мы освободили тайные желания
из подземных каменных гротов,
навсегда отпустив
оставив позади тревоги и сомнения,
трагедии и катастрофы
обо всем позабыв
♫ Flёur — Опьяненные нежностью
Так долго готовилась к экзаменам, так переживала, так старалась, что, получив результаты, испытала смутное разочарование — и это все? Все уже закончилось и она получила отличный балл? Еще недостаточно, чтобы поступить в университет, университет — новой весной, но шансы на поступление ощутимо повысились. Рангику предлагала пойти отмечать в караоке, но все отказались — у Нанао были срочные дела и она не любила петь, Нему прямо сказала, что хочет погулять с Исидой, а Хинамори пролепетала первую пришедшую на ум ложь про «сестра хотела созвониться и поболтать». Лукавый прищур Мацумото видел ее насквозь, и Момо было стыдно, но одновременно с тем — нет. В Танабата они с Хирако снова перешли черту. Не до точки невозврата, но достаточно далеко, и обоим стоило огромных усилий прекратить: Хирако первым разорвал поцелуй, прижался лбом ко лбу Хинамори: — Останови меня, — попросил сдавленно, — можешь по роже дать. Только останови. Умоляю. От этого глухого-низкого «умоляю» Момо захотелось не останавливать его, а продолжить целовать, вжаться крепче и влиться пламенем ему под кожу, но она собрала всю свою выдержку и сделала шаг назад — а потом метнулась прочь, и выглядело это так, словно она убегала, испугавшись. Следующие недели они не разговаривали. На уроках Хирако не вызывал ее, а Момо не вызывалась отвечать. Смотреть — и то старалась не на него, боясь, что иначе попросту взорвется июльским фейерверком.***
Тем же вечером, после получения результатов тестов, Момо стояла у дверей дома Хирако, привычно прокручивая в голове ворох сомнений: может, он не один; может, он сочтет ее легкомысленной; может, он не решится потакать ей и заходить дальше поцелуев из опасений, что она будет сама об этом жалеть. Может-может-может. Если-если-если. Сердито выдохнув через нос, Момо нажала кнопку звонка. На этот раз Хирако был в футболке, но снова растрепанный и очень домашний. — Момо? — он расширил глаза. — Я сдала экзамен, — сказала Хинамори. Не дав Хирако опомниться, шагнула к нему и, испытывая дежавю, коснулась губ, встав на цыпочки. Ладони легли на ее плечи, останавливая. Нужно было отправить ее домой, сказать что-то очень учительски-умное, не позволить ей делать глупости, ей восемнадцать — ему двадцать восемь, он должен понимать, какие могут быть последствия, какие можно испытывать сожаления, как легко сломать все и как сложно починить… но Хирако отступил в сторону, приглашая Момо войти, и закрыл за ней дверь. — Я поставлю чайник, — сказал он. — Заварю кофе и мы поговорим, окей? Момо кивнула, снимая туфли. Поговорим… что-то от этого предложения звучало нехорошее; она в который раз продумала все варианты «против» и все рабочие версии причин не доверять Хирако; и с чего она взяла, что это именно любовь? …но если бы это была не любовь, Хирако давно бы повел себя, как Айзен. И закончил бы так же, где-то в лесной канаве, но от этого Момо было бы не легче.***
— Персиковые? — удивилась она, когда Хирако поставил на стол блюдо с моти. — Не ты одна их любишь, — ворчливо сказал он, вручая ей чашку кофе. Сел напротив, обхватив свою чашку ладонями. — Хирако-сенсей… — Так, — он приподнял руку, призывая ее замолчать. — Давай мы все разложим по полочкам. Значит, ты сдала экзамен? Момо кивнула. — У тебя каникулы? — Да. — Ты совершеннолетняя? — Да. — И ты точно-точно на сто процентов точно уверена, что хочешь сделать это именно сейчас и именно со мной? А то если ты пришла просто поцеловаться, то… — Хирако накрыл лицо рукой. — Уверена, — твердо сказала Момо. — Я не пожалею. Я все решила. И вы у меня не первый. — Чего? — опешил Хирако, чуть не подавившись кофе. Хинамори спрятала смешок за ладошкой. — Я же с самого начала говорила — не надо меня недооценивать. — Да уж, — пробормотал Шинджи. — Тогда все намного проще. Что ж, если ты действительно хорошо подумала, — он залпом допил остывающий кофе, — то… идем. — В красную комнату? — не удержалась Момо, поднимаясь с стула. — Я бы предпочел отвезти тебя к звездам. Но пока что, — Хирако открыл дверь, — вот эти апартаменты. Ты здесь уже была. — Неужели вы убрали упаковку из-под чипсов? — улыбнулась Хинамори, заходя в его спальню — и покачнулась, оказавшись зажатой между стеной и телом учителя. Так, как она не раз воображала, двигаясь в себе пальцами. — Момо, — сказал он, — давай ты для начала будешь звать меня не на «вы» и по имени? — коснувшись ладонью ее лица, он провел большим пальцем по нижней губе. От его рук пахло сигаретами. Она встретилась с ним взглядом — прямо, не опуская глаз. — Шинджи, — проговорила она. — Неужели ты убрал ту упаковку… м-м… — ей не дали договорить, сминая губы в жарком поцелуе. Момо ответила, сжимая ткань футболки Хирако и задирая края вверх. Прочертила кончиками пальцев по ребрам, по бокам, к резинке штанов. — Эй, стой, — Шинджи перехватил ее руку, когда она хотела дотронуться до члена. — Вот так не надо. Если у тебя… — он припал губами к ее шее, — …были только дурные подростки, — потянул вверх ткань ее топа, — …то тебя ждет сюрприз. Сюрприз ждал его тоже, когда он снял топ и увидел черный кружевной лифчик, тесно обтягивающий и немного приподнимающий небольшую грудь. У Момо были острые ключицы, нежная кожа и тонкая талия, такая тонкая, что ее можно было обхватить обеими руками. От нее исходили волны сладкого жара, персиково-ландышевого, обещающего грозу. Ему было необходимо коснуться ее прямо сейчас, немедленно, не терпеть больше ни единой секунды… Упав на колени, он рванул вниз ее юбку и трусики, мельком заметив, что они такие же черные, кружевные и обтягивающие, как и лифчик. Хинамори ахнула, откинув голову назад — прямо внутрь нее проник горячий язык; сережка пирсинга безумно приятно тронула самую чувствительную точку. Она оперлась спиной о стену, цепляясь пальцами за светлые волосы Хирако, невольно притягивая его ближе и теряясь в палитре ощущений: его поцелуи в ней, ладони на бедрах, глухие стоны — чьи, его или ее? — дрожь, передающаяся то ли от него ей, то ли от нее ему… — Шин… джи… Мир полыхнул перед глазами огненной вспышкой, рассыпался в щепки и собрался воедино. Хирако встал, слегка пошатнувшись. — Господи, — застонал он. — Как же я тебя хочу. Все это время… каждый день… каждую чертову минуту… Момо потянула вверх его футболку, и Шинджи замер, позволяя ей изучать, касаться и гладить, но когда она поцеловала его грудь, прижавшись горячими губами к коже, не выдержал, подхватив ее под бедра и перенося к кровати. Опустил спиной на матрас, осыпая поцелуями шею, грудь и плечи. Неужели это происходит на самом деле, думала Хинамор, будто со стороны видя их обоих — его и себя, вместе, на кровати, полуобнаженных и горящих. Оказалось, это зеркальная дверца шкафа, который стоял закрытым в прошлый ее визит. — Подожди-подожди-подожди, — суетливо зашептал Хирако, отвлекаясь от поцелуев. Потянулся к тумбочке у кровати, вынул из ящика презерватив, надел и продолжил выцеловывать каждый сантиметр ее тела — от груди спустился к животу, водя языком вокруг пупка. Момо напряглась; жар внутри мешал думать, лишал разума, не осталось ничего, кроме полыхающего желания. Разведя ее ноги, Хирако приставил член к входу. — Момо… я… — хотел спросить, можно ли, сказать что-то пафосно-крутое, но все слова потерялись, а она повела бедрами навстречу. Застонав, Шинджи медленно вошел, заполняя ее изнутри — и сразу же стал цельным. Пазл сложился. Вот он, вот она, вот они… Ее руки на его плечах, ногти на спине, ноги, обхватывающие его пояс, она горячая, узкая до невозможности, невыносимо сладкая, как он мог до сих пор быть рядом с ней и держать границы? — Шинджи… Момо требовательно застонала: мало, мало, мало, еще, глубже. Думала раньше, что закроет глаза, обязательно зажмурится — а вместо этого смотрела. Смотрела, как их тела соединялись, как менялось лицо Хирако, как полыхали глаза; в зеркальной дверце шкафа — его тело на ней, и все это было безумно-сногсшибательно правильно. Так, как должно было быть. — Шинджи! — О-о… — выстонал он; покалывание в пояснице усилилось, Хинамори выгнулась, длинно застонала, напряглась тетивой — и расслабилась. Хирако вышел из нее, прежде чем кончить. За окном раскатился гулкий гром летней июльской грозы. Сверкнула молния, в окно забарабанил ливень. Момо повернулась к Хирако, целуя в губы, не давая сказать ничего — боялась, что он начнет извиняться, но он не стал извиняться. Разорвал поцелуй и крепко прижал ее к себе; так умел обнимать только он — будто во всем мире у него ничего нет, кроме нее. — Шинджи? — позвала Момо. — Я одного не понимаю, — сказал Хирако, уткнувшись лицом в ее волосы, — как ты умудряешься быть такой сексуальной, когда ничего не делаешь? В смысле, ничего особенного. Тебе достаточно просто… просто, черт возьми, существовать. — Да правда, что ли, — засмеялась Момо. — Правда. Ты видела, как ты поправляешь волосы? Заводишь их за ухо? А эта твоя привычка грызть ручку… Да что там, один твой взгляд, — Хирако оторвался от ее волос и взял в ладони ее лицо. — Я говорил, что ты горишь — я имел в виду то, как ты смотришь. Не только это, но… все в тебе. Все до чертиков сексуально. — В тебе, между прочим, тоже, — сказала Момо. — Да что ты, — заржал Хирако. — Не зря же я в твоей постели? — Ну да, — признал он. — Но все равно трудно поверить. Расскажи, чем я тебе понравился? — Хирако оскалил зубы в улыбке. — Тебе уже недостаточно моих сияющих от счастья глаз? — поддела его Хинамори. — Да, я нагло нарываюсь на комплименты. Вспышка молнии отразилась в стали его глаз. Момо облизнула губы. — Магнитное поле, Шинджи. Магнитное поле. Ты окружен им.***
Утром Момо сразу осознала, где находится, ничуть тому не удивившись. Смятая постель пахла сексом, с кухни доносились ароматы кофе и блинчиков. Сладко потянувшись, она надела забытую футболку Хирако — брошенную с виду небрежно, но так, что сложно было не заметить единственный подходящий предмет одежды в обозримом доступе. Открыв окно, Момо полной грудью вдохнула свежий утренний воздух, еще хранящий в себе оттенки ночной грозы. Хирако был без рубашки. Блинчики на сковороде душисто благоухали ванилью. — Доброе утро, — сказала Хинамори. — Вообще-то, — она кивнула на плиту, — это мне полагается готовить завтрак. — В этом доме я хозяин, — широко заулыбался Шинджи. — Хочу приготовить завтрак, значит, приготовлю. Неужели ты не знаешь, что самый лучший способ влюбить в себя женщину — это накормить ее? — Я думала, это про мужчин. — Это работает в обе стороны, — выключив плиту, Хирако притянул Момо к себе, нежно и долго целуя — и вздрогнул, когда ее пальцы остановились на его запястье поверх шрамов. — Я не буду спрашивать, — сказала Хинамори ему в губы. Хирако отстранился, неловко улыбаясь. — Если я скажу, что порезался, ты же не поверишь? — Ага. Еще скажи, что бумагой порезался. Аж несколько раз. — Да это знаешь когда было, — Шинджи невесело усмехнулся, раскладывая блинчики по тарелкам. — Тыщу лет тому назад. — Я бы не сказала, что ты такой старый. — Просто я хорошо сохранился… Мои родители погибли, когда мне было пятнадцать. Я любил их обоих, был впечатлительным подростком, узнал, что их больше нет, ну и, — Хирако болезненно скривился. — Моментально пожалел. Кинулся звонить тете, пока мог. Знаешь, как говорится — когда ты летишь с моста, то понимаешь, что все твои проблемы решаемы, кроме одной — ты летишь с моста. Меня откачали, а тетя потом чуть заново не убила. Вот и все. Никаких драматичных историй про несчастную любовь или разрушенные мечты. Момо закусила губу. Подумала немного… — Я соврала про несчастную любовь. Точнее… он меня не отверг. Он… не знаю, можно ли назвать это настоящим изнасилованием, потому что я почти хотела, чтобы это произошло, и он не сделал мне больно. Я просто не была готова морально. А потом поняла, что случилось. Наверное, это было временное помутнение сознания. — Что? — замер Хирако. — Тебя изнасиловали?.. И ты молчала? Не обратилась в полицию? Кто это сделал? — Уже неважно, — попыталась отмахнуться Хинамори. — Что значит неважно? — рявкнул сенсей. — Что значит неважно? Если у тебя стокгольмский синдром, мне, прости, наплевать, я этого урода прикончу, хочешь ты того или нет, можешь потом меня за это ненавидеть, я все равно… — Некому мстить, — перебила его Момо. Набрала воздуха, собралась с духом… — Он мертв. — Мертв? — растерялся Шинджи. — То есть как… мертв? — Обыкновенно мертв. Он… — Хинамори отвела взгляд. — Погиб в аварии, — про свое участие в убийстве и связи с якудза она рассказывать была не готова. — В аварии? — чуть недоверчиво сощурился Хирако. — Мгновенная карма, — Момо пожала плечами, съедая блинчик. — А имя этого ублюдка ты мне тоже не скажешь? Потому что мне до сих пор кажется, что ты его покрываешь. В аварии погиб, ага. Мстить теперь некому. Или ты опять меня защищаешь? Думаешь, я его убью и меня посадят? Не-ет, наоборот, это его посадят лет на двадцать тысяч как минимум! — Шинджи напрягся, готовый немедленно куда-то бежать, что-то делать, кого-то бить; заодно хотелось заехать по физиономии самому себе — не знал и не мог знать, но если бы знал, вел бы себя иначе, внимательнее, чаще бы чем-то ее угощал, делал бы что-то еще… Вместе с тем, кроме злости на ее обидчика и на себя появилось восхищение ею — девочка пережила сильнейшую моральную травму и не замкнулась в себе, не впала в депрессию, нашла силы улыбаться, веселиться, шутить, даже снова открылась мужчине, и говорит про пережитое так легко, будто это ничего не значит. — Айзен Соуске, — сказала Момо, после пары секунд колебаний решив, что эту информацию можно раскрыть. — Айзен… математик? — охнул Хирако. — Тот, что уволился? Ох черт. — Потому он и уволился. Я пригрозила, что пойду в полицию, и он решил сбежать. А потом на трассе не справился с управлением. Я чувствую свою вину за это, — Момо сжала кулачки на коленях. Полуложь-полуправда, версия, созданная-подстроенная якудза, в которую поверила полиция, иначе было нельзя; больше она не могла заставлять себя тонуть в этом и молчать. — Потому что я желала ему смерти, и вышло так, будто все произошло по моему желанию. — А чего ты ему могла желать, долгой счастливой жизни? — оскалился Хирако. Встал, садясь на колени перед сидящей Момо, чтобы лучше видеть ее лицо. — Если этот гад сдох, туда ему и дорога, — серьезно сказал он. — А я изо всех сил постараюсь, чтобы тебе было со мной хорошо. Обещаю, — подняв мизинец, он протянул его Хинамори. — Обещание на мизинцах? — она приподняла бровь. — Немедленно дай мне руку и не мешай быть крутым, это мое обещание, — нахмурился Хирако. Момо протянула свой мизинец в ответ, соединяя пальцы. — Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо со мной, — повторил Шинджи. — Если совру, то проглочу тысячу иголок и мне отрежут палец. — Жутко звучит. — Жутко, — Хирако прижал ладони Момо к своим щекам. — Но я не собираюсь врать.