Перемены госпожи де Шико

— Смертную казнь отменить, — диктовал Франсуа. Парнишка записывал все на бумагу. — Как думаешь, с верой делать что-то надо? — спросил муж у меня. — Если ты хочешь также как Генрих скрываться в бегах. — Тогда веруют пусть что угодно, — сказал он. — Но за любой конфликт, который касается веры, исповедания, а уж тем более, национальности виновный и его помощники будут отправлены в ссылку навсегда. Так и записывай, Уилл! — Вот это правильно, — вставила я комментарий. — И еще… Язык свой не забывать, но и французский, желательно знать. — Особенно тем, кто желает подняться выше по должности и быть у царя на службе, — продолжила я. — Да. Парнишка водил пером по бумаге. Писал размашисто, но понятно. Это был лишь список новшеств, которые надо будет ввести. — Потом надо будет ещё над князьями и боярами понаблюдать, — сказал он. — Вот здесь соглашусь. А также над помещиками и с разбойнечеством что-то надо делать. — Родных не ценишь! — Родных я ценю. Поэтому сделаем вот что… Мы объеденим всех разбойников и воров… — А я думал это одно и тоже. — Не перебивай! В общем, они будут как мера наказания для богачей, что забирают у честных людей все. — То есть… Как только, тот же самый помещик, совершил что-то, например, избил работника за худую рыбу, или за маленький урожай, в котором виновата погода, мы отправляем указ разбойникам. — Да. И они в свою очередь оставляют себе с награбленного лишь деньги, а все остальное отдают людям. — Два набега, и если помещик не образумится и на него поступит ещё одна жалоба, то в ссылку его на двадцать лет. — А нового пусть выбирает народ. — Идеально. Уилл, записываешь? — Все записываю, ваше величество, — ответил парнишка. Я поднялась с кресла и посмотрела в окно. Уилл скоро ушел оставив бумагу, на которой писал. Франсуа подошёл ко мне и проследил за моим взглядом. Давид, — сынишка, семь лет отроду, ростом пока невысок, рыжие, волнистые волосы были растрепаны, после игры с младшим братом, — гордо подняв голову, он выходил на крыльцо. Он часто так делал дома, в замке, что стоял недалеко от Лондона, но чтобы в другом месте, никогда. В тот же момент я представила как зовут его: «Да, здравствует царь Давид!», «Ваше величество, извольте доложить…» и видит подчинённый государя своего: мужчину высокого (здесь он явно не в отца пошел), с рыжими, растрёпанными всегда, волосами и темными, хмурыми бровями над изумрудными глазами. Это русский царь, страна которого процветала и росла ввысь, к солнцу. Честные люди работали здесь, но такого царя они ещё никогда не видели. Когда надо умен, словно лис, аль змея какая, остальное время притворяется глупым, и шутит, шутит, шутит… Чтож поделаешь, если дядя зачем-то шутить научил? Надо куда-то свои умения девать. Но дядя не только шутить учил, он ещё думать головой учил, прежде чем шутить. За иные шутки, порой, и голову отрубить мало. Царь Давид весь в своего деда по матери. На отца совсем не похож. — Давида, отправь учиться русскому языку, — сказала я не сводя глаз с сынишки. — Военному делу, политике и торговле обязательно. Завтра же пиши свод новых законов. Займись политикой, врагов надо уменьшить. И это… Я осмотрела дворы, деревянные дома, кучи навоза, все это было там, за стеной дворца и мне это не нравилось. Проезжая по русским улицам, хотелось вернуться в туманный, ставший родным, Анн. Можно даже обратно в леса, во Францию. До того здесь было ужасно. Земля большая, богатая, а народ бедный. — Выжечь пора старый свет отсюда. Готовь Давида, он здесь править будет.