Останусь лишь я

Андрей шёл по топкому болоту, проебав где-то ботинки, чувствуя, как липкая грязь обволакивает босые ноги, утягивает на глубину его тяжёлое непослушное тело. Трясина поднялась по пояс, потом по грудь, сдавливая и мешая вдохнуть. Хотелось крикнуть, но грязная жижа подступила к подбородку – откроешь рот и захлебнёшься. Темно было, как в могиле, и издалека доносился глухой стук – будто комья земли падали на деревянную крышку. Стук становился громче, пока не начал отдаваться под сводами черепа уже почти нестерпимым грохотом, и Андрей наконец проснулся. Яркий свет больно резанул по глазам, подушка под щекой была противно влажной. – Князь! Ты чего там? Соберись, тряпка! Все уже в автобусе, твоё высочество ждут! – бесновался Горшок за дверью, походу, пиная её ногами. Андрей попытался вскочить с кровати, но что-то пошло не так – запутавшись в какого-то хера болтающихся в районе колен штанах, он рухнул на пол. Всё ещё не вполне соображая, он машинально подтянул джинсы, и, на ходу пытаясь попасть ремнём в шлёвки, пошёл открывать. Ноги были ватными, пол качался из стороны в сторону – вот это он вчера нахуярился, любо-дорого! Даже нормально раздеться не успел – вырубился на полпути. С замком тоже пришлось повозиться – пальцы не слушались, да что пальцы – всё тело казалось онемевшим, как после не до конца выветрившегося наркоза. Горшок притих, но как только щёлкнул замок, рванул дверь на себя, и Андрей, не успевший отцепиться от ручки, едва не завалился прямо на него. – Ну ты даёшь, – констатировал Миха, поймав его за плечо и удержав в вертикальном положении. Андрею хотелось заверить его, что всё в порядке, но на выходе получилось какое-то невнятное мычание. – Давай, шевели поршнями, водила уже икру мечет, и орги названивают. Горшок решительно прошёл в номер, Андрей поплёлся следом. Кажется, насчёт анестезии он поторопился с выводами – резкий переход от пьяной бессознанки к суетливой активности дня отомстил наливающейся в висках болью и вихрем серых мушек перед глазами. Он стоял, покачиваясь и пытаясь подавить подступающую тошноту, пока Горшок деловито закидывал его вещи в развороченную спортивную сумку у кровати. – Умойся пока, что ли, – обернулся Горшок, мазнув по нему недовольным взглядом. Сам Горшок выглядел на диво собранным и адекватным, хотя, учитывая, куда он вчера смылся с пьянки… Пьянка… Дальше было слепое пятно. Андрей послушно отправился в туалет, открыл холодную воду и, плеснув себе в лицо, поднял взгляд к зеркалу – ну да, взбледнулось до синих кругов под глазами, бывает. – Ну? Ты там что, опять уснул? – Горшок поторопил его из-за двери, и Андрей ещё разок торопливо поплескал водой в лицо, наскоро вытерся и вернулся в комнату. – Глянь, я ничего там не забыл? И пойдём уже. Под едкие комментарии заебавшихся ждать парней они с Горшком погрузились в автобус, который, не успели они упасть на ближайшие свободные места, сразу же тронулся. Андрей поёрзал на сидении – трусы под наспех натянутыми джинсами сбились и почему-то липли к заднице. Вместе с набирающим силу чудовищным похмельем к телу возвращалась чувствительность, и особенно сбивала с толку тянущая слабая боль в совершенно конкретном месте – будто после жёсткого бурного секса, когда в пылу страсти они с Михой забывали о самоконтроле. Но он же вчера не был с Горшком. Не был ведь, так?.. Не мог же он забыть о таком, особенно если учесть сегодняшнюю побудку, когда Горшок едва не вынес дверь снаружи. Во рту стало кисло. Андрей покосился на Миху, который, развернувшись к нему спиной ногами в проход, как ни в чём не бывало внимал Поручику – тот рассказывал то ли анекдот, то ли забавную байку, судя по покатывающимся со смеху слушателям. Андрей прикрыл глаза, силясь восстановить в памяти события вчерашнего вечера, но всё обрывалось на моменте, когда они сидели за столом и бухали – а дальше лишь клочковатые хлопья тумана, обрывки бессмысленных слов и почему-то густой запах Реникова одеколона. Взрыв хохота выдернул Андрея из его мыслей. – Короче, пьяная баба пизде не хозяйка, – закончил Поручик свою историю, чем вызвал повторный шквал веселья. Андрей похолодел – эта дурацкая фраза запустила неконтролируемую реакцию в его памяти, словно выбило опорную стойку из-под плотины, и её прорвало. Не связным потоком событий, а хаотичными фрагментами, яркими и отчётливыми, будто кто-то беспорядочно щёлкал фонариком перед скрытой в темноте картиной. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что с ним вчера случилось. Рука Реника на его плече, пока они рядом сидят на мягком продавленном диванчике, ускользающая из-под ног бесконечная красная дорожка ковролина, темнота, жаркая тяжесть придавившего его к постели тела, боль от торопливых и резких толчков внутри, и срывающийся шёпот прямо в ухо – “маленький реванш, Андрюша”. И сам он – слышит всё это и осознаёт, но будто запертый в собственном теле, не может вырваться наружу. Ни скинуть с себя урода, ни въебать ему от души, ни даже подать голос. Андрея замутило, и он, чувствуя, что не удержит в себе, подскочил с кресла и, зажав рот ладонью, другой рукой затарабанил в дверь автобуса. Водила понятливо выкрутил руль, тормозя на обочине. Андрей спрыгнул со ступеньки и, не отойдя и на пару шагов, согнулся, сотрясаемый жестокими спазмами. Через неопределённое количество времени, пока его выворачивало наизнанку снова и снова, хотя было уже нечем, голос Горшка прямо над ним и его прикосновение вернули Андрея в беспросветную реальность. – Андрюх, ну ты чего? Помощь нужна? – Отвали, – Андрей скинул его руку с плеча. Мишка был, конечно, ни при чём, да и номера у них были отдельными, но будь он вчера рядом… Но он предпочёл отправиться с какими-то мутными типами из местного фан-клуба на тусовку, где, судя по прозрачно читаемым намёкам, было чем закинуться и приторчать, на что Андрей – теперь он это чётко помнил – разозлился и остался бухать с Реником и остальными. Ну а теперь-то чего?.. Спасибо, уже помог. Но Реник, вот же мразь... Андрея снова скрутило. Пользуясь вынужденной остановкой, на обочину высыпали остальные, кто размять ноги, кто покурить, и до Андрея доносились обрывки их разговоров. – Странно, пили вместе, чем Андрюха так траванулся-то? – Да его совсем быстро развезло, мы ещё часа два сидели после того, как Реник его спать оттащил. – Неудачно намешал, наверное… Да, точно, что-то ему Реник и намешал, зло думал Андрей, умываясь минералкой из кем-то протянутой полторашки. И бестолку вычислять, когда именно это случилось – Ренику не требовалась даже какая-то особенная ловкость рук, учитывая, сколько раз все выходили то вместе покурить, то по очереди в тубзик. Как два пальца об асфальт. Сидел-то рядом, да если бы и нет – из его рук Андрей бухло никогда принимать не стремался, даже в мыслях не было чего-то там остерегаться. В автобусе, когда они продолжили свой путь до следующего пункта назначения, Андрей сидел один – Горшок, очевидно, уязвлённый его незаслуженной резкостью, отсел на пару рядов дальше, ну да и хрен с ним. Физически Андрею стало полегче, в мозгах тоже наступало просветление, но лучше это не сделало. Скорее наоборот – в голове роились навязчивые мысли, образы и ощущения, оставляющие после себя чувство, что его вываляли в грязи, глубина которой не поддаётся никаким промерам. Почему Реник это сделал? За что он так с ним? Почему именно это? Он узнал про них с Михой? Или это здесь вообще ни при чём? В голову лезло ещё, как Андрей выглядел глазами Реника – безвольный кусок мяса, даже не человек, ведь разве можно так с человеком? – и становилось ещё гаже, хотя куда уж больше. Не в силах больше выносить эту спираль самоистязаний, Андрей, порывшись в сумке, достал оттуда литруху водки, открыл её и приложился с горла. Как говорится, не помню – значит, не было. Жаль только, что это правило сегодня не сработало. Но не поздно исправить. Забыть, разумеется, ничего не удалось, зато удалось нахуяриться – когда автобус подрулил к районному Дому Культуры, где они обещали дать последний концерт на этих мини-гастролях, Андрей уже лыка не вязал. Вяло отпихивая желающих его поддержать под локоть, он добрёл до гримерки, где и заснул на стульчике, обняв свою сумку и уронив на неё голову. Концерт отыграли без него. Это было крайне непрофессионально, мог бы подумать Андрей, будь он на это способен, но он столько раз отдувался за Горшка, что ничего страшного не случится, если тот вернёт ему любезность. Спасибо парням, никто Андрея за пропуск выступления не упрекал, что, конечно, служило весьма слабым утешением на фоне всего остального. Горшок пару раз пытался подкатить и разрядить обстановку, но Андрей так демонстративно всех сторонился, особенно самого Горшка, что тот в итоге отстал. Наверняка решил, что Андрей дуется на него из-за той нарко-тусы, и если копнуть поглубже и подтянуть причинно-следственную связь, то так оно и было. Но Горшку об этом знать было совсем не обязательно. С трудом пережив дорогу до Питера, не в последнюю очередь благодаря алкоголю, позволившему неплохо так скостить протяжённость и время пути, будучи всё ещё в лёгком невменозе, Андрей поймал такси до дома. В голове зрело твёрдое намерение показаться на глаза семье, скинуть гастрольные шмотки, взять свежие и сразу же отправиться на их с Михой квартиру – трезветь, зализывать раны и думать, как жить дальше. Вспоминать до поры о случившемся Андрей себе запретил. Не хватало ещё грузить своим скорбным похмельным ебалом Алёну и родителей. Когда они с Алёной остались наедине в его комнате, теперь дооборудованной под детскую, Андрей потянулся к жене за поцелуем, но его губы мазнули по воздуху. Алёна отстранилась и ровным спокойным тоном сказала: – Нам надо расстаться. Андрей нахмурился, пытаясь осмыслить её слова, невольно оглянулся на детскую кроватку, где спала его дочь. – Так будет лучше для всех, – поймав его взгляд, проницательно добавила Алёна. – Особенно для Дианки. – Ты это серьёзно? Но почему? – искренне удивился Андрей. Он не считал себя образцовым мужем, но если вспомнить, сколько усилий и времени Алёна потратила, чтобы стать его женой – решение её выглядело как снег на голову блажью, как минимум. Может, это просто попытка призвать его к разуму?.. – Ты как-то сказал мне, что ты не тот человек, что мне нужен. Так вот. Ты был прав. Алёна решительно вздёрнула подбородок, слова лились без запинки, будто она не раз и не два проговаривала их мысленно. – Но почему сейчас? Андрей поймал себя на неприятной мысли, что задаёт свои вопросы не с целью нащупать причину и найти убедительные доводы для жены, чтобы она передумала бросать его, а только лишь для того, чтобы эту причину узнать. А весь этот разговор, у нормальных людей считающийся пиком семейной драмы, почему-то почти не затрагивал его чувств. Странно. – Рано или поздно всё к этому и пришло бы. – Алёна пожала плечами. – Мне хочется своей жизнью пожить, а не…. – Не понял. А сейчас ты чьей живёшь? – Не знаю. Просто я внезапно осознала: если считать, что ты всё же способен на сильную привязанность к другому человеку, то привязан ты точно не ко мне. Разве не так? Андрей опустил взгляд, признавая безжалостную правоту жены. – А как же Дианка? Я же её… – Никто и не спорит, что ты её отец. Я-то уж точно не буду. И твоих родителей никто внучки не лишит. Всё хорошо будет, Андрюша. Андрей вздохнул. Алёна, безусловно, права. Хуёвый из него муж вышел. Может, хоть отец нормальный получится. И, наверное, стоило обидеться хотя бы для виду, поспорить, повозражать, поскандалить, в конце концов, как повсеместно в семьях принято, но ему не хотелось. К лёгкому своему стыду Андрей ничего не чувствовал, кроме разве что облегчения. Теперь он снова свободный мужик, но никакой разницы между тем, как он ощущал себя все эти годы в отношениях с Алёной и вот этим самым моментом, не обнаружилось. Андрей собрал самые необходимые на ближайшие пару недель вещи и, поцеловав дочку, ушёл. Всё к лучшему, думал он по дороге, разве нет? Всё вообще в этой жизни не просто так. Разговор с женой – уже, наверное, можно говорить, с бывшей женой – и отрезвил его, и отвлёк от того, что мучило его. Но когда Андрей добрался до квартиры, воспоминания и мысли, которые он усердно запихивал на глубину сознания подальше, обрушились на него во всей своей неприглядной мерзости. И первым делом, покрутив в голове мысль о том, что неплохо было бы утопить всю эту гадость в алкашке, Андрей решительно её отринул. Он обошёл всю квартиру, не забыв нычки, куда сам прятал от Горшка бутылочку-другую крепчатины, выгреб отовсюду всё, что нашёл и вынес на помойку – пусть бомжи порадуются. А ему, чтобы провести ревизию нанесённого Реником ущерба, разобраться с ним и по возможности исправить, голова нужна была трезвой. Последствий для тела, конечно, никаких выявлено не было – Реник оказался осторожным сукиным сыном, да и после их с Горшком постельных практик особых нежностей и не требовалось, чтобы обойтись без травм. Но вот для душевного состояния урон был нанесён такой серьёзный, что Андрей не мог даже сбежать в свой волшебный мир. Место, которое раньше всегда было надёжным убежищем от любого вида невзгод и волнений, теперь словно зияло брешами, и по нему гуляли отравленные сквозняки. Андрея то накрывало взрывной волной гнева, то мотало к приступам ненависти и презрения к себе. Ну как он мог так проебаться? Воистину, пьяный Андрей своей жопе не хозяин. Но разве мог он предположить даже в самом страшном сне, что ему грозит какая-то опасность среди проверенных и многолетних друзей, в почти семье, к членам которой он искренне относил и Ренегата. Это ломало всю картину мира и вызывало боль, пожалуй, даже сильнее, чем сам факт этого подлого, вороватого насилия. Но чего добивался сам Реник? Просто удовлетворить похоть? Неужто Лось и впрямь оказался тем самым пидарасом, настоящим, долго от всех скрывающимся, а все эти экскурсии в гей-бары, пидорские шутки, неспособность держать свои лапы при себе рядом с Андреем трактовать надо было в самом прямом смысле, а не беспечно пропускать мимо сознания? Но в том, как именно он это исполнил, чувствовался мотив более мрачный и злобный, чем просто компенсация за неудавшийся и не понятый Андреем подкат. Возможно, и даже скорее всего, он рассчитывал, что Андрей ничего не вспомнит и не узнает. Но тогда к чему эти речи о реванше и о взывающих к отмщению обидах, почему он оставил его в состоянии, истолковать которое иначе было бы невозможно? Андрей, сгорбившись сидел над блокнотом, бездумно рисуя чудищ, хищные деревья с ползучими корнями и острыми когтистыми ветками, похабные, глумливо скалящиеся рожи, а потом яростно всё зачёркивал, пока бумага не рвалась. Вырывал изодранный лист, комкал, отбрасывал в сторону и начинал быстро водить рукой над следующим. Это занимало на простейшем уровне его тело, освобождая ум, и помогало справиться с желанием разгромить всё в квартире в щепки. Или просто выйти в окно. Реник за что-то ему так изощрённо отомстил? Андрей копался в памяти, пытаясь натянуть хоть что-то, чем он вольно или по незнанию мог нанести ему обиду, на повод, достойный такой жестокости. И не находил. Ну да, где-то чувствительно подъебнул, где-то не оценил согласно ожиданиям, а где-то тупо пренебрёг – да и не похуй ли? Он так-то и не обязан был носиться с Реником, как будто тот его ближайший друг и родственная душа. Так может, именно на это Реник так и обозлился? Не, дичь какая-то. Андрея вдобавок ко всему изнутри раздирали чувства, которых он прежде никогда не знал – гнев, злоба и желание убить, и опыта справляться с таким у него не было. И он пытался с ними договориться, представив их некими сущностями и называя по имени каждого. Но по итогу выходило, что демон был всего один – месть, а все остальные ему подчинялись. Андрей воображал, как мог бы Ренегату отомстить, но получая слабое удовлетворение от этих фантазий в начале, он старался додумать их до конца. А что будет, если?.. И выходило очень тупо. Да и что он может Ренику сделать? Ославить его среди всех, кто его знает, как пидараса и ублюдка? Но для этого придётся рассказать и о том, что тот с ним сделал. Сама мысль, что всё вскроется, была такой ужасной, что Андрей быстренько задушил её и выкинул. А может, просто грохнуть его? Удавить голыми руками, или купить ствол и… Пальнуть прямо в его самодовольную очкастую рожу, в эту маску, под которой тот так долго и умело скрывал своё мерзотное нутро. А что потом? Скандал, суд, сам он на зоне (притом, если вскроется вся подоплёка, с довольно неподходящей для зоны репутацией), родителям удар, дочь вырастет без папы, а его судьба окончательно покатит в сторону от свободы, творчества, музыки, и от Михи… Андрей похерит свою жизнь, а Реник, даже если сдохнет – победит, растопчет его, буквально уничтожит. Ладно, убийство отпадает, с сожалением признавал Андрей. Чтобы не гонять по кругу в голове разную дичь, он изводил себя физухой, играл на компе, перечитывал ведических мудрецов и прочую философскую литературу, которая, может, и снимала болевой синдром благостными сентенциями, навроде того, что мир тебя учит руками твоих врагов, но урок всегда тебе во благо, но по факту являла собой эффект плацебо. “Самадуравиновата” и “не противься злу насилием” – красной строкой проходило по страницам этих мудрых книг. И вроде бы к таким выводам приходил и сам Андрей, но они не давали ответов на то, как жить дальше. Неужели ему теперь придётся всегда оглядываться, никому не доверять и постоянно ждать подвоха? Он не сможет теперь расслабиться с друзьями, не будет уверен, что Реник не распускает теперь грязные сплетни о нём, что не сделал пару порнушных снимков на телефон, чтобы потом слить в интернет. Не сможет с Горшком быть откровенным до конца… Просто быть с Михой в том самом смысле… О Горшке Андрей старался думать поменьше, но это как раз получалось хуже всего. Его разъедала необъяснимая обида, хотя умом он понимал, что зря он так, что незаслуженно винит Миху в чём-то. Но видеть его пока не хотелось. Андрей боялся, что, если Миха его коснётся, он непроизвольно сорвётся на него, или не сможет выкинуть Реника из головы, как будто тот действительно пролез в их с Мишкой койку третьим. И не только туда – в их творчество и связь, в их мир, где раньше были только они вдвоём. Возможно, всё можно было решить просто и привычно – откровенным разговором. Всё рассказать Горшку, ну а потом придумать вместе, что с этим всем дальше делать. Но предсказать реакцию Горшка Андрей не мог – и это слегка пугало. Мысленно он много раз начинал этот разговор, но заканчивался он в его воображении всегда по-разному: Миха взбешивался на Реника и бежал его мочить; Миха злился на Андрея и в итоге отталкивал его; Миха принимал его боль как свою и впадал в депрессию, лечить которую привык испытанным и страшным способом – героином. При всей противоречивости этих вариантов, ни один из них не казался Андрею невозможным. Нет уж, Горшка надо держать от всего этого подальше. Как, кстати, и Ренегата от Михи. Хорошо, что он свалил, и сомнительно, что осмелится когда-либо показаться им на глаза. Хоть что-то полезное вышло из этой истории. Некоторым извращённым образом Андрею начинало казаться, что тот факт, что Ренегат его изнасиловал – вполне достаточная плата за то, что они избавились от такого опасного подлеца. Шли дни, складываясь в недели. Андрей потерял счёт времени, благо у них был перерыв между альбомами и концертами, никто его не тормошил и не пытался выдернуть в реальный мир. Миха тоже не звонил, не приезжал, одним словом, держал паузу. Спасибо Оле, теперь он был семейным человеком, а значит, ему было, чем заняться помимо всяческой опасной хренотени. Можно было какое-то время не париться на Михин счёт. Но как бы то ни было, именно по Михе Андрей скучал с каждым днём всё больше. Это полувынужденное затворничество его уже тяготило, но каждый раз, когда рука тянулась к трубке, Андрей находил сотню причин, чтобы не звонить. Этот раздрай бесил. Как будто он сам себе запретил радоваться жизни, будто наказывал себя за что-то – ведь не было для него раньше наказания суровее, чем не иметь возможности общаться с Михой. Но какого хуя? За что он так себя возненавидел? Из-за того, что неудачно подпустил к себе слишком близко конченого мудака? Ну, бывает. Но с хера ли этот мудак до сих пор продолжает влиять на жизнь Андрея? Никому не позволено давать над собой такую власть, тем более такому гондону, как Реник. Слишком много чести. Горшок на звонок ответил сразу, но разговаривал натянуто, немногословно, будто ждал подвоха. Ничего удивительного – так надолго Андрей ещё не отмораживался, и после размолвок сам чаще всего шёл навстречу и наводил мосты. Впрочем, как и сейчас, за той лишь разницей, что раньше Горшок хотя бы знал, где проебался, а тут наверняка пришлось потерзаться непонятками. Но когда Андрей, вместо того, чтобы взвыть в трубку “Мишка, я соскучился”, фальшиво непринуждённым тоном закинул удочку насчёт встретиться и пивка попить на хате, Горшок подачу принял сразу и без лишних вопросов сказал, что скоро будет. Вот так всё просто. Андрей позвал, и Миха тут же сорвался к нему – так и выглядит естественный порядок вещей, нарушить который никому не под силу. Даже самому Андрею. Горшок прикатил быстро, почти телепортировался, но вместо того, чтобы открыть дверь своим ключом, позвонил в звонок, а войдя внутрь, чинно протянул руку для пожатия. В его взгляде сквозило неуверенностью ребёнка, который не знает, в чём провинился, но точно уверен, что трёпки не избежать. Это было так неправильно и нелепо, что у Андрея ёкнуло в груди. Его родной, единственный Мишка не должен переминаться на пороге их дома с таким настороженным видом. – Ну, чего позвал? – спросил Горшок, хмуро глядя на него исподлобья. – Соскучился, – честно признался Андрей. Миха недоверчиво хмыкнул, дёрнул в полуусмешке уголком рта, мол, ври да не завирайся. И Андрей сорвался – не давая Михе опомниться и надумать себе ещё какой-нибудь хуйни, обхватил его лицо ладонями и прильнул к его сомкнутым губам. А когда почувствовал на спине почти невесомое касание Михиной руки, осмелел окончательно. Настойчиво толкаясь Михе в рот языком, обхватил его за шею, не отпуская от себя, радуясь краем сознания любому признаку обрушения Михиной отчуждённости – его тихим стонам, тому, как Миха сам качнулся ему навстречу. А когда они вынуждены были друг от друга оторваться, чтобы вдохнуть воздуха, Андрей, не желая больше тратить ни одной лишней секунды, схватил Миху за руку и потащил за собой в комнату. Миха не сопротивлялся, послушно шёл следом, как телок на верёвочке, но когда они дошли до постели и Андрей, плюхнувшись на неё, дёрнул Миху на себя, тот не поддался. – Андрюх, что за… Андрей покачал головой, не желая пускаться в разговоры. Да и нечего было ему пока Михе сказать, а то, что он чувствует, выразить хотелось по-другому. Не отрывая от Михи взгляда – казалось, если он отвернётся, то Миха снова станет таким, каким явился на порог, слегка чужим и отстранённым, – он быстро разделся, благо скинуть футболку и шорты было недолго. Им завладело странное состояние, напоминающее озноб от лихорадки, и унять его было можно только единственным способом – как можно скорее устранив между ним и Михой все нагромождённые за этот месяц барьеры. Он потянул за ремень застывшего столбом Миху к себе. Тот неподатливо качнулся, не помогая и не сопротивляясь, нечитаемым взглядом молча смотрел сверху вниз, пока Андрей возился с пряжкой ремня и с пуговицами на ширинке его джинс. И только когда Андрей сдвинул его трусы ниже и взял в руку его член, откликнулся наконец – запрокинув голову, глухо застонал, схватился за плечо Андрея, впившись пальцами наверняка до синих лунок на коже. Гордо попирающий силу тяготения Михин член был теперь вровень с лицом Андрея и в его глазах выглядел как кратчайший путь к поставленной цели. Андрей склонился ближе и взял его в рот. Он успел лишь пару раз пройтись по головке языком, обильно смачивая слюной, прежде чем Миха, с паническим “Ой-ёй-ёй!” отодвинулся, самого Андрея удерживая за плечо на месте. Взгляд его был ошалелым и почти испуганным. Этот растерянный взгляд в сочетании с хуем, внушительно торчащим из ширинки приспущенных джинсов, создавал в целом слегка комичное впечатление, но сейчас Андрею было не до шуток. Он отцепил Михины пальцы от своего плеча и, крепко перехватив его за запястье, повалился на спину, увлекая застигнутого врасплох Миху за собой. Этот подлый приёмчик будто сорвал все Михины тормоза, и он, навалившись на Андрея, забыл о своей недавней сдержанности – гладил, сжимал и тискал его, беспорядочно целовал в лицо – в край рта, в щёку, проезжался губами по скуле вниз до шеи. Андрей обхватил его ногами, скрестив лодыжки у него за спиной, сплюнул в ладонь, дотянулся до его члена и, размазав по нему слюну, направил в себя. Миха туго вошёл почти на половину своей немаленькой длины и замер с глухим стоном, мученически скривив лицо и тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. – Андрюш, ты ж не готов, давай по-нормальному, – сдавленно пробормотал он. Андрей крепко обнял его за шею, подался навстречу, насаживаясь глубже, не давая поблажки ни Михе, ни себе и не считаясь с болью. Эта боль была правильной, она была ему необходима, чтобы забыть случившееся с ним, она была доказательством того, что самые сильные, на пределе, ощущения ему имеет право доставлять только Миха. Глубже ебёт, лучше всех понимает душу и именно поэтому – сильнее ранит. Только ему это позволено – и никому больше. – Всё хорошо, Миш, давай, – почти умоляюще прошептал он. Миха, прерывисто вздохнув, отцепил руки Андрея от своей шеи и прижал его запястья к постели. – Ну ты чего, Дюш?.. В глазах Андрея защипало, и сосредоточенно нахмуренное лицо Михи над ним начало расплываться. – Мишка, – выдохнул он, – я хочу именно так… Ну… Мне надо, Миш… И Миха сдался. Он отпустил руки Андрея, перехватил его ноги под коленями и, закинув их себе на плечи, навалился, складывая его пополам, засадил до упора. То ли ебля почти по сухому обострила ощущения до нестерпимого для обоих уровня, то ли затянулся перерыв с их последнего раза, но кончили они быстро – сначала Андрей, вскрикнув в голос, следом и Миха, с глухим рычанием. Потом, когда они расцепились и лежали рядом, Андрей положил ладонь Михе на грудь, в вырез расхристанной рубашки, слушая и осязая, как замедляется его дыхание. Ни о чём больше думать не хотелось, разговаривать тоже – всё снова было хорошо. Именно Миха разрушил этот миг вновь обретённого равновесия. Он аккуратно, за кисть, переместил руку Андрея с себя на постель, сел и, не глядя Андрею в глаза, принялся застёгиваться. С нарочито деловитым видом подтянул джинсы, звяканьем пряжки отрезая все возможные поползновения Андрея к своему телу. Пятернёй загладил волосы ото лба и, покусывая губу, неподвижно и молча сидел, уставясь куда-то перед собой. – Ну, что не так? – Андрей лениво перекатился на бок, чтобы удобнее было наблюдать за ним. Миха засопел, помялся, и, наконец, выдал: – Да всё так. Всё заебись, Андрюша. Только я тебе что, собачка, типа? Он повернулся к Андрею, уставившись на него взглядом, исполненным горькой обиды. – В смысле? – опешил Андрей. – Сначала отпихнул меня снихуя, морозился почти месяц, ни привета, ни ответа, потом поебаться захотелось – свистнул. Я-то пришёл… Мне не трудно… – Миш, – перебил его Андрей, – я ж не заставлял тебя. Не хотел бы, не пришёл… – В том-то и дело, что хотел, – Миха тяжко вздохнул. – Но почему, Андрей? Теперь у нас так дальше и будет? Пошёл на хуй без объявления войны. Стой там – иди сюда. Обосрали – обтекай, обтечёшь – опять придёшь? Теперь так, да?.. Андрей медленно и неохотно поднялся, подобрал с пола трусы и, натянув их, сел с понуро сгорбившимся Михой рядом. Оба какое-то время молчали. Андрей понимал, что Михины претензии не с потолка взялись, и Миха, скорее всего, ещё и накрутил себя, как он умеет. И вроде лицемерию не было места в их отношениях, но правда сейчас была опаснее любой лжи. – Мне Алёна предложила развестись, вот как раз перед поездкой и огорошила, – слегка подкорректировал для Михи эту новость Андрей. – Вот меня и приплющило. Миха развернулся к Андрею. – Что, правда, что ли? Хуя себе. – Ну вот так. Херово было пиздец. Не хотел тебя этим грузить, думал, забухаю это дело, перестарался. Домой ехал – надеялся, что передумает, а она уже по серьёзке мне на дверь указала. Ну я и… Надо было, Миш, поделиться с тобой, но не до того мне было. Теперь Миха смотрел на Андрея во все глаза – сочувственно, но с явным облегчением, что проблема оказалась не в нём, и, самую чуточку со стыдом за это самое облегчение – всё это читалось на его лице как в открытой книге. – Ну пиздец, – наконец выдал он свой вердикт. – Может, помиритесь ещё? – А смысл? – Андрей пожал плечами. – Не сейчас, так потом тем бы и кончилось. Переживу. – Слушай, – оживился заметно повеселевший Горшок. – Ну раз такое дело, давай пивка попьём, что ли. А то чё мы тут как эти. – А давай, – с готовностью поддержал Андрей. Андрею было немного совестно, что он получил Михино сочувствие практически на шару, но нет худа без добра, как говорится. Михины обидки за его уход с радаров теперь исчерпаны, и никому ничего не надо больше объяснять. Они выпили пива, потом снова потрахались – со вкусом, расслабленно и неторопливо, и долго валялись в постели после, целуясь и прикалываясь, восполняя пробелы в общении за всё то время, пока не виделись. Миха рассказал все новости, и заодно пожаловался, что на носу юбилей – пятнадцать лет группе, не шутка, фестивали один за другим, концертов в расписании натыкано – мама не горюй, а гитаристов теперь хуй да нихуя. Балу в Америке, Ренегат в бизнесе. Как жить, что делать?.. Андрей рассеянно слушал, то и дело напоминая себе, что надо держать себя в руках и не подскакивать при каждом упоминании Ренегата. – Ладно, я думаю, Реник подстрахует, – убеждённо вещал Миха. – Не подводил ещё. Что думаешь? Андрею пришлось досчитать про себя до десяти, прежде чем он смог сформулировать ответ, не сорвавшись на мат. – Никаких подстрахуев, Мих, – категорично отрезал он. – Я против. Яха неплохо и сам справляется, а басиста на постоянку мы найдём. – Чем тебя Саня не устраивает? – въедливо поинтересовался Горшок. – Он что, плохо тянул? Или ты против него что-то имеешь? – Против него лично – ничего, – ровным тоном произнёс Андрей, тщательно подбирая слова. – Но нам нужен постоянный гитарист, а не гастролёр-сессионник. Сам говоришь, юбилей, концертов дохуя, а от гитариста слишком многое зависит, чтобы полагаться на человека, свалившего из группы. А что если Ренику моча в голову стукнет, и он начнёт нам фиги крутить перед каким-нибудь большим выступлением? Или из-за бизнеса своего приехать не сможет? Ну сам посуди. Миха на какое-то время замолчал, обдумывая слова Андрея. – Звучит логично, – наконец согласился он. – Вот и замечательно, завтра же начнём искать басиста. И скрипку бы… Так хорошо было снова с головой погрузиться в обустройство их с Мишкой мира. Всё обязательно наладится – они снова вместе, у них впереди полно дел, новых вершин и приключений. А Ренегат теперь казался маленьким и далёким, как предмет, на который смотришь через бинокль с обратной стороны. Странным образом в похожих формулировках об Андрее думал и Саша, хотя лично он предпочёл бы использовать оптику по прямому назначению и с правильного конца. Иными словами, Саша за успехами покинутой им группы и, по возможности, за самим Андреем старался следить, пусть и издалека. Распрощавшись с “Королём и шутом” и забрав своё выходное пособие – именно такое определение Саша нашёл своему поступку – он на какое-то время затаился, избегая мест, где мог бы пересечься с бывшими товарищами по группе, не исключая общих знакомых. Помешательство, открывшее в нём непознанные прежде способности переступить любые законы и рамки, получив выход, схлынуло. Но последовавший за этим откат был тяжёлым и сопровождался кошмарами. Саша просыпался в холодном поту, с трясущимися руками и колотящимся сердцем, дыша как марафонец за несколько метров до финиша. И ни при чём была, прости господи, совесть, да и сожалений тоже не было – сюжеты Сашиных страхов крутились вокруг того, что Князь, наплевав на логику и смысл, начнёт ему мстить. По счастью, эта паранойя тоже постепенно сошла на нет. С каждым новым днём, в который ничего не происходило, никто не приходил по его душу, и нигде ничего не всплывало слухами, Саше становилось легче, пока он окончательно не осознал: ему всё сошло с рук. Правда, он тоже времени зря не терял, перестраховываясь со всех сторон. Даже скоропостижно женился. Но сколь поспешным ни был этот брак, партия оказалась удачной, практически джек-пот, выпавший ему в матримониальной рулетке. С отцом будущей жены – хорошей, породистой девушки с приданым – Сашу свёл бизнес. Девушка влюбилась с первого, кажется, взгляда, и папа, оценив усердие и хваткость Саши, а также, видимо, надеясь на умных и красивых внуков, союз одобрил, подкрепив своё отношение щедрым финансовым вливанием в Сашин сизифов проект. Помимо того, как неопровержимое доказательство его гетеросексуальности, брак этот делал смехотворной любую гипотетическую инсинуацию в адрес Саши, что он был бы способен трахнуться с мужиком. А если кто и будет на таком настаивать, у его солидного тестя в холдинге была неплохая служба охраны, умеющая улаживать самые разные неприятности, не доводя их до суда. И особенно оперативно решались те щекотливые проблемы, которые могли бы доставить хлопот семье владельца, полноправным членом которой теперь стал и Саша. И нельзя сказать, что Саша женился исключительно по расчёту – в конце концов, разве не является ответственный и рассудочный выбор подруги жизни прерогативой интеллектуально развитых зрелых мужчин, к числу которых Саша по праву себя относил? К тому же его молодая жена была воспитана в уважении к мужскому миру, не пыталась заменить ему друзей или посягнуть на свободу, и Саша искренне наслаждался её обществом. Но всё это благополучие портило одно обстоятельство, прямо как слишком громкая фальшивая нота в идеально исполненной партии. Саша вроде бы убедил себя в том, что поставил точку в той безумной истории с Князем. Но тот продолжал настырно лезть в его мысли, воспоминания и даже сны. И ладно бы Князь знал своё место в этом метафорическом чулане Сашиных трофеев, тихо сидя под шконкой и не внося смуту в его душевное равновесие. Саше, раз уж так вышло, хотелось помнить свой отчаянно смелый поступок как минуту торжества над зарвавшимся и охуевшим от вседозволенности смазливом педиком, получшившим по совокупности заслуг. Хотелось испытывать к нему лишь холодное презрение и безразличие. Но вместо этого Саша навязчиво вспоминал, каким мягким и податливым был Князев, какой нежной была на ощупь его гладкая белая кожа, и что Сашина ладонь, положенная сверху на ладонь Князя, накрывала её полностью. Потому что Саша выше, больше, сильнее. И лучше. А ещё он отчётливо помнил, каким Андрей был жалким и беспомощным, и из всех воспоминаний о нём Саша цеплялся именно за это. Так было проще не подсесть заново на эту дурацкую, душевынимательную и, главное, бессмысленную тягу к нему. Ведь Саша только-только от неё избавился. Картинки и образы, от которых сладко ныло в паху и заходилось сердце, были в этом деле лишними. Саша не знал доподлинно, но часто размышлял о том, понял ли Князь, что между ними было, и если понял, то как именно это воспринял – в конце концов, кто знает, сколько хуёв побывало в его пухлой заднице, может, для него тот случай вообще не более чем обычный пьяный эпизод. С его-то низким порогом морально-нравственных устоев... Это предположение отчего-то Сашу злило. Иррационально хотелось как-то Князю напомнить о себе, проверить, стал ли он для него кем-то особенным, или всё было зря. Вдобавок не лучшим образом на Сашином самолюбии сказывалось крушение иллюзии, что его уход из группы негативно повлияет на качество их музыки и популярность. Он никому зла не желал, но это было бы показательно, все бы сразу поняли, кто был настоящим мастером-виртуозом, а кто так, ремесленником. Но “Шуты” успешно колесили по всей стране и даже за границей – помимо постсоветских захолустий, в гастрольном графике числилась Прибалтика, Израиль, и даже Америка; на фестивалях ниже уровня хэдлайнера они не опускались, на радио – вершины чартов, и конечно, стадионы… Горшок по-прежнему харизматично ураганил на сцене, Князь всё так же отирался рядом, такой же бодрый живчик, как и всегда. Подтверждая поговорку о том, что незаменимых людей нет, в группу взяли новых музыкантов. Педиковатого скрипача, похожего на латиноса, и басиста – верзилу с помятым, не обезображенным умом и сообразительностью лицом. Пристрастно оценив его игру, Саша с долей ревности вынужден был признать, что Захар – так, кажется, его звали, – вполне себе качает. И как же Саше самому хотелось снова испытать адреналин концертов, и свою власть над залом, и напитаться восхищением публики как потом и кровью. Хотелось обратно в ту жизнь. И чем дальше, тем сильнее проступало понимание, что бизнесом он наелся до отрыжки. Ну не его это стезя. Да, Саша убедился, доказал себе, что он способен состояться в любом деле, за какое ни возьмётся, но на этом и всё. Так бывает, иногда стоит от чего-то отказаться, чтобы окончательно понять: именно это тебе больше всего и нужно. Решив прозондировать почву, Саша начал потихоньку созваниваться с общими знакомыми из их музыкальной тусовки. Если он теперь персона нон грата в “КиШ”, то ему не преминут на это намекнуть – сплетничать обожают все без исключения, ну или сам поймёт по косвенным признакам. Всё было чисто, и Саша приподнял ставки. Накануне концерта в Москве позвонил Яхе типа по старой памяти, мол, как дела да что почём. Яха обрадовался как родному, и это так согрело Саше душу, что он осмелился спросить, как там дела у фронтменов, не злятся ли на него, не считают ли, что он их кинул своим уходом накануне юбилея. – Да позвони ты сам Горшку, – просто сказал Яша. – Он точно не пошлёт. А лучше приходи. Сто лет тебя не видели. Я предупрежу, чтоб тебя за сцену пропустили. Да тебя и так пустят, помнят же. Всё оказалось проще, чем он думал. Так почему бы и нет?.. Прийти, надышаться безумием музыкального драйва, концертной суматохой, весельем и кайфом. Увидеть Князя… У Саши внезапно взмокли ладони и засосало под ложечкой – будто во время полёта на лайнере он попал в воздушную яму. Неужели он Князя боится? Тогда зачем всё это было? Он в ту ночь хотел преодолеть свои страхи, но, получается, лишь заработал ещё один, новый? Этот вывод разрушал кропотливо, кирпичик за кирпичиком, выстраиваемые за последние месяцы бастионы его представлений о себе как личности. Ну уж нет – он встретит свой страх лицом к лицу. И будь что будет. После концерта, на который Саша честно купил билет, он шёл в гримёрку нарочито уверенным шагом. Князь представлялся меньшей проблемой – не этого же терпилу ему бояться. Но непредсказуемым джокером при любом раскладе как всегда оставался Горшок, и здесь следовало быть настороже. Что если Князев ему на ушко всё же шепнул, что Саша дерзнул посягнуть на его собственность, или как там у них строятся отношения, не важно. Но как только Саша открыл дверь и нос к носу столкнулся с Горшком, все опасения рассеялись фальшивым концертным дымом. – Ре-е-еник, здорово! – Горшок разулыбался новыми блестящими протезами во весь рот и, ухватив Сашу за руку, поддёрнул к себе и крепко обнял. Вот, значит, как. Ничего-то Горшок не знает. Это открытие ударило в голову как намешанная с газировкой водка, вызвав прилив дикой радости, смешанной с почти физическим облегчением. – Ну пошли, бахнем за встречу! – Горшок, как всегда заведённый после выступления, пружинисто метнулся к столу, за которым собралась большая часть группы. Князя, впрочем, среди присутствующих не было. Саша подошёл поздороваться со всеми – кивнул приветливо махнувшему ему рукой Поручику, улыбнулся Яше, и, мельком мазнув взглядом по новеньким, принял из чьих-то рук налитую до краёв рюмку коньяка. И успел даже замахнуть её, когда, заставив его вздрогнуть, над ухом раздался радостный рёв Горшка: – Андрюха, ты глянь, кто к нам пришёл! Саша оглянулся. Князь, очевидно, уходивший смыть концертный грим, стоял со всё ещё мокрыми волосами на пороге и смотрел Саше прямо в глаза с не поддающимся расшифровке выражением. Саша почувствовал, как на губы его наползает ухмылка – какой-то рефлекс, на нервяке с ним частенько такое случалось, но сейчас эта ухмылка была вполне искренней. “Ну, и что ты мне сделаешь?” – сказал бы он вслух, если бы они с Князем встретились без свидетелей. Никто ничего не успел понять и как-то отреагировать, даже сам Саша, когда Князь с удивительной для своего неграциозного телосложения скоростью вдруг оказался рядом, а его кулак тяжело впечатался в Сашину скулу. Саша покачнулся, но моментально сгруппировался и уже занёс руку, чтобы перехватить следующий удар, и тут откуда-то сбоку на Князя налетел Горшок, оттаскивая в сторону. – Андрюх, ты чего, блядь, исполняешь?! – орал Горшок, с трудом удерживая на месте беснующегося в его захвате Князя. Саша смиренно стоял, потирая щёку и ощупывая изнутри зубы языком – все целы, тоже мне удар. Он недоумённо обвёл глазами притихших свидетелей происшествия, как бы ища поддержки. – Да расстроился, наверное, что друг из группы ушёл. – Неловкая шутка в его старом стиле была неплохим способом переключить внимание и придать незначительности инциденту. Смущённо откашлявшись, он покачал головой и добавил: – Вообще не имею понятия, что на него нашло. Но в глубине души Сашу распирало от ликования – Князь всё помнит! И Горшку он ничего не рассказал. Видимо, сам боится его реакции. А что до самого Саши – ничего, кроме бессильной злости, Князь противопоставить ему не способен. Горшок тем временем дотолкал Андрея до стены и прижал к ней, удерживая на месте. – Андрюх, успокойся, – настойчиво повторял он, положив ладонь ему сзади на шею и встряхивая, как приводят в чувство разбушевавшегося пса. Князь лишь сверлил Сашу бешеным взглядом из-за плеча Горшка, но больше не вырывался. Саша с растущим изумлением смотрел как большой палец Горшка медленно поглаживает шею присмиревшего Князева, а сам Горшок едва ли не вплавился в него всем телом, прижавшись грудью, бёдрами и животом. На Сашу снизошло вдруг завистливо-восхищённое озарение. Так вот как это работает! Горшок мог бы выебать Князева при всех, и кроме “о-о-о, ну это же Горшок и Князь, у них такая уникальная дружба, они же одно целое” никто ничего не посмел бы сказать. Как Горшку удаётся настолько на всё плевать? Да он и есть живое воплощение анархии и свободы – ни сомнений, ни стыда, ни страхов. Ещё и талантливый, гад, на грани гениальности. Таким стать нельзя – можно только родиться. Но стремиться к этому можно. – Ну, успокоился? Князь наконец кивнул, и Горшок отступил назад. Саша больше не опасался, что Князь что-нибудь ещё выкинет – он в любом случае справился бы с ним влёгкую, не застань тот его врасплох. Но больше такого не повторится. Впрочем, этот пропущенный удар сослужит ему неплохую службу – ебанутым придурком в глазах остальных теперь выглядит вовсе не Саша. – Андрюх, что это было? – не унимался Горшок, не особо довольный тем, как обернулась встреча старых друзей. – Раз втащил, значит, за дело, – пресёк его расспросы Князь. Забросив на плечо свою сумку, он под обескураженные взгляды парней пошёл на выход. Проходя мимо Саши, Князь сплюнул ему под ноги. Типичная гопота, кем, он собственно, всегда и являлся. Горшок с недоумением смотрел ему вслед. Когда дверь за Князем захлопнулась, Горшок повернулся к Саше. – Что за нездоровая хуйня тут между вами? Саша пожал плечами: – А я знаю? Не настолько мы с ним близкие друзья, чтоб я в его шизах разбирался. Плохо выспался, наверное. – Ай, ладно. Ваши тёрки, похуй. – Горшок махнул рукой. – Пойдём бухнём, что ли. Саша широко разулыбался. Отличная идея. И как всё-таки здорово снова оказаться с парнями – как будто вернулся домой.