Упаковывая в рюкзак сменный комплект одежды, мешочек с питательными пилюлями, походную аптечку, флягу воды и футон, по щеке Сакуры ползёт слеза. Она не хочет плакать, пока за спиной Хатаке готовит последний, не острый, к счастью, завтрак. Но ей отчего-то больно за себя. Вчера вечером, когда они с Какаши стояли над последней могилой, а он позвал её на ужин, она не придала никакого значения тому, что он был как никогда серьёзен. Никаких дурацких шуток, идиотских поддевок, глупостей к месту и нет, сплошная выбеленная скупость на слова, какой Какаши никогда не пренебрегал.
Это не сбило с толку, это можно было списать на приступ, усталость или въевшийся уже под кожу стресс. Не сбил с толку и ужин – ужины всегда шли без жгучего соуса или перца. Сбили с толку слова – Какаши спросил, помнит ли она, что он рассказывал про Биджу в прошлый раз, когда, доведя себя до истерики, Сакура чуть не вмазала ему по лицу, потому что он приказывал успокоиться и выслушать его до конца. Тогда, на третий день нахождения в карьере, обугленные напряжением нервы готовы были лопнуть от отчаяния: что бы она ни делала, разбить шары земли не получалось. Какаши же не делал почти ничего. Выслушав его, она поняла, почему.
– Помню. – Кивает Сакура и отправляет дольку баклажана себе в рот. – Вы сказали, что Хвостатые могут быть замурованы в эти камни хоть на десятилетия и с ними ничего не случится, потому что они – всего лишь чакра. «Как ты думаешь, Сакура, как же их тогда запечатывают в тела джинчуурики?» – Она передразнивает его тон, медленно жует и размазывает рис по тарелке. – Судя по вашему серьёзному лицу, сейчас окажется, что я не зря волновалась, и они давным давно задохнулись, и теперь шансов на спасение у нас вообще нет.
– Нет, – Какаши пытается улыбнуться. – Нам нужно вернуться в Коноху.
– Зачем? – Сакура перестаёт жевать, так и остаётся сидеть с раскрытым ртом.
– Сейчас, без достаточного количества чакры, которую мы не можем восстановить, находиться здесь бесполезно. Нужно дождаться холодов, – он говорит так спокойно и вкрадчиво, что Сакуру не покидает ощущение, что она на лекции в Академии. – Камни, в которые запечатаны Хвостатые, легче всего разрушить через перепад температуры, так они станут более хрупкими. Зимой они замерзнут, мы используем стихию Огня, нагреем их, после ты своей силой их разрушишь.
– Сейчас по ночам тоже холодно. Если их нагреть Катоном, то…
– Я пытался. Этого недостаточно.
– Но более холодный воздух зимой не позволит им прогреться.
– Значит, если не получится, будем искать другой способ. Пока план такой – мы уходим. В Конохе у нас больше возможностей подготовиться. Мы пытались месяц, вчера вечером я применил последнее дзюцу, которое могло быть полезно.
– Что, всю тысячу ваших техник?!
– Нет, конечно. – Какаши поднимает руки. – Не вся тысяча известных мне дзюцу может быть применима в данной ситуации. Но большая часть – да.
– Возражения не принимаются? – Сакура опускает взгляд в тарелку, вкусный ужин оседает горечью.
А теперь она сидит на полу и утирает кулаком почему-то выступившие слёзы. Признаваться себе не хочет. У неё многое в жизни не получалось, но многое компенсировалось упорством. Какаши вчера так и сказал, похвалил за старания и за то, что не сдаётся. Даже было чуть не ляпнул, что мир в хороших руках, пока не вспомнил про свои. Её настойчивость, однако, ничем не помогла – с шаров даже крошка не осыпалась.
– А знаете, – она поворачивается, бросает рюкзак на пустые железные пружины койки, – лягушки ведь умеют прыгать?
– Умеют, – подтверждает Какаши, замерев над пустой тарелкой, и долго на неё смотрит.
– Хорошие новости, – Сакура неловко улыбается и проходит к столу.
После завтрака она прощается с Неджи. К Неджи она приходила почти каждый вечер, рассказывала безмолвному собеседнику всё. Были бы Наруто и Саске рядом – им тоже рассказывала. Но рядом только Какаши, вызывающий ощущение слушателя на одно ухо, и тихий Неджи. От собственной сентиментальности ноет в груди. Сакура убеждает себя, что никакая это не сентиментальность – вполне нормальная человечность – Какаши так же делал, когда вместо миссий и тренировок торчал на кладбище.
Сакура приличнее Какаши, и отход задерживается всего лишь на пятнадцать минут, а не на час или полтора, как если бы виной задержки был Хатаке.
Ночь проводят в той же гостинице, в какой останавливались месяц назад. На этот раз Какаши не убегает – убегает Сакура. Бродит по небольшим залам, ползает по техническим помещениям, гуляет по деревне. Надоедает, в конце концов, и, засев в гостиничном ресторане, кое-как настраивает музыкальный проигрыватель.
– Замерзла? – Она не слышит, как он подходит сзади. Оборачивается на него, смотря с вопросом. – У тебя губы бледные, и плечи дрожат, – отвечает на опережение. – На кухне теплее, жар идет от духовки. Но можем и здесь поесть, если хочешь.
– Хочу музыку послушать.
Какаши кивает. Отключает проигрыватель, берёт его на руки и уносит на кухню. Отопление никто не включал, конечно же, и им легче перетерпеть, чем пытаться разобраться в нехитрой системе. Так что Сакура так и не решается снять плащ, с недовольством смотря на Какаши, которому и плевать как будто, – ходит в одной водолазке.
На кухне пахнет специями, травами и рыбой. Бренчит железная стойка, когда на неё опускают проигрыватель. Сипит динамик, хрипит мелодия. Сакура тянет носом и греет руки о тарелку. Какаши оставляет дверцу духовки приоткрытой, пододвигает стул, чтобы сидела к ней спиной. С дрожью и стуком зубов слышит благодарности, но бросает, чтобы внимания не обращала – ему не сложно.
Сложно Сакуре в такой тишине. Интимной почти, нарушаемой только медленной тягучей, как мед, песней и шуршанием страниц книги, которую Какаши нашёл в холле.
– Там много пластинок, – говорит она, глотая кусочек рыбы. – Можете выбрать, что вам нравится.
– Я уже выбрал, – отвечает, приподнимая книгу.
– Вам не нравится музыка? – она спрашивает, но обращает внимание на другое: в его руках роман, и в нём – она знает – нет никакого порно. Но язвить не хочет.
– Между песней о каком-то восхождении солнца, – слушал, всё-таки, в пол уха, – и книгой, я выберу книгу. – Какаши поднимает голову, видит, что Сакура его не понимает. – Книги глубже и чувствительнее, вызывают больше эмоций.
– Короткой фразой тоже можно многое передать, – спорит Сакура. – В этом смысл песни – выразить всё в краткой форме, без лишних слов и описаний.
– Ты права, – он соглашается, кивая. – И можешь не стесняться.
– Не стесняться чего?
– Ты замёрзла, еда тебя согреет не так быстро, а тебе нравится музыка, и я вижу, что у тебя голова качается в её такт. Так что можешь потанцевать, если хочешь. И если стесняешься, обещаю не подглядывать.
Сакура вжимается в спинку стула, стараясь удержать красноту на щеках в ещё пока приличном размере. Но если Мистер Внимательность так настаивает… Задирая подбородок, поднимается. Ничего она и не стесняется. Танцует плохо, это да, но и если не сдержит обещание, если подсмотрит, она тоже заметит.
Мистер Внимательность, однако, внимателен только тогда, когда не нужно, или только к тексту на странице. Как и обещал.
Она описывает полукруг ступнёй, мягко шагает вперёд, подцепляет край плаща пальцами, ведёт руку в сторону, качает плавно бёдрами. Видит свой расплывчатый силуэт в дрожащих на мягком приглушённом свете металлических поверхностях. Она такая же, как и он, пожалуй. Смазанный, быстро перепрыгивающий с места на место в нечетких неровных движениях. Песня не подходит для одинокого танца. В полуобороте Сакура смотрит на профиль Какаши.
– А танцевать вы тоже не любите?
– Не знаю.
– Не умеете?
– Не пробовал. Как-то не было поводов для танцев.
– Согреться – хороший повод?
– Я знаю более подходящий. – Он вскидывает голову, Сакура застывает на месте, в жёлтой глухой темноте его взгляд совсем чёрный, на зрачках дрожит жёлтый свет, там же пробегает какой-то бесноватый огонёк. Сакуру это настораживает.
– Какой? – она пытается проглотить вопрос с комком, вставшим в горле.
– Спарринг?
– Хах, в вашем-то состоянии? – Сакура давит улыбку, прикрывает её ладонью, с извинением мягко смотрит на сенсея.
– В каком ещё состоянии?
– Вам бы тоже перестать стесняться, Какаши-сенсей. Я медик, и если у вас что-то болит, вы можете… Нет, вы должны мне об этом сказать. – Вместе с плащом из пальцев выскальзывает всякая попытка танца, Сакура подбирается к его стулу, сжимает ладони на мужских плечах. Те твердые, напряжённые, зажатые. – Где болит?
– Везде, – выдыхает Какаши, когда она сильнее сжимает его плечи.
– Ками, да тут возиться часа два. Больше так не тяните. – Она щипает его за кожу, Какаши что-то недовольно бормочет. – Кстати, я видела какое-то закрытое подсобное помещение за ресепшеном, может, там есть обогреватели? Было бы кстати.
Там они их действительно находят. Когда нагревается комната, Сакура находит, что сенсей всё-таки изменился. От их скудной диеты на припасах, найденных на полевых складах, похудел. От многочасовой физической работы с лопатой все мышцы стали рельефнее, а лицо, пускай и довольно симпатичное, постарело.
Пока мнёт и растирает его руки, уносится в фантазии. У него, пожалуй, должна быть девушка. Наверное, он по ней скучает. Думает, что лучше бы вместо Сакуры была она…
– Глупости какие, – бормочет Сакура вслух.
– Что, прости? – Он поворачивает голову, чтобы лучше её расслышать.
– Нет-нет, ничего. Не двигайтесь.
Теперь прикосновения выходят неловкими, обжигающими ладони, непрофессиональные совсем. Сакура смотрит на его спину, хлопает ресницами и не понимает, откуда в ней это взялось.
Не понимает и когда он засыпает, и когда Сакура смотрит, повернувшись спиной к сенсею, пустыми стеклянными глазами на бликующие красной луной окна, пытаясь за ними что-то рассмотреть, а видит – сплошное ничего, бездонное чёрное небо с мерцающими холодными звёздами. Также мерцают под закрытыми веками от крема под светом лампы другие созвездия – кривые рваные лабиринты шрамов на чуть загорелой спине.
С тяжестью в животе, от которой сводит ноги, Сакура пытается расслышать свои догадки в чужом дыхании. Оно тяжелое, прерывистое, Какаши так спит уже месяц. Раньше, когда ходили на миссии, она такого не замечала. Раньше, наверное, под открытым небом, три маленьких генина всегда были в постоянной опасности. Теперь нет людей. А нет людей – нет и опасности. Он уже так шутил. Сакура обиделась, сказала – плохая шутка. А теперь тянет руку под одеялом в холодной пустоте и представляет перед собой вовсе не подушку. Но что именно – она выяснит завтра.
Завтра же она выясняет, что рыдать ей надоело.
Какаши не отговаривал, когда она предложила навестить ребят. По лицу понял, что думала об этом всё утро. Не разговаривала за завтраком, не проронила ни слова, пока собирала вещи, и пока они неспешно уходили.
На её спину, мелькающую впереди, он смотрит с опаской. Так же поглядывает, пока Сакура хмуро смотрит на две могилы, и мучается вопросом: заметит ли, что земля на могиле Саске темнее. А не заметить сложно. Они буквально разные. Земля на могиле Наруто просела, посветлела, у Саске свежая, недавно вскопанная.
Но Сакура не замечает, хлюпает носом и мотает головой.
– Поверить не могу, почти месяц прошёл. Саске я так давно не видела, четыре года, а ощущение, будто часть тебя оторвали. Вторую тоже, – она кивает направо. – Вам он тоже улыбается?
– И на шее вечно виснет, – подтверждает Какаши. – Меня даже Гай меньше обнимал, чем Наруто.
– Ко мне тоже постоянно лез обниматься, – улыбается Сакура через заплывший взгляд, в глазах щиплет. – И целоваться ещё, – фыркает в добавок.
– Ко мне нет, спасибо, Ками.
Сакура смеётся, чётко себе всё представляя. Всхлипывает. Тянет Какаши за плечо и утыкается ему в грудь.
– Какой дурак. Оба.
Какаши ничего не отвечает, привычно гладит по голове, прижимая ближе. Говорить не нужно – просто делись. Делись болью, воспоминаниями, незначительной, крошечной радостью, надеждой, что ещё осталась. Улыбнуться можно – Сакура заметит прищур в глазах, поднимет уголки губ, прикусит нижнюю, опустит взгляд. Слезу оставит последнюю над могилой Наруто, с Саске расстанется друзьями, какими при жизни толком стать не смогли, и поспешит догонять сенсея.
***
Коноха встречает ворохом опавших листьев, кружащихся по пустой улице перед воротами. Сердце Сакуры замирает в предвкушении лишь на секунду – на вторую заплывает тоской.
– Что будем делать? – Сакура жмёт плечами, поправляет лямку рюкзака и хочет отцепить плащ – в Конохе значительно теплее, и глаза слепит закатное рыжее солнце.
– Отправить с тобой нинкена? – предлагает Какаши.
– Куда?
– Домой.
– О, – она понимает – он предлагает разойтись. Обидчивая девочка внутри дует губы – неужели она ему надоела? – но Сакура раздраженно от нее отмахивается. – Нет, спасибо, я справлюсь.
Но справляться не получается.
Пока шла до дома, вслушивалась в пустую жизнь деревни. Коноха не замерла на месте. Где-то гудят трансформаторы, где-то ветер шуршит старой газетой, шлёпает тент рыночной палатки, скрипят наспех сделанные ставни. Коноха живёт своими собственными звуками, кроме них – ничего.
Поднимаясь по лестнице всё думала, как бы зашла и сказала, что она дома. Но говорить ничего не захотелось. Особенно, когда в спальне родителей только рассыпанные стёкла по кровати, а за окном – виток Древа-Бога с белыми коконами. В них замурованы её родители. Из-за них её не держат ноги. Из-за них она быстро отряхивает мамину подушку, тянет носом запах – бесполезно – весь выветрился. Их вытащили прямо из кровати. Сакура сгребает белье в охапку и бросает в стиральную машинку, а после долго стряхивает стекло с матраса и долго заметает его, специально разрезав подушечку пальца острым уголком осколка.
У Какаши же таких проблем нет. В его квартире как было пусто, так и осталось. Себя он за человека считает с большой натяжкой. Жить не мешает, принять душ тоже. С рыбой в морозильной камере справляется быстро, размораживает и отправляет в духовку готовиться, пока ладонь гладит по обложке «Ича-Ича», а он опускается в кресло в гостиной. Но читать не спешит.
Замирает на месте, рассматривает дверь в ванную комнату, ведёт размятым Сакурой плечом, прикрывает глаза, протягивая руку к закатному солнцу и смотрит на неразобранные коробки. Он даже устроиться не успел в отстроенном доме после нападения Пейна, всё так и осталось в коробках. Всё, что смогли найти под обломками. Главное – две фотографии – уже достал. Ни планировка, ни расположение вещей не изменились.
Все отчеты и бумажки улетели к чертям, некоторые книги он смог отыскать, с мебелью не заморачивался – измученный Тензо сам предложил помочь. Технику выбил на складе, остальное раздавали сердобольные гражданские. Они же странно на него косились, всё боясь спросить каково это – умереть. Делиться Какаши не спешил, запаковал выданные вещи в коробки, да там и оставил, сначала отправляясь на Совет Пяти Каге, а после уже на войну.
Вернулся вот. Сидит. Смотрит в пол. А чем занять себя впервые в жизни не знает. И сам почему-то идёт к Сакуре.
***
– Эта дрянь окно разбила! – ворчит Сакура, пытаясь замотать руку бинтом.
– Видел по дороге. Много где так. Людей из домов вытаскивали.
– Холодно из-за этого, кошмар. А у нас даже обогревателя никогда не было, в доме хорошее отопление. И окна были хорошие.
– Можем вставить новое. И обогреватель найдём. – Он садится на стул без приглашения. В доме Харуно был пару раз. Здесь всегда наливали сладкий чай и кормили булками. – Ты ела?
– Только убралась, – вздыхает Сакура. Она холодильник не открывала, да и желания нет – в последствиях только новая уборка.
– Хочешь поужинать? Я сайру приготовил.
Сакура на него смотрит внимательно. Поджимает губы – дал бы, что ли, время соскучиться. Но соглашается. Теперь такое предложение, пусть и сказанное не так, как зовут ужинать в кругу семьи, кажется более естественным, чем двое оставшихся на земле людей, расходящихся по разным углам деревни.
– И выпить. Я чертовски хочу выпить.
А ещё не оставаться в этой квартире. Это она не говорит – Хатаке сам поймет ночью.
