*** Прошлое под ногами
— Ну что там? — спросил Ацуши нетерпеливо. — Кажется, ворота опять заклинило. Надо попросить Танаку-сана взглянуть. Рюноске вышел из машины, протиснулся в открытую щель между воротами и стеной. Спустя минуту недолгой возни ворота пронзительно заскрипели и отъехали в сторону. Рюноске сел за руль, хлопнул дверью, потирая пыльные руки о брючину, и заехал во двор. Трое парней, высунув головы из окна, принялись разглядывать высокий особняк, в котором когда-то проживало семейство Дазаев. Ацуши подумал, что в такое место неплохо приезжать на выходные. Выпить с друзьями, порыбачить, полюбоваться природой, побыть наедине с собой, но не более. Такая глушь подошла бы, скорее, старикам, уставшим от общества и шума города. Накаджима перевел взгляд на поле, расстилавшееся прямо за озером. Если хорошенько присмотреться, можно было увидеть небольшое стадо коров, лежащих под тенью деревьев; вероятно, где-то поблизости бродит и пастух. Вот уж точно стариковская работа. Чем заниматься целый день в поле? Рюноске наверняка ответил бы — читать, Чуя — писать статьи — вот уж помешанный на своем деле, в будущем этот парень точно многих звезд и политиков поставит в неловкое положение перед общественностью. Но чем бы занялся он сам? Читать Ацуши не любил. За всю жизнь он от силы прочел три художественные книги, да и те читал по странице в день, словно кто-то, пусть это будет зануда Рюноске, держал дуло пистолета у его виска. Таким уж был Ацуши Накаджима. Суетлив, непоседлив, и не мог больше пять минут сохранять на чем-либо концентрацию, если дело не касалось тренировок. Однако когда говорил его тренер, будь то час или два, Накаджима едва ли не в рот ему заглядывал. Может, потому они все и сдружились? Настолько разные и непохожие друг на друга. Рюноске заехал во двор и заглушил двигатель. Кинув в бардачок солнцезащитные очки, он бросил секундный взгляд на зеркало заднего вида. Дазай, после странного поведения в машине, за весь путь не обмолвился ни единым словом. Объяснил он свой смех неожиданно вспомнившейся шуткой. Только вот так хохотать над шутками было совсем не в духе его брата. Его эмоциональный предел — это сдержанная улыбка и сухое «забавно». Прожив с Осаму бок о бок столько лет, Рюноске выучил его привычки лучше, чем свои собственные. Этот смех был воплощением испуга и истерики. Только что могло его так напугать? Плохой сон? Нужно быть к нему внимательнее, подумал Рюноске, открывая багажник, в котором лежали закуски на два дня и контейнеры с холодным пивом. Дазай вышел сразу, как только остановилась машина, и направился в дом. — Брат! — окликнул его Рюноске, застыв с контейнером в руках. Чуя обеспокоенно взглянул на Осаму. За всю дорогу он так и не решился заговорить с ним и спросить, все ли у него в порядке. Пусть тот и свел внезапный смех к шутке, Накахаре его вид казался болезненным и истощенным. Неужели никто не заметил? Весь путь он прикидывался спящим. Но выдавало его дыхание, тяжелое и прерывистое, пальцы, нервно теребящие рюкзак, и мелкая дрожь, словно он продрог, несмотря на жару. Последствия ли это амнезии или было что-то еще? Чуя проклял свою нерешительность и привычку обдумывать каждое слово, точно от этого зависела его жизнь. Когда дело касалось этого парня, рациональность играла с ним злую шутку. Боясь быть отвергнутым и грубо посланным, он лишь поглядывал на него время от времени, ни на секунду не сомневаясь, что Дазая его забота рассердит. Впрочем, так оно и сложилось бы. Осаму не любил быть в центре внимания. Особенно во внимании у младшего брата, повсюду таскавшегося за ним со своими невинными оленьими глазами и непрошеной назойливой заботой. Несмотря на молчаливое самобичевание, Накахара даже не подозревал, что поступил наилучшим образом, оставив его в покое. — Ты не останешься? Мы через пять минут разложим еду у причала… Дазай пожал плечами, и Рюноске приугрюмился, прочитав раздражение в этом жесте. Так он на него действовал? — Я немного устал. Хочу прилечь, — ответил он равнодушно и, даже не обернувшись, поднялся по лестнице и открыл своим ключом запертые двери. — Кажется, он не в духе, — произнес Ацуши, кусая дужки очков. — Я поговорю с ним. Рюноске поставил контейнер с пивом и собирался было пойти за братом, но Накахара схватил его за запястье. — Оставь ты уже его. Пусть отдохнет. — С ним что-то не так! — прошипел он. — Ага. Как хорошо, что все заметили, — подковырнул Накаджима, напялив солнцезащитные очки на голову. — Давай, поднимись к нему, заключи в объятия и, скорчив горестное лицо, скажи: «О, брат! Я вижу, что душа твоя не на месте. Не хочешь ли поговорить о…» Накахара прыснул. Рюноске же, схватив лежащий под ногами поливочный шланг, направил на него струю воды. Дазай, наблюдавший за парнями через закрытое окно, задернул шторы и бросил рюкзак на пол. Дурачество ребят и громкий хохот во дворе не вызвали у него ни тени улыбки. Он был истощен, морально вымотан и едва держался на ногах. Каждый повторяющийся день выжимал его как физически, так и эмоционально. Теперь же, поверив, что происходящее вокруг страшная реальность, он находился в смешанных чувствах. Ему казалось, что он жертва с огромным красным прицелом на лбу, беззащитный кролик, пытающийся сбежать от охотника в огромном поле, где нет ни сучка, за которым он мог бы спрятаться. Один выстрел, одна пуля, и забег начнется сначала. Он присел на кровать, сцепив пальцы в замок и мрачно глядя в одну точку в стене. В запасе у него было всего несколько часов, чтобы решить головоломку, и права на ошибку не было. По истечении времени их истязатель выйдет на охоту и день запустится снова на этой гребаной дороге в ад. Но что, если разгадки нет? Что, если они обречены до скончания веков раз за разом переживать этот кошмар? Почему только он помнит обо всем? Может, он и есть тот самый ключ, способный открыть дверь к их свободе? Дазай поднялся и, сложив руки за спиной, начал ходить кругами по комнате, разглядывая предметы вокруг. В глаза сразу бросились цветы в банке. Будь он проклят, если в прошлом имел привычку собирать цветочки и таскать их домой. Это, скорее, прерогатива Рюноске, восхищаться каждой незначительной мелочью. Но вряд ли бы он стал держать в комнате цветы, собранные младшим братом. Нет уж, увольте. Его и так слишком много в его жизни. Может, Мими? О, нет. Эта женщина обладала нравом суровой трактирщицы. Акине никогда не позволяла себе что-либо менять в комнате сына и не заходила к нему без веской причины, а цветами она, скорее, разукрасила бы подоконник своего младшего. Вот уж кто и слова грубого не скажет, лишь бы не выглядеть плохим сыном в глазах родителей. Дазай фыркнул, замерев на секунду, затем вновь продолжил хождение кругами. Его взгляд упал на книжную полку, и тут он озадачился: свалится ли она на этот раз или падение было вызвано конкретными действиями в этой комнате? — Это все мелочи! — прошипел он, теряя терпение. — Все не то! Резко остановившись напротив письменного стола, он вытянул ящик и перестал дышать, устремив взгляд на серебряную шкатулку. Интересно, внутри ли все еще кольцо? Прошлый раз глаза Рюноске едва на лоб не полезли от удивления. Оно не должно было лежать там, не так ли? Но кто-то поставил его туда. Только… кто и зачем? Дазай открыл коробку, вытащил золотое кольцо и долго разглядывал гравировку в свете солнечных лучей. Забавно, подумал он, чтобы избежать смерти, ему нужно вытащить наружу воспоминания, которые вот уже три года для него самого сплошная загадка. А парень, у которого определенно есть парочка важных ответов, делает все возможное, чтобы они никогда отсюда не выбрались. А может, дело и вовсе не в тебе? И не в твоих воспоминаниях? Может, всем четверым просто не повезло оказаться не в то время и не в том месте? Дазай задвинул выдвижной ящик, убрал кольцо в карман и прислонился спиной к столу, потирая висок. Тихий стук в дверь отвлек его от раздумий. Он был уверен, что по ту сторону стоит Накахара, совсем как вчера, но когда дверь отворил Рюноске, его захлестнула волна гнева. — Брат?.. — робко позвал Рюноске и немало удивился, увидев Дазая, угрюмо стоящего у письменного стола. Он ожидал застать его спящим, а не в полном «обмундировании» и метающим искры из глаз. — Я хотел… Мы разложили еду. Ты ничего не ел с утра. Спустишься к нам? Дазай сложил руки на груди и приподнял бровь. Он долго молчал, разглядывая брата исподлобья, затем вытащил кольцо из кармана и демонстративно надел на палец, наблюдая, как белеет лицо Рюноске. — Мне идет? — спросил он ледяным голосом. — Идет… что? — хрипло ответил тот. — У тебя проблемы со зрением, братишка? Конечно, я про это милое колечко, — ухмыльнувшись, он оттолкнулся от стола и встал напротив, едва ли не вжав бедолагу в стену. Рюноске сам прижался спиной к двери, смущенно бегая глазами по комнате. Когда его взгляд упал на кровать, отчего-то он покраснел еще пуще и поспешил отвернуться. Интересная реакция, подумал Дазай, прочитав эмоции на его лице. — Полагаю, это подарок некого Ф.Д. Знаешь такого? — Нет! — резко ответил Рюноске, сжав кулаки за спиной. — А мне кажется, что знаешь, — промурлыкал Дазай, грубо схватив брата за подбородок. — Если бы знал, то рассказал все, — ответил он, нервно облизав губы. — А по-моему, ты пиздишь, милый, — прошептал Осаму. Задвинув руку за спину Рюноске, он повернул ручку двери и отстранился. Тот охнул, чудом не распластавшись в коридоре, но кое-как сумел устоять на ногах. — Проваливай. — Брат… Дазай хлопнул дверью у него перед носом и, выругавшись, сел на кровать, обхватив голову руками. — Лживый, блять, ублюдок.***
Трое в лодке, не считая призрака
— Выглядишь так, словно тебе рак простаты диагностировали, — пробубнил Ацуши, заталкивая в рот сразу три куска мяса. Рюноске показал ему средний палец и сел на скатерть. Вид у него и правда был неважный, точно его отругали и влепили словесную оплеуху. Пораженный необычным и совершенно диким по его меркам поведением брата, он и слова не мог вымолвить. Какой бес в него вселился? Осаму никогда не позволял себе подобной грубости. Никогда не повышал на него голос! Разве что… всего один раз. Три года назад. В тот злополучный день, с которого все началось. — Рю? — Чуя коснулся его плеча. — Что у вас произошло? На тебе лица нет. — А? — он выпрямился и выдавил из себя бледную улыбку. — Все хорошо. — Осаму спустится? — спросил Ацуши, в один миг став серьезным. И дурак понял бы, что между ними что-то произошло. Однако в присутствии Чуи Накаджима не мог задать ни один волнующий его вопрос. Почему они поругались? Именно поругались, черт возьми. Потому что Рюнсоке после каждой незначительной ссоры с братом ходил словно в воду опущенный. Кажется, этот парень часто забывал, кто из них старший, нередко перегибая палку непрошеной заботой, расспросами, контролем и вопиющей участливостью в его личной жизни. Рюноске интересовало все, если это касалось его брата: машина, остановившаяся, чтобы спросить у него правильный путь, девушка в кампусе, незаметно подсунувшая салфетку с номером телефона, парень за соседним столиком, активно с ним заигрывающий, и даже телефонные звонки, во время которых Рюноске становился воплощением слуха и концентрации. Неужели Осаму ничего из этого не замечал или просто делал вид, что ему все равно? Впрочем… он и сам был со странностями. Отстраненный, немногословный, постоянно витающий в облаках и не замечающий никого и ничего вокруг. Иногда он бывал весел, а через секунду мог измениться в лице и ни разу не улыбнуться за весь вечер. Накаджиме подобные перепады настроения казались странными, Рюноске же отмахивался и отвечал, что таков уж у него характер. — Нет. Может, немного позже. Ему сейчас нездоровится. — Что? — с волнением спросил Чуя. — У меня аптечка в рюкзаке. Есть обезболивающие. Я мог бы… — Чуя, все в порядке! — раздраженно рявкнул Рюноске. Повисла неловкая тишина. Накаджима, покачав головой, потянулся к бутербродам. — В порядке, так в порядке, — беспристрастно произнес он, затолкав в рот весь кусок хлеба. Чуя бросил взгляд на окно второго этажа и поерзал на месте. Что бы между ними ни случилось, подумал он, Осаму в машине был сам не свой. Нормально ли оставить его вот так? Но раз Рюноске настаивал на своем, вмешиваться он не имел права. Осаму он был никем. Всего лишь влюбленным дураком, на которого сквозь смотрели годами. Накаджима, подумав о чем-то, резко заглотил еду и вскочил, быстро щелкая пальцами. — Раз уж Осаму к нам не присоединится, как вам идея перенести посиделки на лодку? Прихватим еду, пиво и удочки! — Что-о? — уныло протянул Рюноске. — Во-первых, ненавижу рыбалку, а во-вторых, там комары и от жары не спрячешься. — Зануда — твое второе имя? — буркнул Ацуши, потянув его за мочку уха. — Ну, крутая же идея! Посидим! Поболтаем. Поизливаем друг другу души! — театрально крикнул он, всплеснув руками. — Я даже готов выслушать твое нытье о том, как ты недобрал один балл, и не врезать тебе! Побудем немного продуктивными и немного эмоциональными. Рюноске шлепнул его по ладони и сощурил глаза. — Конечно. Таким тупицам, как ты, только о продуктивности и говорить. Накаджима пихнул задумавшегося Чую в плечо. Тот выплюнул пиво изо рта и зашелся в кашле. — Скажи-ка, почему я все еще с ним дружу? — Потому что все в этом мире держится на противоположностях, — ответил Рюноске, нехотя поднимаясь со скатерти и выискивая лодку глазами. — Например, небо и земля, вода и огонь, умный и тупой. — Уебок… — Из лодки нужно выгрузить старый хлам. Сейчас вернусь, — ответил Рюноске, проигнорировав возмущенный вид приятеля. Старая, проржавевшая местами лодка, привязанная веревкой к иве, болталась на воде. Внутри лежали рыболовные сапоги, полукомбинезон, треснувшие пластиковые контейнеры, покрытые утиным пометом, старая удочка и серая панама дедушки Сигэнобу, покрытая пылью и мелками дырочками. Он всегда надевал ее на рыбалку, охоту или когда занимался мелкими делами по дому. У них было много общего с Танакой. Иногда они могли часами сидеть в гараже или в пристройке у дома, обсуждая рыб, моторы лодок, породистых быков, пасущихся в поле, или жаловаться на ворчливых жен. Вдвоем они когда-то и построили небольшую беседку, чуть поодаль от ивы. Правда, успехом она пользовалась не более недели. Проблемой оказались комары, болотистый неприятный запах, камыш и сорняки, гадящие в беседке утки и плавающие в воде змеи. Женщины же лишь посмеивались, называя новую постройку в совершенно непригодном месте очередным мужским ребячеством и сумасбродством. Беседка и по сей день одиноко стояла среди камышей, старая и заброшенная. Рюноске глядел на нее с ностальгией какое-то время, затем, нацепив рабочие перчатки, принялся выгружать весь старый хлам из лодки и сухие листья со дна. Две неплохо сохранившиеся удочки и леску он нашел в сарае, оттуда же приволок прикормки, вероятно, давно пришедшие в негодность, и разноцветные снасти. Радости Ацуши не было предела, стоило ему только перешагнуть за бортик лодки. Этот парень не умел ни рыбу ловить, ни с удочкой обращаться, и тем не менее предстоящей рыбалке радовался словно ребенок. Чуя его восторга не разделял. Он, как и Рюноске, предпочитал коротать свободное в комфорте или уткнувшись в свой ноутбук. Все трое залезли в лодку, завели мотор и под восторженный крик Накаджимы доплыли до середины озера и заглушили мотор. Рюноске, нацепив на голову любимую панаму деда, начал приводить удочки в порядок, пока парни раскладывали еду и выпивку, раздвинув в сторону сидения. Вокруг царила приятная тишина, а под летними лучами солнца хотелось маленько прикорнуть, покачиваясь в лодке на воде. В этом месте, казалось, все проблемы становились не такими уж серьезными и вполне решаемыми. Тело и душа наконец отдыхали после долгой и напряженной работы, городской суеты, людских голосов, постоянной рефлексии о будущем и учебе. Конечно, никто думать о своих проблемах не перестал, но здесь они воспринимались куда спокойнее. В конце концов провал — еще не конец света. Ацуши глаз не отводил от удочки, с трепетом ожидая, когда на той стороне потянет леску. Рюноске, попивая пиво, глядел на особняк, раздумывая о недавнем инциденте. Чуя лежал на бортике с закрытыми глазами, закинув руку за голову, и водил босой ноге по воде. — Тут вообще рыба водится? — не выдержал Ацуши. — А ты думал, что уже через десять минут поймаешь сорокакилограммового лосося? — А они тут есть?! — изумился он. — Боже, конечно, нет! — закатил глаза Рюноске, удивляясь его наивности. — Насколько я помню, мой дед ловил крохотных рыбок, да и тех потом отпускал обратно. Удовольствие в том, чтобы поймать, а не убить. Его взгляд каждые пять минут был прикован к особняку, что не осталось незамеченным остальными. Ацуши не понимал ненормальную одержимость друга своим братом. Он не видел его всего полчаса, однако так извелся, словно вот-вот бросится в воду и сломя голову поплывет к берегу. — Может, кто-то из нас сгоняет в дом и приволочет сюда твоего братца, а? — не выдержал Накаджима, с упреком покосившись на Рюноске. — Чувак, серьезно. Твоя нервозность передается тут всем! Чуя молча вытащил сигарету и зажигалку из кармана, закурил и выдохнул дым, разглядывая солнечные блики на водной глади. Рюноске поначалу разозлился, вспыхнул, затем, закрыв глаза на пару секунд, тихо выдохнул. — Я знаю… — прошептал он с непередаваемой печалью в глазах. — Просто… не могу привыкнуть к нему такому. — Какому? — спросил Чуя, повернув голову. — Я его не узнаю, понимаешь? Раньше он был другой. Добрый, заботливый, внимательный. Мы росли вместе, все свободное время проводили вдвоем и были очень близки. А теперь я чувствую, что стал для него никем. Он знает, что я его младший брат, но ничего не чувствует! Ему полностью память отшибло, и все мы, я, мама, отец — лишь пустые звуки! Люди, которых он должен любить, но знает всего три года! И мне, блять, херово от одной этой мысли! Я не хочу терять брата! Хочу вернуть все как было! Я окружаю его заботой и вниманием. Пытаюсь предугадать его мысли, желания еще до того, как он их озвучит! Но все, что я делаю… не имеет смысла. Ему все равно. Он просто… непробиваем! — Слушай, — произнес Чуя, протянув ему зажженную сигарету. — В этом и проблема. Ты хочешь наверстать все, что он забыл, но перегибаешь палку, пытаясь уместить прошлое в эти три года. Разве братские отношения у вас развились всего за один день или месяц? Привязанность, нежность, любовь, неважно, любым чувствам нужно время и терпение. А у тебя нет ни того ни другого. Своей назойливостью ты его отталкиваешь, даже несмотря на то, что желаешь ему только добра. Рюноске уткнулся лбом в банку холодного пива и горько усмехнулся. — Я ведь не дурак, Чуя. И сам это понимаю… Красиво стелешь, — презрительно подумал Ацуши, крепко сжав рукоять удочки, отчего та заскрипела. — Только вот память ему отшибло по твоей вине. Почему бы тебе и об этом не рассказать? Всякий раз этот засранец прикидывался эдаким агнцем, играющим роль заботливого братца, только это был дьявол в ангельском обличии. Ацуши много раз вспоминал ту ночь. Долго раздумывал над слезливым рассказом Рюноске, но так и не смог придумать ему достойного оправдания. Он желал вернуть любовь брата и частично его воспоминания об их детстве, только вот вряд ли он учел одну немаловажную деталь: вместе с памятью вернется и ненависть. Обжигающая обида и злость за предательство. Однако Рюноске и тут был привычно эгоистичен, желая вернуть ему лишь важные воспоминания, связанные непосредственно с ним. Плевать он хотел на чувства матери и отца, как и плевал на последствия три года назад. После сбивчивого рассказа друга посреди ночи Накаджима едва держал себя в руках, чтобы не сломать ему челюсть. Чтобы не притащить лживого ублюдка к больничной койке брата и не заставить его вывалить всю правду. Но кому от нее лучше? Да и должен ли поступать так друг? Друзья познаются в беде, так говорят? И как бы мерзок ни был поступок Рюноске, теперь, став его частью, Ацуши был вынужден тащить груз вины и на своей душе. А что касается Осаму… возможно, чистая память и есть благословение свыше? — Слушай, а что там с твоей статьей? — немного резко спросил Накаджима, явно намекая, что хочет сменить тему разговора. Чуя удрученно почесал бровь и фыркнул. Определенно это была больная для него тема. — Ничего, — он откинул голову, устало потирая шею и плечи. — Лежит. Пылится. — Только не говори, что ее не взяли в печать? — удивился Рюноске. — Ты столько времени на нее потратил. — Ладно времени! — громко возмутился Ацуши. — Он в этих трущобах жизнью рисковал! Что говорит этот твой осел? — Ишида? — засмеялся Чуя. Внезапно резинка на его волосах лопнула и отскочила в сторону, длинные рыжие волосы рассыпались по загоревшим плечам. Все трое, кряхтя, склонились у дна лодки в поисках пропажи. Нащупал ее под скамейкой Рюноске и передал Накахаре. Тот, сев на бортик и поджав под себя ногу, принялся завязывать на ней узелок. — Этот осел сказал мне забыть про Котобуки и написать про еду в университетском кампусе. — Еда там и правда не очень… — скорбно протянул Ацуши, но под уничижающим взглядом Рюноске поспешил добавить: — Конечно, это не повод, чтобы говорить такое. Рюноске задумчиво подпер голову рукой. — А этот твой Ишида не объяснил, по какой причине не хочет пускать в печать работу? По-моему, она может навести шороху. — В том-то и дело, Рю, — ответил Чуя, собирая волосы. — Я думаю, что Ишида либо как-то связан с делами Котобуки, либо не хочет навлечь на себя беду. Опасные парни точно заинтересуются автором статьи. А узнав, что я всего лишь студент, переключат внимание на куратора. Ацуши потянул удочку в который раз за последние десять минут и разочарованно причмокнул. — Не пойми меня неправильно, но, может, стоит прислушаться к Ишиде-ослу? Ты свои баллы получишь в любом случае. Даже за статью о кампусе. Писать о Котобуки, не имея никаких связей и влиятельных друзей… ты сядешь в лужу. Лучше повремени с ней, а еще лучше — забудь, если хочешь, чтобы все зубы остались целы. — У тебя что, семь пятниц на неделе? — спросил Рюноске. — Пять минут назад ты громче всех возмущался! — Пять минут назад я не знал, что все настолько опасно! — То есть ты предлагаешь ему выбросить к чертям собачьим статью, ради которой он рисковал жизнью? Журналист должен говорить и писать правду. Иначе он до конца своих дней будет выпускать статьи о драке местных бездомных или паршивой еде в кампусе! Если хочешь чего-то добиться, нужно идти на риски. — Вот как? — усмехнулся Ацуши. — Забавно слышать это от тебя. Ведь твой излюбленный метод решать проблемы — это прятать голову в песок, как страус. — Началось… — Чуя закатил глаза. Опустившись на корточки, он вытащил палочками из контейнера жареного кальмара и отправил в рот, вполуха слушая их перебранку. Почему он вообще вдруг решил, что спустя столько лет неприязни к моллюскам именно сегодня они ему понравятся? Поморщившись, он высунул язык и облизал губы. — Гадость. — …Не смей приуменьшать мои заслуги в учебе! Я ночами не сплю, чтобы получить эти оценки! — А ты не смей называть мои занятия дзюдо чертовым хобби! Я работаю над собой с детства! — А я, что, не работаю? — Оо-о! Не сравнивай умственные нагрузки с физическими! Это он зря, подумал Чуя, заметив, что глаза Рюноске превратились в две узкие щелочки и желваки пошли ходуном. В следующий миг он схватил Накаджиму за руку и толкнул за борт лодки. Тот вскрикнул и замахал руками, однако, быстро скооперировавшись, уловчился в последний момент схватить его за ткань рубашки на груди и потащить за собой. Оба упали за борт, расплескав воду. Чуя, почувствовав вибрацию в кармане, вытащил телефон. Его лицо помрачнело, когда он прочитал короткое сообщение от Такамуры. Однокурсница любезно известила его о том, что сроки подачи статьи сократили на три дня. О причинах не было ни слова. Едва отвлекшись от Котобуки, он вновь погрузился в раздумья. Как бы ни хотелось признавать, Ацуши был прав. Он поставил для себя невыполнимую планку. Все уже наверняка подготовили материал, и лишь он один по сей день балансировал на грани нервного срыва и необдуманного безумного решения. Чуя долго сидел неподвижно и сгорбившись, уткнувшись подбородком на сложенные в замок пальцы. Ацуши и Рюноске дурачились в воде, шутливо пытаясь утопить друг друга. Лодка внезапно качнулась, словно что-то тяжело ударило ее снизу. Чуя посмотрел на друзей, купающихся в метрах пятнадцати-двадцати от лодки, подошел к правому бортику и наклонился вниз. Некоторое время он глядел на свое отражение на водной глади, но вдруг нахмурился, заметив, как медленно искажаются черты его лица. Волосы окрасились в черный, кожа посинела, покрылась инеем и пошла крупными трещинами. Увидев яркие фиалковые глаза, смотрящие на него из-под воды, он испуганно отдернул голову назад. Однако ни один звук не успел сорваться с его губ, как ледяная рука схватила его за горло мертвой хваткой. Накахара забрыкался всем телом, пытаясь разжать пальцы и вдохнуть немного воздуха. Вместо криков о помощи из его горла вырывались едва слышные хрипы и стоны; длинные пальцы впивались в его плоть, обжигая холодом кровь. Но стоило мертвецу высунуться наполовину из воды, Накахара оцепенел, уставившись огромными голубыми глазами в чужие. Прошла секунда, десять, двадцать, и, когда сознание его поплыло, хватка на его горле ослабла. Внезапный гость вздрогнул, обернулся, затем растворился в воздухе. Чуя упал на дно лодки, кашляя и хватая ртом воздух. Все произошедшее показалось бы ему сумасшествием, если бы не глубокие синяки, оставшиеся на его шее.***
Дазай выглянул в окно, вот уже час раздумывая над вчерашними словами Чуи. «У тебя был дневник». Дневник? Кто вообще нынче записывает что-то о личной жизни в дневник? Слишком большой риск, что он попадет не в те руки. Даже самый неискушенный не сможет воспротивиться соблазну заглянуть внутрь краем глаза. А в семействе Дазаев такие и вовсе не водились. Так куда было бы резоннее спрятать столь провокационную вещицу? Интуиция Осаму говорила, что дневник где-то в комнате. Но разве тут остался хоть один затаенный уголок или дыра, куда он не заглянул? Гул мотора отвлек его от раздумий. Дазай облокотился о подоконник и сощурил глаза, разглядывая лодку, бешено несущуюся по озеру. До его ушей донесся веселый хохот парней и крики. Хорошо им, подумал он, растирая между пальцев сухой цветок лаванды, эти идиоты даже не подозревают, что могут умереть в любой момент. Он побледнел, вспомнив холодные черные воды озера и руки мертвеца, утягивающие его ко дну. Как-то в шутку Ацуши спросил у него, какую тот выбрал бы смерть: сгореть заживо или утонуть. Осаму ответил не раздумывая: «Конечно, утонуть, я ненавижу боль». Какой идиот выберет вариант быть сожженным заживо? Накахара, слушавший их вполуха, тихо произнес, закрыв крышку ноутбука: «Легко судить о смерти, сидя за столиком на мягком стуле с чашкой горячего кофе в руках. Смерть сама по себе штука неприятная в любом обличии. Огонь причиняет боль, а вода приносит чувство безысходности. Ты погружаешься в объятия беспросветного мрака, без единой надежды быть спасенным. Дышать нечем, начинается паника, и ты рефлекторно открываешь рот, пытаясь вздохнуть, но вместо кислорода горло заполняется водой и возникает чувство жжения в груди, поскольку вода проходит по дыхательным путям. Удушье — это не смерть, а медленные муки. Но самое страшное, пожалуй, — идти ко дну, понимая, что это конец и никто тебе не поможет». В повисшей тишине он вдруг очаровательно заулыбался, вновь уткнувшись в экран ноутбука. «В детстве я чуть не утонул, но меня спасли, — ответил он на немой вопрос собравшихся. Я бы предпочел ни гореть, ни тонуть. Но раз выбора нет, лучше сгореть заживо. Больно будет всего пару секунд, а затем наступит болевой шок». Дазай, нынче вспоминая разговор с Накахарой, на собственной шкуре осознал, как правдивы и точны были его слова. Он не раздумывая сгорел бы сотни раз, чем одну ночь пошел бы ко дну в объятиях мертвеца. Отряхнув ладони, он повернулся, оглядел комнату и задумчиво поскреб затылок. Ходить здесь кругами не было смысла. За все эти дни он ни разу не заходил в сарай, где лежали их личные с Рюноске вещи. Кто знает, может, там его ждет удача. Дазай посмотрел на наручные часы и, разочарованно выдохнув, взбежал вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Шансы найти что-либо в сарае были практически равны нулю, но за неимением других идей он решил все же проверить старый хлам. Проходя мимо причала, он на минуту остановился и, приложив ладонь ко лбу, какое-то время наблюдал за парнями. Его много раз посещала мысль поделиться со всем с Накахарой, чтобы вместе найти ответы и выбраться из этого места. Но раз за разом возвращаясь к этой идее, он словно глядел на себя со стороны и представлял, как видят его другие: странным, одержимым, легко возбуждающимся и… ненормальным. Конечно, никто не говорил об этом вслух, но наверняка думал. Три года назад Акине уверила его, что он едва не утонул из-за перевернувшейся лодки, однако разглядывая свои запястья, бедра и живот, покрытые тонкой паутиной бледных шрамов, Осаму засомневался в правдивости ее слов. Возможно, не было никакой случайности. Только умышленные действия. Рюноске наверняка видел его тело. Видел обнаженным. А что знает его брат, знают, черт возьми, и его друзья. Так на какую реакцию Накахары он мог рассчитывать? Сарай находился на заднем дворе и использовался для хранения инструментов, старых ненужных вещей и лодок. У старика их было несколько; одну перед смертью он подарил Танаке, вторую отдал соседям, так как она не пришлась ему по душе. Всякий раз, отправляясь на ней на рыбалку, он возвращался со скудным уловом и, бывало, весь вечер ворчливо верещал о том, что причина в отталкивающем синем цвете лодки. И будь он рыбой, никогда и близко к ней не подплыл бы. Сейчас в сарае лежала одна бесхозная оранжевая байдарка и несколько пар весел от предыдущих лодок. Дазай около десяти минут возился с заклинившей дверью, но так и не сумев полностью открыть ее, протиснулся внутрь через небольшую щель между дверью и проемом. Внутри было душно. Стоял резкий запах бензина, пыли и резины. Деревянные балки, подпирающие потолок, были изъедены термитами, а над обугленными матицами были свиты несколько птичьих гнезд. У дальней стены располагался широкий верстак с огромной торцовочной пилой, покрытый слоем пыли и опилками, а с левой и правой стороны стояли металлические стенды с инструментами. Дазай улыбнулся, вспомнив, как порой кричал дед, если кто-то брал его инструменты и не ставил на место. Он во всем любил порядок и организованность. Увидев сложенные друг на друге картонные коробки, прислоненные к стене, Дазай подошел к ним и открыл самую верхнюю. В глаза сразу бросился разбитый снежный шар. Акине, посмеиваясь, как-то рассказала ему, что это был его подарок Рюноске. И когда он разбился, этот несносный мальчишка на дыбы встал, никому не позволяя притронуться даже к осколкам. Дазай не помнил ничего из этой истории. Ни как дарил игрушку, ни как она разбилась. И сейчас при виде нее ни один мускул не дрогнул на его лице. Его воспоминания были урывчатые и туманные, да и те связаны с одним дедушкой. Вероятно, в прошлом они были очень близки. Отодвинув коробку с осколками в сторону, Осаму открыл другую. Внутри лежали мелкие безделушки: маленькие железные гоночные машинки, роботы и фигурки, сломанный проектор звездного неба, водяные пистолеты, копилка в виде толстого манэки-нэко с отломанным фарфоровым ухом и плазменная зажигалка с гравировкой. В дальнем уголочке лежала слегка проржавевшая железная коробка, украшенная цветными узорами, полная старых монет. Среди них торчал ключик, бросающийся в глаза своей новизной. Дазай вытащил его и поднес к лицу, разглядывая мелкие царапины. Через открытую щель за спиной подул резкий холодный ветер, раздался скрип досок и шорох сухого сена на полу. Осаму крепко сжал ключ в руке, резко втянул воздух и замер, прислушиваясь к звукам позади. Весь день он думал, что готов к встрече со своим худшим кошмаром в случае провала, но можно ли подготовиться к подобному и не сойти с ума? Привычная мелкая дрожь расползлась по телу, а слабость в ногах против воли вынудила облокотиться плечом о стену. Дазай съежился и прикрыл глаза, свесив голову. Пот тоненькой струйкой стекал по его лицу и капал с кончика носа на картонные коробки; с крепко сжатой вместе с ключом ладони стекала кровь, с тихим стуком разбиваясь о белые кеды. Дазай крупно вздрогнул, когда шаги затихли прямо за его спиной и шею обдало ледяным дыханием. — Ну же… — прошептал он, задыхаясь. Сколько бы воздуха он ни глотал, ему мерещилось, что его душат, а невидимые пальцы перекрывают доступ к кислороду. — Убей меня. Не тяни. Дазай сбился со счету, сколько времени он простоял в этой позе. Облокотившись о стену и едва ли не скрючившись от страха в ожидании, что его снова поволокут к озеру. Так прошло несколько самых долгих в его жизни минут, но, когда он наконец набрался смелости обернуться, позади никого не было.*** Лаванды и гипсофилы
Он бросил окровавленный ключ и со всех ног кинулся к двери. Ржавые петли заскрипели, раздался скрип и треск ломающегося дерева. Дазай выскользнул на улицу и рухнул на колени, уткнувшись головой в теплую плитку. Его сердце все еще громко стучало, а в руках и ногах не было сил даже подняться. Кто бы знал, что страх так выматывает, в мгновение вытягивает силы, эмоции и здравомыслие. Иначе кто в трезвом уме попросит скорее расправиться с ним? Безумец! Но разве есть человек, способный бежать от сверхъестественной силы? Или побороть страх перед неведомым созданием, которым взрослые пугают с детства, добиваясь послушания или забавы ради? Ей-богу, ткните пальцем и покажите на этого смельчака, если он существует. О чем раздумывал Дазай, находясь эти несколько часов в комнате? О том, если вновь его постигнет неудача, он попытается завязать разговор. Но как говорить лицом к лицу с тем, из-за кого сознание парализует страх, превращая тело в деревянную марионетку? Может, потому миры живых и мертвых издавна разграничены? Потому что живому не под силу говорить с мертвым. Дазай долго просидел на земле, уткнувшись затуманенным взглядом в потрескавшуюся от сорняков плитку. Все случившееся казалось ему чистым безумием. Может, он умер давным-давно и теперь попал в ад? Может, эта временная петля его наказание за что-то? Но почему это существо не убило его на этот раз? Не потащило ко дну, как делало уже трижды? Что заставило его передумать? Он посмотрел на окровавленную ладонь, в которой пятнадцать минут назад намертво сжимал ключ. — Ключ… — прошептал он, водя большим пальцем по ладони. — Он появился сразу, как я его нашел. Интересно, от чего он? Можно ли спросить Рюноске или тот снова скорчит глупое лицо и ответит отрицательно? Прижав больную руку к груди, он поднялся, слегка пошатываясь, отряхнул брюки, отвел взмокшие от пота волосы назад и задумался о следующем шаге. За ключом он вернется, только если будет в нем острая необходимость. Чудом избежав смерти, он не хотел снова прыгать в ее холодные костлявые объятия. Взглянув на дверь сарая так, словно за ней удерживали чумных, он скривился и поплелся к полю, вспомнив о стеклянной баночке на подоконнике с сухими лавандами и гипсофилами. Их собирал не он. В этом Дазай был уверен, даже утеряв память. Эта была не Мими и не Акине. Эти двое никогда не воспользовались бы банкой из-под горчицы. Может, таинственный Ф.Д.? Осаму к цветам был равнодушен, а будучи малолетним дураком, подобному подарку мог и оскорбиться. Но факт оставался фактом: цветы на подоконнике. Старые, сухие, крошащиеся от легкого прикосновения, в старенькой банке, с которой даже этикетка не содрана. Кто бы ни был этот человек, подаривший ему цветы, Осаму был влюблен в него по уши. Ноги сами понесли его в поле. Он хотел быть там. Хотел увидеть все своими глазами и сделать выводы. Если он и прежний был такой же, вряд ли нашлось бы много человек, желающих составить ему компанию. Разве что Чуя. Но Накахара сам признался, что тот не замечал его все эти годы. Что-что, а в преданности обоих никак нельзя упрекнуть. По пути к полю взгляд Дазая уже дважды за несколько минут приковывала к себе старая ива, склонившаяся над озером, особенно небольшое дупло, бросающееся в глаза. Размером оно было чуть больше дыни, с мелкими морозобоинами вокруг. Тревожно оглядываясь по сторонам, Дазай сошел с тропинки, медленно пошел по траве, чувствуя приятную мягкость под ногами и встал напротив ивы, краем глаза поглядывая на ребят, катающихся в лодке. Конечно, найти здесь дневник он не рассчитывал. Это безумие. Однако интерес все же склонил чашу весов в свою сторону. Дазай провел рукой по шершавой коре и вокруг дупла. Лезть внутрь было немного боязно. Ведь порой фантазия подкидывает такие невероятные сюжеты, отчего вся смелость превращается в маленький дрожащий комок. Однако не сделав нужного, Дазай растерял бы все крохи самоуважения. Где такое видано? Взрослый лоб испугался засунуть руку в дупло? Подвернув рукав серой рубашки, он облокотился плечом о дерево и засунул руку в дупло. Как он и думал, внутри было много жухлых листьев и откуда-то взявшийся фундук. Нащупав что-то гладкое и больно знакомое на ощупь по форме, он схватил неизвестный предмет и вытащил. — Сигареты? Серьезно, Рю?.. Он разочарованно и почти зло бросил их под ноги и вновь засунул руку. На этот раз куда увереннее. Листья и фундук, почти разваливающиеся между пальцев, Осаму отодвинул в сторону и поежился от отвращения, нащупав что-то влажное и мягкое. Извлекал он свою находку на свет все с тем же отвращением, однако увидев, что именно сжимал в ладони, сильно озадачился. То были старые бинты, покрытые плесенью и коричневыми пятнами. И дурак догадался бы, что это кровь. Он поскреб бровь и обернулся, словно за его спиной внезапно должен был появиться человек, бросивший их, и дать всему внятное объяснение. Как бинты оказались в дупле? Чья это кровь? И зачем, черт возьми, бросать их именно сюда? Дазай находился в смешанных чувствах. Ничего важного он не нашел, разве что узнал, что засранец Рюноске курил в раннем возрасте. Но каким нужно быть дураком, чтобы прятать сигареты в месте, куда постоянно кто-то норовит засунуть руку? Ладно он был человеком брезгливым, но что насчет остальных? Бинты у Дазая вызвали лишь непрошеные вопросы, но зацепкой он их не считал, а потому все торопливо затолкал обратно в дупло и ушел. Был ли он расстроен? Нет. Осаму изначально не рассчитывал найти внутри что-либо важное.***
Подобные места всегда поднимали тревогу в его душе, прострацию и щемящее чувство одиночества. Звуки природы вокруг, столь привлекательные для многих, были для него пыткой. Вой ветра, шелест деревьев и травы, щебетание птиц, стрекот, сладкий цветочный запах, жужжание пчел, одинокое солнце в небе без единого облака и человек. Он. Один единственный, растерянно стоящий посреди поля, недоумевая, чего именно он хотел добиться, придя сюда. Его память была глуха к этому месту, а сердце закрыто. Лаванды было много. Больше, чем он ожидал увидеть. И гипсофилы… по-своему прекрасные, но на которые он никогда не обратил бы внимания в одиночку. Дазай провел по ним ладонью, оторвал стебелек и покрутил меж пальцев. Резкий ветер дергал его за одежды, волосы и подталкивал в спину, словно пытаясь прогнать. Однако он неподвижно стоял на месте, разглядывая мелкие разноцветные цветочки, похожие на паутину. Дазай думал, что таким, как он, запрещено приходить в места, от которых веет тоской. Места, где сливаются два одиночества — природа и человек. Тот, второй, вероятно был очень весел. Без сомнений в их паре он был солнцем, а Дазай луной. И рядом с ним, возможно, он не был так одинок, как сейчас. Рядом с ним, может быть, ему было весело находиться тут? Может, даже нравилось собирать цветы? Каким же он был этот Ф.Д. и каким был он сам три года назад? Луной или все-таки солнцем? Увидев небольшое стадо коров, лежащих под широкими дубовыми деревьями, Дазай направился к ним. Где стадо, там и пастух. Но едва он успел сделать несколько шагов, как сиплый старческий голос окликнул его совсем рядом: — Осаму? Неужто наш Осаму? Дазай обернулся, спрятав окровавленную ладонь в карман брюк. В метрах пяти-шести стоял сгорбленный низкорослый старичок, а на его сморщенном лице играла добродушная улыбка. На плече его висела плетеная сумка, скорее всего, с запасами еды на день, так как жилые дома находились далековато от поля. А человеку его возраста пешие прогулки до дома, без сомнений, казались ох какими значительными. Одет старик был просто: длинная льняная рубаха, белые широкие брюки, заправленные в носки, и высокие резиновые ботинки на плотной подошве. — Оо-о! Ты меня, должно быть, забыл… — с горечью произнес старик, заметив его замешательство. — Слыхал, что ты едва в озере не утонул, но чудом выбрался. Как же твои родители перепугались-то! Кататься на лодке в столь холодную зиму! Уму непостижимо! — Простите, а Вы… — произнес Дазай, прочистив горло. — Изэнеджи Фукуда! Ай-яй, совсем ничего не помнишь. Бедное дитя! — сокрушился он и покачал головой. — Прежде ты часто сюда приходил. — Что?! — изумился Дазай, и в несколько крупных шагов преодолев расстояние между ними, встал напротив старика, глядя на него большими округлившимися глазами. — Вы хорошо знаете меня? Я приходил один или с кем-то? Фукуда, оправившись от минутного замешательства, сделал то самое лицо, когда старику наконец попадаются свободные уши и надолго. — Знаю хорошо. Как же ж не знать! Я работаю пастухом почти двадцать лет. Дружил с твоим стариком. Временами он прогуливался с тобой на руках. А какой ты крик поднимал, стоило босой ноге коснуться травы или несчастному комару укусить в нос. — Фукуда-сан… — прошептал Дазай, состроив грустное лицо и взяв старика за пятнистую руку. — А можете рассказать кое-что… другое. Видите ли, я совсем ничего не помню. Ни друзей, ни знакомых, ни близких. Вот, обхожу места, где когда-то бывал, в надежде вспомнить хоть что-то. Изэнеджи приподнял седую кустистую бровь, причмокнул губами и покачал головой. — Тяжело тебе приходится, дитя, тяжело… — запричитал он, сжав молодую бледную ладонь в ответ. — Многого я все равно не расскажу, так как хорошо знавал лишь твою семью. А что насчет друзей… припоминаю, был один юноша. Видал вас иногда вместе. А бывало, мы с ним разговор затевали, пока ты книжонки свои учебные читал. Смекалистый был парень, веселый. — А помните, как его звали? Или как он выглядел? — с надеждой спросил Дазай, чувствуя мелкое покалывание в затылке от волнения. — Конечно помню! Как не помнить-то! — оскорбленно проворчал старик. — Красивый был юноша. Высокий, темноволосый. А глаза! Вот уж редкость. Никогда таких не видывал. То ли фиалковые, то ли цвета… да вот этой лаванды вокруг нас! — Фукуда-сан, не бывает фиалковых глаз, — с усталой улыбкой ответил Дазай. — Вы посмотрите на него! Столько лет с этим юношей дружил и говорит мне, что не бывает фиалковых глаз. А я говорю, что бывает! — Ладно. Фиалковые, так фиалковые, — согласился он. — А как его звали? — А звали Федор, — уверенно кивнул старик. — Достоевский. Память у меня с годами поизносилась, но этот юноша запомнился надолго. Редко встретишь в ваши-то годы кого-то столь смышленого и не воротящего носа от стариков. Встретишь его снова, приводи. Да и сам познакомься, раз забыл. — Фукуда почесал седую бороду и хмыкнул задумчиво. — Странно, что он сам не объявился… Имя, прозвучавшее словно гром среди ясного неба, выбило весь воздух из его легких. Дазаю показалось, что на его разгоряченную голову обрушили ушат ледяной воды. Две таинственные буквы, не дающие ему покоя и днем и ночью, наконец выстроились в полноценные инициалы. О, как много имен он переворошил в своей голове. То Ф.Д. превращался в Фумию, то в Фудо, то в Фукосаку. Но он никак не ожидал услышать — Федор. Всего одно имя, а Осаму уже чувствовал себя влюбленным. Чувствовал, что любил его и раньше, потому что один лишь отзвук этого имени пропускал по его телу волны тепла, неведанной привязанности и сжигающей все естество безмерной тоски. Он думал, что умрет, сгорит заживо, испепелится на месте, черт возьми, если немедленно не отыщет его. И интуиция, спокойно поджидавшая своего часа, вновь велела искать разгадку в комнате. Искать дневник, страницы которого расскажут куда больше, чем старик Фукуда. Ведь влюбленным сердцам зачастую хочется выплеснуть эмоции. Поделиться со всем миром своим счастьем! Но как быть, если на любовь наложено табу? Очевидно — исповедаться молчаливым страницам. Дазай поклонился старику и, спешно крикнув слова благодарности, сломя голову бросился домой.*** Сеющий ветер — пожнет бурю
— Какая из комнат моя? — крикнул Накаджима, разглядывая картины в коридоре на втором этаже. Никто их троих рыбы не поймал, а утомившись кататься на лодке и отмахиваться от комаров, парни решили скоротать остаток вечера на кухне. Приглушенный голос Рюноске раздался из приоткрытой двери: — Вторая слева. — Вторая слева… — пробормотал Ацуши, увереннее двигаясь вдоль коридора. Это место казалось ему необычным, немного мрачноватым, старинным, покрытым аурой таинственности. Разве что не хватает огромных портретов на стенах всех предыдущих глав семьи с надменными лицами. Впрочем, своего старика Рюноске всегда нахваливал. Нынешний же глава дома был его полной противоположностью: немногословен, угрюм и холоден. Шумным компаниям он предпочитал тишину, а отдыху на природе вечерние посиделки перед камином со стаканом дорогого виски в руке. Ацуши этот человек совсем не импонировал, однако и тут Рюноске нахваливал отца всякий раз, стоило Накаджиме бросить камень в его огород. Может, он и правда был хорошим человеком, но у Ацуши мнение сложилось сиюминутное, так как виделись они всего пару раз. И каждый из них тот сухо кивал в ответ и удалялся. Накаджима вырос в иной среде. Его родители были шумными, болтливыми и жизнерадостными людьми. Стоило Рюноске переступить порог их дома, как мать облепляла его вниманием и засыпала расспросами. Этой женщине было интересно все: какие у него оценки, какой он любит цвет, какой предпочитает типаж девушек, чем он позавтракал с утра, куда собирается идти работать и какие планы у него на будущее. Впрочем, Рюноске ее внимание нравилось и отвечал он с огромной охотой. Накаджима вошел в комнату и нащупал выключатель. Спустя пару секунд раздался крик и оглушительные маты. Рюноске, выкладывающий вещи из рюкзака, криво усмехнулся. Не прошло и минуты, как Ацуши влетел в его комнату, широко распахнув дверь, и принялся громко причитать. — Ты сделал это специально! Знаешь ведь, что я ненавижу блядских кукол! Почему их так много?! — О-о… — ответил Рюноске с наигранным удивлением. — Они еще там? Я думал, мама перенесла их в другое место. Можешь занять соседнюю комнату, — добавил он, распластавшись на кровати. — А может, ты поспишь там, а я прилягу тут? — предложил Накаджима, сузив глаза. — Будь хоть немного гостеприимен, ублюдок. — Это ты не по адресу, — хмыкнул Рюноске, доставая телефон. — Давай вали отсюда. Я устал. Накаджима демонстративно бросил рюкзак на стул. И, широко распростерев руки, плюхнулся на Рюноске, придавив бедолагу своим немалым весом. Тот покраснел, пискнул и зло закряхтел под ним. — Спятил?! — рявкнул он, извиваясь словно уж. Попытки сбросить наглеца с собственной кровати успехом не увенчались, как и неравная борьба между ними. Накаджима пинком спихнул его на пол, а сам развалился в позе победителя: подложив руки под голову и закинув ногу на ногу. — Козел… — буркнул Рюноске, поднимаясь с пола. В дружбе с Накаджимой были свои плюсы и минусы. Этот парень мог начистить морду кому угодно. Но порой в категорию «кому угодно» попадал и он сам. Впрочем, их перепалки не носили серьезного характера. Как и дружеские тумаки, драки и обмен «любезностями». Потирая рукой поясницу, куда минуту назад прилетела чужая пятка, он открыл двери шкафа и вытащил старый футон, которым не пользовался уже лет десять, и подушку для гостей. Накаджима притих, разглядывая интерьер комнаты. Казалось, даже будучи ребенком Рюноске придерживался определенной строгости и порядка — вещей и мебели было минимум. Письменный стол, два стула, несколько книжных полок, шкаф, односпальная кровать, прикроватная тумба с будильником и лампой, бежевый ковер посередине комнаты и несколько картин, видимо, появившихся не по инициативе самого Рюноске. У Накаджимы в комнате часто бывало захламлено. Он ненавидел вешать одежду в шкаф, ему не хватало на это действо терпения, и потому одежду он складировал на стуле. Его письменный стол бывал завален учебниками, комиксами, разными побрякушками и гаджетами. На книжных полках почти не было книг, все свободное место занимали грамоты и награды, которыми он гордился. — Эй. — Чего тебе? — проворчал Рюноске, растянувшись на футоне. Накаджима сполз с кровати и вновь, хохоча, рухнул на него. — Блять, ты заебал! Чертов кабан! — Пошли вниз, а? Не хочу спать. — А без меня не справишься, что ли? — А что мне там делать одному? Ковырять в носу и считать комаров? — пожаловался он. — Интернета нет, связи нет. Книги не почитаешь при таком освещении! А Чуя, наверное, уже залип в свой ноутбук. — А то при хорошем освещении ты их активно читал, — подтрунил Рюноске. — Последнее, что я видел у тебя в руках, была книга «Джиу-Джитсу» и комикс «Сорвиголова». — Чем Сорвиголова плох? Или ты слишком суров для книг с картинками? Рюноске поерзал и скучающе посмотрел в экран телефона. Сна и у него не было ни в одном глазу. Днем было весело, а вечером на стену хотелось лезть от безделья. И как он развлекал себя прежде в этом месте? Он отвык от тишины. От пения сверчков, стрекотания цикад, кваканья жаб и уток, громко хлопающих крыльями между камышами. Отвык настолько, что теперь все эти звуки вызывали у него скребущее чувство одиночества, которое хотелось заглушить громкой музыкой или разговорами. Прежде, когда ему бывало одиноко, грустно или страшно, он бежал к брату, и тот всегда, ласково улыбаясь, приподнимал для него край одеяла. Он часто засыпал в его объятиях, под тихий и успокаивающий голос. Как давно это было… И как сильно они изменились с тех пор. И что стало тому причиной? Рюноске заскрежетал зубами и резко поднялся, сбросив с себя Накаджиму. — Ладно. Пойдем вниз. Все равно делать нечего. Парни немало удивились, увидев Накахару, меланхолично сидящего за кухонным столом, крепко сжимая между ладоней чашку кофе. Однако удивил их не сам факт присутствия Чуи, а черный свитер с высоким горлом, в который тот был одет. Ацуши присвистнул и, вытянув стул, сел напротив. Рюноске же молча подошел к плите и поднял крышку чайника, проверяя количество воды. — Ты чего так вырядился? — прыснул Накаджима. — В курсе, что за окном двадцать восемь градусов? Чуя вскинул на него глаза, и что-то странное отразилось в его взгляде, отчего улыбка на губах Ацуши медленно померкла. — Неважно себя чувствую, — тихо ответил он, снова уткнувшись странным взглядом в стакан. — Если у тебя температура, не стоит кутаться в теплое, — озабоченно произнес Рюноске, приложив холодную ладонь к его лбу. Вдруг распахнулась входная дверь и Дазай пулей влетел в холл. Взбегая по лестнице, он краем глаза заметил парней, сидящих на кухне, и против воли остановился, всеми силами сдерживая свое нетерпение. Он был сильно взлохмачен, перевозбужден, а его глаза, в которых плескалось безумие, воодушевление и волнение, рассеянно бегали от одного смятенного лица к другому. — Брат?.. Я думал, ты в комнате, — нарушил тишину Рюноске. Дазай пожал плечами и поставил ногу на одну ступень выше. — Я… хотел прогуляться по округе. — Присоседишься к нам? — без толики надежды спросил Чуя. Дазай поскреб комариный укус на большом пальце, облизал обветренные губы и натянуто улыбнулся. — Прости. Прогулка меня утомила. Хочу вздремнуть. Не дождавшись ответа, он убежал наверх и, добравшись до своей комнаты, закрыл дверь на замок и согнулся пополам, задыхаясь от долгого бега. Приходил он в себя недолго. Разговор с Фукудой вернул ему почти истлевший энтузиазм. Дазай содрал зубами сухую кожу с губ, взвинченно разглядывая мебель и беспорядочно разбросанные у кровати книги. Искать долго и аккуратно не было времени. Каждая минута была на счету. Сорвавшись с места, Дазай принялся словно в лихорадке выдергивать выдвижные ящики и высыпать все содержимое на пол, переворачивать матрас, одеяло, ворох подушек. Двигать полки, комод, клавесин. Последней нетронутой вещью оставался ковер, и тот он свернул и пнул от злости, так ничего и не найдя. — Я знаю, что ты здесь! — разъяренно вцепившись в волосы, он принялся ходить быстрыми кругами по комнате, что-то нашептывая себе под нос, словно окончательно растеряв остатки рассудка. Под ногой Дазая скрипнула доска, однако тот, слишком поглощенный гневом и очередной неудачей, не обратил на короткий звук никакого внимания. Но стоило ему наступить на то же место второй раз, как его ноги застыли сами, прежде чем он успел что-либо сообразить. — Не-ет… — он засмеялся, затем резко замолк и упал на колени, водя пальцами по гладким доскам. — Хитрий сукин сын. Он поддел пальцем доску, самую покореженную с одной стороны, но, так и не сумев ее оторвать от пола, поднялся в поисках тонкого длинного предмета. Отлично подошла железная линейка, валявшаяся на полу среди карандашей и ручек. На сей раз доска поддалась легко, и Дазай обмер, побледнел и потерял дар речи. Крупно дрожащими руками он бережно вытащил дневник, спрятанный в полу, и провел пальцем по пыльной обложке. Внимательности Накахары стоило отдать должное. Дневник был в точности такой, каким он его описал «в кожаном переплете. Коричневый. Однотонный. Где-то пятнадцать на двадцать. Толщиной почти как первый том Отверженных». Дазай, трясясь от нетерпения, перевернул обложку, но тут же крепко зажмурил глаза, увидев первые косые строки. Он искал эту вещицу так долго, так усердно! Был практически ей одержим. Однако теперь, наконец сжимая дневник в руках, ему захотелось бросить его обратно, приколотить доски гвоздями, постелить сверху ковер и забыть о его существовании. Истина внутри пугала его и будоражила. Она могла убить его или воскресить. В этих страницах сокрыта чума, либо долгожданное избавление. Дазай перевел дыхание, сел на пол, подогнув под себя ноги, и решительно перевернул страницу. «…Не знаю, как бороться с этими мыслями. Часто говорю себе «эй, все не так плохо, прекрати», но малейшие колебания в настроении разбивают вдребезги все яркие цвета этого мира, превращая их в черно-белое кино. И лишь одно не меркнет никогда. Его улыбка. Мой луч спасения. Боги… и как он терпит меня все эти годы?» «Замечаю временами, как странно поглядывает на меня Рю. Мог ли он догадаться?» «Федя говорит, что своими речами я лишь доказываю, как сильно жажду быть спасенным. Но даже он иногда ошибается. Ведь «спасение» каждый видит по разному». «Чуя? Чуя Накахара? Так его звали? Не понимаю, почему Рю так усердно пытается нас свести. На днях столкнулся с ним в библиотеке. Накахара толковый парень, но, проговорив с ним некоторое время, я понял, что он неравнодушен ко мне. Решил держаться от него подальше, чтобы не подавать ложных надежд». «Федор постоянно смеется над моей привычкой подписывать сообщения, адресованные ему «навечно твой». Я думаю, под смехом скрывается истинное смущение. Он не так эмоционален, как я. Он из той категории людей, которые свою любовь и привязанность демонстрируют делами и поступками, а не сладкими речами. И тем не менее… я навечно твой. При жизни и после смерти». Дазай нахмурился и перелистнул сразу несколько страниц. Он «из прошлого» слишком много чернил тратил на размышления, меланхолию, хандру и философствования, читать которые у него не было времени. Какая тонкая душевная, мать его, натура. Бросив торопливый взгляд на стрелку часов, он снова углубился в чтение. «Отец снова заговорил о женитьбе. Неужели ему нравится каждый вечер портить мне настроение? Он называет меня бездельником и лодырем, избалованным мальчишкой и разочарованием семьи. Он холоден, когда смотрит на меня и говорит со мной. О-о, но как теплеет его взгляд, стоит Рюноске заискивающе произнести «отец». Чертов старик просто тает. Раз я позор семьи, почему он день изо дня продолжает цепляться ко мне? Я отнюдь не против уступить первенство Рюноске. Пусть примерный мальчик женится и продолжает род. Черт… мои слова звучат отвратительно. Ведь он все еще мой младший брат». «Я сказал ему — да. Тысячу, миллион раз — да! Наверное, сейчас я похож на восторженную девицу. Но… у счастья ведь нет пола. Я хочу быть частью его жизни. Хочу каждый день просыпаться рядом с ним. Видеть его глаза цвета лаванды. Чувствовать его заботливые руки, слышать его тихий спокойный голос. Я словно пламя, а он вода, не позволяющая мне самовоспламениться». С первого этажа раздался смех парней. Дазай нетерпеливо пролистал дневник в самый конец, изредка поглядывая на стрелку на часах, и впился глазами в строки, уже не такие аккуратные и ровные, а написанные словно второпях. В некоторых местах чернила были размыты, точно автор писал их в слезах, либо находился на грани нервного срыва. «…Я так этого боюсь! Не могу спать ночами. Постоянно раздумываю о том, что рано или поздно он меня бросит. Я знаю, что неполноценен, а без него и вовсе никто». По мере чтения лицо Дазая медленно бледнело и холодный пот заструился по спине. Это правда писала его рука? Безумие... На последних строках он выронил дневник, низко сгорбился, уткнувшись лицом в подушку, и закричал. Воспоминания неторопливо складывались в целый пазл, с каждым обрывком памяти отрывая кусок от его сердца.