Прошлое ещё дышит

      – Что это?       – Кофе со сливками, – важно пояснил Гарри, отпивая из своей кружки. – И печенье. Печенье не дам, сам ходи за ними к эльфам.       Лёгкий ветер тянул из приоткрытого окна; ему хватало сил слабо трепать волосы, но не сдуть со стола разложенные в сложной последовательности пергаменты с какими-то схемами и пометками. Что-то учебное. Впрочем, разбираться в этом значило бы заработать головную боль от перенапряжения и скандала с оскорблённым вмешательством Реддлом. Гарри облокотился бедром на край парты, отпил из своей кружки и зевнул – больше лениво и расслабленно, чем сонно. Том подтянул к себе кружку, повёл над ней носом, принюхиваясь, и с отвращением оттолкнул к краю стола.       – Откуда знаешь, где кухня? – осведомился он, не спуская с лица тухлое отторжение.       – Профессор Тод показала. – Гарри взлохматил себе волосы, надеясь этим жестом сгладить резкий перевод темы: – Чем тебе не по душе кофе со сливками?       Том чопорно дёрнул бровью и отбросил волосы манерным движением.       – Я пью либо самый крепкий двойной эспрессо из возможных, либо горячий шоколад, третьего не дано. Ложка сахара, сливки и прочие извращения – четверту́ю, – вполне серьёзно пообещал Том. Глядя на то, как Гарри открыл рот после слов «горячий шоколад», угрожающе добавил: – Только попробуй пошутить.       – Придурок, – давясь смехом прокомментировал Гарри.       – Сказал человек, пьющий кофе со сливками,– хмыкнул Том. – В следующий раз выпущу за едой только после того, как перескажешь мне историю за семь курсов.       Гарри картинно возвёл к потолку очи горе и драматично вздохнул, приложив руку к груди.       – Ваше королевское высочество не щадит простых смертных.       В убеждении Реддла, что в его силах удержать Гарри в библиотеке в окружении учебников, сквозило что-то трогательно-нелепое, совсем по-детски собственническое. Вообще это, конечно, был симптом коварства, жестокости и будущей тирании, но в данный момент хотелось думать только о том, как мило Том, должно быть, выпячивал от обиды губу в детстве, когда ему что-то не доставалось. Мог бы даже комично насупиться в искреннем ребяческом огорчении. Несправедливо, что сны показывали только агрессивную, обделённую добротой сверстников часть его жизни, удачно скрывая всё действительно интересное и забавное.       Если что-то кроме издевательств и злости там было.       – Совсем не щадит, – безапелляционно подтвердил Том. – Читал Пророк?       – Я, в отличие от некоторых, не проспал завтрак.       Том метнул в него убийственный взгляд. Один из своих самых безобидных убийственных взглядов, насколько Гарри мог судить.       – А что там?       – Продолжается череда убийств. И эти фотографии, – Том выудил из наслоения книг газету, – мне кое-кого напоминают.       Снова снимок, колдографию в котором выдавало только подрагивание кадра, а композиция промораживала до костей своей бездвижностью и безжизненносью. Бледные бескровные тела, одно из которых принадлежало темноволосой женщине. Узкое вытянутое лицо, брови вразлёт, пустые серые глаза с редкой крапинкой, судя по темноте серого цвета колдографии, бурой...       – Кем там Тод тебе приходится?       – Тётей, – севшим голосом прохрипел Гарри. – Как похожа...       – Видел профессора по дороге сюда.       Они переглянулись. Связь коротнула.       – Впервые с начала каникул пришла на завтрак, – вслух подумал Гарри.       – В самом деле? И выглядела обеспокоенной.       Гарри забарабанил пальцами по столу. Волосы женщины на чёрно-белом фото сеточкой прилипли ко лбу, но не могли скрыть клеймо – удивительно тонкое, всего пара линий: мотылёк с крыльями в форме дубовых листьев, выжженный на коже убитой и, теперь, в памяти Гарри. Выжженный намертво; так, что будет сниться в кошмарах ещё очень долго. Он наморщил лоб и снова поймал взгляд Тома.       – Что это может значить? – напряжённо спросил Гарри.       – Понятия не имею. Но попробую узнать.       – Сегодня к ней приглашён?       – Приглашён почти каждый вечер, – кивнул Том.       ***       Огонь трепетал тонкими язычками, разлизывал поленья медленно, словно настороженно и неуверенно. Гермиона машинально прокручивала чашку, с нетерпением думая о том, что всего через пятнадцать минут должен прийти и оборвать этот странный затянувшийся разговор Реддл.       – Ужасные убийства, – согласился Лафарж. – Это же уму непостижимо – благородный дом, древний род, а какое зверство.       – У каждого такого древнего рода много недоброжелателей, – обтекаемо заметило расплывчатое отражение Твайлы, которое Гермиона видела в блестящем боку зачем-то перекочевавшей на каминную полку кофемолки.       – Конечно, и это самое страшное – никогда не знаешь, откуда ждать удара, – всплеснул руками Лафарж. Его отражение колыхалось смутным пятном, передавая всю шаткость его репутации в этой гостиной: даже по необычно отстранённой и молчаливой реакции Твайлы было заметно, что встреча не вызывала у неё теплых чувств. – Мы с матушкой были неплохо знакомы с этой семьёй, даже побывали у них недавно на званом ужине. Чудесный дом, первоклассная защита, а всё одно, случилась трагедия, – фальшиво сокрушался Лафарж. Весь он напрочь пропах притворством и этой особой, режущей слух и глаз фальшью; недаром обсуждения деловой нечистоплотности его матери, о которых рассказывал Гарри, распространились за пределы всеведущего Слизерина.       – Ужасно, – постно поддержала Твайла. Она, видимо, совсем вымоталась развивать этот тусклый бессмысленный диалог, раз перестала стараться отвечать хоть с какой-нибудь долей разнообразия и выдумки. – Прискорбно прерывать беседу, но у меня, увы, назначена на сегодня ещё одна встреча.       – Да, пренеприятно, – всё никак не переключался Лафарж, – пренеприятно получать такие известия.       – Ужасно, – повторилась Твайла, вконец разленившись и потеряв всякую фантазию. Гермиона злорадно подумала о том, что Гидеон, вероятно, поймёт намёк только через пять-семь таких повторений, а до тех пор профессору придется мучаться с ответами на разномастные печальные восклицания. – И всё-таки нам придется на этом закончить, – с едва заметным нажимом произнесла она.       – О, разумеется, – голос Лафаржа расцвёл виноватой улыбкой. – Не смею вас задерживать. И настоятельно прошу, нет, даже требую, чтобы вы зашли ко мне во вторник.       – Конечно, – сухо ответила Твайла.       Гермиона обернулась, кивнула на прощание и проследила взглядом за тем, как Лафарж доковылял до двери. Твайла постояла у порога и, когда трость в коридоре отстукала приличное количество раз, прошипела сквозь зубы:       – Плесень!       – Профессор Лафарж? – стараясь скрыть неуместное ехидство уточнила Гермиона.       – Самая настоящая плесень, – неприязненно пробормотала Твайла, проигнорировав вопрос. – Демагог похуже Слизнорта.       Этот пассаж, вероятно, не нуждался в ответе, поэтому Гермиона только пожала плечами и отвернулась к камину. В спину ей прилетело короткое:       – Тебе уже лучше?       Это было что-то среднее между риторическим вопросом и однозначным утверждением, не подразумевающим отрицательного ответа. На самом деле в Хогвартсе было едва ли хуже, чем в Чреве; спалось прекрасно, воодушевлённый гомон младшекурсников в гостиной факультета с лихвой компенсировали блаженная пустота и стерильная тишина библиотеки. Никаких приступов обострения шестого чувства не происходило, слава Мерлину. Но ответ, пусть и абсолютно честный, вышел коротким и резким – сказывалось нежелание в принципе говорить с Твайлой:       – Намного, профессор.       – Отлично, – без особого энтузиазма порадовалась она. Кисло оглядела стол и поморгала, рассматривая низко висящую лампу с коническим абажуром. Вполне магловскую, дающую холодную белый свет.       – Рос предлагала провести в Чреве лето.       – Да? – рассеянно переспросила Твайла, пробегаясь кончиками пальцев по скатерти. Разглядеть, есть ли на них папиллярные узоры, с такого расстояния не получилось, но отсутствие перчаток намекало, что эффект прошлого акта донорства ещё не выветрился. – Посмотрим ближе к лету. До него, дорогая Гермиона, ещё нужно дожить.       За себя Гермиона была уверена, за Твайлу с её способностями к регенерации – тем более, а вот сохранность жизни Реддла вызвала большие вопросы. Да и Гарри, если совсем честно, тоже. Но, если они и умрут, то скорее от переутомления, чем от палочек друг друга, решила Гермиона, увидев Реддла в дверях. Выглядел он чуть более измотанно, чем в прошлую встречу, и точно более нервно. Печатал шаг, чеканил слова, как будто готовился к выступлению перед огромным зрительным залом под ревностным руководством начальника-самодура. Зрительный зал в лице всего одной непритязательной Гермионы и начальство в лице целой одной весьма требовательной Твайлы ждали этого выступления с вящим нетерпением.       Расшаркавшись куда менее официально, чем подобает профессору и студенту, и перебросившись парой незначительных фраз, они сели друг напротив друга, и своей вязкостью мигом сгустившееся молчание заставило Гермиону развернуться к столу.       Свет лампы был выставлен почти театрально; оттенял лицо Твайлы графичной тенью, растушёвывал до приемлемого вида синяки под глазами Реддла. Они смотрели, как два зверя, ещё не определившихся, кто из них жертва, а кто – хищник, но уже готовых и грызть, и спасаться бегством.       – Чай, кофе? – дежурно предложила Твайла.       – Да, – как-то задушенно, на выдохе протянул Реддл. – Не чай и не кофе, я... я согласен.       Твайла прочистила горло. Пусть звук вышел и не совсем человеческим, а механическим и свистящим, её собеседнику, наверняка погружённому в мысли, этого было не заметить. Один короткий взгляд и лёгкий кивок на дверь спальни подсказали Гермионе, что если не жертва, то точно напуганный зверёк, которому стоит бежать, здесь она.       Молчание вместо вежливого пожелания доброй ночи; несколько шагов к спальне, намеренно медленных, коротких, но оглушительно громких; щелчок ручки; щелчок замка уже за спиной, и пелена заглушающих чар скрыла всё, что происходило в гостиной.       ***       Том раз десятый за этот разговор обтёр ладони о брюки – несвойственный ему жест. О чём он свидетельствует? Волнение после важного разговора или перед ним?       С деланной небрежностью выхватил из лежащей на столе пачки сигарету. Поджёг, тихо прошептав заклинание, на мгновение зачарованно прикипел взглядом к огоньку на конце палочки, сделал длинную затяжку и не церемонясь протяжно выдохнул прямо в комнату. А они сидели в гостиной, куда в любой момент мог выйти какой-нибудь младшекурсник. Опять несвойственно ему.       – Выпить не хочешь?       – Не-а, – не задумываясь ответил Гарри. – Да и откуда?..       – Найдётся, – коротко бросил Том. И в это охотно верилось.       – Всё равно нет.       – Твоё право.       Он упал в кресло рядом, наклонился, уперевшись локтями в бёдра. Перебросил сигарету из одной руки в другую. Его взгляд бегал из стороны в сторону, губа была закушена, что ему как раз свойственно, но только в крайних случаях.       – О чём говорили?       Том враз помрачнел; его лицо потемнело и на секунду дрогнуло, как будто он порывался о чём-то рассказать, но в последний момент не смог решиться.       Во рту пересохло от вяжущей терпкости паузы.       – О том, что будет дальше, – бесцветно сказал Реддл, – со мной, с тобой, со связью. С миром.       – И что же? – хмыкнул Гарри.       – Не знаю, – равнодушно ответил Том. – Ты когда-то сомневался в очевидном? Было чувство, что не видишь картину полностью, хотя тебе её выложили на блюдечке?       Он откинулся на спинку кресла и вытянул ноги к самому огню. Казался сейчас тощим и слабым, но очень бойким воронёнком, топорщащим перья, щетинящимся по-кошачьи перед лицом неведомой угрозы. Гордый воронёнок. Жестокий в своей детской озлобленности, искупанный пополам в грязи улиц и крови врагов, налипшей на него где случайно, а где намеренно; у него, наверное, подбито крыло, но он готов махать им так отчаянно, что взлетит очень высоко, прежде чем свалится в изнеможении от боли, сорвётся, больно ударившись о землю. Наверное, этой бравадой, этим последним горделивым полётом он хотел впечатлить какую-то большую мудрую птицу. Может, эту птицу он сам выдумал, взрастил в себе, чтобы клевала изнутри, не давая забыть о принципах. Только эта мудрая птица была дряхлой, высушенной и такой же больной, как сам Том. И ни к чему хорошему её подначивания привести не могли.       – Ты сам себя загонишь в могилу, – стараясь выглядеть безучастным, проговорил Гарри.       А как хрустнула бы тонкая хрупкая шейка этого воронёнка, окажись она в его руках. Свернуть оперённую лоснящимся чёрным голову с острым наточенным клювом было бы так просто.       Свернуть хотя бы ради того, чтобы опередить смерть от клюва старой больной птицы.       – Бредовые выводы, Поттер.       Чёрт знает, о каких выводах он говорил. О тех, что были произнесены вслух, или о тех, что прозвучали только в голове Гарри.       – Нам нужно что-то решать со связью, – голосом судьи, оглашающего приговор, начал Том. – Она не может оставаться в таком состоянии вечно, а мы не можем вечно откладывать этот разговор.       Связь болезненно дёрнулась, сжалась и забилась в подозрительно подходящем к пульсу ритме. В унисон ей зашумело у висков.       – Ты знаешь, что это ни к чему не приведёт, – обречённо вздохнул Гарри, сам не зная, имеет ли в виду саму связь или спор о ней. – Ты хочешь одного, я – другого, нас просто разорвёт этим противоречием.       Том сверкнул глазами, в которых плескался раскалённый добела металл. Он поднялся, двигаясь осторожно, даже несмело, словно боясь спугнуть добычу. Подошёл вплотную к креслу Гарри и молча протянул руку ладонью вверх. Постоял так несколько секунд, сверля взглядом и храня то же выжидающее молчание.       – Что ты?..       Наконец Том не вытерпел и потянулся первым. Взял руку в свою, задумчиво рассмотрел тыльную сторону ладони, покрутил в запястном суставе. Вгляделся, как показалось Гарри, в голубоватые линии вен. А потом поднял палочку и прочертил ей полоску в дюйме от кожи, не проронив ни слова. Гарри следил за этим как в полусне, затаив дыхание и не понимая, чего ждать. Двинуться, оттолкнуть Реддла, выбить у него палочку почему-то не получилось. Поэтому даже когда вслед за движением палочки руку рассёк узкий порез, он так и остался сидеть, наблюдая за происходящим в смешении немого ужаса, интереса и... предвкушения? Как назвать это сосущее чувство под ложечкой, которое на грани с болью тянет, выкручивает в томительном ожидании?       Том растянул края пореза, сдавил и снова раскрыл его, выдаивая несколько рубиновых капель. Провёл по ним пальцем, растёр подушечками большого и указательного, рассматривая так отрешённо и в то же время пристально, словно это была кровь минимум единорога. И... слизал с собственных пальцев, слегка сдавив запястье Гарри другой рукой. От его взгляда прошил разряд.       Взрыв.       И ещё один, и ещё, и вот уже дюжина ядерных грибов расползается ядовитыми кляксами по связи, бьёт в глаза, вышибая из лёгких последний воздух, искрит фейерверками в голове, оглушая, разбирая по атомам, размазывая тонким слоем где-то между этим миром и иным.       И смотрел он так, словно лично готов прихлопнуть сплющенную массу, в которую превратил Гарри, стёклами с обеих сторон, а потом исследовать – как и обещал, – переплавить, препарировать, собрать в пробирку, может, вколоть себе внутривенно, внутримышечно, чтобы свело судорогой и никогда не отпустило.       – Кажется, теперь я разделяю твоё убийственное желание, – вкрадчиво, проникновенно и как-то доверительно сообщил Том.       И улыбнулся ослепительно, хищно, горячо, остро и прямо, пройдясь в этой улыбке языком по зубам.       О нет, никаким вампиром он, конечно, не был. Гарри отмёл эту мысль, ненароком закравшуюся из-за представления с кровью. Потребность Тома Реддла в поглощении человека утолялась регулярно и отнюдь не посредством буквального употребления. Он предпочитал скорее доводить до разложения, гниения и тления саму личность. Может, даже душу.       И Гарри чувствовал себя так, будто только что обнаружил на себе первое ярко-лиловое трупное пятно.