Останусь лишь я

— Эт чё такое, чё за детский сад, бля, с крабиками? – Горшок повертел в руках короткий белый фартук с принтом ресторанного логотипа. – Сопливчик какой-то. Это обязательно надо надевать? — Если не хочешь изгваздать свой новый прикид. Шура, уже облачённый в униформу культурного пожирателя крабов, сидел напротив Горшка, поглядывая поверх большой кружки пива с шапкой ещё не спитой пены. Горшок недовольно вздохнул и, всем своим видом выражая несогласие с этим засильем буржуазно-мещанских ритуалов, нехотя накинул петлю нагрудника на шею, оставив лямки небрежно болтаться по бокам. Шут — не шут, но смешным Горшок выглядеть не любил, а вот футболки “мисфитс” наоборот. Очередная поездка в Америку заканчивалась – послезавтра домой, но провести время наедине с Шуркой, да ещё по-трезвому, удалось только сегодня: то семейные развлечения мешали, то встречи с обамериканившимися знакомцами из околорокерской тусовки и местными музыкантами и прочая суета. Сбагрив Олю на руки Ирише, вызвавшейся приобщить её к “шоппингу”, по-простому, вместе прошвырнуться по магазинам, Горшок с удовольствием подхватил Шуркину идею посидеть где-нибудь “без баб” и поговорить как в старые добрые. Когда Шура перебрался в Америку, их разногласия, недосказанности и обиды как-то сошли на нет. Никто никому больше ничего не был должен, и потому можно было общаться доброжелательно и ровно, без хуйни, как хорошие знакомые с общим прошлым. Но вместе с возможностями обоюдоостро осложнить жизнь ушла и прямота, с которой они раньше лепили друг другу в лицо правду-матку на правах близких людей. Впрочем, если подумать, ушла эта прямота и откровенность куда раньше, и Америка была здесь ни при чём. Наконец принесли заказ – здоровенное блюдо с варёными крабовыми клешнями и всё, что к ним полагается, включая гору бумажных салфеток и пару деревянных молотков. Шура азартно потянул к себе на картонную тарелку крабовую конечность и с видом познавшего эту жизнь сибарита принялся деловито обстукивать панцирь молотком. Горшок скептически повертел колотушку в руках, не торопясь приступать к трапезе. — Понапридумывали приблуд всяких, а помнишь, как на Камчатке? Портняжные ножницы, чик-трак, и жрёшь. Водочкой запиваешь, а она не вставляет. — Вздохнув, он неприязненно смерил взглядом свою кружку. В этом ресторанчике ничего крепче шестиградусного пива не подавали. — Ай, да брось, — моментально уловил его неизящный намёк Шурка. – Нарежемся дома, а тут давай культурно посидим. А на Камчатке заебись было, спору нет. — Закатив мечтательно глаза, он покивал. – Я ещё помню, как Реник ехать отказался, еблан. Такой, типа, в жопу мира не поеду. Кому хуже сделал? Как в том анекдоте прям. — В каком? – оживился Горшок. — Ну, типа, как две дуры таксиста наебали. Три рубля дали, а сами не поехали, — Шурка хохотнул. – Кстати, чё как там Реник-то? Назад не щемится ещё? Слышал, он на концерты к вам зачастил… Горшок задумался. Ренегат действительно появляться в их орбите стал почаще, и всё как будто невзначай – да случайно, да совпало так, – но на каждый московский концерт являлся как электричка на вокзал – по расписанию. Даже и в Питере ебалом светил, то в гримёрку наведается – “я проездом, парни, как я мог пропустить!”, а то после выступления в рестике нарисуется. Но ничего не просил, ни на что не намекал, хвалил новые песни, только вздыхал иногда стельной коровой: мол, рад бы в рай, да грехи не пускают. Ну, то есть, бизнес закрутил, младенец дома орёт, ни дна, ни покрышки, посрать некогда, какая уж тут музыка – хотя видно было, что тянет. Но чтобы прям в открытую проситься… Нет, такого Горшок припомнить не мог. Но всё равно что–то напрягало, какая-то мысль на краешке сознания донимала, как залетевший ночью в комнату комар – вроде негромко и безвредно, но бесит. Возможно, всё дело в том, что Андрей ему так и не рассказал, за что съездил Сане по морде. Горшок тогда спустил инцидент на тормозах, а до причин решил не допытываться – ну мало ли кто где кому на хвост наступил, слово за слово, хуем по столу, а Реник из группы свалил, вот Андрей и вернул ему какой-то должок. Дело житейское. Да и в тот вечер Горшку было не до расследований. После того, как Андрюха выебнулся на все деньги и свалил в гостиницу, Горшок решил, что он в одно жало догонится в номере, да и вырубится. Но когда он, пьяненький и расслабленный, явился в номер глубоко заполночь, то застал Андрея бодрствующим, трезвым как стёклышко и настолько агрессивно заведённым, что Горшок даже не сразу и понял, чего Андрей хочет – подраться с ним или потрахаться. Андрей налетел на него с порога, толкнул к стене, долго и напористо целовал, а потом и вовсе дотащил до кровати, опрокинул на неё и навалился сверху, стаскивая одежду. Горшок с радостью отдался этой горячечной возне, и всё было замечательно и даже прекрасно, пока он не почувствовал, как колено Андрюхи раздвигает его ноги, а пальцы, которыми он уже вовсю хозяйничал в его расстёгнутой ширинке, пробираются ниже, под яйца, туда, где по установившемуся за все эти годы негласному компромиссу им находиться не следовало. Блаженная хмельная расслабленность, так приятно обволакивавшая Горшка, моментально слетела, сменившись возмущённым недоумением – ну разве он не понимает? Они же договорились! И тут же он понял: Андрей его провоцирует намеренно. Зачем, почему – неважно. Но как устоять, если так просят. Горшок резко вывернулся и, облапив Андрюху, перевернулся с ним вместе. Андрей тут же обхватил его ногами и, вцепившись в волосы, притянул к себе для грубого, злого поцелуя, но в глазах его плескалось такое отчаянное желание и голод, что Горшку казалось: в этот момент он может сделать с Андреем всё что угодно, и тот это “всё” примет. Не сказать, что они прежде себе в чём-то отказывали, но в эту ночь оторвались друг на друге так, что кровать не сломали только чудом. Некоторые странности в постельных практиках у Андрея прорывались и после, но Горшку они, скорее, нравились, даже придавали некой остроты. А вот в обычной жизни напряги только множились. Забавно, беременна была Оля, а гормоны как будто шкалило у Андрея, хотя он и не баба. С Олей как раз было хорошо, спокойно и надёжно. Она заботилась о семье, о нём, не пыталась нагнуть Горшка в творчестве и вообще, вот бы и с Андреем так… — Ау, Гаврила, ты чего, отлетел что ли? – Шурка помахал перед глазами Горшка рукой. – О чём задумался? Горшок проморгался, возвращаясь в галдящую забегаловку. — Так о чём ты там спрашивал? — Да уже как-то и неважно, — хмыкнул Шура. – Вообще-то о Ренике. — А что Реник? – переспросил Горшок. — Забей, проехали. Очевидно, суть ответа на мой вопрос содержится в твоей похуистической на него реакции. Горшок неопределённо пожал плечами и сосредоточился на процессе добывания крабового мяса, долбя молотком по панцирю с такой яростью, что во все стороны летели брызги. Шура с раздражающей улыбочкой какое-то время смотрел на это гастрономическое варварство, прежде чем проницательно поинтересоваться: — Что, с Андрюхой посрались опять? Ты мне так и не рассказал, почему без него в этот раз приехал. — Да ёбнулся он, что ли, — раньше, чем успел отфильтровать базар, брякнул Горшок то, что крутилось в голове всякий раз, как он пытался рационально объяснить себе поведение Князя в последнее время. — В смысле?.. — оторопело переспросил Шура, явно не рассчитывающий на такую откровенность. Поспешно добавил: – Если не хочешь, не говори, конечно. Надеюсь, он не подсел на что-то, типа как, ну ты понял… Горшок скривился, как от зубной боли. — Да не. Текста для песен жмёт давать. — А, — разочарованно выдохнул Шура. – Ну бывает, не пишется. Творческий кризис, он случается. — Да не, — повторил Горшок. – Пишет, но не даёт. Устроил мне ромашку. Дам, не дам, дам, но не вам. Заебал. А ещё на языке вертелось пожаловаться, что Андрей как будто обособился от группы, слишком стал обидчивым и так ревностно оберегает свой вклад в общее дело, будто вокруг не друзья, с которыми пуд соли сожрали, а какие-то глумливые гоблины, тянущие к нему загребущие руки. Срётся по поводу и без, огрызается на любое замечание, дерзит и выёбывается. А Ренегата вообще в упор не видит – стоит тому появиться, как Андрей надевает маску вежливого игнора. И откуда в нём вдруг взялось столько спеси? Реник, конечно, не свет в окошке, но разве нормально так опускать человека только потому, что он, видите ли, больше не член коллектива?.. Уволился – пошёл на хуй, что ли? Такое отношение как-то выбивалось из концепции рокерского братства и отдавало гнилой попсятиной. Но нести это Шурке Горшок осёкся – вряд ли тот поймёт, что дело вовсе не в Ренике, уцепится за имя и скажет, что так тому и надо. Реника Шурка тоже почему-то не жаловал. — Вот оно что, — протянул Шура, понимающе покачав головой. – Звезду поймал, что ли? — Да блядь, не знаю, что он там поймал, — начал раздражаться Горшок. Разговор категорически уходил не в ту сторону, и Горшок уже жалел, что вывалил на Шурку свои претензии к Андрею. Не хватало ещё, чтобы Шура начал подогревать эту тему в поисках новых подробностей, а потом, мало ли, пропиздится самому Андрею или кому ещё, дойдёт этот разговор до Князя через третьи руки, и всё станет ещё хуже. – Просто с текстами затык. Вот и всё. Музыки у меня – во! – Он чиркнул ребром ладони себе по шее. — На три альбома хватит. А выпустить и один не можем, потому что песню без слов не сделаешь. А текста из Князя клещами вытягивать приходится. Короче, давай замнём. — Мих, послушай, — Шура водрузил оба локтя на стол и подался к нему. – Любую проблему можно решить, а тут и проблемы-то никакой особо нет. По хуйне ведь паришься. — То есть как это – по хуйне? — Да вот так это. Мишаня, тебе надо просто вспомнить, кто ты есть. Ты же охуенный композитор, фронтмен и вообще! ”Король и шут” на тебе, главным образом, и держится. Горшок недовольно вскинулся, но Шура жестом пресёк его возможные возражения и чуть более торопливо, чем раньше, словно опасаясь, что его перебьют, продолжил: — Я не умаляю вклад Андрея в группу, никоим образом, и не подумай. Но сам посуди. Когда мы открывали для себя панк-рок, слушали западников и хотели добиться такого же звучания, разве нам было дело до текстов? Да мы до сих пор не особо и знаем, о чём там поётся. А вштыривает. И всю их многомиллионную аудиторию точно так же, по всем уголкам мира, где их слушают. И вспомни наши гастроли здесь – местным точно так же было насрать на смысл песен, я тебе точно говорю. — Ты это к чему? – прищурился Горшок. — Я это к тому, что музыку в группе пишешь ты. И она заводит народ по обе стороны океана, и неважно, на каком языке ты будешь под эту музыку петь. Да хоть на дневнеанглосаксонском, — шутливо поддел его Шурка. Горшок теперь слушал внимательно, про себя отмечая, что что-то в этом есть. Вот и Ренегат, когда они перекидывались парой слов при нечастых встречах, говорил похожие вещи. Шуре, конечно, знать об этом было необязательно, но то, что настолько разные и неприязненно настроенные друг к другу люди сходятся на одном и том же, наводило на мысли, что, скорее всего, объективно они правы. — А кто такой Андрей без “Короля и Шута”? Ну да, талант, художник, тексты пишет… Но рисунки его, пусть они хоть трижды гениальные, для мировой публики значения не имеют, текста на русском тоже, а ты ещё говоришь, что и с ними теперь проблема. — А не охуел ли ты часом? – взвился Горшок. – Что значит – Андрей без “Короля и шута”? Ты мне его выгнать, что ли, советуешь? Подтвердив многолетний опыт знатока изменчивых настроений Горшка, Шура и бровью не повёл на эту тираду. — Упаси боженька, Миш. Да это и нереально. “КиШ” это ж как отель Калифорния. Выписаться можно, покинуть – никогда. Ни я, ни Реник не дадим соврать, — Шура засмеялся, но тут же продолжил уже совершенно серьёзным тоном. – Я просто хочу, чтобы ты правильно расставил приоритеты. Ну хочешь, мы с Иришей поможем тебе с текстами на английском? С “Элвисами” же круто получилось, да же? Горшок кивнул. И впрямь, было круто, хотя учить слова на иностранном было непросто, но опыт-то есть. — Я уже наблатыкался здесь в инглише, наслушался песен, смысла ведь ноль, лучше бы и не знал, о чём поют. Пипл хавает любую дичь, лишь бы мелодия и аранжировка доставляла. А мы тебе из классиков что-нибудь подгоним. Любишь мрачнятину? Эдгара По, например, адаптируем, да хоть из Лавкрафта надёргать можно. Найдём из местных кого-нибудь, кто в рифму про мертвецов и зомбарей текстики набросает. И не на одну-две песни, а на целый альбом. И гастроли потом здесь забацаем. Ну, как тебе? Идея выглядела соблазнительно и логично, и Горшок заинтересованно сощурился, кивая. — А если ты переживаешь, что Андрей залупится на это, так я тебе как краевед говорю – это его здорово взбодрит. Почувствует, что ты и без него можешь тему двигать и группу развивать, будет тебе тексты в зубах приносить по первому требованию. Ещё и с превышением плана. Просто чтобы доказать, что это ты без него не сможешь. А там и заёб его пройдёт, и всё вернётся на круги своя. Уж поверь. Или я ничего не понимаю в Андреях. – Шура, изложив все свои доводы, откинулся на спинку стула, и, прямо глядя Горшку в глаза, подвёл черту. – Надо просто навести в доме порядок, Гаврил. Ферштеен? Чёрт его знает, может, Шура и прав. Хоть разговор вышел и непростой, но отчего-то Горшок почувствовал некоторое облегчение. Ведь недаром говорят: понять, в чём проблема — считай, уже наполовину решить её. — Не, ну чё б и не попробовать. Хуже точно не будет. Крабов они доедали под рассуждения о том, каким может получиться альбом, если воплотить Шурину идею в жизнь. Когда они расплатились и вышли из ресторана, Горшок, наслаждаясь приливом благодушия и давно не посещавшего его довольства жизнью и почувствовав укол сожаления, что Андрея, чтобы разделить это ощущение с ним, рядом нет, попросил Шурку провести его по магазинам. Они неторопливо шагали по туристическому кварталу вдоль витрин одноэтажных магазинчиков. Горшок сам не знал, чего именно ему хотелось бы привезти Андрюхе в подарок, надеясь наткнуться на что-то, что зацепит взгляд. В раю победившего ширпотреба они или где? Шмотки, обувь, магазин с приколами, ювелирка… всё не то. Можно было бы сразу взять такси до магазина рок-атрибутики, но хотелось просто прогуляться, растрясти жирок, как говорится. У одной из витрин Горшок остановился: взгляд упал на целую полку разнообразных кожаных прибамбасов – матовый блеск хорошо выделанной кожи, заклёпки и шипы. — Во! Смотри, какие пиздатые напульсники. То, что надо, — он ткнул пальцем в стекло. — Гаврил, ты на вывеску-то посмотри. — Шура едва сдерживал смех. – Ты уверен, что Андрюха заценит такой презент? Горшок навёл фокус на привлёкший его внимание аксессуар – на широких кожаных напульсниках обнаружились карабины и цепочка между ними. И только после этого поднял взгляд на вывеску – при всём своём ограниченном словарном запасе английского прочесть и понять надпись “sex shop” он мог. — Тьфу ты, — он сплюнул себе под ноги. И тут же нашёлся: – Карабины срезать можно. Зато смотри, цена в два раза меньше, чем в рокерской лавке. — Это вряд ли, — хмыкнул Шурка. — Ну да и хуй с ним. Они пошли дальше в молчании. Горшок размышлял о том, почему всё же Шурка в своё время дал понять, что кое-что знает или догадывается о них с Андреем, и при этом не швырнул ему в лицо это своё знание, и все эти годы хранил, ни с кем так и не поделившись. Блеф то был с его стороны или же предостережение, уже неважно, зато сейчас вон, идёт, никак не комментирует, хотя будь он в полном неведении – наверняка всю дорогу на все лады глумился бы на эту тему, а когда вернулись бы на виллу к остальным – художественный пересказ этого прикола стал бы гвоздём программы вечера в конкурсе хуёвых шуток. Не факт, что Горшок бы не вспылил и последние два дня в Америке не пошли бы по пизде. И всё-таки Горшок не без сожаления думал, что надо было отбрехаться, мол, Андрюха всегда любил украшать себя всякой кожаной тряхомудией, да и взять эти штуки – в Питере беспалевно такое не купишь. Его теперь знала каждая собака, и даже выход в ларёк за сигаретами порой превращался в шапито. Иногда это откровенно мешало, хотя чего лукавить – пожинать плоды славы чаще было всё же приятно. Но не в таких щекотливых делах. А эти дела между ним и Андреем и впрямь приобретали такие интересные дополнительные оттенки, что, будь Андрей тёлкой, Горшок решил бы, что это такая игра для того, чтобы привязать к себе мужика покрепче всякими там ухищрениями, дать ощущение могущества и контроля, чтобы потом вить из него верёвки. Некоторые на такое ведутся, он читал. Но у Андрея наверняка были свои загоны, да и в манипулуляциях он силён никогда не был. Может, он просто пошёл вразнос потому что потому, вот и парням из группы прилетает ни за что, и творчество буксует. Может, Андрею нужна твёрдая рука и более жёсткие рамки? Думать в подобном ключе об Андрюхе было бы дико и странно, если бы самого Горшка всё это так круто не заводило. Вот так на старости лет и открываешь в себе новые пристрастия и горизонты. — Мих, куда мчишься? – позвал его голос из-за спины. – Давай сюда заглянем. Глубоко погрузившийся в свои мысли Горшок обнаружил, что обогнал Шурку и, будто забыв о цели прогулки, шпарит по улице, не глядя по сторонам. А вот Шура молодец, помнит. Несмотря на обилие разного нефорского шмота, выбор подарка труда не составил – красная полосатая футболка с черепом была более чем подходящим вариантом. Немного поизображав трудности с определением размера – не хватало ещё продемонстрировать Шурке, отпускающему едкие советы взять на вырост, что он отлично знает любой параметр любой части Андрюхиного тела, – Горшок, наконец, получил то, за чем пришёл. Вечером устроили отвальную вечеринку “в американском стиле”, как с энтузиазмом провозгласила Иришечка, хотя водку пили русскую, присутствовали только свои, а вся разница заключалась лишь в том, что шашлыки здесь делали на решётке и назывались они “барбекю”. Вот и сейчас Иришечкин муж с улыбкой жизнерадостного кретина хлопотал у жаровни, готовя очередную партию мяса, пока его жена присела на уши Оле с наверняка самыми важными “женскими мудростями”, а любовник его жены напивался с Горшком. Самому Горшку подобные хитросплетения семейного альтруизма были загадочны и непонятны, но он давным-давно повесил шлагбаум на размышления о природе этого странного триумвирата. Помимо прочего его слегка удивляло и то, как легко и непринуждённо Ириша сошлась с Олей, посмотреть на них — ну настоящие подружки-ватрушки. Хотя, скорее, Ириша, что называется, “взяла её под крыло”, за что Горшок был ей вполне искренне благодарен. Но с другой стороны, а как иначе? Её и надо было сейчас опекать. Оля такая юная, почти неземная, а теперь ещё и беременная его ребёнком, так приятно округлившаяся, из-за чего стала ещё краше и соблазнительнее. Но именно поэтому с ней и требовалось быть особенно нежным и бережным, как бы чего не случилось. А вот с Андреем наоборот – с ним можно было не сдерживаться, или, скорее, Андрей никакой сдержанности и не хотел. Такой стал требовательный и буйный, что ой. На йоге своей, что ли выносливость натренировал – Горшок листал как-то брошюрку на эту тему, нихера не понял, какие-то там кундалини, энергии и чакры, запомнил только, что ебаться адепты этой хуйни способны якобы часами. Подъёбывал он Андрюху этим его увлечением, не без того, пока не обнаружил, что польза есть и для него самого – например, растяжка. Горшок усилием воли отогнал моментально возникшие перед мысленным взором образы – не хватало ещё сейчас, при всём честном народе словить стояк, объяснить который будет сложно, учитывая, что рядом сидит Шурка. Скорее бы домой уже, что ли. Горшок приложился к бутылке, сделав несколько жадных глотков. — Мих, до чего ж странная штука эта жизнь, — подал голос Шура. Они сидели плечом к плечу на краю бассейна, болтая ногами в подогретой воде. Горшок машинально передал бутылку Шурке, и тот пару раз глотнул из неё. — А, что? Чего странного-то? Жизнь как жизнь. — Ну как. Представляешь, идут годы, расстояния неебические, другое небо над нами, и мы такие, сидим здесь, на краю Тихого океана, в Америке! Кто бы сказал нам тогда, когда мы окурки бычковали да пирожок один на двоих хавали за гаражами на Ржевке, что когда-нибудь окажемся здесь. Снова вместе, плечом к плечу, уже солидные семейные люди, известные музыканты, а кое-кто ещё и живая легенда. Скажи, а? – Шура толкнул Горшка плечом и задрал голову, разглядывая яркие звёзды. — Ну типа, да, — вяло согласился Горшок. Ему не хотелось сбивать Шуркин настрой, тем более, что отчасти тот угадал с тем, что иногда ему самому думалось в этой поездке. Но не в Америке было дело, страна как страна, разве что жирнее народ живёт и цветных много. Шурка был прав в другом: действительно, столько лет прошло, а они снова общаются без преград, всё лишнее отлетело шелухой, хотя казалось, что с его переездом они потеряются друг для друга окончательно. — Слушай, — проникновенно произнёс Шура, заглядывая ему в лицо. – Я вот что подумал, только не бесись. — С чего бы мне беситься? – тут же насторожился Горшок. — Мы тут с Иришечкой обсудили один момент и решили тебе предложить подлечиться здесь. Только сразу нахуй не посылай, ладно? Горшок стиснул зубы. Ностальгическое благостное настроение улетело в глубокий унитаз. Вот нахера они все лезут! — Гаврил, только выслушай, не кипятись, — почему-то шёпотом зачастил Шура. – Здесь клиники не такие, как у вас там. Здесь всё для людей, цивилизованно, с уважением к личности, никакого насилия и прочего совкового трэша. Пролечишься раз и навсегда, да и покончишь с этим говном. — А с чего вы с Иришей решили, что мне это надо? – процедил Горшок, только чтобы заткнуть этот фонтан красноречия. – Я завязал так-то, если ты не заметил. Шура поджал губы, никак не комментируя, только непроизвольно брошенный взгляд в сторону сидящих в плетёных креслах Оли с Иришей выдал источник его информации. Блядь, ну конечно. Очевидно, Оля не удержалась, пожаловалась по-матерински участливой старшей подруге, и винить её за это Горшок бы не решился. Да, он держался, до зачатия чистым год ходил, но теперь, пусть и редко, эпизодически, но случались срывы. Близкие знали, посторонние не догадывались, но Шура вроде как и не посторонний. — Мы оба знаем, как оно происходит, Миш. Я всё понимаю. И ты скажешь, мол, легко раздавать советы, сидя в Штатах. И что у тебя там вся жизнь – и группа, и друзья. Но группа может гастролировать и здесь, а друзья… Что-то их наличие в одном с тобой городе ничем не помогает. А у тебя ребёнок на подходе, может, надо что-то радикально поменять в жизни? Например, окружение. А, Миш? А мы с Иришей поможем. Мы ж за вас с Олей… Горшок тяжко вздохнул. Все эти душеспасительные беседы он мог бы сам расписать как по нотам, и да, героин — это полная хуйня, а сам он всё ещё окончательно не способен от него избавиться, всё верно. Эмоций, при всей правильности доводов, у него эта сермяжная правда давно уже не пробуждала. Из всей Шуркиной речи по-настоящему кольнула его только на секунду допущенная вероятность, что ему надо оставить Андрея по ту сторону океана, разорвать, получается, их связь – ведь так и получится, если он согласится на это предложение. И, значит, Шура считает себя другом более близким, чем Андрей? По крайней мере, заявку на это он сделал серьёзную. И сейчас сидит, развернувшись всем телом к Горшку, пожирает его глазами в ожидании ответа. Горшок решился. — Шур, я давно хотел задать тебе один вопрос. Только честно ответь, ладно?.. — Всё, что захочешь. — Так всё-таки, было у тебя что-то с Махой или нет? На лицо Шуры набежала тень, он нахмурился, завис на несколько долгих секунд – очевидно, не ожидал, что спросят именно об этом. Горшок терпеливо ждал. — Ну, мы с ней друзья, хорошие близкие друзья, — наконец проговорил Шура самым убедительным тоном, а потом, с легчайшим намёком на усмешку, добавил: – Ну, как вы с Князем. — Ясно. — Горшок медленно поднялся, неторопливо растёр ноги полотенцем, всунул их в шлёпки. — Пойдём. Пиздец как жрать хочется. Не дожидаясь Шуры, он пошёл к остальным. Разговор о клинике больше не поднимали ни он, ни Шура. А на следующий день, пока Оля собирала вещи, Горшок под предлогом докупить сувенирки заказал такси и в одиночку смотался до того самого магазинчика. Если знать точный адрес, дело пары часов, а то и меньше. Кожаные наручники, купленные без всяких проблем – есть в полном отсутствии популярности и свои плюсы – были завёрнуты в полосатую футболку и спрятаны на самом дне чемодана. Хорошая вышла поездка, дай бог не последняя, но самое лучшее в ней то, что она наконец закончилась. Через несколько дней после возвращения, отдохнув после перелёта и уладив накопившиеся за время отлучки домашние дела, Горшок набрал Андрею чтобы уточнить, когда к нему можно будет заехать в гости. — Да хоть завтра, — обрадовался Андрей. Рад он был не только голосу Михи, который прерывался из-за хреновой связи в несущемся на полному ходу поезде, но и тому, что Миха позвонил именно сейчас. Андрей возвращался домой из Москвы, где провёл прекрасные выходные с одной замечательной девушкой, знакомство с которой как-то незаметно и неожиданно из череды случайных встреч начало перерастать в нечто большее. И Андрей не видел ни одной причины останавливаться на полпути к этому большему. Но он прекрасно понимал, что позвони Миха на день-два раньше – основную часть времени все мысли были бы заняты им, а не Агатой. Это было глупо и порой мешало, но Андрей даже не пытался что-то в себе менять по этому поводу. Миха прописался в его голове давно, прочно и навсегда, так уж сложилось. Агата тоже постепенно отвоёвывала себе место в душе и сердце Андрея, и это было хорошо, помогало уравновесить болезненную тягу к Михе и вытеснить из головы ублюдков, которые пытались захапать себе кусок от его личного пространства без разрешения, нахраписто и нагло. В частности, Реника. О Ренике Андрей старался вообще никак не думать и не вспоминать – много чести. Но тот, очевидно, имел совершенно иные планы, учитывая его тактику под названием ”их в дверь, они в окно”. Его внезапное появление после концерта несколько месяцев назад выбило Андрея из колеи, да так, что он на глазах у всех конкретно так сорвался. Все усилия по обретению хоть какого-то подобия равновесия пошли насмарку. Но Реник-то каков. Хладнокровная и безбашенная тварь. Мало ему того, что и так урвал, пришёл за добавкой, насладиться триумфом и всласть поглумиться. Андрей правую руку дал бы на отсечение, что он только обрадовался, схлопотав по роже. Из этого следовал вывод: чем больше эмоций проявит Андрей, тем больше кайфа получит Ренегат. Жаль, что эта блистательная мысль утвердилась в его голове не сразу, а после многочасового пережёвывания по кругу воспоминаний и обид, но осмыслить случившееся было необходимо. Как говорится, вопрос не в том, что ёбнули кнутом, а как подкрались. Возможно, прояви Андрей полное безразличие, Реник снова уполз бы в ту дыру, из которой вылез. Но, увы, аттракцион оказался слишком увлекательным, и Реник, похоже, решил озаботиться абонементом. Только вот застать Андрея врасплох больше у него шансов не было. На интервью, если вдруг всплывало имя Реника, Андрей с доброжелательным равнодушием отмечал его прошлые заслуги перед группой, мог мимоходом поддакнуть Михе, пустившемуся в воспоминания о том, как они с Реником делали аранжировки и как в целом неплохо играл свои партии Реник. Андрей снисходительно кивал, не забывая уточнить, что речь идёт о “сессионнике”, покинувшем группу ради более важных и серьёзных целей, чем рок-музыка и творчество. И ведь это было чистой правдой. Поиграл и ушёл, что ж, попутного ветра в горбатую спину, как говорится. Если бы ещё только Миха поменьше с ним якшался, но после инцидента в гримёрке Андрей зарёкся с ним спорить по этому поводу – теперь любое недовольство Ренегатом мало того, что пробудит в Михе нездоровую пытливость, но и будет воспринято им не более чем сведение личных счётов. Тут Реник выиграл. Один – один. То, что Горшок уже ждёт его на квартире, Андрей понял по свету в кухонном окне. Ишь ты, соскучился. А в Америку не позвал, хотя Андрей туда и сам не особо рвался. Во-первых, потому что разногласиями с Горшком наелся досыта и в Питере, ехать за продолжением этих срачей на другой континент было незачем. На новые Михины идеи у Андрея вставало, фигурально выражаясь, через раз, а Миха, напротив, фонтанировал ими настолько бурно, что вся эта поездка могла окончательно их рассорить ввиду нынешней разницы, так сказать, творческих потенциалов. Во-вторых, потому что была Агата, провести время с которой было интереснее, чем мотаться по американскому захолустью под нахваливание преимуществ западной жизни от Шурки и его странненького семейства и раздражённый мандёж Горшка, вынужденного из-за Оли под боком сдерживаться во многих своих желаниях. Ну и в-третьих — зачем куда-то ехать, если Горшок сам, когда захочет, явится куда угодно. — А ты, я смотрю, не стал дожидаться завтра, — снимая ботинки, проговорил Андрей из прихожей. Миха, не слишком-то торопясь, показался в дверном проёме кухни. В одной руке кружка, в другой – дымящаяся сигарета. Волосы картинно растрёпаны, рубаха расстёгнута до пупа. — Ты на часы-то посмотри. Завтра уже наступило. – Он отхлебнул из кружки, и по знакомой мимолётной гримасе Андрей понял, что в кружке явно не чай и даже не кофе. — А Оля в курсе, куда ты на ночь глядя намылился? – из чистой вредности спросил он. Оля ему нравилась, он был ей благодарен за всё, что она сделала для Михи, но нет-нет да и заедало что-то этакое. Возможно, склонность Михи ей врать, когда он сваливал к Андрею. Сам-то он в своё время от Алёны ничего не скрывал – ну почти, прямым ведь текстом говорил, куда едет и с кем будет. Да, без подробностей, но, по крайней мере, место Михи в его жизни тайной не было, и право на эту часть своей жизни Андрей отстаивал невзирая на последствия. Потому и получил развод в итоге. Ну дурак был, чё уж. — Сказал, что двоюродный брат отца попросил помочь на даче, забор покрасить или картошку вскопать, похуй. Вот на дачу к нему под Выборг я и уехал типа, — Миха хмыкнул и небрежно пожал плечами, на отлёте держа кружку с бухлом двумя пальцами за ручку. Мизинчик разве что не отставил. – На три дня, не меньше. — Так у твоего отца же нет ни дачи, ни двоюродного брата с дачей или без, — поддел его Андрей. – Думаешь, Оля не узнает об этой прорехе на вашем генеалогическом древе? — На каком, бля, древе? Ты чё несёшь? Ой, в пизду. – Горшок наконец перестал строить из себя усталую звезду драматических подмостков, вышедшую к публике на бис. Поставил кружку на холодильник, уронил туда же окурок и шагнул Андрею навстречу. Обоих притянуло друг к другу. – Андрюха, ну ты чего, не рад что ли? Чё за допрос, ещё лампой мне в рожу посвети, — пробормотал Горшок ему в ухо, прижимаясь всем телом. Андрей вздохнул, погладил его по спине, провёл вверх по шее, взлохматил волосы на затылке, чувствуя себя наконец-то совершенно окончательно и полностью дома. — Да рад, конечно, чего ты как неродной. Отвык, что ли, от меня за этот месяц. Я ж всегда так прикалываюсь. Миха только прильнул теснее, сопел, обдавая свежепроспиртованным влажным дыханием. Они какое-то время так и стояли, повиснув друг на друге где-то между кухней и прихожей, пока Андрей не вспомнил, что он, вообще-то, только что с поезда и даже не успел снять куртку. — Так, мне бы руки помыть с дороги и переодеться, — выпутавшись из Михиных объятий, сообщил Андрей. — Давай-давай, — покивал Миха, хитро улыбаясь. – Тебе спинку потереть? Понятно. Долгое отмокание в ванной и пиво перед компом отменяются. У Михи приподнятое во всех смыслах настроение. Андрей порывисто притянул его к себе за шею, поцеловал – сильно, глубоко – и сразу же отпустил. Пусть знает, что Андрей только за. Но сначала — мыться. Вытираясь после наскоро принятого душа, Андрей решил не тратить время на одевание – так и вышел, обмотав бёдра полотенцем. Горшок предусмотрительно раздевшийся до трусов, оценил его появление, подорвавшись навстречу с такой прытью, будто Андрей появился не из ванной комнаты, а как минимум вышагнул из зеркала, как по волшебству. Ухватив за полотенце, подтянул к себе, прижался животом к голому животу Андрея, потёрся щекой о его висок. — Пойдём, а, — кивнул в сторону дивана. Андрей через Михино плечо бросил взгляд в предложенном направлении и, заметив лежащий на подушке бумажный пакет, вопросительно вздёрнул бровь. — Это, ну, короче. В общем, иди, сам посмотри. Должно подойти тебе, — Миха отпустил его и отступил в сторону. — Ты мне привёз подарок? Вот спасибо! – с весёлым воодушевлением проговорил Андрей. Надо же, что-то в лесу сдохло большое и чёрное, раз Горшок озаботился персональным подарком. Андрей уселся на край дивана и, положив пакет на колени, надорвал упаковку. Внутри был тканевый черно-красный свёрток, и Андрей довольно разулыбался, опознав в нём футболку, но, когда развернул её, улыбка его слегка померкла. — Должно мне подойти, говоришь? – Андрей повертел в руках сцепленные металлической цепочкой кожаные браслеты. Честно говоря, Горшок сумел его удивить. При своей почти истерической реакции на всё, что может обличить его с Андреем отношения в их истинном смысле, он наскрёб в себе решимости и куража наведаться в самый настоящий взаправдашний секс-шоп, приобрести аксессуар для садо-мазо-игрищ, а потом ещё и провезти его в багаже, сумев утаить от Оли. Хотя, учитывая богатый наркотический Михин опыт, умения прятать то, что не должно быть найдено, ему было не занимать. Но дело было не только в этом. Андрей признавал: он сам виноват, что их с Михой постельные практики обрели такой странный крен, хотя и не считал, что становится мазохистом, боже упаси. Просто внезапное появление Реника тогда в гримёрке что-то всколыхнуло в нём, как брошенный в воду камень — болотную муть со дна пруда: гнев и горечь от собственного бессилия, беспомощность и неотмщённое унижение. А более всего остального – страх, что он снова оказался в чьей-то злой власти. Лучшим на тот момент способом преодолеть этот страх стало неосознанное стремление наделить этой властью Горшка. Андрей сам толком не понимал в тот первый раз, с которого и начались эти сомнительные развлечения, чего именно хочет от Михи, он просто его провоцировал, выкручиваясь, брыкаясь и дразня, возможно, добиваясь, чтобы Миха прижал его к постели и удерживал. Но то ли Миха раскусил его, то ли Андрей невольно призвал к жизни его собственные скрытые фантазии, но Миха зашёл дальше: “Буйный ты какой-то сегодня. А давай мы тебя свяжем, ну как на проводах Поручика… Ты такой был…” Миха тогда завёлся с полпинка, а в процессе он как в роль вошёл, командовал – “повернись, молчи”, по заднице хлопнул несколько раз с оттягом, как в немецкой порнухе, и кончил так бурно, как не всякий раз случалось в юности. Андрей же впервые за последние месяцы почувствовал, что наконец-то свободен от назойливых мыслей, от ёбаной ответственности за всё, что с ним угораздило случиться, от всего, что мучило и терзало. Он не слишком стремился повторить этот опыт, но Горшку зашло как по маслу. Ничего удивительного, если подумать. Они вместе с пятнадцати лет, а ебутся уже лет десять, не всякий брак так долго длится. Как пишут в умных книжках на эту тему, чтобы не погрязнуть в рутине, требовалось разнообразие. И они периодически к нему прибегали, изредка, спонтанно, используя подручные средства, не более. Но чтоб вот прямо наручники покупать… это было что-то новенькое. Миха, настороженно наблюдавший за ним с безопасного расстояния, сбивчиво пояснил: — Ты футболку-то примерь, я про неё имел в виду, мог с размером пролететь. А это… ну это, если хочешь, тоже примерим. — Ну ладно, — Андрей отложил в сторону браслеты, поднялся и натянул футболку. – В самый раз, Мих, угадал. — Не угадал, а знал! Горшок без предупреждения налетел на Андрея, сшибая с ног и заваливая спиной на диван. Поймал его за руки и, сплетясь пальцами, завёл за голову и улёгся сверху, елозя твердеющим членом по бёдрам и паху Андрея. Полотенце, не выдержав такого напора, сползло, и единственной преградой между их голыми телами оставалась лишь тонкая ткань Михиных трусов. — Мих, — взмолился Андрей, — дай сниму, пусть хотя бы до ближайшего концерта доживёт. Ну жалко ж будет, если порвётся в первый же день, а. Горшок с неохотой отпустил его и сел, гипнотизируя потемневшим взглядом, пока Андрей раздевался, а потом аккуратно складывал его подарок. — А я бы выебал тебя прямо в ней, чтобы ты даже на сцене помнил об этом, каждый, сука, раз, когда надевал бы её. — Чего мелочиться, Мих, — парировал Андрей. – Может, давай уж сразу набьём мне татуху с твоим автографом. — А ничего, что твой автограф на мне уже давно набит? – Горшок повертел перед лицом Андрея рукой с татуировкой головы-пня. – Жаль, что я так же ловко, как ты, рисовать не умею, а то б подогнал эскизик-то. Ну так как, хочешь? Андрей уже знал, что по какой-то неведомой причине Миха не поддерживал его периодические рассуждения, что-де вот все рокеры как рокеры, а он ни одного партака не нажил за всю карьеру рок-звезды. Отчего-то эта идея Миху раздражала. И не то чтобы Андрей жаждал нанести себе на кожу какой-то конкретный рисунок – если бы он нашёл подходящий для себя, набил бы, и точка, – но поддразнивать Горшка иногда было забавно. — Ну не знааааю, — протянул он, будто всерьёз задумавшись. – Разве что если что-нибудь из ранней живописи маэстро Горшенёва времён училища? Миха, насупившись и пожёвывая губу, смотрел на Андрея сумрачным взглядом человека, ещё не определившегося, уже пора на что-то обижаться или ещё рановато. — А уж как меня парни-то зауважают. Ещё бы, сам Михаил Юрьевич Горшок пометил. Горечь, прорвавшаяся в голосе Андрея, удивила его самого. Он, честно, не хотел поднимать эту тему, но обида, копившаяся так долго, нет-нет да и прорывалась. Спору нет, Миха признанный лидер, но начинали-то они как бы вместе, поровну всё делили, а тут правила будто менялись на глазах, незаметно, но неумолимо, и Андрей всё чаще не мог отделаться от чувства, что он медленно, но верно дрейфует к роли приложения к Михе. Михе вроде бы это и не надо, но, как говорится, короля играть не надо, короля играет свита. А свита, ну то есть группа, заняла удобную позицию во всём соглашаться с Горшком, предугадывая его настроения, по излому бровей улавливая, что Михе нравится, а что нет – насобачились за столько-то лет. И получалось, что, если Андреевы задумки не заходили Михе, автоматом их саботировали и остальные музыканты. А Миха на всё делал круглые глаза, притворяясь непонимашкой и повторяя на все лады: “Ну, пацаны ж не хотят, что я могу сделать, решения ведь принимаем сообща”. Замкнутый круг какой-то. Но Миха, скорее всего, на самом деле не понимал, увлечённый собственными, как картинки в калейдоскопе, меняющимися идеями. Ну не специально же он так делает?.. Разумеется нет. Но писать что-то в такой нездоровой обстановке Андрею было тяжело. Вдохновения не было. И это тоже вымораживало, уже само по себе. Андрей замолчал, чувствуя, что разговор уводит совсем куда-то не туда. Вот и поговорили после долгой разлуки, называется. Они уже спорили, и не раз, обо всём этом. И всегда заканчивалось это одинаково – Андрей чувствовал себя нытиком-обиженкой, а Миха начинал психовать, оба наговаривали друг другу всякой хуйни и разбегались по разным углам, пока не остынут, или пока обязанности по группе не сведут их вместе. Или же пока они не оказывались в койке. — Ладно, Мих, проехали. Андрей приложил ладонь к щеке Горшка, потянулся к нему за поцелуем, и тот с готовностью ответил, будто только и ждал, когда снова можно будет вернуться к более интересным делам, начатым несколько минут назад. Они какое-то время сидели и целовались, поглаживая друг друга по спине, плечам, шее, пока Андрей не почувствовал, как все посторонние, сбивающие с толку мысли не улетучились, а в голове не воцарилась долгожданная приятная пустота. Миха мягко, но настойчиво снова уложил его на спину, не прекращая шарить горячими ладонями по телу. Андрей даже и не понял, в какой момент в руках у Михи появились кожаные браслеты на цепочке – только когда тот потянул его правую руку к себе, а потом ловко обернул один их них вокруг запястья и застегнул. — Примерим? Держа руку Андрея в своей, Миха смотрел на него одновременно неуверенно и алчно, и Андрей сам протянул ему вторую руку, позволяя надеть браслет и на неё. Михины пальцы подрагивали, пока он нетерпеливо возился с застёжкой. Для Андрея же ни вид, ни ощущение кожаных полос на запястьях не были непривычными — напульсники как напульсники, он часто носил похожие, вот только цепочка между ними… Да и та, по сути, фикция – расстегнуть карабины можно было самостоятельно, не прибегая к помощи партнёра по постельным забавам. Обычная, короче, игрушка для желающих придать сексу видимость остроты, но на Миху эта бутафория действовала отчего-то сильнее, чем можно было бы представить. Глаза его блестели, зрачки расширились почти до пределов радужки, будто он хорошенько накурился. Андрей, не зная теперь, куда деть руки, закинул их за голову, наблюдая за Михиным преображением. Интересно, кем он сейчас себя воображает? Миха плавно провёл ладонями от бёдер вверх по животу и груди Андрея, задерживаясь, чтобы сжать, пощупать, а где-то и слегонца ущипнуть, с таким удовлетворённым видом, будто проводил ревизию своих сокровищ – и их состояние и сохранность его вполне устраивали. Наконец обе его ладони легли Андрею на шею, мягко, без малейшего намёка на нажатие, обхватили её целиком и остались там. Время будто замерло, и секунды, как пылинки зависли в сгустившимся воздухе. Андрей безотчётно задержал дыхание, не желая отпускать этот момент, впившись взглядом в своё маленькое отражение в блестящих Михиных глазах. — Охуенно, — наконец, выдохнул, Миха, убирая руки с Андреевой шеи. Добавил задумчиво: – Но кое-чего здесь не хватает. — И чего же? — Крюк бы вбить, — Миха перегнулся через распростёртого под ним Андрея и ткнул пальцем в стену за его головой. – Вот сюда. Как в фильме, ну как его там… В общем, где тёлке ребёнка от сатаны заделали. — А ты типа в роли сатаны, что ли? Да и я тебе не тёлка, — расхохотался Андрей, снова возвращаясь состояние весёлой дурашливости. – И, кстати, ты же в курсе, что у сатаны рога есть? Дьявол — не дьявол, а кто-то же их ему наставил. Может, подберём для тебя персонажа попроще? Горшок, не удостоив Андрея ответом, ненадолго отвлёкся, чтобы избавиться от трусов и выудить тюбик со смазкой из ящика письменного стола. Вернулся на диван, устроившись между раскинутых ног Андрея, его собственный член в полной боевой готовности уже покачивался параллельно животу. — Ну, так какой ты у нас сегодня герой? – не унимался Андрей, пока Миха сосредоточенно возился с тюбиком. Дразнить Горшка, когда тот был в таком возбуждённом состоянии, было не лучшей идеей, но в последнее время что-то Андрея иногда подталкивало будто хотя бы себе самому доказать, что он под Горшка не стелется, не настолько ему удобен, как тот привык за все эти годы. — С рогами или без? — Это ты на что намекаешь? — Горшок недобро усмехнулся, подтянул Андрея к себе поближе, закинув для лучшего доступа одну его ногу себе на бедро, подсунул руку ему под задницу и без особых церемоний начал проталкиваться в него сразу двумя щедро смазанными пальцами. Андрей зашипел, заёрзал, но Горшок лишь сильнее сжал руку на его ляжке. — Знаешь поговорку? По героям не плачут. Под героями не суетятся. Вот и ты не суетись. При всей этой нарочитой строгости и даже грубоватости, пальцы Михи продвигались осторожно и медленно, а внимательный взгляд будто приклеился к лицу Андрея. Но контроль был полностью у Михи, и его от этого, судя по всему, дополнительно пёрло. Андрей постепенно расслабился, прикрыл глаза и начал подаваться навстречу, тихо постанывая, когда Миха склонился к нему вплотную и небольно укусил за нижнюю губу, возвращая его внимание к своей персоне. Андрей ойкнул, и Миха тут же воспользовался этим, запустил язык ему в рот, толкаясь внутрь в одном ритме с пальцами, которыми растягивал сейчас Андрея. — А все-таки зря ты насчёт татухи с моим автографом зубоскалишь. Если б пацаны знали, что ты для меня значишь, они бы понимали, что тебя тоже слушаться надо, — оторвавшись от губ Андрея, доверительно произнёс Миха. – Тут как в львиной стае. Иерархия называется. Понимаешь, да? Жаркое марево подступающего удовольствия, в котором Андрей так надеялся раствориться хотя бы на этот конкретный отрезок времени, моментально рассеялось. Будто на разгорячённое полуденным летним зноем тело опрокинули ведро ледяной воды. Андрей заёрзал, отодвигаясь от Горшка и его всепроникающих рук и сел, привалившись к стене. — Мих, вот какого хера, а? Ладно, ты ебёшь меня здесь как хочешь, но в группу-то зачем всё это тащить? Дело было не только в ёбаной иерархии, как сейчас без прикрас обозначил происходящее Миха. А в том, что было раньше – курица или яйцо. Ну в смысле – может, это с ним что-то не так, раз Миха видит его только тем, кого ебут, и поэтому то же самое в нём разглядел и Реник, да и парни перестали считаться, ну потому что пресловутая иерархия в мужской стае?.. Или же всё с ним нормально, просто Миха не хочет по-настоящему равных отношений и всячески оберегает своё верховенство даже в такой интимной области, а за этим тянется и всё остальное? Может, Андрея и перестало многое устраивать в этой хрупко балансирующей конструкции, но ему претило силой или хитростью бороться за первенство — что в группе, что в койке. А Миха не способен был делиться лидерством даже на таком первобытно-телесном уровне, чего уж говорить о деле всей его жизни. Андрей окончательно это понял, когда получил неловкие, но искренние, в чисто горшковском стиле, пояснения, почему он против того, чтобы Андрей брал у него в рот. Хотя сам сосал, и ещё как, без стеснения, легко, охотно и непринуждённо. “Ты чего, Андрюх, я ж эт-самое хуем, ну туда, понимаешь, да? Я ведь к тебе знаешь, как отношусь…” – делая страшные глаза, сообщил он как-то раз, когда Андрей снова сделал попытку вернуть ему, так сказать, оральную любезность. Дикая логика этого довода сначала рассмешила его, но следом дошло: даже в теории Миха не допускал вероятности лечь под Андрея. Хотя ну тут-то должно же быть то самое равенство. Очевидно, равенство по-Михиному — это когда главный всегда и во всём он. Андрей умолк, и Миха тоже молчал, буравя Андрея горящим и даже, как ни странно, восторженным взглядом. Непохоже было, что его настрой был сбит, скорее наоборот. Будто в компьютерной игре вдруг обнаружилась новая локация, а миссия самым захватывающим образом усложнилась – вот такой азарт теперь плескался в глазах у Михи. Можно было бы осечь его, сказать, что вообще-то Андрей говорил серьёзно, развить тему и распедалить в подробностях вот всё то, что он много раз мысленно раскладывал по полочкам. Но, чёрт возьми, какой смысл заводить такие темы в разгар ролевой игры, в которую Миха на данный момент погружён с головой. — А ведь ты сейчас допиздишься, — состроив зловещую рожу, мрачным тоном пообещал Миха. И безо всякого предупреждения вдруг перевернул его одним движением на живот, уселся сверху, не глядя расстегнул карабин на браслетах – тренировался, что ли? – перехватил одну руку и завёл её Андрею за спину. Надо же, как поздоровел, как куклу его ворочает, – запоздало удивлялся Андрей, даже и не думая сопротивляться, пока Миха возился, сцепляя его руки сзади. — Так-то лучше. Миха поднялся, подтащил к краю дивана, пока колени Андрея не ударились об пол, сам встал позади него, притёрся членом между ягодиц, направляя рукой, и едва нащупав вход, сразу же принялся протискиваться внутрь. А как только наполовину вошёл, освободившейся рукой сжал в горсти волосы на затылке Андрея, второй натянул цепочку наручников, одновременно с этим до упора насаживая его на свой член. — Значит, это я в группу всё это тащу? – вдруг заговорил Горшок, начал двигаться, особенно сильно толкаясь на конце каждой фразы. – А, может, это ты берега попутал? Ноешь, как сука, ведёшь себя, как стерва недоёбанная, с текстами динамишь… Чего ты добиваешься, Андрюш? Вот этого? Этого, да? Вот так тебе нравится? Андрей не отвечал – не мог. А Миха держал его за волосы и заломленные за спину руки и умудрялся при этом не только задавать вопросы, но ещё и нещадно драть его. Андрея вдруг захлестнуло осознанием того, насколько всё-таки Миха изменился. Каким охуенным он сумел стать, несмотря ни на что. Здоровый, уверенный в себе, выносливый, никакого сравнения с тем героиновым доходягой, каким он был несколько лет назад. Можно теперь не париться, что он помрёт в двадцать, двадцать пять, тридцать лет, вот уже и тридцать пять перевалил, и будет жить до старости. Это внезапное озарение подарило Андрею ощущение такой свободы, что все недавние его тёрки с Михой, группой, даже с, прости господи, Реником, на фоне её показались мелкими и неважными. Миха продолжал что-то ему выговаривать, сильно и часто вбиваясь в него, но Андрей уже не разбирал слов, полностью потерявшись в ощущениях. По телу разливался странный жар, распространяющийся от места, по которому изнутри ритмично и настойчиво проезжался Михин член. Это было необычно и необъяснимо, учитывая, что его собственный стояк по факту трахал воздух, не получая никакого внимания. А это почти навязанное ощущение воспламеняющего нервные окончания кайфа распирало, просилось наружу, и Андрей уже готов был взмолиться, чтобы Миха подрочил ему наконец, как Миха, словно мысли прочёл – отпустил его волосы и дотронулся до его члена. Хватило легчайшего прикосновения его пальцев, чтобы Андрей с непроизвольно вырвавшимся из горла криком кончил, содрогаясь и едва не теряя сознание. А следом за ним с глухим рычанием кончил и Миха, сжав почти до хруста в рёбрах и придавив всем своим немаленьким весом к постели, дотрахивая остаточными, неритмичными толчками, пока оба не обмякли, обессиленные и потные. Андрей слабо соображал и плохо отсекал происходящее, в котором Миха наконец отлепился от него, расцепил наручники и под мышки начал затаскивать обратно на диван. Он перевернулся на спину, хватая пересохшим ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, прижимая к груди затёкшие руки. Рядом развалился Миха, шумно восстанавливающий дыхание. Его влажная рука вяло прошлась по груди Андрея в усталой послеоргазменной ласке. — Вот это улёт, — выдохнул Миха. – Как будто… как будто… “Как будто ширнулся?” – невольно достроилось в голове Андрея. Он повернул голову – Миха пялился в потолок с мечтательной улыбкой, такой удовлетворённый, счастливый, расслабленный. Нет, нахуй всё это. Никаких больше “ширнулся”. Миха, почувствовав, что на него смотрят, повернулся к Андрею. — Бля, я слышал раньше выражение “очком лом перекусывает”, но никогда не думал, что такое бывает на самом деле. Ты так кончал, что я думал, хуй мне оторвёшь. – Горшок хохотнул и хлопнул Андрея по плечу, мол смешно же. — Охуенно поебались! Надо почаще так делать. Ну, в смысле, вот так, как сегодня, да же? Ну вот, геймовер, Мишка снова вернулся. Поебались действительно на славу, но получается, что поднятый разговор о проблемах внутри группы так никуда и не привёл. Всё и так путём. Тишину комнаты внезапно нарушил дробный стук вибрирующего на тумбочке телефона. Горшок резко подскочил, сграбастал трубу и, взглянув на окошко и не отвечая на вызов, как был голым умчался на кухню. Аккуратно стукнула закрытая за ним дверь. Оля, кто ж ещё может набрать Горшка в шестом часу утра. Вопреки всем разумным и логичным доводам и несмотря на только что полученный крышесносный оргазм, Андрей почувствовал слабый укол горечи. Это Миха боится, что Андрей как-то обозначит при Оле своё присутствие и спалит, что её муж вовсе не на даче у троюродного дяди? Хорошо же он о нём думает. А что будет дальше? Дальше вообще будет делать вид, что и дружбы-то никакой особой нет. Они просто коллеги по Михиной группе. Некстати вспомнилось, что свой-то телефон Андрей выключил ещё идя к подъезду, как только понял, что Горшок ждёт его дома. Даже не отбил смс Агате, что доехал. Потому что из всех, кто ему встречался в жизни, так уж сложилось, Андрей выбирал только Миху, в то время как у Михи этот выбор всегда был шире. Настроение Андрея окончательно испортилось – да что ж он за тряпка-то такая. Из кухни доносился приглушённый неразборчивый, но определённо виноватый бубнёж Горшка. Наверное, так и надо, и ему самому пора как-то научиться разделять приоритеты. Держать за душой что-то своё, куда не пускать уже Горшка, ставить на первое место жену, когда она у него снова появится. А сможет ли он? Ведь врать придётся тогда уже самому себе. Нет, это не вариант. Андрей в своё время попытался до Алёны донести, что он “не тот человек, что ей нужен”, но что именно она услышала? Кокетство широко востребованного среди фанаток известного рокера? И решила побороться за счастье? И каков итог? Они разбежались, а Андрей теперь для дочки пусть хороший, но всё же воскресный папа. Наверное, надо было выразиться яснее. Дать более честный выбор женщине, которая рискнёт захотеть связать с ним жизнь, то есть донести до неё, что Андрей никогда не будет полностью её, потому что уже не свободен и не одинок, хотя, конечно, о том, что в эти отношения включён и секс, говорить необязательно. Это не только его секрет, в конце-то концов. И вот если эта условная женщина примет Андрея таким, тогда, возможно, у них и будет шанс на что-то более серьёзное и прочное, чем вышло у них с Алёной. Хлопнула дверь, и Горшок вернулся в комнату. Неловко потоптался у дивана, прежде чем положить телефон на стол и снова улечься рядом с Андреем. Обнял и уткнулся лбом ему в висок. — Ну это, Оля ж беременная, тошнило её всю ночь, токсикозит, — пробормотал Миха, будто извиняясь. – Пообещал, что приеду домой сразу же, как смогу. Так что обломились наши три дня на даче. — Ну и правильно, Мих, — совершенно искренне поддержал его Андрей. – Потом наверстаем. — Но я вот что подумал, — Горшок приподнялся на локте, чтобы видеть лицо Андрея. – Из-под типа Выборга я до дома доберусь только к вечеру, а то подозрительно будет, если я через час на пороге нарисуюсь. Так что времени у нас ещё вагон. Повторим?.. — Море времени, — эхом отозвался Андрей. – Это точно.