Мост над туманным заливом

В тридцать восьмом, зимой, отца арестовали. Он был талантливым художником, и Максим с ранних лет впитывал творческий дух московской интеллигенции. В доме Володарских всегда был кто-то из гостей: очередной писатель, музыкант или «собрат по кистям». У мужчины была замечательная коллекция немецкой и английской акварели. Бог весть, где он её доставал, но Максиму очень нравилось пробираться в мастерскую отца, на роль которой была отведена дальняя комната, и трогать различные кисти, краски, наброски, которые ещё не стали полноценными картинами. Когда отца арестовали, Максим вместе с двоюродной сестрой был на катке. Александровский сад переливался от блестящего золотистого снега. Лёд казался замёрзшим океаном. И плавные движения были неотъемлемой частью всего того, что происходило вокруг. Ксения тогда упала и разбила нос. В это время художника Володарского выводили из квартиры. Теперь, после смерти Сталина, Максим пытался узнать, что случилось с ним, с ещё большим рвением. Надеялся, что смягчение режима принесёт ему радость вести, что отец жив и, возможно, всё ещё находится в каком-нибудь лагере. А вот шутник, который начал забрасывать Володарского письмами на тему того, что он «позорный отпрыск врага народа», напрашивался на то, чтобы быть найденным и битым. — Меня зовут Мстислав Анатольевич Завьялов, рад познакомиться, — крепкий лысый мужчина протянул Максиму руку. Тот пожал её. Догадывался ведь, что сестре водится далеко не с ровесником — откуда бы ещё взяться прекрасным украшениями? — да не предполагал, что внешний облик типа лет сорока пяти будет далёк от романтического. Несмотря на добротный костюм, взгляд у Мстислава был жёсткий и холодный, голос — прекрасно поставленный. Явно циник. Явно нечестен на руку. Виктория взяла мужчину под локоть, и они прошли в гостиную. Володарский последовал за ними. Круглый стол уже был накрыт: синяя скатерть с белыми розами, вазочка с зефиром и печеньем, красивый нежно-сиреневый чайный сервиз. Ощущая себя хозяйкой и слегка задирая нос, Вика налила чай сперва Завьялову, потом брату. — Я служу директором консервного завода. Возможно, Викуля уже говорила об этом? — Мстислав взял чашку и сделал глоток. — Да, она говорила, что вы директор завода. — А вы — актёр, если не ошибаюсь. — Вроде того, — чуть ухмыльнулся Володарский. Тема профессии была для него непростой. — У вас фактура хорошая, — дежурно и официально отозвался Завьялов и накрыл руку Виктории, лежащую на столе, своей. — Что ж, ближе к делу. Я хочу забрать вашу сестру. Надеюсь, вы не станете возражать? — Забрать? Куда? — слабо, ради приличия, удивился Максим. — К себе. Я живу в достаточно хороших условиях — ей там нравится. Ей будет комфортно. Четыре комнаты, домработница, и другие прелести бытия, так сказать. Ощущалась формальность происходящего. Мстиславу было плевать на позволение Максима — этот молодой парень не являлся для него авторитетом, а по уши влюблённая в будущий свой статус Вика и не собиралась противиться. Поэтому Володарский сказал то, что от него требовалось. Как реплику из заученной пьесы. Сестра благодарно улыбнулась ему и подмигнула. Когда Завьялов уехал, Максим и Виктория устроились на кухонном подоконнике. Выкуривали одну сигарету на двоих и обсуждали грядущие перемены. — Свою бывшую он прогнал. Теперь я буду хозяйкой его квартиры. Там такая красота — ты бы видел! — А сам-то он тебе нравится? — Он видный мужчина, да и богат… Этого достаточно. Мне сладких соплей не надо — ты же знаешь, — ухмыльнулась Виктория, затягиваясь. — Все эти восторженные вьюноши — скука. — В чём-то ты права, — Максим забрал у сестры сигарету и тоже затянулся. — Может, даже жениться предложит… Время нужно, — повела плечом Вика. — Было бы славно. — Я рядом с ним даже забывать начинаю, какое на нас с тобой клеймо. Вроде как очищение. Понимаешь? — Да. Максим прекрасно понимал, вот только очищения не чувствовал. Ни своего, ни её. Сестра уехала на следующий же день. Всё к тому и шло — она всё больше времени проводила у любовника, почти не появляясь дома. Поэтому новость не удивила Володарского. Но одиночество, как известно, толкает к размышлениям. Встав у окна, Максим снова перечитывал письмо от того сумасшедшего, который привязался к нему у подъезда. Ему вновь казалось, что даже от этих листов веет безумием. Всё это могло бы сойти на розыгрыш, если бы Володарский не видел те дикие, какие-то волчьи глаза. Такие не соврут, и им не соврёшь. В окне напротив что-то мелькнуло. Какое-то движение… Максим оторвался от чтения и увидел того, чьё письмо держал в руках. Незнакомец стоял и смотрел. Просто смотрел. Даже издалека Володарский смог увидеть всё те же черты лица. Резко отступив назад, парень задёрнул шторы. Происходящее леденило душу. Каждое слово в письме леденело. Словно это от чего-то спасало, Володарский убрал письмо в ящик стола и скорее привёл в порядок внешний вид. Он сам не заметил, как строки одурманили и лишили покоя. Нужно было идти — на сегодня у Максима была назначена встреча с Алексеем. Как раз будет повод узнать, не он ли пишет ему угрожающие записки, указывающие на его происхождение, жестоко напоминающие об аресте отца. Володарский выпил стакан воды, заправил рубашку в брюки, накинул коричневый пиджак, и направился на улицу. Стоило ему выйти на крыльцо, как до слуха донеслись крики. Максим видел, что кто-то лежит на земле, а сидящий на нём молодой человек наносит удары кулаками, с такой яростью чередуя руки, что в глазах зарябило. — Да сделайте вы же что-нибудь! Люди! Вызовите милицию! — орала стоящая неподалёку старушка. Рядом с ней валялась авоська с хлебом. — Прекратите же вы, шалопаи! Максим подошёл ближе. Он будто бы знал, кого увидит… Догадался за несколько секунд до того, как увериться: на земле лежал Александр, лицо его было залито кровью, сидел же на нём тот самый тип, который поджидал его в арке. Видимо, увидел «соперника» в окне и сиганул во двор… В эти мгновения Максиму было плевать, что тут делает Саша — его банально надо было спасать. Крепко, в охапку обхватив Чагина, Володарский рывком оттащил его от Александра. Руки того были в крови, сам он хрипел, бешеные глаза горели, как у хищного зверя. Пылал жаром. Пелена со взора сошла не сразу. Сперва Чагин просто не понял, что именно происходит, кто именно обнимает его… Его бросило в жар, затем в холод. Лицо Володарского вблизи оказалось ещё красивее. Хотелось рыдать от душевной боли, и Егор, захлёбываясь от эмоций, окровавленными руками сжал ткань на груди явно взволнованного Володарского. — Пусть он уйдёт. Он сам напросился. Пусть уйдёт… — прорычал. Максим понимал, что в таком состоянии Александр не то что уйти не сможет — даже подняться. А вот этого психа стоило успокоить, поскольку старушка уже бежала к подъезду, крича, что надо вызывать милицию. Володарский понимал, что если та приедет и услышит бредовые показания этого парня, то их обоих ждут приключения, к которым Максим не был готов. После ареста отца у него возникло почти животное отторжение представителей власти. — Идём. Да побыстрее, — прошипел он, сузив глаза. Встал, толкнул Чагина. Тот всё ещё держал его за рубашку. «Прости, дружище», — подумал Володарский, взглянув на стонущего Александра, и побежал прочь, крепко держа Егора за руку. Только оказавшись на безопасном расстоянии, в зарослях деревьев возле заброшенного дома, он отпустил его. — Ты псих. Ты что творишь? Как смеешь? — сузив голубые глаза, злобно процедил Володарский, которого потряхивало от гнева. — Я же говорил, что ты мой, — прошептал Чагин, не водя болезненного, жуткого и одновременно восторженного взгляда с Максима. Тот тьфукнул и рассмотрел себя. Испачкался в крови. Ну и как в таком виде куда-то идти? — Ты прочитал моё письмо? — Чагин взволнованно облизал губы. Поглядел на свои руки. Те были словно запачканы красной краской. — Да, — ухмыльнулся Володарский, не зная, как ему вести себя с этим типом дальше. — И что… думаешь? — Думаю, что ты сумасшедший. Тебя надо держать в дурдоме. Ты нападаешь на неповинных людей, пишешь мне полотна бреда, и ещё спрашиваешь, как я всё это оцениваю? — Максим говорил жёстко, сухо. Это безумно ранило и без того почти сломанного Чагина. Он сделал резкий шаг вперёд, его глаза отразили все оттенки синего. Схватив Володарского за руку, принялся покрывать её поцелуями. Чумазый, с красными разводами на щеках, он доводил Максима до крайней степени отвращения и страха. — Ты — Первоначальное… Мой Смысл. Любовь моя. Конечно, ты пока не понимаешь, как мы связаны, но поймёшь… Пятьсот шесть шагов… Вот, сколько я шёл за тобой в первую встречу… И ты тогда уже был только моим, хоть и сам того не ведал… — в переливах шёпота Чагина было что-то уверенное, властное и даже грубое. Это интонирование заставило Максима резко вырвать руку из хватки. — Отстань от меня! — выкрикнул он, убегая прочь, вглубь зарослей деревьев. Пусть это было ребячество, но находиться рядом с Егором было для Володарского невыполнимой задачей. Обернувшись, он увидел, что Чагин несётся за ним с совершенно лютым выражением лица.