***
Огни плыли отблесками фонарного света в лужах под колёсами такси, дождь мягкой дрожью отзывался на лобовом стекле, время шло. И жизнь продолжалась. И его, и чужая. Хотя Арсений нашёл в столе ключи от машины, сесть за руль не рискнул. Обнаруженное слишком сильно выбило его из колеи. Опустошение, которое он ощущал, было слишком странным. Бегущие по кругу мысли запутались сами в себе в плотный мёртвый узел и не находили выхода. Если до сегодня он мог воспринимать своё путешествие как приключение, некую шутку Вселенной, то теперь это невозможно. Когнитивный диссонанс разъедал голову, и мироощущение плавилось. Каким бы эмоциональным Арсений ни был по натуре, он всегда считал себя устойчивым, уравновешенным человеком. Теперь он очень сильно сомневался. Но некому было подтвердить или опровергнуть его чувства, как и вопросы: «Что я должен чувствовать?» «Я имею право скорбеть?» «Какой в этом смысл, если мой Антон жив?» «Почему я обязан это проживать и чувствовать?» Не находили ответа. А может он и не существовал. Может, и сам Арсений больше не существует? Что, если он тоже умер там, в тёмном вагоне метро, и всё это — предсмертное видение угасающего разума? Слишком абсурдно. Арсений с трудом подавил в себе желание побиться головой об окно — остановило только то, что таксист не поймет. С таксистом ему на диво повезло: тот после приветствия не произнёс ни слова. Или очень профессиональный попался, или Арсений выглядел настолько ущербно, что и говорить с ним не хотелось. В любом случае мужчину оба варианта устраивали. Машина плавно тормознула у жилой многоэтажки, как шпиль уходящей в небо. Этажей двадцать пять, не меньше. Найти "свою" квартиру в месте, где никогда не бывал, должно было быть невозможным, но Арсению повезло: на найденных в столе ключах был брелок с номером в формате этаж-кварира, будто сам мир после недавнего потрясения согласился дать ему поблажку. Поднося чип к замку на парадной двери Арсений вспомнил, что Алёна просила что-то купить. Взгляд обвёл окружающее пространство и наткнулся на небольшой магазин в соседнем доме. Подойдёт. «А что она просила? — Арсений пытался вспомнить, бродя вдоль стеллажей, — Шоколадка, яйца, что ещё?» — наугад он взял молоко, сахар, гречку, сыр, сливки и курицу. Взять приправы посчитал странным, они скорее всего дома есть. Кто знает, как они живут в этом измерении? Его Алёна ненавидела готовить, и этим всегда занимался он. Если здесь так же, он хотел мяса. После своего рандеву со средневековой едой он чувствовал прожигающий желудок голод. Перед массивной деревянной входной дверью он мялся добрые четверть часа, пока не решился нажать на звонок. Открывшая дверь уставшая Алёна слабо улыбнулась ему и не заметила, как замер он при виде её. — Ты сегодня поздно, совсем заработался. — недовольно цокнула она. — Прости, я... Мне так стыдно. — пусть это не его вина, чувства из-за неё — его. — Бог с ним, со временем, но тебе нужно быть внимательнее. — она забрала его кейс и поставила на прихожую, а пакет с продуктами — на пол, — Мне пришлось слушать отповедь старшего воспитателя, к счастью, по телефону. — несмотря на информацию, в её голосе звучала улыбка. Алёна всегда была оптимисткой, не умела долго злиться или жаловаться. Но характер и убеждения её при этом всегда оставались твёрдыми. Арсений обожал этот контраст в ней. Нежная привязанность, давно не имеющая ничего общего с любовью, защемила сердце, и он притянул женщину к себе и обнял, нежно поцеловав в щёку. Она обняла его в ответ, ничего не сказав, но Арсений чувствовал её улыбку своим плечом. — Дети уже спят, так что не шуми. — Алёна отстранилась и пошла на кухню, прихватив продукты. Послышался характерный звук набирающейся в чайник воды. Арсений последовал за ней. Вот так разгуливать по чужой, обжитой квартире, в которой на каждом шагу следы и личные вещи живущих здесь — странно. Будто он вторгся в чужую жизнь. Взгляд цеплялся за фотографии в рамках на книжных полках, рисунки и фигурки из пластилина или лего. Так по домашнему... Его квартира в Питере даже близко не такая. — Я заказывала суши, твоя порция осталась, хотя Марк пытался отхватить и себе парочку. — нежно, — Поешь обязательно. Ты же помнишь, что нам завтра на дачу? — она достала из холодильника суши в контейнере и принялась раскладывать купленные продукты по полупустым полкам, — Морковку забыл. — недовольно, — И снова купил какую-то кучу всего. У нас же есть курица. — Прости. — Арсений взял суши и сел за стол. Они оказались откровенно так себе, хотя скорее это настроение Арсения "так себе" и это спроецировалось на суши. Проще думать, что еда херня, а не ты сам. Повезло, что хоть готовить не пришлось. Он, точнее это тело, слишком устало. — Тебе нужно развеяться. Сам не свой. На этой фразе Арсений напрягся. В целом логично, что из всех людей именно она почувствовала подвох. Но это всё равно неожиданно. Как ему быть, если Алёна спросит, из-за чего? Что-то на работе? Мигрень? Шизофрения? Тем временем женщина закончила с продуктами, заварила чай и, поставив его и пачку печенья на стол, обняла Арсения со спины и мягко чмокнула в макушку. «Она совсем не изменилась...» — а на душе мужчины скребли кошки. Тогда, шесть лет назад, он был тем, кто всё испортил. Здесь их любовь жива, и он её чувствовал. А чувствовать её — больно. Больно осознавать, что всё могло жить, они могли любить и быть любимыми. После развода Арсений так и не смог никого полюбить... «Моя мечта стоила этого?» — так и не сбывшаяся в полной мере мечта. Вечный вопрос, лишённый шанса получить ответ. Он никогда не узнает. Он не хотел знать и этого. «А вот если бы тогда я поступил так, а не иначе?» — худшее сомнение в человеческой жизни. Людям не дано знать последствия их альтернативных действий. И этот тип неведения действительно блаженен. Ведь рядом с «Если бы я не потерял семью?» стояло «Я потерял бы путь. Себя.» И это тело, этот Арсений выглядит так, будто потерял себя. Неужели это равноценно? Любовь... Он никогда не мог поставить её выше собственного Я. И в мыслях не было смысла. Произошедшее произошло, а решения необратимы. Он не хотел знать. Жизнь не должна позволять людям видеть это. Это... Слишком жестоко. — Да. Я сильно устал. — он откинул голову назад, позволяя ей обнять себя крепче, эгоистично упиваясь подаренной другому любовью. На какое-то время они замерли в этом положении, затем Алёна нагнулась сильнее, ласково чмокнула его в щёку и отстранилась. Её взгляд скользнул по настенным часам, и Арсений посмотрел туда же. Почти полночь. — Пора спать. — за этим последовал зевок, — Я пойду, ты доедай и тоже ложись. — Да... Спокойной ночи. — Арсений наблюдал за её удаляющейся фигурой.***
В любой другой ситуации смотреть на незнакомых спящих детей — странное извращение. Да и в его ситуации тоже. Арсений замер посреди детской спальни, переводя взгляд с одного умиротворённо спящего мальчика на другого, и обратно, и чувствовал себя если не извращенцем, то помешанным. Или как минимум несчастным свидетелем неположенного. Он пока не решил, какая эмоция ему ближе, потому что единственное, что крутилось в голове — слово "Странно" на репите. Да, будто всё его "путешествие" недостаточно странное. Неожиданно, он не чувствовал ничего к этим детям. Мозг упорно отказывался принимать их за своих. Может, такой интересный защитный механизм психики? Когда Арсений увидел фотографию, чувства взбунтовались, непонятные чувства. Сейчас же осталась только пустота. Ни восторга, ни сожаления. И он не знал, рад он или разочарован. — Марк и Мирон. — незнакомые имена были написаны на детском рисунке, весящем на холодильнике. Он впервые произнёс их вслух, почти беззвучно, перекатывая на кончике языка, — Ваш отец любит вас. — он сам не понимал, кому и зачем, но он должен был сказать это. Пусть не он сам, этот Арсений их определённо любит. В другой комнате мирно спала Кьяра. Точная копия его дочки, что осталась где-то там, в родном мире. Когда они увидятся снова? Думал мужчина, стоя над её кроватью. Ни одной мысли, включающей в себя слово "никогда" он не допускал. Не мог допустить. Он нежно провёл рукой по её светлым волосам. Девочка заворочалась во сне и схватила его за палец, заставив улыбнуться. Она всегда спала неспокойно, но крепко. Какое-то время мужчина просидел у кровати дочки, ожидая, пока она отпустит его, и вместе с тем не желая этого. Но любые чудесные моменты заканчиваются, закончился и этот. Тогда Арсений принял душ, умылся и, зажав в руке прокля́тый треснутый телефон, лёг спать. Он не посмел обнять Алёну, только лежал, глубоко дыша, вглядываясь в её умиротворённое лицо, пока веки не слиплись и его не настиг долгожданный сон. Он чувствовал: проснуться в этом мире ему не суждено...