***
Они наконец приходят в город. Сюэ Ян не запомнил, как он называется; главное, что там есть хороший постоялый двор и кузнец. Полдня они проводят в кузнице, обсуждая заказ и задаток, а затем бродят по рынку: им нужна и одежда, и лекарства, и побольше сладостей. Даже в новом теле Сюэ Ян испытывает непреодолимую тягу к сладостям. — Вам точно нужна одна комната? — с подозрением спрашивает хозяин постоялого двора. — Одна комната, с двумя кроватями, можно одну комнату с одной кроватью и одной циновкой, — терпеливо объясняет Сяо Синчэнь. — Вы, часом, не обрезанные рукава? — неприязненно хмурится хозяин, — а то пару недель назад были тут одни такие... Стоны и крики стояли на весь этаж! Постояльцы жаловались... — Слушай ты, старый хрен, — шипит Сюэ Ян, вцепляясь в стойку так, что дерево затрещало. Глаза его загорелись привычным безумием, а в руке блеснул кинжал. — Кабы мы были обрезанные рукава, мы могли бы снять и две комнаты, для отвода глаз, так сказать, и в одной из них заниматься чем угодно. Мой друг пострадал на охоте от страшного проклятья, он болен, и я не могу оставить его одного, я должен быть с ним рядом постоянно, ясно тебе?! Поэтому одна комната! Две кровати!! — Я понял, господин Бессмертный, понял, — быстро отвечает хозяин. — Одна комната, две кровати, ужин принести в комнату? — Ужин, чайник с кипятком, а лучше два, один для чая, второй для лекарства, и бочку с водой. Две бочки, уважаемый — мы же не обрезанные рукава, чтобы мыться в одной бочке... — начинает перечислять Сюэ Ян, улыбка его из безумной становится просто вежливой, кинжал быстро прячется в рукаве, и появляется кошель, заманчиво звякающий серебром. Комната большая, мебель в ней добротная, бельё — чистое. Оно и понятно: постоялый двор не из дешёвых. Сюэ Ян с блаженным стоном падает на кровать, кое-как скинув сапоги. Сяо Синчэнь, кротко улыбаясь, разбирает вещи: купленную на рынке одежду и бельё, полотенца, мыло и травы. Заходит слуга, с кряхтением внося бочку и ставя её за ширму, затем — вторую. Убийца лениво смотрит, как прислуга таскает вёдра с водой, расставляет на столе тарелки с едой, любуется сидящим на кровати даочжаном. Едва за слугами закрывается дверь, он, едва ли не на ходу скидывая одежду, спешит к бочке, и, погрузившись в воду, довольно фыркает, прикрывает глаза. Слышатся лёгкие шаги: Синчэнь подходит к ширме и накидывает на неё полотнище, потом ещё одно, идёт ко второй бочке. — Ты так спешил прыгнуть в воду, что не взял с собой ни мыло, ни полотенце, — мягко говорит даос, подавая ему маленькую коробочку с мыльным корнем. — Давай помогу тебе с волосами. — Угу. А потом я — тебе. Сюэ Ян моется быстро и, завернувшись в полотнище, садится у второй бочки, благоговейно, по прядочке, перебирая даочжановы волосы. — Поспеши, мой друг, — говорит Синчэнь, — еда стынет. Сюэ Ян спохватывается и помогает ему промокнуть и заколоть шпилькой мокрые волосы и, робко касаясь, накидывает на него полотнище. Сам он уже обсох, так что может переодеться в чистое, и пока даочжан одевается, зажигает свечу и благовония, открывает горшочки с едой, наливает чай и заваривает травы. Еда простая, но сытная, и босяк с довольным вздохом устраивается на кровати с гребнем, чтобы помочь даочжану высушить и расчесать волосы. — Ты счастлив, — говорит Синчэнь. — Дааа, — отвечает Сюэ Ян, — наконец-то я чувствую себя... — он помолчал, подбирая слова, — свободным. Я официально мёртв, никто меня не преследует, я выполнил условия ритуала и больше никому ничего не должен. А самое главное — ты здесь, улыбаешься мне. Мы с тобой путешествуем вместе, и я могу не скрываться перед тобой, умирая от страха, что ты меня узнаешь и оттолкнешь. Синчэнь оборачивается и легонько толкает его в плечо, вынуждая лечь на спину, нависает над ним, проводит пальцами по щеке, шее, груди, виднеющейся из-под плохо запахнутых одеяний, и прижимается губами к грудной клетке, там, где неистово стучит взбесившееся сердце. Кажется, его стук слышен на всю комнату... — Даочжан, — обескураженно шепчет Сюэ Ян. Это в новинку для него: они часто обнимали друг друга, чтобы успокоить или просто так, но дальше не заходили. Да он и мечтать о таком не смел... — что ты делаешь? — Как что? — удивлённо поднимает на него глаза Синчэнь. — Люблю же. Сердце у босяка в этот момент останавливается, а потом вновь пускается вскачь, а даос улыбается. Сюэ Ян может трепать языком, как ему угодно, но трепет его души говорит ясно: он растерян. Никто никогда не говорил ему таких слов, он вообще не предполагал, что его кто-то может полюбить. Одновременно он чувствует себя виноватым — как он смеет сомневаться в даочжане? Он носит его заколку, он хранил его душу, он вернул его к жизни — какие ещё нужны доказательства? — А я... я тоже... — разлепляет он непослушные губы. — Я знаю, Сюэ Ян, — шепчет в ответ Сяо Синчэнь, поглаживая пальцами его лицо, — я же чувствую все твои эмоции, ты забыл? Да и сопереживание... — Значит, это то самое, да? То, о чем все талдычат... — в глазах Сюэ Яна блестят слезы. — Мне говорили, что такое чудовище, как я, не способно любить. И речь не о конфетах, конечно. А вот значит, как. Я хочу заботиться о тебе, ещё тогда хотел, в городе И. Хочу всегда смотреть на тебя, обнимать тебя. Я готов вырвать глаза любому, кто косо посмотреть на тебя, отрезать язык любому, кто скажет плохо о тебе. Когда тебе плохо, мне кажется, что меня самого на куски режут. Это оно, да? Это оно? — Да, — улыбается даочжан и тянется к его губам. Он целует аккуратно, мягко, осторожно, но Сюэ Ян почти теряет сознание от переполняющих его чувств. Дальше в этот вечер они не заходят — пока хватает и этого, но у них впереди много, очень много времени.***
А-Цин ведёт себя странно, и Сун Лань вообще не знает, что с этим делать. Он и так не силен в человеческих взаимоотношениях и общении, а сейчас поведение жены (о боги, жены!) и вовсе ставит его в тупик своей непредсказуемостью. Служанки сочувственно кивают ему и говорят, что это всё беременность, так и должно быть, но всё равно он совершенно растерян. Так не должно быть, думает он, даже у беременных. Разве беременные должны плакать при виде гнилой редиски? Подумаешь, редиска, ну попалась плохая — выкинуть её, да и дело с концом, не так уж плохо у них идут дела, чтобы убиваться из-за одного испорченного овоща. Он ещё мог бы понять, если бы её тошнило от гнилой редиски — но она сидела, захлебываясь слезами, держа эту несчастную редиску в руках, словно драгоценный камень. Потом странные поиски какой-то старой ленты для волос. Спрашивается, зачем, если у неё целый ларь разных заколок и лент, но ей понадобилась именно она. А-Цин поставила на уши весь постоялый двор, пока её не нашла — та была старая, выцветшая и уже почти расползающаяся по ниточкам в некоторых местах. Она рыдает так жалобно, что одна из служанок забирает её, чтобы починить и выстирать — теперь А-Цин носит её на руке. Беременным не должны сниться кошмары каждую ночь, да так, что А-Цин просыпается с криками и слезами, не в силах больше уснуть. И если рыдания из-за гнилых овощей и старых лент он считает беременными причудами, то кошмары пугают его не на шутку, и теперь он старается выходить на охоты реже и днём, чтобы ночевать дома и не оставлять жену один на один с дурными снами. Что удивительно, она не спешит рассказывать ему о том, что ее тревожит, фальшиво отшучивается и даже грубит, если он слишком настойчив. Однажды он чувствует в их спальне след чужой духовной силы, и это его настораживает. А-Цин внизу, в общем зале, а он обыскивает комнату и находит остатки пепла, от которого ещё веет чужой Ци. Этот пепел, понимает он, остался от сожжённого сигнального талисмана. Их используют, если надо что-то сообщить или попросить о помощи. Это талисман не его — чужой. Но на многие ли вокруг он — единственный заклинатель. Цзычэнь напрягает память и вспоминает, что несколько месяцев назад у них проездом было два заклинателя. Аккуратно расспросив прислугу, он узнаёт, что один из заклинателей — молодой такой и симпатичный — что-то говорил про талисман, который надо сжечь, если нужна будет помощь. Сун Лань даже слегка обиделся. С чего бы его жене просить помощи у постороннего заклинателя? Неужели их отношения настолько плохие, и она настолько не доверяет ему? Или, быть может, ей не помощь нужна, а другой мужчина, поласковее и поразговорчивее? Цзычэнь давит в себе неуместную ревность — А-Цин никогда не давала ему повод, хотя мужчины на нее заглядываются. Он решает приглядывать за ней, чтобы не дать ей стать жертвой обмана или подвергнуться опасности. Всё оказывается намного хуже. Он узнаёт, что ей назначили встречу в чайной, где есть отдельные комнаты. Если это заклинатель, думает он, то поставит заглушающее заклинание. Но такие заклинания действуют в замкнутом помещении, и он знает, как его обойти. Поэтому он сидит в соседней комнате, у большой щели в стене, которая скрыта в тени, и смотрит на А-Цин, сидящую за столом в ожидании... кого-то. На столе исходит паром чайник, на блюде лежат пирожные. Отворяется дверь, и в комнату быстрым шагом заходит молодой заклинатель. Цзычэнь совершенно точно не видел раньше его лица, меч также ему незнаком. — Здравствуй, — холодно говорит он. — Здравствуй, — тихо отвечает А-Цин, опускает глаза и пододвигает ему блюдо с пирожными. — Угощайся. — Ты позвала меня, чтобы угостить пирожными? Очень мило с твоей стороны, спасибо. Но у меня мало времени, и мне некогда с тобой гонять чаи. Но А-Цин, что странно, молчит. — Вижу, ты в тягости, — равнодушно продолжает заклинатель и тут же скалится. Очень знакомо скалится. Нет, это точно не любовник. — Поздравляю. Твой муженёк всё же решился исполнить супружеский долг и сделать тебе ребёнка? Какой молодец. Надеюсь, тебе не пришлось для этого привязывать его к кровати? — Тьфу, — не выдерживает она, — как был охальник и злыдень, так и остался! Нет, не пришлось. В конце концов, я законная жена... — Да-да. Конечно. Говорю же, Слепышка, поздравляю. Ты хочешь, чтобы тебя любили. Цзычэню плевать на тебя, но вот твоё дитя будет любить тебя, даже если ты врушка с ужасным характером. — Я просто хочу, чтобы у меня была семья, — тихо говорит А-Цин. По её щеке катится слеза, а Цзычэню хочется проломить стену и удавить этого наглого мальчишку, который заставил его жену плакать. — У тебя была семья, Слепышка, — злобно шипит заклинатель, — но ты всё просрала. Пустила по ветру. Пуффф! Как песок. Как прах. Цзычэнь наконец понимает, кто пришёл в чайную. Но это невозможно. Невозможно!!! — Ладно, А-Цин, наш разговор, похоже, не задался, — говорит заклинатель, запихивая в рот пирожное. — Извини меня. Ничего, не плачь. Мир не сошёлся клином на этой снулой рыбине. Ты выросла и стала ничего, родишь, ещё краше станешь. Мужики в очереди будут стоять. Заведешь себе любовника, или даже двоих... Но ты всё же зачем-то позвала меня. Так что случилось? Напоминаю, что у меня мало времени. Всего до полудня. — Я скучаю, — просто говорит А-Цин и начинает рыдать, да так горько, как Сун Лань никогда и не слышал. — О, — удивлённо говорит парень. — Думаю, точно уж не по мне. — По тебе тоже, — шмыг, — паршивец. Никаких любовников, понятно тебе? Я люблю Цзычэня. Не надо мне никого. Скажи мне, как ты вернулся? Почему ты без даочжана? Что с ним? Почему ему стало плохо? Сюэ Ян... — Не называй так, — резко сказал он, — Сюэ Ян мёртв, убит много лет назад и похоронен на кладбище города И. Между прочим, к его могиле почти что экскурсии водят, ты знала? А его история почти стала городской легендой... Итак, ты позвала меня, чтобы поболтать... Ну, слушай. Даочжан, сбежав от вас, забрался в какую-то горную пещеру и сидел там несколько лет, а потом спустился с горы. Глаза свои он восстановил, но вот с головой у него стало совсем плохо. Правда, он этого не понимал. Как ты знаешь, он любит подбирать всяких сирых и убогих.. Ну и подобрал одного... Точнее, из реки выловил. Бедняга собирался утопиться, да не вышло. Ну и таскались они вдвоём какое-то время, пока не повстречали кое-кого... Кому нужна была от меня важная информация, ну а как быть, раз я мёртв? Тот неудачник провёл ритуал пожертвования тела, чтобы меня вернуть — в обмен на то, что я покараю его обидчика, который довёл до самоубийства его любимую сестру. Неудачнику — месть, мне — новое тело и новая жизнь, заклинателям — информация, а Сяо Синчэню — я. Все довольны и счастливы. Вот и вся история, Слепышка. — А что у него с головой? Чем он болен? — Он боится, А-Цин. Он пережил вашу ложь и предательство, дважды потерял того, кто был ему дорог, и боится потерять снова. Не делай такое лицо, тебе не идёт. Мы разделили тропу совершенствования, А-Цин. Поклонились в храме по всем правилам. — А-Цин сидит, открыв рот, а Сюэ Ян продолжает говорить. — Иногда его страх очень силён, и тогда на него нападает безумие: он не узнаёт меня, иногда даже хочет убить, или начинает задыхаться, или задаёт вопросы, чтобы убедиться, что это я — да ты сама всё видела, когда нахально подглядывала за нами. Я слышал, как ты там пыхтела за стенкой, а уж топала как стадо быков, ха! — Тьфу на тебя... — Слушай, Слепышка, — тон заклинателя становится серьёзным, — мы очень стараемся побороть это. Он медитирует, пьёт лекарства, но это плохо помогает. Он не знает, что я пошёл к тебе. Я скажу ему после. Он вообще еле отпустил меня одного... Я передам ему привет и скажу, что у тебя всё хорошо, он будет очень рад за тебя. Он не сердится на тебя, я точно знаю. Но не смей говорить об этом своему мужу. Синчэню стало плохо из-за него. — Я понимаю. Я ничего не сказала ему и не скажу. Что вы будете делать? — Уйдём далеко, возможно, попробуем помедитировать где-то в уединении. Потом купим дом, осядем, будем ходить на охоты... В общем, жить. Если даочжан захочет, мы сами придём к вам, когда его недуг отступит. А тебе — задание, нарожай своему Цзычэню детей хотя бы пять штук... Поняла меня? — Поняла, — фыркает А-Цин, и Сюэ Ян треплет её по волосам. — Почти полдень. Мне пора, иначе Синчэнь будет волноваться, а я не хочу заставлять его нервничать. Прощай. — он достаёт талисман перемещения и исчезает. Сун Лань пребывает в глубокой задумчивости и пропускает момент, когда А-Цин покидает чайную. Слова Сюэ Яна не дают ему покоя, и он обещает себе серьёзно поговорить с женой. И про Синчэня, и про Сюэ Яна, и особенно про то, что пятеро детей однозначно лучше, чем двое любовников.