***
Когда Сакура приходит в себя, день склоняется к закату. Сначала она долго смотрит на свои ноги, когда пальцами задевает локоть правой руки, ей кажется, что всё пережитое – сон – рукав на месте. А после понимает – не сон, не шутка – реальность – кофта не её, а под ней другая с оторванным рукавом. – Сенсей? – зовёт еле слышно, поднимает испуганно голову, пытаясь его найти. Какаши нигде нет. Наруто и Саске тоже. – Эй! – говорит кто-то за спиной. Сакура оглядывается – всего лишь собачка, поднявшая морду со скрещенных лап. Нинкен. Сакура пытается вспомнить имя, но чувствует только, как тяжесть одежды прилипает к спине. – Он ушёл, ты в порядке? – Вроде. Куда ушёл? Хоронить их – застревает в горле, пересыхает в глотке, мутит в желудке. – Выпей вот. И поешь. – Собака кивает в сторону. Рядом походный стакан с тёмно-зеленой жидкостью и какой-то мешочек. – Я отведу, только поешь. И выпей. Сакура тянется к стакану, подносит к губам, делает пару глотков, остальное выплёвывает. Это не чай. – Ну и мерзость! – Успокоительное. – Прелестно, – договаривает, заставляя себя пить дальше. В мешочке находит пилюли. Еле-еле заталкивает в себя одну, и находит другое – помимо кофты сенсей подсунул под голову свой жилет. Когда нинкен сохранившейся тропой приводит её к вершине долины, солнце, поцеловав макушку, уже намеревается спрятаться за холмами. От свежего воздуха сводит лёгкие. То, что когда-то было озером, теперь стало безобразным высушенным карьером, но если взглянуть на горизонт – всё также красиво. И как-то жутко одиноко. Сенсея они обнаруживают сидящим на камне. Она видит, что рядом с его лицом петляет струйка дыма, что маска чуть приспущена, но он сидит спиной, и разглядеть лица никак не может. Тут же вспыхивает огонёк Катона, Сакура не обращает внимания – уже увидела, перед кем сидел. Перед чем. Края могил неровные, не сам копал. Но рядом на земле лежит лопата. Тела он обернул в белую ткань, умыл лица, стёр кровь. Даже надгробия подготовил – квадратные каменные плиты. – Вы без меня хотели? – спрашивает, не договаривая. – Нет, ждал. – Какаши встаёт. – Никак не могу сообразить, что написать. Хочешь? – Да. Она не плачет, пока Какаши забрасывает могилы землёй. Держится, чувствуя, как дрожат ноги. Первые слёзы катятся, когда камнем Сакура царапает дату смерти Наруто – она совпадает с датой рождения. Рыдать начинает, переходя к могиле Саске. Придумать бы им эпитафию. «Герой, спасший мир» или какую-нибудь такую дребедень. «Тот, кто застрял во мраке, но увидел свет». Сакура ругается, перебирая варианты, пытается выцарапать слова, но смотрит на имя и застревает, проваливается, оставляет всё так, как есть: имя и дату. Если получится вернуть всех из Цукуёми, все и так будут их помнить. Если нет, то оставшиеся люди, они с Какаши, знают их и без слов на камне.***
– Я, наверное, должна вас поблагодарить, – бормочет, когда Какаши выходит из-за забора чужого двора. Там он взял лопату и белые простыни. – За то, что запретили. – Не должна, – бросает он хмуро. – Это неправильно. – Она думает, что на этом он остановится, останется таким же немногословным, но он, помолчав, почему-то продолжает: – Но я не знаю, что теперь будет правильным. На нас лежит очень большая ответственность, Сакура. И я не уверен, что мы способны её нести. – Он усмехается, нервно посмеивается. Сакура лупит глаза – кажется, сенсей начинает сходить с ума. Неудивительно. Она сама еле-еле держится. – Какой, блядь, бред. – Грудной смех не утихает, так не смеются адекватные люди. Там и безумие, и сожаление, и непонимание, и возмущение. – Вы правы, – её тоже ведёт. Но срывается быстрее: смеётся сначала, потом начинает всхлипывать. Они ночью стоят в какой-то пустой деревне. Фонари не горят – их некому зажигать. Где-то в окнах ещё дрожат огоньки ламп – электричество до сих пор есть, и кто-то не спал, когда Мадара наслал на мир Бесконечное Цукуёми. И вокруг так тихо, что жуткий странный смех Какаши и её всхлипы отдают эхом. – Почему, Какаши-сенсей?.. – Сакура невольно тянется к нему, хватает за кофту, утыкается лбом в грудь. Та дрожит, он что-то шипит, но Сакура не обращает внимания, а после чувствует, как мужская ладонь начинает гладить её грязные волосы. – Я не знаю, Сакура, прости. Спроси что-нибудь попроще: как у меня дела, или почему трава зелёная, а небо голубое, – смеётся, тяжело вздыхая, понимая, какую чушь несёт, а после не сдерживается: – я не знаю, почему мы остались. Не знаю, проще ли нам умереть, чем пытаться что-то исправить. Не знаю, что из этого выйдет. Не знаю, выживут ли все, кто попал в иллюзию, если мы будем медлить и не найдём решение завтра. Понятия не имею, чего я хочу больше: остаться здесь или не проснуться. – Сенсей… – Сакура отстраняется, долго смотрит в его покрасневшие глаза. В отблеске красной луны в уголке левого глаза что-то блестит. Как же просто не замечать чужую боль, когда саму наизнанку выворачивает. Ему же не лучше. Хуже может даже – это она пролежала в отключке, пока Наруто сражался с Саске; она отключилась, пока Какаши рыл их могилы – а он держался, думал о чём-то, размышлял, просто был в сознании, и не спал… сколько? Трое, четверо суток? – Прости. Ты не виновата. – Вы тоже. – Наверное. – Давайте мы… – Она отстраняется, цепляет пальцами рукав водолазки, неловко их опускает. – Давай, – быстро соглашается, отворачиваясь. Что угодно, лишь бы не стоять здесь.***
Все номера в гостинице пустые – деревня близка к линии фронта. Ожидая, пока Какаши забирает за стойкой ключи и что-то рассматривает в вывеске, Сакуру обдаёт холодом. Надо же, а ведь владелец два дня назад вышел на улицу, нацарапал на доске, что все номера свободны, будто кому-то до этого было дело, сидел здесь, ждал, был готов принять людей. Теперь, пожалуй, болтается где-то там в плотном коконе и видит сны. – Здесь есть совмещённые номера? – спрашивает, отгоняя от себя такие мысли. Ей кажется – начнёт думать об этом – точно свихнётся. А ведь пока она ещё не позволяла себе думать о… – Нет, не стоит. – Что? – Какаши вскидывает голову, не понимая. – Я спросила, есть ли совмещённые номера. Чтобы несколько комнат. Или может один номер с двумя кроватями. Я… – Понял тебя. – Она не хочет оставаться одна – Какаши кивает, берёт ключи от номера с двумя односпальными кроватями, смотрит на пустую столешницу стойки, думает. Наконец достает из кармана деньги и кладёт их на ресепшен. Они не разговаривают, когда заходят в номер. Сакуре хочется что-нибудь сказать сенсею, в голове вертится предупреждение – ему в разы хуже. Она не хочет сравнивать их боль, но это он говорил, что виноват в развале команды. И если бы Саске не ушёл из деревни… Она жутко злится на Саске. Злится, пока сенсей крутится по комнате, не осмеливаясь сесть на кровать, злится, когда не выдерживает его метаний и уходит в душ, злится, когда вместе с водой глотает солёные слёзы. Откуда в ней столько? Всаживает кулак в стену. Без чакры кафель всё равно крошится, старые раны расходятся, кожа костяшек обнажается. Она пытается найти бинты в ванной, но гостиница точно таким не располагает. И, найдя возможность отвлечь сенсея, накидывает чистую юкату и вылетает в комнату. Его там нет. Зато есть собака. – Ушёл? – Ушёл, – подтверждает нинкен. – Просил не ходить. Чай оставил. Скоро вернётся. – Врёшь, – Сакура пытается улыбнуться, рассматривая дымящуюся кружку, – никакой это не чай. Та же гадость. – Я не пробовал, но от неё вроде легче. – Собака, зевнув, запрыгивает на стул, сворачивается калачиком и кладёт морду на лапы. Теперь Сакура выпивает всё залпом. Чувствует, что сил никаких не осталось. Ни злиться, ни возмущаться, ни плакать, ни бояться. Она хотя бы не одна. Но, пожалуй, останься одна, в мире уже никого бы и не было. И Какаши оставил собаку. В глазах всё-таки щиплет, отчего-то другого, однако. Она смотрит раздражёнными высушенными глазами на нинкена, вспоминает жилет под головой, чай, который и не чай вовсе. Как только силы остаются думать о ней? – Я буду лаять, если ты задумаешь выйти, – словно почувствовав, бормочет нинкен в лапы. – Я не собиралась, – отвечает, обиженно отворачиваясь. В конце концов, она уважает сенсея. Если одиночество ему поможет, она согласна. Если в этом мире им поможет хоть что-нибудь, она на это согласна. Когда по тонкой крыше начинает стучать дождь, Сакура, несмотря на протесты собаки, перетаскивает её к себе в кровать. Ей банально страшно. Тикающая стрелка отмеряет сорок восьмую минуту, как она вернулась из душа. Костяшки ещё жжёт, и Какаши, кажется, не думает возвращаться, решил, наверное, что собака сможет его заменить. Ну да. Вжавшись в подушку, натянув одеяло до подбородка и прижав нинкена к груди, Сакура смотрит большими глазами в распахнутое окно. За стеклом, мелькая фиолетовыми искрами, бьёт молния. Слышится грохот. Это не гром – понимает Сакура, когда видит, как кренится в сторону дерево. Чирикают птицы. Собака под одеялом скулит. – Ты тоже боишься? – спрашивает шёпотом Сакура у нинкена. – Не боюсь, – из-под одеяла появляется влажный чёрный нос. – Это не страх, – заканчивает, тихо поскуливая.