Прошлое ещё дышит

      Солнце расчертило библиотеку квадратами рыжего света, тени сгустились до насыщенного индиго; в непривычной тишине, не нарушаемой студенческим гомоном, сидеть было одновременно приятно и неуютно. Над залитым тёплым светом столом плясали пылинки, брошь и префектский значок Тома горели, как ртуть, и от их бликов приходилось щуриться. Они сидели здесь уже часа два, Том изредка отходил перекурить к окну, нагло пользуясь отсутствием библиотекарши, а Гарри только жмурился от солнца, развалившись на скамье. Тело налилось свинцовой тяжестью, мозг переваривал мысли медленно и неохотно, не желая цепляться ни за что конкретное.       Гарри спрятался в тени оконного переплета, зевнул и прикрыл глаза. Тихий шелест страниц убаюкивал, растворял сознание, уводя куда-то глубоко, в ровную глубокую темноту.       Бурые струпья отслаиваются от обожжённых рук. Длинные костлявые пальцы тянутся к нему, мажут по коже багровыми полосами, пахнут жареным мясом, копотью, смертью. Отовсюду льётся красное. Красный свет, красная жидкость во рту, горле, носу, ушах, в желудке и перед глазами, отвратительный медный привкус на языке. К нему тянутся три перекошенных гримасой боли лица, приближаются омытые красным зубы, бордовые струйки стекают по подбородку, оглушительно капают; что-то шипит, как мясо на сковороде, всё тело воспалено, его топят, всё застилает запах железа, вкус железа, и всё вокруг становится красным.       Красный-красный-красный.       Гарри судорожно вдохнул. Всплыл на поверхность, чтобы наткнуться взглядом на ту же мирную картину, какую видел минутой ранее: Том, учебники, пылинки, пляшущие в апельсиновом свете заката. Шелест страниц.       Только Том уже не склонялся над учебником, сосредоточенно закусив губу, а смотрел на Гарри, выискивая что-то в его глазах. Метался взглядом от зрачка к зрачку, слишком громко думая о том, что происходит в его голове.       И в радужках Реддла проскакивает красный проблеск.       Гарри помотал головой до режущей боли в висках, потёр глаза до россыпи розовых искр.       – Ты ни в чём не виноват, – бессмысленно напомнил Том.       – Я убил троих.       – Ты находился под действием принуждающей магии. Ответственность лежит не на тебе.       У Гарри вырвался истерический смешок. Он посмотрел на Реддла со злым прищуром.       – Ты вообще превратил это в соревнование.       – Это способ справляться с ответственностью.       – Это убийства.       Упёртый мудак.       Они смотрели друг на друга тяжело и отчуждённо, придавливая к земле, признавая разделяющую их пропасть.       – Это необходимость, – наконец произнёс Том. – Мы убивали не ради удовольствия. Этих людей уже не вернуть, а ты хочешь закопать ещё и себя из бесполезного чувства вины.       – А ты готов закопать их повторно. То, что у тебя было благовидное прикрытие, не значит, что я поверю, что ты не получал от этого удовольствие.       – От чего там получать удовольствие? – Том говорил так, словно они обсуждали предпочтения в еде. – Почему ты уверен в том, что мне всё это доставляет удовольствие? Как по-твоему, что конкретно мне нравится в убийствах?       – Ты чудовище. Я не знаю и не хочу разбираться, что тебя привлекает в чужой смерти. Ты просто больной, – медленно, не отводя взгляда и не моргая, ответил Гарри.       Том, напротив, моргнул. Провёл рукой по волосам, постучал каблуком о пол, свёл брови и посмотрел так, словно считал суждения Гарри наивными и глупыми.       – Предположим, – выделил он интонацией, – что я действительно просто псих. Но у каждого психа должна быть какая-то мотивация для причинения вреда другим. Должна быть цель. Какая она, по-твоему, у меня?       – Ты получаешь извращённое удовольствие от того, что отнимаешь чужую жизнь, – спокойно ответил Гарри.       – Допустим, – кивнул Том. – Но эти люди были мне незнакомы. Я не видел их смерти лично и не стремился увидеть; я пытался выжить и посильно защищал тебя, кстати. Логично предположить, что я убивал бы и дальше, не преследуя никакой цели, случайных людей. Без всякой задачи и мотивации, просто из-за больного желания или праздного любопытства. Но я этого не делал, – качнул головой он, пристально смотря в глаза Гарри.       – Не делал, – согласился Гарри. – Но только из-за того, что это несовместимо с твоей репутацией. И образом жизни. И случая подходящего не представлялось.       – Я смог скрыть свою связь со смертью Уоррен. Ты серьёзно думаешь, что, пожелай я убить парочку маглов, это стало бы большой проблемой? – уточнил Том, тягостно вздохнув и приподняв брови.       – Нет никакой гарантии, что ты этого уже не сделал, – парировал Гарри.       А ведь правда нет. Что, если он где-то не уследил? Что, если Реддл и правда...       – Когда бы мне? – с усмешкой спросил Том. Он подпёр щёку кулаком и принялся задумчиво выводить пальцем узоры на странице учебника. – Ты рядом днём и ночью. У нас есть связь, по которой ты можешь почувствовать, если я уйду слишком далеко. – Он метнулся взглядом к Гарри и снова уставился в книгу. – А что до удовольствия... Я уже говорил: я убивал ради достижения целей. Никогда из любопытства или из-за какой-то мифической мании.       – Да ладно, – поморщился Гарри. – Если сейчас скажешь, что раскаиваешься и никогда больше так не будешь, я не поверю.       – Не раскаиваюсь. – Том перегнулся через стол и навис сверху, переходя на сбивчивый свистящий шепот: – Мне, без сомнения, льстит мысль о власти над чужой жизнью. Но подвергать себя колоссальной опасности быть обнаруженным только ради того, чтобы убить кого-то, с кем меня ничего не связывает? Ни за что. – Он наклонился ещё ближе и зашептал почти на ухо, отчего Гарри пробрало дрожью: – Несравненно приятнее расправляться с тем, кто давно портит кровь. В этом мы, кажется, солидарны.       Он вернулся на своё место и скрестил руки на груди, сверкая усмешкой, очевидно, довольный произведённым эффектом. Чуть погодя продолжил:       – Ведь так приятно думать о том, что можешь прервать жизнь человека, вызывающего отвращение. Представлять, как твои руки смыкаются на его горле, выдавливают жизнь, превращают из одушевлённого существа в груду безвольного мяса...       От этого жаркого шёпота, от подлинного вдохновения, с которым Реддл терзал воздух, скручивая шею несуществующей жертвы, к горлу подобралась тошнота.       – Хватит, – оборвал его Гарри, чувствуя, как что-то внутри ломается с душераздирающим хрустом, ощущая омерзительное, опаляющее кипение связи. Он зажал себе рот рукой, останавливая рвотный позыв, шумно сглотнул и ненавидяще посмотрел на Реддла слезящимися глазами. Самым отвратительным в этих словах было то, как они резонировали с жаждой метнуться вперёд, своими руками пережать Реддлу кислород и... Додумывать мысль не хотелось. Она была слишком грязной, навязчивой и нездоровой. Слишком реддловской.       – Вот так говорил бы маньяк, – холодно заключил Том. – Одержимый убийца. Я могу представить, что почувствую удовлетворение, убрав того, кто мешается под ногами, но точно не больную потребность отнять жизнь. Для меня любой поступок – вопрос стратегической необходимости. Не столь важно, убийство это или разговор о погоде. А вот насчёт тебя не уверен, – белозубо оскалился он.       Гарри перевёл взгляд на пол. Потом на стол. Хрустальное гранёное пресс-папье ловило свет, преломляло его, искажало, разбивая на десятки разноцветных пятен. Пятна эти разметались по столу, запутались рублеными радужными осколками в волосах Тома. Грани горели, их контуры плавились в восприятии, слепили и отпечатывались на сетчатке неясными крапинками, перетекающими одна в другую. Они вспыхивали с новой силой, стоило открыть глаза, воспламенялись, накладывались друг на друга, искривляли реальность.       Когда он успел помешаться на Реддле?       Когда такая же стратегическая необходимость, благое дело, стала его личной маниакальной идеей, зависимостью?       Почему о мёртвом Реддле думается охотнее, чем о том, что за его смертью последует?       Почему смерть стала самоцелью?       Что сломалось внутри?       – С тем, что я хочу сделать с тобой, мы разобрались, – начал Реддл, копируя интонацию Гарри и слова, которые он когда-то говорил. – А что ты теперь хочешь сделать со мной? Что ты готов сделать и что ты готов себе простить?       «Уверен ли ты, что вместе со мной не похоронишь себя?», – звенело в воздухе невысказанное продолжение.       А солнце за окном всё так же обливалось раскалёнными слезами, медленно подползая к горизонту. Небо окрасилось в цвет свежей артериальной крови.       ***       Гермиона цедила чай мелкими глотками, поглядывая на Гарри поверх ободка чашки. Он теребил кисточку подвязок портьер, урывками озвучивая свои мысли, но то и дело запинался и замолкал. Она продолжала молча прикрываться чашкой, чтобы не пришлось отвечать посреди незаконченного монолога или ждать его завершения в тягучем неприятном молчании.       – Я просто понятия не имею, почему так много думаю об этом. О нём. Почему мысль о том, что я его убью, увлекает меня больше, чем польза от убийства. Я не представляю себе мир после, мои мысли и... ф-фантазии заканчиваются тем, что я его убиваю. – Гарри обернулся, простреливая её коротким взглядом, полным пронзительного, звенящего ужаса. Ужаса от самого себя. – И вот я стою у его тела, а мыслей о том, что делать дальше, нет. И нет понимания, есть ли мне место в мире «после». Я боюсь, что мы изменим будущее настолько, что нам будет некуда возвращаться, – тихо и разбито проговорил он, нервно обведя губы языком.       Гермиона поразглядывала его лицо ещё мгновение, чтобы удостовериться, что продолжения не будет. Со звяканьем отставила чашку, помассировала виски, оттягивая момент, когда придется отвечать. Язык будто присох к нёбу, слова путались и терялись где-то в горле.       – Это нормально, – успокаивающе произнесла она, перекапывая память в попытках найти что-то подходящее из арсенала утешений на любые случаи жизни. – Я тоже не представляю себе этот «мир после», но мы уже здесь и не можем на данный момент вернуться обратно. Но мы и не обязаны ничего делать.       – Две недели назад ты уверяла, что я просто обязан его убить. И намекала, что в скорости придётся убивать ещё и Твайлу.       – Было такое, – не стала отпираться Гермиона. – Но тогда я сказала это на эмоциях. Сейчас же, оглядываясь на всё произошедшее, я просто думаю, что мы лезем в чужую игру. Нас тут быть не должно, наша зона ответственности – девяносто восьмой и всё, что после. А тут, – она развела руками, – мы лишние. Невозможно предусмотреть всё, и нет гарантии, что смерть одного только Реддла всё исправит. Ты не думал поговорить с Дамблдором?       Гарри сунул руки в карманы и прошёлся к противоположной стене. Всмотрелся в голубого морфо под стеклом, отбил каблуком рваный ритм и ответил, не оборачиваясь:       – Думал. Но вспомнил о твоих словах, что опасно лишний раз рассказывать о нашем положении людям из этого времени. К тому же Дамблдор сейчас совсем другой человек. Смотрю на него и не могу представить, что говорю «добрый день, профессор, а я пришёл из будущего, чтобы убить старосту школы. Вы ещё умерли в том времени, поэтому я смотрю на вас, как на говорящего единорога. Не подскажете, что делать?».       Он жестикулировал и горького усмехался, но это обречённое веселье не отражалось в глазах; в них была только бесконечная усталость.       – Понимаю.       – А ещё, ну, Гриндевальд. У Дамблдора сейчас совсем другие заботы, он и преподаёт-то в два раза меньше, и в Большом зале почти не появляется. А я постоянно с Реддлом, которого он недолюбливает. Сама подумай, как будет выглядеть наш разговор, – покачал головой Гарри. – Не хочу я вплетать в это ещё и Дамблдора. Это моё дело, раз уж я здесь.       – Наше, – поправила Гермиона, заглядывая ему в глаза. – Наше, Гарри. Ты не один. И я буду с тобой, несмотря на решение, которое ты примешь относительно Реддла. Правда.       – Спасибо.       Она улыбнулась, надеясь, что выглядит бодро и искренне. Росло и множилось, распространялось ядовитыми спорами ощущение, что они влезли туда, куда лезть не следовало. Шестерёнки времени уже пришли в движение, и им двоим, кажется, стало неподвластно управление адской машиной судьбы. Всё это было так неправильно, слишком быстро, слишком лично; они не подходили этому времени, смотрелись в нём, как вырезки из глянцевого журнала, наскоро вклеенные в кривой коллаж неумелой детской рукой.       – И всё-таки я думаю, что спешить не стоит. И совершать необратимое – тоже. Ты рассматривал вариант изменить его? Показать бескровный путь?       Гарри отрывисто, мелко закивал. Этот жест походил на нервный тик. Оттянул нижние веки, словно стараясь физически стереть с лица осевшую толстым слоем неуверенность.       – Но я не знаю, как это сделать. И возможно ли это. Я привык считать его как раз неисправимым, привык думать, что для него чёртов «бескровный путь» невозможен. Это же Реддл. Он уже убивал и до сих пор рассматривает это как неизбежную рутину. И я, – он застрял на полуслове, подбирая слова, – я не понимаю, можно ли это вообще изменить.       – В некоторых случаях в корне перекроить ситуацию действительно не в наших силах. Но мы можем попытаться, и, что важнее, у тебя есть время узнать его получше. Забраться так глубоко в его голову, как только возможно, и постараться поискать там что-то хорошее. В любом человеке есть что-то, за что можно зацепиться, – Гермиона изобразила хватательное движение, как будто тянула на себя канат, – что можно развить и вытащить на поверхность. Может, он и сам не подозревает, что в нём что-то такое есть, – закончила она, сложив руки в замок.       – Да я и сам не особо подозреваю в нём что-то хорошее, – почёсывая затылок, признался Гарри. – Наоборот – чем глубже в него, тем страшнее. Но это интересно.       – Этот интерес может тебя утопить, – от последнего слова Гарри вздрогнул, – так что пожалуйста, я тебя очень прошу, будь осторожен.       Гермиона встала и раскинула руки для объятий. Они улыбались друг другу в плечо, только улыбки у обоих вышли кривыми и бессильными. И сжимали друг друга так, словно были последними хлипкими деревцами, не сметёнными жадным смерчем; словно сплелись ветвями, чтобы выстоять против надвигающейся бури.       ***       Связь полыхала, жгла, как раздражённая кожа свежей раны. Гарри откашлялся, удивившись, как ещё не задохнулся густым не исчезающим дымом.       – Можешь это убрать? – Реддл кивнул и нарочито небрежно махнул палочкой, но по напряжению запястья всё равно было заметно, что контрзаклятие он долго оттачивал и оно отнимало много сил. – Спасибо. Хороший ход.       – Хороший ход был бы если бы я сам в этой мути что-то видел. А так – смысл колдовать то, что лишает видимости и противника, и колдующего?       – Согласен, – качнул головой Гарри.       Смотреть на взъерошенного дуэлью Тома было приятно. На щеке осел след копоти, на рассечённой порезом скуле запеклась корочкой кровь, рукав мантии повис изрезанными лохмотьями. Осознание того, что Гарри допущен к этой обратной стороне, не прикрытой идеальным, выглаженным занавесом, было лестным. У него получилось втереться в доверие к Реддлу за считанные месяцы. Победа это или отложенное неочевидное поражение, Гарри ещё не решил, но твёрдо пообещал себе пристально следить за каждым проявлением этой близости, делать непредвзятые выводы. Хотя какая тут к чёрту непредвзятость, если с Томом помимо общей гостиной и пары месяцев жизни в пределах одной комнаты его связывали ещё долгие годы взаимной ненависти. Пусть Том об этом и не знал, отпечаток того времени оставался с Гарри и так же незримо, непреодолимо нависал скалой, давил постоянным присутствием.       Связь заискрила; это Том как-то по-волчьи рассмеялся, застыв статичной фигурой в другом конце дуэльного помоста.       – У тебя слишком серьёзное лицо для такого замечательного дня. К тому же у нас ничья, Поттер. И связь работает прекрасно.       Реддл мягким, каким-то даже изящным движением спрыгнул с помоста, не утруждая себя несколькими шагами к человеческому спуску. Гарри предпочёл ступени.       – Знать, где находится противник, удобно, но только до тех пор, пока противник не знает, где находишься ты. Поэтому я считаю связь бесполезной. Мы не можем проиграть друг другу, пока буквально чувствуем каждое движение и проклятие, – не разделил воодушевления Гарри. – И потом, – он стал разминать запястье, – тебя не раздражает это ощущение присутствия? Невозможно же остаться наедине с собой. Всегда маячит мысль о том, что ты не один.       Том смотрелся в наколдованное зеркало, избавляясь от последствий боя и придирчиво оглядывая результаты своих трудов. Порез на скуле уже затянулся, волосы легли привычными волнами. Ему оставалось только разобраться с разодранным рукавом и подпаленными полами мантии.       – Это любопытно. И, я бы даже сказал, пикантно. Что-то такое... очень личное. Любопытно – правильное слово, – поделился Реддл. – Позволяет увидеть больше.       – Да куда уж больше, – сквозь смешок заметил Гарри.       Том тоже улыбнулся, тонко и осторожно. Посмотрел на Гарри через отражение.       – Ты видел меня нетрезвым, такое обычно не переживают. Оглядывайся теперь в тёмных коридорах, месть моя всегда неожиданна и смертоносна, – он поиграл бровями в шутливой угрозе.       – «Нетрезвым» – слишком слабо сказано, как на мой вкус. Ты был просто безбожно пьян. И не раз, между прочим, – не остался в долгу Гарри.       Реддл резко обернулся и вскинул палочку, но по взгляду было видно, что он веселится.       – Теперь точно берегись, – мрачным шёпотом посоветовал он. Тут же изменился в лице, опустил палочку и как бы между прочим бросил: – Вообще-то я держусь от таких вещей подальше.       – Ну конечно, – саркастично вставил Гарри. – Его Темнейшество имеет слишком много тайн, чтобы выбалтывать их по пьяни?       Том состроил оскорблённое выражение, но не удержался – дёрнул уголком губ, чем выдал иронический настрой.       – Скорее просто не переношу вкус Антипохмельного, а фунтами глотать безоары... – он неопределённо покрутил рукой, скривившись в омерзении. – Но про тайны ты точно сказал. Буду отвечать всем, кто спросит, именно так.       Гарри фыркнул.       – Разве тебя кто-то осмелится о таком спросить?       – Надеюсь, нет, – с притворной трагичностью вздохнул Том. – Иначе наш разрыв в количестве убитых сильно увеличится.       Лишнее напоминание о том, с кем он разговаривает, подействовало отрезвляюще. Резко стало как-то несмешно.