Миледи.

С Фалконом необходимо что-то делать. Его эксперименты не кончаются. Они становятся всё более и более жестокими, словно обычных его методов недостаточно. Больше нагрузка, длиннее испытание, жёстче условия, выше требования. И каждый раз недоволен, неважно, насколько хорошо справились они или новые образцы. Новичков он вообще перестал оставлять дольше, чем на пару тестов. Видимо, они пятеро — новый виток в исследованиях, но теперь он снова увяз. Что-то шло не по плану и его это бесило. И он мстил. Последний раз это была ледяная вода. Тонкие пластины сошлись на кромке и замерли, едва пропуская свет от и так не слишком эффективного огонька свечи. Тогда Разум была даже рада- целых тридцать минут вокруг неё не было ничего, кроме тёмного помещения и собственных мыслей. Никто и не думал тогда вырывать её из столь приятного процесса изучения мира. Но не этого мелкого, а большего. Гораздо большего.       Сегодня он пришёл к ней. Его шершавые руки снова коснулись бледной кожи на плечах. Она подняла серые глаза и его взгляд изменился. Ему что-то понравилось, потому что он улыбнулся, а ладонь мягко-мягко начала гладить её волосы. Женский голос всегда молчит, когда этот мужчина в комнате. Нет, он не внушает страх. Он скорее… Просто недостоин её присутствия. — Ах, Дитя… — Старец щурится в очередной ухмылке и теперь показывает узкие пластины зубов, похожие на угловатые прибрежные скалы, вымытые солёной водой и выветренные сильными порывами штормов. — Лишь ты и приносишь результаты, которые способны воскресить моё вдохновение.       Её замутило. Она давно ничего не ела, потому что её всегда от него рвало, но и сегодня он умудрился вызвать у неё позывы. Слюна с желчью. Почему-то всё равно не так мерзко, как благодарить его. — Скажи, Дитя Разума, ты веришь? — Во что конкретно? — В то, что у меня всё получится.       Девушка смотрит на него с той долей усталости, с которой вы бы смотрели на глухонемого, рассказывающего руками теорию вероятности. Фалкон опять болтает о чём-то своём, быть может, о когда-то пояснял, чего конкретно пытается добиться, но информация либо была проигнорирована, либо слишком быстро забылась. Мужчина и сам осознал, что его не понимают. — Философский камень, Дитя. Я пытаюсь подобраться к нему. — Как и каждый, возомнивший себя алхимиком. Общая вершина. — Наконец всё встало на места. Великий и легендарный артефакт, способный воскрешать мёртвых, лечить ужаснейшие болезни, даровать бесконечные богатства, знания и… Вечную жизнь. — Понимаешь? Я обязан продолжить исследования, но человеческое тело хрупко, недолговечно. Мне нужен сосуд более совершенный. И я создал вас.       Снова утонул в чествовании единственного успеха за многие десятилетия трудов. Она научилась отключаться в такие моменты и просто не слушать. Уходить в какое-то совершенно беззвучное внутреннее измерение и думать о своём. Больше о звёздах. Она видит их в каждом сне, но не может приблизиться. Ей истинно казалось, что это бесконечное пространство над головой способно с ней говорить и оно говорит, даже… Взывает к ней. Словно она должна быть там, в звёздном небе и на земле ей делать абсолютно нечего. Может, этого от неё и хочет Парагон? Вероятно, она уже связывалась с людьми и с многими — мало ли безумцев, которые пытались летать? Был ли хоть один народ, в мифах которого не было бы летающего человека? Но у них ничего не вышло. Познания скудны, жизнь коротка, а тело хрупкое. Быть может, именно Разуму удастся воплотить все их планы — выйти за грань обычного смертного существования? Всё же её организм другой — более выносливый, менее требовательный, долговечнее многих людей, если не всех. Почему бы именно ей не заняться поиском пути в небо? Её восприятие могло бы помочь и аналитический склад ума, если бы всё это не было занято руками. Шершавыми, донельзя сухими и жилистыми мужскими руками, костлявыми пальцами вдруг сдавившими её плечо. Звуки возвращаются, а с ними и пустоватая, мелочная реальность, лишённая тех неописуемых красок, что расплескались где-то бесконечно далеко над ними.       Почему он касается так? Жадно, отчаянно, с каким-то непонятным стремлением. Словно она должна ему. Должна что-то сказать или сделать… Или отдать. Кажется, старик что-то говорит. Уж лучше бы его не слышать, но так она поймёт, что от неё требуется. — Пусть я умру… Мой наследник всё восстановит и продолжит… Ты слышишь? Ты должна будешь воспитать его… Главное, чтобы это был сын, постарайся…       Как пьяный. Может, в самом деле выпил. Разит от пасти. Почему он тянет одежду? Надо же, ткань такая хлипкая, что трещит и рвётся даже в его пальцах. Мерзко. Опять трясёт. — Прекрати. — Не отпускает. Тянет к койке. Она никогда ей не нравилась, такая жёсткая, даже на полу спать удобнее. Сейчас ещё и холодная. Ещё и с ним. — Прекрати, Фалкон…       Бормочет что-то. Видимо, нашёл какое-то оправдание и теперь доволен. Смотрит так надменно, как рассматривают новую кобылу заводчики. Не хватало ему только зубы ей посмотреть. Хочет… Поцеловать? Почему вдруг так наклонился? Сейчас она видит только его губы. Пересохшие. Приближается и теперь рот ползёт в кривой улыбке. Она и сама удивилась, когда её собственная рука резко ударила его в висок. — Я сказала прекратить.       Его заносит и с грохотом происходит падение на пол. Девушка поднимается над ним и осматривает костяшки пальцев. Расцарапала, видимо, вложила слишком много силы в удар. Кажется, выбила ему зуб. Такая мощь удивляет её. Никогда в жизни, она и на обычные дела не была способна, а здесь… Сейчас в ней есть что-то, что превышает человеческие возможности.       Фалкон — лишь человек. Пусть он считает себя самим Богом, но одна лишь вера не сделает его бессмертным. Вот сейчас, когда она опрокинула его одним движением… Разве сейчас он Бог? Сейчас, когда она стоит над ним и смотрит сверху… Разве сейчас он всемогущ? Чего сейчас стоит жизнь талантливого алхимика? Больше ли, чем жизнь копошащихся в могильнике крыс? Они исполнили её давнее желание — разорвали слабое больное тело, но голова цела. Она думает и чувствует… И хочет ли она этого? Чужая нога ударяет его в грудь. Чужая ли, если она ведёт её? Снова пинок и мужчина хрипит, заходясь кашлем. В какой-то момент она понимает, что не обязательно бить. Можно надавить. Что-то совсем слабо и тихо хрустнуло. — Не глупи… — Его рука ловит её щиколотку и пытается сдавить, сдвинуть с себя ступню, но не может. — Ты не имеешь права так поступить… Я твой Создатель.       Девушка смотрит более пристально на его лицо и брови её сходятся в сердитом положении. Губы размыкаются и двигается челюсть, но мимика суха, как если бы лицо потеряло пластичность, застыв посмертной маской: — Кто дал тебе право им быть?       Старший было ухмыляется, свободной рукой убирая струйку крови с угла губ. Он хочет ещё что-то сказать, но не успевает. Создание встаёт коленом на шею. пальцами стиснув контур лица. Пыхтит. Ему в таком положении трудно дышать. Знания. Он всегда хотел только больше. Пусть попытается понять то, что она видит, когда смыкает веки. Ненадолго внутри его зрачков она видит своё лицо, но после только сероватый свет. Мужчина ёрзает, потом зажато вскрикивает и наконец начинает с воплем колотиться в конвульсиях, загребая частички пола под ногти.       Когда она подняла руку, от его носа и глаз к ладони потянулись серые липкие нити, похожие на застарелую паутину. Сам он хрипел и пытался выдавить пену из глотки, но не мог и только хватался за шею, медленно переставая дышать. Мёртв. Дитя сама выдыхает, смотря в его обезумевшие и теперь слепые глаза. Мёртв. Больше не встанет. Больше не скажет ни единого слова. Ничего никому не сделает. Она отвыкла улыбаться так ярко. Если бы кто-то зашёл и застал её гримасу, то с криком ужаса убежал бы прочь. Потому как металлически серебристые глаза были широко распахнуты, а рот был чуть разомкнут в, грубо выражаясь, радостном оскале, с которым она вкушала… Этот пьянящий запах. Запах мёртвого врага. Он пах пылью, крысиным мехом и чем-то жжёным… Она не могла сказать точно чем.       Его лицо даже сейчас мерзкое. Вот бы оно исчезло. Оно может. Девушка оглядывается в поисках чего-нибудь полезного. Одна из досок стола рассохлась и отошла от общего числа. Кистью она берётся за край и приподнимает. С треском старая древесина надламывается над внезапно сильным сжатием и отходит, становясь шероховатой битой. Удар. За ним ещё. Она не знала, сколько раз она повторила это движение и сколько это заняло времени, но остановилась она, когда стук стал звонким. Она бьёт уже по полу в засохшей луже. Его тело можно оставить. Пусть крысы поедят. Пусть они вообще всё здесь съедят. Она забирает с его пояса связку ключей и с ними спускается на этаж ниже. Нужно открыть камеры других. Их уже никто не удержит.       Многие выбегают, некоторые выходят спокойнее, но около четверти остаются на своих местах. Она понимает, почему. Кто-то слишком стар, чтобы жить самостоятельно, кого-то слишком сильно искалечили. Они только поднимают на неё усталые взгляды, им нужно решение и оно есть: — Здесь холодно, я знаю места получше. — Она зовёт за собой и они почему-то идут. Послушно, безропотно. Странное чувство. Может, им было уже плевать на то, обманывает их девушка или нет, а может… Они просто верили ей. Она хотела бы оставить это чувство в своей голове навсегда — доверие целой толпы. Она бы хотела, чтобы ей всегда кто-то верил и чтобы она могла заслуженно стоять во главе колонны. Вести. Знать путь и не куда-нибудь, а в светлое будущее, прекрасное, но такое далёкое. Хотя, сейчас оно казалось близким. Вот оно — протяни руку и разольются медовые рки с кисельными берегами и посыпется мана небесная.       Гарри спускается к ним и застывает, с отвращением осматривая кровавые брызги на одежде и коже Дитя, сам морщит нос и отступает на пару шагов, но остаётся полностью проигнорированным, когда фигуры одна за другой ступают на лестницу. — Что… Что ты сделала? — То, что должно. — Она пропускает последователей мимо себя, а сама встаёт к собеседнику полубоком, впервые рассматривая его сверху вниз. Снова улыбается, но гораздо мягче.       Брюнет кусает собственные губы и с каким-то невыраженным чувством хмурит брови, даже сжимает кулаки, но ничего не делает, только впиваясь в неё взглядом. Она знает почему. Она видит это в его глазах. Таких же серых, как и у неё, но всё же тусклых. Да, в его волосах наконец появилась белая прядь, означающая адаптацию к камню, но он слаб. Гораздо слабее неё. — Ты свободен, Гарри, празднуй. — Праздновать? Мой учитель мёртв. — Он опять жмёт кулаки, но всё так же стоит на месте и только несмело покачивается чуть вперёд, следом назад и остаётся так. Смотрит внимательно, следит за каждым её движением. — Что теперь? И меня убьёшь?       Она смеётся. Неестественно, каркающе, крупно подёргивает плечами и идёт вперёд, заставляя соперника одновременно отступать. Спокойно поворачивается к нему спиной, уходя на пролёт и резко, как гасят свечу, завершает свой хохот. — Мне нет в том нужды, ты так слаб, что и сам можешь разбиться. — Ты не понимаешь, что натворила. — Кажется, он наконец злится достаточно, чтобы решиться следовать за ней. Она никогда не замечала, какие громкие у него шаги. Или это её слишком тихие? По ощущениям, между ними осталась одна или две ступеньки. Кажется, немного пыхтит ей в спину со злости. — Из-за таких как ты… Не понимающих истинную гениальность, мы и продолжаем стагнировать, застряв в грязи и болезнях. В нищете в… — В жестокости и ничтожестве. Государственные посты заняты откормленными бездарями, а таланты погребены в ничтожестве приютов. Тебе очень нравятся эти речи, неправда ли, Гарри? Ты ведь сам был призренным церкви… Тебе приятно слышать, что и в тебе есть талант. Признаю, это чувство закономерно. Оно естественно. Не злишься ли ты только от того, что я отняла у тебя учителя, говорящего столь лестными выражениями? — Стерва. — Парень буквально шипит это, но больше не тормозит, словно отстать от не теперь станет для него оскорбительным. — Может быть. — Она в свою очередь пожимает плечами, выходит на более тёплый этаж и только жестами распределяет своих подопечных по комнатам, стараясь не разлучать тех, кто тянется друг к другу. Фалкон мёртв. Как приятна эта короткая мысль. Мёртв и она может делать всё, что захочет. Смотря сейчас на их спокойные лица, она могла бы сказать, что справится лучше него, но она не была в этом уверена. Даже тот голос молчит сейчас. Не сбилась ли она с правильного пути?       Сомнения заглушаются вопросами со стороны подошедших друзей. Отвечает она коротко, но от того новость не становится менее приятной для них. Он мёртв. Все знают, о ком речь, каждый замирает на несколько секунд, чтобы после ярко улыбнуться и отправиться обнимать каждого встречного, словно на пьяной пирушке. Хотя, почему «словно», если Жорж и Альберт находят путь в сам дом из подземелья и, заручившись подмогой других, тащат вниз еду и вино. Кто-то осуществляет свою давнюю мечту и бросает факелы в Могильник. Испуганные голосами и огнём крысы пищащей толпой покидают насиженные места, выливаясь во двор и там разбредаясь, щурясь на белый свет. Девушка впервые задумывается, что ей нужна нормальная одежда. Нет, её ничего бы не мешало ходить голышом, но люди этого не поймут, это не поддаётся их сознанию. Элира без лишних слов присоединяется к ней, когда оказывается на пути.       Они никогда не были внутри его дома. Фалкон завёл их через какой-то отдалённый ход на принадлежащей ему территории. Словно они даже видеть его жильё недостойны. Оно ей и не нужно. С презрением опускает взгляд в пол, стараясь не концентрироваться на рисунках звёзд и знаков зодиака. Эти знания слишком примитивны, недостоверны. Они пришли за тканью и инструментами. Ножницы, нитки, иглы… Всё это находится в чулане под лестницей, а вот насчёт самого важного начинаются раздумья. — Можем просто снять шторы. — Грэйс, они же посыпятся потом!       Старшая смотрит на неё немного недовольно и получает такой же взгляд в ответ, даже умудряется ухмыльнуться, когда шатенка начинает ворчать: — Я не стану называть тебя той странной кличкой. Даже не мечтай. — Но я больше не Грэйс. — Но ты больше и не Дитя.       Верно. Она ещё не успела об этом подумать. Подруга права — теперь, когда Фалкон уничтожен, его концепции бессмысленны. Имя, которое он дал ей бесполезно. Девушка даже хмыкнула, вдруг придя к мысли, что в конце концов её попытки сохранить хоть какое-то название для себя провалились. — Получается, я Никто. — Девушка пожимает плечами и убирает прядь волос, ненадолго задерживая на её серебристо-сером цвете взгляд. Красиво. Кажется, ещё немного и волосы буквально зазвенят, как драгоценная проволока. — Так не пойдёт… — Шатенка отрицательно качает головой и только улыбается, тоже обращая внимание на причёску собеседницы, теперь подходя ближе. — А что насчёт… Грэй? Из-за этого…       И тыкает на висящие локоны, после беря подругу за руку и уводя с собой в сторону жилых комнат. — И на старое похоже… И тебе подходит, разве нет? — Хм… — Она улыбается, покорно следуя за младшей по незнакомым коридорам. Серая. Это и правда подходит, но что важнее… Оно больше не звучит человеческим. Наконец её название полностью отражает то, кем она является. Раньше имя определяло, кто она, теперь природа, сущность Грэй определяет имя. — Мне нравится.