Прошлое ещё дышит

      От вида крови в графине за завтраком, от самого знания, что в бокал стекает не вишнёвый сок или гранатовое вино, становилось дурно. Рос пила маленькими глотками, пила редко и подолгу не опустошала бокал, в то время как сидевшая рядом с ней уже знакомая девушка хлебала так жадно и часто, что создавалось впечатление, будто её морили голодом неделями. Гермиона покопалась в памяти, стараясь найти там всё, что знала о вампирах. Живут долго, сколько именно – ей неизвестно, но точно дольше, чем люди. Если для сильного мага верхний порог – двести лет, то вампиры, вероятно, спокойно доживали и до трёхсот. При долгом голоде впадают в бешенство, едят и крушат всё и всех без разбора, а момент прихода насыщения варьируется в зависимости от физиологии каждой особи. Аппетиты тоже индивидуальны.       Судя по книгам, которые она читала при подготовке к экзаменам по ЗоТИ, раньше вампирские семьи образовывали сильные роды, но к середине девятнадцатого века с последними родами было покончено и вплоть до конца двадцатого века они жили исключительно поодиночке. На этом Гермиона безрадостно подвела мысленную черту и пообещала себе основательно прошерстить библиотеку.       – А вампиры часто живут такими сборищами? – Гарри не удосужился прожевать, прежде чем задать вопрос, но за смелость, пусть и излишнюю, она была ему благодарна.       – Сборище? – Рос выгнула бровь и прошлась языком по зубам. – Мы называем такое сожительство, когда много несвязанных родственно вампиров обитают в одном месте, гнездом. Отвечая на твой вопрос – нет, нечасто. Вообще-то мы даже немного вне закона, – она сыто улыбнулась и со звоном отставила бокал.       – Вне закона? – лицо Гарри вытянулось.       – Есть в мире такие влиятельные люди, которые стараются пресекать образование гнезд. Но мы пока не собираемся сдаваться.       – Как вы питаетесь? Это что-то вроде «каждый сам за себя»?       – Не совсем понимаю суть вопроса, – Рос даже нахмурилась.       – Думаю, Гарри хочет узнать, как вы достаёте и распределяете пищу, – на последнем слове её передёрнуло.       – Так это дело нехитрое. Пожалуй, не каждый сам за себя, но около того. У нас нет нормативов по тому, кто сколько должен приносить к общему столу, но все охотятся и кормятся сообща. За одним исключением: я на правах главы и хозяйки поместья в охоте никогда не участвую.       – Почему? – Гарри потянулся утереться рукавом, но вовремя вспомнил про салфетку. Любопытство в нём явно с огромным отрывом в счёте побеждало осторожность.       – Так принято, – просто ответила Рос; сказала она это с видимым неудовольствием. Гермионе оставалось только гадать, единственная ли это причина. Теперь мысленная отметка «найти общую информацию» дополнилась более конкретным «исследовать обычаи».       Несколько минут все ели в полной тишине, и она всё это время раздумывала, задать ли гложущий вопрос. Он, конечно, мог показаться не слишком вежливым, как будто она надеется вернуться сюда ещё несколько раз, но...       – Здесь-есть-библиотека? – выдала она на одном дыхании, тут же чуть зажмурившись от непонятного стыда. Открыв глаза, Гермиона увидела, как с противоположного конца по-доброму усмехнулся Гарри:       – Кто о чём, а ты о книгах...       – Библиотека действительно есть, и весьма обширная, – с готовностью пояснила Рос. – У вас есть время до возвращения в школу, – она хлопнула крышкой тех самых инкрустированных рубином часов. – Могу составить компанию или распорядиться, чтобы проводили.       – Как вам удобнее, – Гермиона постаралась улыбнуться как можно спокойнее.       – В таком случае обойдёмся без провожатых. Интересует что-то определённое?       – Ну, – она помедлила, решая, что стоит сказать, – пожалуй, определённое. Хотелось бы больше узнать о ваших традициях и укладе жизни.       – Смело спрашивай, – Рос говорила так, будто возможность мило побеседовать за чашечкой крови была чем-то само собой разумеющимся. – Не всё доверяют бумаге.       – А где профессор? С утра её не видел, – вклинился Гарри. – Мы же без неё в Хогвартс не вернёмся.       – Это она без вас в Хогвартс не вернётся, – загадочно бросила Рос. – И дом мимо моей воли не покинет, а я тоже её не встречала.       – Вы же разошлись под утро, а у неё завтра занятия – отсыпается, может?       – Вот уж вряд ли, – со смешком возразила Рос. – Здесь оставались её незаконченные дела, а это веская причина не удостоить нас своим появлением.       – А что за?..       – Есть прекрасная поговорка насчёт разговоров во время еды, молодой человек. Слышали когда-нибудь?       – Не слышал, – с вызовом ответил Гарри.       – И всё же, думается мне, хватит на сегодня болтовни за столом. Я и так наговорила лишнего. Идёмте, Гермиона. – Она придвинула стул и достала трубку, как раз ту, что забирала из антикварной лавки Твайла. – Покажу библиотеку.       ***       Прощание было бы почти трогательным, если б не услышанные им угрозы, которые нашептывала Рос на ухо Твайле. Они с Гермионой только старательно отводили глаза.       Перемещение не трясло и не перекручивало, и в гостиную покоев он даже не свалился кубарем, а вполне устойчиво встал на ноги, только на несколько секунд ощутив лёгкое головокружение. Такие деликатные портключи, очевидно, выдавались только отличившимся посетителям поместья.       – Внесу ясность, – строго сказала Твайла, – в Чрево мы вернемся ещё очень не скоро, как бы вам ни хотелось обратного.       – Чрево?       – Так называется поместье. Чрево.       Оказавшись за запертыми дверьми, они с Гермионой переглянулись и достигли молчаливого согласия разделиться. Она со слишком заметным нетерпением баюкала книги; он, как надеялся, с не слишком заметным ужасом думал о внезапно вспомнишемся разговоре с Реддлом.       ...Не придёшь – пеняй на себя...       Пришлось собрать силы в кулак и помахать Гермионе, чем окончательно подписать себе приговор. Когда они покидали Чрево, часы показывали что-то около полудня – в такое время в будние Реддл обычно в гостиной не появлялся, ждать его возвращения стоило только под вечер, но делать всё равно было нечего, и Гарри решил попытать удачу в том, чтобы разобраться с неприятностями как можно раньше.       Произошло чудо. Реддл сидел в спальне с сигаретой в руке и очень внимательно рассматривал какую-то вещь.       – Мы договаривались на вечер.       – А я пришёл сейчас.       – Знаешь, Грейнджер, изначально я не хотел этого делать, но в последнее время появилось слишком много причин для того, чтобы изменить своё решение... Не хочу, чтобы у тебя складывались иллюзии по поводу предложения, которое я хочу сделать, поэтому имей в виду, я не собираюсь его повторять и не даю времени на раздумья.       – Не беспокойся, Реддл, я не собираюсь давать твоим предложениям второй шанс, – Гарри ответил ему в тон, но умышленно не перешёл на парселтанг, не желая играть по чужим правилам.       Реддл злобно сверкнул глазами, но всё же продолжил, видимо, из гордости не прекращая говорить по-змеиному:       – Как ты мог заметить, некоторые старшекурсники имеют честь входить в особое общество, главой которого являюсь я, и допущены к знаниям и практикам, недоступным другим. Я вижу в тебе потенциал и сильный, пусть порой и невыносимый нрав и, не скрою, я стараюсь не упускать таких людей. Мне это нравится. Ты весьма сдружился с Абракасом, и это мне тоже нравится, но наш факультет может предложить тебе больше. Я приглашаю тебя стать членом Ордена Вальпургиевых Рыцарей.       Его голос был щедро пропитан знакомой зловещей торжественностью, и это внушало необходимость согласиться с каждым словом Реддла, это обескураживало и делало беспрекословное подчинение таким соблазнительным и даже желанным, это подействовало бы на любого... Но только не на Гарри. Его сердце, пусть оно запнулось и упало от этих слов куда-то на дно грудной клетки, всё ещё решительно отвергало низменное искушение отдаться на волю Тьме, которая в изобилии сочилась из уст Реддла. Этой чертовой Тьмой здесь насквозь провонял каждый ничтожный камень, складывающий стены и пол; ей разило даже от постельного белья, и, как бы ни упивались ей слизеринцы, Гарри от душка Тьмы только перекашивало.       Он сощурился, вложив в ответ всё презрение, на которое был способен. И, охваченный эмоциями, сам не заметил, как перешёл на парселтанг:       – Никогда. И постарайся действительно впредь не повторять это предложение, Реддл.       Слизеринец вглядывался в его глаза ещё несколько секунд, что-то в них выискивая. Не найдя там ничего, кроме искреннего отвращения, он бездумно кивнул, выглядя чуть потерянно. До этого ладно скроенная маска безучастия треснула, но так и не раскололась до конца. Гарри покинул комнату так же бесшумно, как и вошел в неё пятью минутами ранее.       Стало до дрожи холодно.       ***       Волны беспорядочных снов прибили к серому берегу, обугленному полустёртой от времени безнадёжностью. Перед глазами годы чужой жизни проносились за жалкие миллисекунды: совсем раннее детство, смазанное за давностью событий, первые слёзы и порезы, первая драка. Спектр засиял всеми цветами радуги, раскрутился подобно колесу фортуны, щёлкнул и остановился.       Тому пятнадцать и он не понимает, что творится с его сверстниками. Знает, конечно знает, но не может применить к себе. Гормональное сумасшествие! Помешательство какое-то, честное слово. Мальчики держатся за руки с девочками, и этими же руками... Иногда с довольной миной покидающие номер с двухместной кроватью в Кабаньей голове, иногда пойманные на горячем, склизком и капающем, отправляющие самолётики не товарищам, а однокурсницам, слизеринцы ставят его в тупик. Какие-то пару лет назад все они были достойными представителями своего факультета, а теперь совсем сошли с ума. Как-то ему приходится отправлять записку одной особенно привередливой мадам – Том проявляет свойственную ему фантазию; оформляя записку вместо банального самолетика в замысловатое оригами, бабочку с мелко, совсем по-настоящему подрагивающими крыльями, он без труда завоёвывает репутацию нежного и чувствительного молодого человека, которая также ставит в тупик. На деле же Том смотрит на людей вокруг так, как смотрят придирчивые критики с бокалом в руке на сошедшие с пьедестала гипсовые статуи: прицениваясь, всматриваясь в мельчайшие трещинки, но никак не с мерзким влажным вожделением. Люди порой мимолётно завораживают его: мимикой, манерой двигаться и чертами лиц. Это случается, к примеру, с двигающимися стройными шеренгами солдатами из архивных съёмок, тайком притащенных в школу кем-то из маглорождённых учеников. Его коллега, девочка-префект на год старше, с фырканьем изъяла пленку, бормоча что-то про грязнокровок, мешающих божий дар с яичницей, а он завороженно пересматривает бабину десятки раз. Так его увлекают абсолютно случайные люди в школе и на улице, но ни о каком влечении плотского характера речи никогда не идёт. Эстетическое наслаждение – максимум, что он может из себя выжать, смотря даже на самую распрекрасную киноактрису. Нет в нём чего-то такого, что есть во всех вокруг.       Ситуация сдвигается только с приходом шестнадцатилетия, первыми яростными попытками до того вполне сдержанных однокурсниц зажать его в ближайшем уголке Хогвартса или подворотне Хогсмида. Сколько же баллов теряет Слизерин по вине сумасшедших девиц в те времена... Управляться с женщинами он успешно учится, но так и не понимает, зачем это нужно. Много есть других способов присвоить себе понравившегося человека. Завоевать уважение или привязанность, разжечь жадную подростковую влюблённость – проще простого, только к чему же доводить себя до животного уровня, зачем ставить себе целью не влияние и всеобщее признание, а содержимое чьего-то белья? Если в цензурной части человека не находится ничего привлекательного, как может стягивать сердце от остального?       Мешанина образов схлопнулась и отпустила Гарри в притихшее на ночь общежитие. Он сел, свесив ноги на пол, и коснулся ступнями ледяного камня, тут же пожалев, что не догадался разжиться хоть каким-нибудь ничтожным ковриком. Заново сон не шёл, и Гарри, смирившись с тем, что ночь окончательно загублена спутанными воспоминаниями Реддла, обулся и накинул мантию. Подумав, обвешался ещё и согревающими чарами.       Пустынные коридоры привели его к Астрономической башне. Он усмехнулся тому, сколько воспоминаний связывало его с этим местом: Норберт, смерть Дамблдора и Амбридж, вознамерившаяся арестовать Хагрида, бесчисленные уроки Астрономии... Уже поднимаясь, почувствовал посторонний запах, резкий и очевидно лишний в таком месте, и это был запах... магловских сигарет?       Том облокотился на перила и бесцеремонно стряхивал пепел прямо на пол, стоя лицом к лестнице. Он узнал о приближении постороннего едва ли не раньше, чем этот самый посторонний учуял дым. Они не кивнули друг другу и даже не замерли. Взгляд Реддла смотрел в сторону, а Гарри был слишком изморен бессонницей прошедших и грядущих ночей, чтобы привлекать к себе внимание спорами и расспросами. Он только стал поодаль, стараясь не думать о том, что находится на башне не один. Небо, бездонное, всевидящее и всезнающее, несло на себе тени облаков и мелкий горох звёзд. Гарри доводилось единожды бывать в планетарии, ещё в компании своего класса в магловской школе, и уже тогда, в детстве, он не понимал, зачем люди переносят недостижимую красоту космоса на примитивный брезентовый купол, почему дети восторженно реагируют на такую неравноценную замену, когда можно поднять глаза к небу и увидеть всё в первозданном виде.       Раньше он не понимал тех, кто обращается к звёздам, рассчитывая найти в них ответы и помощь, но сейчас, выпотрошенный тем, насколько неконтролируемо развивалась жизнь, он смотрел вверх с облегчением. Созвездия миллиарды лет циркулировали над головами людей, рождающихся и умирающих, бьющихся в оковах рутины, а ведь с точки зрения неба их проблемы наверняка казались такими далёкими и мимолётными. Вселенная оставалась непоколебима, веками переливаясь туманностями и рассекаясь хвостами комет, что бы ни чудили люди на вверенном им кусочке Млечного Пути. Бушевали ли на человеческой планете войны, эпидемии, потопы или засухи, звёзды смотрели на землян холодно и равнодушно, как делали это в мезозой и протерозой, и как будут делать после конца кайнозойской эры.       – Звёзды видели первые шаги человека и увидят последние; так же, как люди наблюдали за звёздами с первых дней своего существования, сами звёзды неотступно следовали за нами от одного края горизонта к другому, – Гарри покосился на Тома, выглядящего и говорящего одинаково отрешённо, и внутри всё перевернулось от того, как эти слова резонировали с его собственными мыслями. – Ты когда-нибудь думал о том, сколько людей ищут в звёздах надежду и поддержку, хотя их свет идёт к нам так долго, что многие успевают погаснуть к моменту, когда он достигает Земли? Люди надеятся на то, что не только бездушно, но и с высокой вероятностью давно мертво.       – Это странно...       – Это забавно, – оборвал Реддл, но его резкость возникла скорее от задумчивости, чем от желания нагрубить. – Так же забавно, как и то, что деятели прошлого способны указывать путь будущим поколениям, даже находясь в могиле. По сути они мертвы, но их свет, как свет звёзд, так долго не покидает Землю, что сохраняет в умах иллюзию того, что человек ещё жив.       Он замолчал, но только Гарри собрался ответить чем-то в таком же околофилософском духе, вновь заговорил:       – Это стоит размышлений. Подумать только, лучшие умы человечества искали формулу бессмертия в алхимии и тёмных искусствах, пытались придать телу нетленность, но разве бессмертие в культуре – не самая верная форма бессмертия, какую только можно представить?       Гарри с сомнением оглядел Реддла, прикидывая, не тронется ли тот умом, если поддержать разговор. Впрочем, в собеседнике он, верно, не особенно нуждался.       – Но нет, какой же смысл жить в чужих мыслях, если даже увидеть этого не получится? Если человек мёртв – он мёртв, и никакие упоминания в учебниках не смогут его утешить, – Том свёл брови к переносице и отчаянно затеребил сигарету, не заботясь о том, что может опалить пальцы; он напряжённо всмотрелся расфокусированным взглядом в ничто и вдумчиво изрёк: – Точно. Не смогут.       Ещё с минуту постояв в оцепенении, он вдруг расправил плечи, сбросив с себя пелену размышлений, и посмотрел на Гарри прояснившимися глазами.       – Грейнджер, ты боишься смерти?       Это могло бы показаться угрозой, но только не тогда, в одинокую полночь, когда мир сузился до двух людей на одной башне, до трёх окурков на полу, до рыжего огонька на конце сигареты в длинных нервных пальцах. Нет, это точно не была угроза.       – Я столько раз был близок к смерти и чудесным образом выходил сухим из воды, что, кажется, совсем разучился тому, что значит бояться её.