***
Чимин готов вечность ехать вот так на лайнере по городу, на который постепенно опустилась ночь. Зажигаются уличные фонари, включаются витрины заведений, подсветка под пластиковыми дорожками плавно сменяет цвета. Мегаполис расцветает именно ночью, когда каждое здание начинает искриться разноцветными огоньками с наступлением темноты. Чимин же не может любоваться ими, потому что всё внимание перетягивает на себя Чонгук, стоящий позади на лайнере почти на краю и обхвативший его руками за пояс. Сердце бешеной птицей хочет вырваться из груди прочь, но даже в этой бочке мёда присутствует своя ложка дёгтя: Чимин всё ещё винит себя. За сравнения с Ииоас, за воспоминания и минутную боль, которая от них появляется. Ему нужно будет рассказать Чонгуку правду обо всём. — Чимин, — тянет на ухо тот, заставляя Пака вынырнуть из мыслей. — М? — оборачивается ненадолго тот через плечо. — Я тебе нравлюсь? — тихо интересуется Чон и глядит так пристально и взволнованно, что Пак тормозит лайнер. Спрыгивает с него, и Чон становится рядом, глядя в глаза. Прохожие, которые тоже передвигаются на лайнерах, недовольно огибают их, застывших посреди дорожки. — Безумно, Чонгук, — сипит он, глядя на Чона, который почему-то оглядывает его с подозрением. Хочется открыть рот и вывалить всё как на духу, но глотку спирает страхом, что Чонгук отвернётся от него после сказанного. Потому Чимин затыкает все внутренности и просто смотрит на Чонгука, дёргающего край рукава. — Хорошо, — кивает он. — Потому что ты мне тоже. Так просто. С ним оказывается так просто признаваться, целовать, мечтать и представлять, говорить и молчать, что Чимин попросту теряется в ощущениях и не знает, куда себя девать. Он сглатывает, протягивает Чонгуку руку и запрыгивает снова на лайнер. А совесть поднимает морду, чтобы оскалиться и вцепиться кривыми клыками в нутро. Чимину стыдно за то, что Чонгук ничего не знает. Ни о том, что Пак влюбился в голограмму с его лицом, что заочно почти познакомился с ним через Ииоас, и что нашёл кафе родителей Чонгука по его наводке. Искусственный интеллект знал и понимал, кто будет ждать Чимина там. Вот только как избавиться от болезненных чувств к несуществующему соулмейту?..***
Юнги, всегда считавший, что его эмоциональный диапазон размером со спичечную головку, и он не способен разрываться от эмоций, в последние минут пятнадцать испытал различных оттенков сорок раздражения. Он постукивает указательным пальцем по поверхности стола в кафе, куда пришёл с Уёном, пока тот, отвернувшись от него, отказывается промолвить и слово. С момента окончания эксперимента минул уже месяц, и за это время Юнги не ощущал ничего, кроме раздражения. Его раздражают склоки между родственными душами, его раздражает делёжка времени и составленный плотный график. Эти двое не собираются пересекаться нигде, кроме постели, и Юнги раздражает это ещё больше. То есть, провести полчаса мирно, поговорить, поужинать — они не могут, а устраивать такое в постели, ни грамма друг друга не стесняясь, — запросто?! Вспомнить только то, что сотворили на прошлой неделе. Конечно, да, секс между ними тремя — сногсшибателен, Юнги и представить не мог, что может быть так хорошо, и теряешься в ощущениях, когда сверху тебя придавливают два тела, когда они оба с Джуном проникают в Уёна, а тот шипит от растяжения и скулит, уткнувшись в плечо Мина. Или когда ему сносит голову, если он, позволяя Намджуну брать себя, лёжа позади, входит в Уёна так, что тот вскрикивает. Никогда нет минусов в делах постельных, но это никак не отменяет слишком большое количество напряжения между ними в обычной жизни. Идею съехаться они не оценили оба, прострельнули друг друга испепеляющими взглядами, ревностно хмыкнули и отказались. А Юнги оставили разбираться с вакханалией, творящейся в их взаимоотношениях, учитывая то, что у него до этого времени не было не то что двоих партнёров, которые бы так нравились, даже одного не оказывалось слишком долго. И Юнги сгорает от раздражения, потому что не может нормально соображать и функционировать в жизни, потому что эти двое едва друг на друга не бросаются с факелами и вилами, объявляя Третью Мировую. Он снова поднимает взгляд на обиженного Уёна, тот даже усом не ведёт, продолжает разглядывать ночные огни города и почти не моргает. Юнги же раздражается ещё сильнее. И было бы на что дуться! Он всего лишь попросил перенести их поход в местный музей на выставку коллекции картин двадцать первого века, потому что она будет длиться две недели, а билеты на закрытый показ нового фильма от Намджуна заканчивают действовать послезавтра. Мин вздыхает и потирает переносицу, вызывая у Уёна недовольное хмыканье. — Ваш заказ, — улыбчиво останавливается рядом с ними девушка-официант, а после ставит перед Юнги его тайскую курочку, а вот Уёну вручает греческий салат с травами. — Спасибо, — кивает, стараясь не выглядеть уж слишком раздражённым в присутствии посторонних. Уён же смеряет его недовольным взглядом, а после фыркает. — Может, хватит? — уже едва сдерживает эмоции Мин, даже его флегматичная натура прекращает выдерживать месячное мозгокомпостирование. Уён только глаза закатывает. — Уён, это несерьёзно. — Несерьёзно второй раз переносить наши планы из-за него, — выпаливает он, гневно втыкая вилку в сочный, красный помидор и поднимая злые и обиженные глаза на Юнги. — Я объяснил тебе причину, — устало вздыхает тот и отправляет кусочек обжаренной в панировке и кайенском перце курице. Он старается жевать не агрессивно, но даже его челюсть щёлкает от усилий. — Он специально это делает, как ты не понимаешь, — уже шипит соулмейт, опасно сощуриваясь и стискивая вилку в руке. — Он намеренно пытается перетянуть тебя на свою сторону! — Знаешь что, — выдыхает гневно Мин. Был бы рядом Ииоас, он бы точно сумел считать, что шкала его агрессии и плещущихся эмоций давно выскочила за пределы и исчерпала допустимую норму. — Знаю что? — угрожающе тянет Уён. В воздухе уже должно пахнуть грозой от напряжения, повисшего между ними. Уён ласковый и мягкий парень, очень нежный и чувствительный, однако от злости и ревности превращается в настоящую фурию. Благо, что хоть волосы не встают дыбом, наэлектризовываясь. — Мне осточертело ваше соперничество, — холодно проговаривает Юнги, со стуком — громким, таким, что слышно за столиками поблизости — кладёт прибор рядом с тарелкой. И ему даже плевать, что он пачкает соусом белую скатерть. — Мне осточертело ваше перетягивание одеяла. Когда мы говорили об отношениях втроём, я думал, что вы поняли меня. Что мы постараемся найти гармонию и взаимопонимание, так как все являемся родственными душами. А что в итоге? Лицо Уёна бледнеет, он явно напуган порывом обычно молчаливого и сдержанного Мина. — Я получаю ежедневное промывание мозгов: на работе, дома, во время наших встреч. Они уже мне снятся, чёрт возьми! Ваши долбанные ссоры и препирательства, словно у малых детей! Уён поджимает губы, в его глазах застывают слёзы, а Юнги даже не замечает, как от злости начинает дышать чаще. — Меня это достало. Встретимся в следующий раз, когда у вас обоих появятся головы на плечах. — А почему виноваты обязательно мы с Намджуном? — шипит на грани плача Уён, почти дрожит от эмоций. — Почему не ты, который попытался усидеть на двух стульях и теперь валишься с обоих? Юнги задыхается от возмущения. Да, ему в голову приходили такие мысли. Да, он отчасти винит себя в происходящем, винит за то, что не сумел выбрать. Но от слов Уёна становится больно. Он не виноват, что испытывает симпатию, равную к обоим. Он не виноват, что оба они оказались его соулмейтами. Потому фраза Уёна бьёт болезненнее, чем он ожидал. Лицо Юнги становится обычной восковой маской, прекращая показывать любое проявление чувств, отчего Уён поджимает губы — понимает, что Мин закрылся, как ракушка, от него. — Счёт, пожалуйста, — чеканит Юнги, как только взволнованная их напряжением сотрудница кафе подскакивает к столику. Девушка сканирует на своём индикаторе что-то, а после передаёт данные на браслет Юнги, и тот в один клик оплачивает, прежде чем вскочить с места. Уходит, не прощаясь, сгорает от гнева и стыда. Потому что слова Уёна и правдивы, и обидны, и болезненны. Юнги не по себе. И сегодня, впервые за месяц, его посещают мысли, что он ошибся, когда выбрал обоих. Ошибся по-крупному. Потому выскакивает из заведения, словно пуля, даже не замечает, как проходит несколько кварталов с жилыми домами. Останавливается только тогда, когда не хватает дыхания от скорости, застывает возле одинокого, светящегося огнями в спальном районе, куда забрёл Мин, круглосуточного магазина. Окидывает уставшим взглядом вывеску с клубникой из светодиодов, баннер, что они работают двадцать четыре часа, а после устало плетётся в сторону здания. Здесь больше ничего и нет, даже люди поблизости не проходят, и Юнги тревожно почему-то. Распахнувшиеся двери впускают его в светлое и прохладное помещение торгового зала, а из-за прилавка выскакивает парень с выбеленными волосами и короткой, падающей на лоб чёлкой. На нём синяя жилетка сотрудника магазина, Юнги же лениво оглядывает продавца. Он слишком опустошён резким эмоциональным взрывом, чтобы хоть на чём-то концентрироваться. Когда подходит, замечает внимательный взгляд карих раскосых глаз, а губы продавца вытягиваются в солнечной улыбке, когда тот заговаривает: — Добро пожаловать! Что вы хотели приобрести? — голос у него приятный, с некой хрипотцой, а Юнги настолько флегматичен, что мажет взглядом по бейджику, ничего не запоминая. — Пачку толстых сигарет. Любой марки, — он давно не курил. Лет семь уже, со студенчества, тогда ещё от пагубной привычки избавился, а тут из-за происходящего грех не сбросить напряжение одной-двумя сигаретами. — «Тэрволо» подойдёт? — оборачивается парень к прилавку с сигаретами, а Мин бездумно кивает. — Может, вам ещё кофе сделать? Выглядите устало. — Не нужно мне ничего, только сигареты, — снова начинает раздражаться Юнги, оглядывая блондинистое и, кажется, болтливое недоразумение. Тот, словно не замечая, что ему почти грубят, весело улыбается и понятливо кивает головой, а после сканирует рабочим датчиком кассы в виде плоского маленького квадрата, штрихкод на пачке, кладёт на прилавок перед Юнги. — С вас три тысячи сто сорок вон, — улыбается продавец, а Юнги не понмает, почему с его лица улыбка не сходит. Морщит нос и прикладывает индикатор к терминалу, а потом, схватив сигареты, покидает магазин быстрым шагом. Он не церемонится. И плевать на светлую ткань джинсов, когда присаживается на каменный бордюр. Куда он забрёл, что это за район? Мало того, что пустынный, так ещё и вместо пластика тут до сих пор асфальт, что для их мира почти не характерно, только в очень старых и почти заброшенных районах. Юнги сам на себя фырчит, желая избавиться от раздражения, справляется с проклятой шелестящей упаковкой сигарет, заталкивая её и фольгу изнутри пачки в карман. Выуживает палочку и, только вставив между губ, понимает — он не купил зажигалку. Раздражение и злость снова накрывают его. Мин не выдерживает, дрожащими пальцами вытаскивает изо рта фильтр сигареты и со всем гневом швыряет прямо на землю. Он глядит разъярённо на белую бумагу и оранжевый фильтр, глаза его едва ли не краснеют от напряжения, а после Юнги начинает агрессивно топтать никотиновую палочку, пока не растирает подошвой туфель в труху из табака, завёрнутого прежде в специальную бумагу. Дышит так, словно пробежал кросс, давит и давит, хотя сигарета уже уничтожена до основания. А после приступ злости резко заканчивается, высасывая из Мина последние силы. И Юнги снова оседает на бордюр. Если отношения такие сложные и нервные, быть может, они Юнги и не нужны вовсе?.. Проще потерпеть одиночество и некую долю слабой тоски, чем постоянно находиться в состоянии ярости и недовольства, которые Мину не по душе. Он вздрагивает, когда кто-то шумно плюхается рядом и выдыхает, выпуская воздух из надутых щёк. Приподнимает голову и замечает белобрысого кассира, который, терпеливо улыбаясь одними губами, глядит на него своими внимательными глазами. И почему его взгляд так похож на взгляд щенка?.. Болтающийся на жилетке бейджик оповещает о том, что продавца зовут Чон Хосок. И этот самый Хосок вдруг протягивает Юнги исходящий паром стаканчик с кофе. Тот угощение ошарашено принимает, едва не обжигает о стенки пальцы, а потом замечает, как Хосок протягивает следом красную зажигалку. — Говорят, если высказаться незнакомцу, становится легче, — снова произносит с хрипотцой он, вынуждая Юнги округлить глаза. Предложение выглядит и ощущается бредовым, с чего бы Юнги рассказывать о своих проблемах какому-то белобрысому продавцу… Но вопреки мыслям, крутящимся в его разуме, раскрывается рот, и поток слов Юнги оказывается остановить не в силах.***
Чимин беспокойно ёрзает без сна уже битый час. Циферблат на стене тускло оповещает о том, что время близится к первой четверти трёх, а Пак только в тысячный раз вздыхает от раздражения и потуг совести съесть его мозг чайной ложечкой. Он мучим мыслями и совестливостью относительно Чонгука. Тот ведь даже не подозревает, из-за чего Пак пришёл в кофейню, не знает об Ииоас, не предполагает о том, что Чимин разрывается внутренне. Он понимает половиной сознания, что они различаются. Что Чон вызывает настоящие и искренние чувства, что душа замирает не просто так. Но сам Чимин не может перестать себя подозревать в простой подмене. Что таким образом он заменяет Ииоас. И совесть, подлая и настойчивая, не позволяет ему спокойно спать. Каким-то образом Пак должен себе доказать, что он притягивается к Чонгуку потому, что это Чонгук, а не потому, что у него одно лицо с тем, кто почти на сто процентов его родственная душа. Ииоас начинает душить, хотя даже не ведает о существовании Пака. Ииоас не выходит из головы, не позволяет полноценно дышать, и как с этим справиться, Чимин не знает и не понимает. Потому что из-за Ииоас — больно, а из-за Чонгука хорошо. С ним спокойно, мирно, комфортно. Но и скрывать от него подобное больше Чимин не в силах. Их свидание прошло хорошо, но совесть давит и будет давить, пока Пак не признается, не проведёт самостоятельно эту черту, не обозначит границы в собственной душе. Только как?.. Снова переворачивается на другой бок, бесполезно пялится в стену, а после опять вздыхает. Тяжело, отчаянно, пока не тянется к индикатору, чтобы открыть переписку с Чоном. Он не в сети, конечно же, как нормальный и не обременённый душевными метаниями парень спит в своей кровати, не то что Чимин. Рука Пака замирает над строкой, куда нужно вводить слова для отправки сообщения, но он так и не решается это сделать. Гасит панель индикатора , зажмуривается и корит себя за нерешительность. И когда он был таким? Таким безвольным, не знающим правильной дороги и направления? Когда был так скован. Ииоас подарил ему множество чувств, но Чимин начинает ощущать, что тот, не ведая того, становится удавкой на шее.***
Они с Чонгуком встречаются в кофейне, как и договаривались. Он заканчивает смену и закрывает кассу, когда Пак входит в заведение, наполненное тёплым светом антикварных ламп под потолком, вдыхает успокаивающий запах кофе и выпечки, отдающий ванилью, а после видит, как Чон ему ласково улыбается. В душе скребёт. Они должны поговорить, иначе Чимин сойдёт с ума. Сглатывает, приближаясь к кассовой зоне, наблюдает за тем, как Чонгук выключает свет в витринах, как гаснет тонкая проекция компьютера, выключаясь, как ловкие пальцы бариста протирают остатки готовки на столешнице перед кофемашиной. Чимин в это время же принимает тяжёлое для себя решение: рассказать Чонгуку правду. Он сглатывает, когда Чон скидывает фартук и буквально выпархивает из-за прилавка к нему. Сначала, потерявшись, мнётся напротив, а потом протягивает руки и крепко обнимает за талию, уткнувшись подбородком в плечо. Чимин не может не обнять в ответ, потому стискивает плечи Чонгука, снова ощущает успокаивающие сливочные нотки и чуть горьковатый аромат зёрен, которые в общей гамме его успокаивают. Ненадолго зажмуривается, считает драгоценные секунды, пока Чонгук так близко и позволяет себя касаться. Но после он отстраняется, глядит прямо в глаза. Они почти синхронно выдыхают, когда соприкасаются губами, и Чимин весь взрывается снова: неужели будет каждый поцелуй ощущаться, как рождающаяся Вселенная? Тогда он готов целовать Чонгука часами, создавая всё новые и новые галактики. Чон отстраняется первым, оставляет ещё одно касание на верхней губе и чуть дотрагивается кончиком носа до его. А Чимин едва не теряет решимость поговорить, потому что… потому что не все готовы принять такую информацию. А что, если Чонгука испугает рассказанное Чимином? Что, если отвернёт? Что, если… — Пойдём, — тянет его Чон в сторону выхода, а сам переплетает их пальцы. Между ними с космической скоростью всё складывается, он буквально чувствует, как воздух, оказавшись посредине, начинает искриться. От каждого взгляда и выдоха Чонгука. И следует за ним, обречённо понимая, что он в капкане своих чувств и терзаний совести. Чонгук же тянет его просто по улице, они не строили много планов, просто хотели встретиться и провести лишние два часа рядом, оба ощущают эту искристую потребность видеться как можно чаще, но Чимин осознаёт: ему нужно рассказать сейчас, иначе он никогда не решится. — Чонгук, — тянет он совсем осипше от переживаний. — Нам надо поговорить. Тот оборачивается на Чимина удивлённо, и внутренности у Пака противно поджимаются в животе. Но он, опустив взор, тянет Чонгука в сторону ближайшей лавочки. Садится, нервно ёрзая на месте, пока Чон внимательно его оглядывает, словно старается считать информацию, которую хочет преподнести Пак. Словно… сканирует. И Чимина вдруг передёргивает от воспоминаний. У Чонгука нет синего мерцания в зрачках, его лицо не похоже на безразличную, испещрённую помехами маску. Чонгук — другой. — Ты… ты никому не позволял снять с себя биометрические данные? — осторожно спрашивает Чимин. Сначала тот выглядит удивлённым, а после его лицо словно озаряется внезапным воспоминанием, и Чонгук приобретает настороженный вид. — Почему ты спрашиваешь? — чуть сводит он брови к переносице, словно Пак полез туда, куда его пока не приглашали. — Я… пожалуйста, ответь, — прикусывает нижнюю губу он в мольбе. Чонгук несколько секунд буравит его осторожным взглядом, до того как со вздохом отворачивается. Он глядит себе под ноги, очерчивает взглядом ровную пластиковую дорожку, прежде чем, прикусив внутреннюю сторону щеки, заговорить: — Я действительно продал свои биометрические данные. Для большой организации, но вообще-то у меня подписан договор о неразглашении. Я даже не знаю, куда именно они были необходимы. Бизнес родителей едва не прогорел в очередной раз, а те люди предлагали просто чудовищно большую сумму. И я подошёл для целей. Вот только… — Чонгук поднимает глаза на Чимина, и тот вздрагивает. — Я не понимаю, как ты об этом узнал. Чимин смеживает ненадолго веки и настраивается. Он должен быть честен. Должен быть открыт. Иначе с Чонгуком может не пройти — Чимину кажется, что он, как и Ииоас, видит ложь насквозь. — Я… — потихоньку собирается Пак с мыслями, но в горле резко пересыхает. — Я недавно участвовал в одном эксперименте. И мне тоже нельзя рассказывать, однако молчать я больше не могу. Эксперимент этот состоял в испытаниях для искусственного интеллекта определяющего абсолютную совместимость. Ииоас. Он соотносит биометрические данные, психологические и физиологические реакции людей, чтобы найти им идеального партнёра, — Чимин неуверенно поднимает взгляд на сомнительно и скептично глядящего на него Чона. — Я не шучу. Ииоас может найти родственную душу. Соулмейта. — Я понимаю, что это такое, — кивает, словно поддерживает его, Чонгук. — Я был участником эксперимента. Тоже пошёл из-за денег. Он замолкает, щёлкает от паники и неуверенности суставами пальцев, а после, выдохнув и снова заставив себя собраться, продолжает: — И… он нашёл моего соулмейта. Чонгук молчит, ждёт продолжение. — Чонгук, ты — прототип Ииоас, машины, определяющей соулмейта, который оказался моей родственной душой почти на сто процентов, — выдыхает Чимин, не в силах поднять взгляд. — Я видел твоё лицо, когда влюблялся в голограмму, у которой пошёл сбой и появились человеческие эмоции. Я знал тебя, получается, до знакомства, я влюбился в твой образ, приписанный машине, у которой таинственным образом была душа. А потом… а потом заставил его её уничтожить. Но напоследок он сказал мне о вашей кофейне, — на последних словах голос Чимина уже срывается, кончики пальцев дрожат, потому что он буквально ощущает, как каменеет рядом Чонгук. — Я специально пришёл к тебе. И когда увидел, просто… — каждое слово выходит с дрожью. — Я вижу каждый раз его в тебе, — признаётся в собственной слабости Пак. — Но понимаю, что он — призрак, а ты — живой человек. И меня это гложет. Гложет так сильно, что я не смог сдержаться и решил обо всём рассказать тебе. Правду. Чонгук ничего не отвечает, а у Чимина не хватает смелости поднять на него голову. — То есть… — слабо он всё же произносит. — Ты пришёл ко мне потому, что влюбился в меня в виде голограммы? — Я влюбился в тебя, когда увидел в живую, — испуганно выпрямляется Чимин, выдыхая. — Я разграничиваю вас, по крайней мере пытаюсь… — Ты до сих пор влюблён в тот образ? — отшатывается Чон, выглядит он крайне потерянным. — Ты видишь во мне этот искусственный интеллект по-прежнему? — Да. И нет, — отчаянно хватается за голову Чимин, понимая, что предсказал шокированную реакцию Чонгука. — Это трудно, и я стараюсь разобраться во всём… Но трудно. Я хочу забыть о нём, я хочу думать только о тебе, понимаешь? Ты правда мне очень нравишься. Не как прототип Ииоас, а как Чонгук, — Чимин просяще глядит на него, надеясь, что поймёт. Что сможет осознать всю честность Чимина, которому стоило множества усилий признаться в этом. — Мне нужно время, чтобы всё переварить, — тихо, крайне тихо произносит Чон. Он медленно поднимается с лавки и потерянно глядит на едва ли не плачущего Пака. — Прости, мне правда нужно время, чтобы всё уложилось в голове, — хрипит он, отшатываясь. — Сколько понадобится, — выдавливает из себя Пак, в эти слова вкладывая все чувства, что сейчас в нём бушуют: всю симпатию, всю нежность и надежду на то, что Чонгук попросту не сбежит от него, посчитав полоумным. А Чонгук только потеряно кивает и отворачивается. Он вжимает растеряно голову в плечи и торопливо шагает в сторону дома, скрываясь от Чимина за поворотом, пока тот осточертело трёт лицо руками. Больно ли ему? Ужасающе. Жалеет ли он о том, что признался? Нет, напротив, чувствует, что стало чуть легче дышать. Он не хочет утаивать ничего в только зарождающихся отношениях. Даже если от решения Чонгука будет больно, Чимин не имеет права обманывать. Да и внутренне ощущает, что на верном пути. Вот только саднящего ощущения в грудной клетке это не умаляет.***
Юнги не звонит ни Уёну, ни Намджуну. После скандального ужина в кафе он созвал их на разговор, который окончился ещё большим скандалом. И это Юнги до жути угнетает, если честно. Теперь, когда он бредёт по дороге, которую в прошлый раз даже не запомнил, засунув руки в карманы брюк, то хмурится так, что у него уже болит лоб. Зачем он идёт в этом направлении? Тот разговор помог Мину чуть облегчить напряжение внутри, ему правда стало лучше, стоило заговорить с продавцом круглосуточного, высказав ему всё скопившееся. А потом тот продолжал молчаливо и поддерживающе сидеть на бордюре рядом, пока Юнги пил свой горьковатый остывший кофе и впервые за много лет курил одну за одной сигареты. — Я, конечно, советовать в делах любовных не мастак, — протянул тогда своим интересным хриплым голосом Хосок, упираясь предплечиями в колени, — но если любовь причиняет боль, если отношения состоят из дискомфорта для каждого, кто в них состоит, — правильно ли это? Он глядел на Юнги своими щенячьими раскосыми глазами, и даже в спокойном выражении лица казалось, что солнечная улыбка никуда с него не пропадает, оставляя свой яркий след. — Что бы делал ты в моей ситуации? — устало спрашивал у Хосока Юнги, пока тот трепал свои белоснежные волосы и усмехался. — Я бы не смог быть сразу с двумя. Для меня это не представляется ничем положительным, особенно, если ваши отношения начались с соперничества. Но ты ведь говоришь, что они оба — твои родственные души… — Я уже ничего не знаю, — вздыхал Мин. — А чего хочешь ты? Ты правда веришь, что даже идеально подходящие тебе люди не могут оказаться просто партнёрами, которые тебя чему-то научат? — внимательно спрашивал Хосок, обдавая осязаемым теплом своего взгляда. — Ты думаешь, что даже совместимость не играет роли? — изгибал бровь Мин. — Играют роль чувства, уважение к партнёру, здравость мышления, — моргал Хосок, словно объяснял прописные истины. — Комфорт, забота, умение подставить плечо в трудной ситуации, поддержать интерес и начинания. Но не делёжка. Они же рвут тебя, каждый тянет в свою сторону, — пожимал он плечами. И слова Хосока заставили призадуматься. А точно ли Юнги хочет такого? Он по-прежнему понимает, что выбрать не в состоянии. Он всё ещё не может отпустить ни одного из соулмейтов. Но понимает: выберет одного — будет страдать. Выберет другого — будет страдать. И что тогда остаётся хорошим выходом из положения? Сознание скромно блеет про выбор себя самого, но Юнги его упорно затыкает. Сворачивает за угол и сразу замечает одинокий круглосуточный магазин. Почему-то ускоряет шаг, чтобы поскорее добраться до светлого помещения торгового зала, и молится, чтобы сейчас была смена Хосока. Может, он подскажет что-то ещё?.. Влетев в магазин, запыхавшийся и какой-то растрёпанный, Юнги застывает, когда из-за стеллажа с лапшой быстрого приготовления появляется белокурая макушка. А после — солнечная улыбка и щенячьи раскосые глаза. — О, господин неопределённость! — с хрипотцой выдаёт Чон Хосок. — Добро пожаловать.