверь в твоей комнате? — беспорядочно, между сбившимся дыханием шепчешь, когда Уэнсдей снимает с тебя куртку. — Забудь о ней! — Уэнсдей... — в штанах невыносимо тесно, а голове — сказочно пусто. — Заткнись, Торп, я тебя умоляю... — Уэнсдей как будто подключили к электрическому стулу, из глаз рассыпаются мириады искр, а тело объято жаждой и пламенем. И снова вы сливаетесь в поцелуе. Кровать под твоим весом чуть проседает, голову дурманит аромат секса и разгоряченных тел. — Ксавье, — в полузабытье бредит Аддамс, и ты помутненными глазами любуешься тем, как девушка перекатывается по постели и выпячивает зад. Ее кожа отливает серебром в ночном свете, так и тянет прикоснуться к полушариям мягких ягодиц, поэтому ты с упоением вгрызаешься в бедра и даришь тягучие, как патока, укусы. Уэнсдей взвивается, стонет, подстраивается, задыхается. — Ксавье, — едва ли не плача повторяет она с безумной улыбкой на губах, и направляет руки твои на свой зад. — Посмотри. В темноте ты едва различаешь размытые грани новой тату. Она лоснится черными контурами по краям, приковывает твой бешеный, возведенный в абсолют возбуждения взгляд. От увиденного у тебя перехватывает дыхание. Уэнсдей ёрзает, придавленная твоим телом, пытается посмотреть назад, сдержать приступ удовольствия. В твоих руках она плавится, натурально сходит с ума, смиреет. Ваши переплетённые руки оказываются на клиторе Аддамс: она не на шутку заведена и решительна. Вы вместе водите пальцами по чувствительной точке, и сознание Уэнсдей улетучивается вместе с твоим обладанием. Ты поглаживаешь одной рукой ее ягодицы, языком вбираешь сладость и бархат мурасчатой кожи, и постепенно вводишь один палец в Аддамс. Смотришь за тем, как она медленно — с каждым вздохом и толчком — приближается к кульминации, возносится до небесной гавани, теряется и без остатка принадлежит тебе. — Уэнсдей... — твой голос также дрожит, а вставший колом член мешает думать от слова совсем. — Это что? Указываешь на вторую тату, сделанную, видимо, относительно не так давно. — Это, это... — она подходит к краю удовольствия, дрожит и не в силах шевелить языком. Ты усиливаешь силу трения пальцами и оставляешь созвездия укусов на аппетитной заднице Аддамс. — То, что я хотела показать в кабинете, но.. — Тш... — Уэнсдей разрывает оргазмом, тебе остаётся наблюдать за продолжающейся волной наслаждения и вызывать ещё одну следом. — Что там написано? Вводишь внутрь второй палец, и Уэнсдей едва ли не кричит от перекрывающего все остальное оргазма. Наращиваешь пульсацию и задаешь темп прикосновениям. Нежничаешь, любишь, растворяешься. — «Belong to...» — всхлипывает членораздельной скороговоркой Аддамс, тебя сносит окончательно. Ты бросаешь все и всех, избавляешь себя от одежды, и проникаешь в Уэнсдей уверенным рывком. Вы даже вздрагиваете синхронно. — Принадлежишь кому, Уэнсдей? — губами касаешься лопаток и продолжаешь вдалбливаться в тело девушки. — Там нарисована лягушка. Замираешь точно внутри Аддамс и скользишь глазами к ягодицам Уэнсдей, где красуется новая татуировка. — Уэнсдей? — Качаешь головой и подмахиваешь бедрами, так как а ней невероятно тесно и горячо, и твоей выдержки не хватит на внятные диалоги. Точно не сейчас. — Я принадлежу тебе, Принц Лягушка. — Слышно, что Уэнсдей гасит нарастающий в груди смех, который превращается в полноценный стон, когда ты погружаешься максимально в нее. — Я подумала, что моей летучей мыше будет скучно в одиночестве... — Ты точно с прибабахом, Уэнсдей, — с безграничной любовью произносишь, губами прокладывая дорожку по шелковистой коже Аддамс. Она ворочается и утыкается лицом в твою грудь. — Не зря же «Дама с придурью». Вы целуетесь, вкладывая нежность, чувства, разрывающие ребра, и улыбаетесь. Лежите, перекатываясь по кровати, прячетесь от проблем мира под толщей одеяла. — Уэнсдей, — тебя осеняет, когда руки в который раз ловят хрупкое тело и дарят тепло. — Переезжай ко мне. Решение, возможно, опрометчивое, скоропалительное, но жизнь полна крутых поворотов и даже отказ ты примешь с пониманием. — Ага. — Ага? — ее реакция вводит в ступор. Уэнсдей смеётся, прикусывая губу. — Ага. — Так просто? — Ага. И в этом «Ага» заключено все, что ты так безоговорочно любишь в Уэнсдей Аддамс.