***
– Что вчера было? – На поставленный стакан воды Сакура краснеет и держится за голову. Путы оказались никакими не путами – всего лишь спущенными до колен штанами. Почему орал Какаши вполне понятно – не каждый день бывшая ученица ползает по полу твоей спальни в серых хлопковых трусах. Сакура же смущённо отворачивается и прикрывает лицо ладонями, раздражаясь от каждой его усмешки. – Как бы тебе так сказать… – он даже сейчас не перестаёт. Сакура со злобой признаёт: в выводах два дня назад поторопилась – ничего он не постарел – вон как лицо сияет. – Как есть. Какаши поворачивается на стуле, садится прямо, оценивающе смотрит. – Ты вынесла квартиру Ибики. – Ибики?.. Какого Ибики?.. – через секунду до неё доходит. – Ибики Морино?! Командира отряда пыток?! – Ага. Он этажом выше живёт. – Твою… Пусть Какаши ничего и не говорит, Сакура слушать не желает. Подскакивает со стула, выбегает в коридор и летит по лестнице на следующий этаж. Квартиру отыскать труда не составляет – она прямо перед лестничным пролётом с вмятиной на двери и вырванным замком. Через оцепенение до неё доносятся поднимающиеся шаги. – Какого?... И вы меня не остановили? – Нет. – Какаши буднично жмёт плечами, будто ничего она и не сделала. – Почему?! – А зачем? – Зачем?! Она стонет, бьется больной головой о стену. Помогает плохо. Никакой ясности и трезвости не приносит. Осторожно отпирает дверь – удивительно, как на петлях ещё держится – и проходит внутрь. Теперь понятно, почему разбиты костяшки пальцев и почему болит плечо. Откуда только ссадина на коленке – не понятно. Цунаде-шишо говорила, что собутыльник из Сакуры никакой. Что-то похожее и Какаши пытался сказать, просто устало качая головой, – пить с учениками ему ещё не приходилось. Кого бы она только слушала! Когда выпивали с Цунаде, Сакура вечно оказывалась на другом конце деревни, в сомнительной компании, будила друзей, тащила их гулять. Неугомонное шило в заднице. Если дружелюбный и безобидный по всем показателям Рок Ли, напиваясь, начинал буянить, то скромная в действиях Сакура отдавала тело в руки своему внутреннему альтер-эго. За спиной Какаши давит смешок. У Сакуры волосы встают дыбом. Ками, только бы она с ним ничего не делала! – И что мне тут могло понадобиться? – Она осматривает пустую квартиру. Буквально пустую. Если у Какаши есть какая-то мебель, то в этой – совсем ничего. Пустой скатанный футон в углу, обеденный стол с одним стулом, даже холодильника нет, и груда запечатанных коробок на треть квартиры. – Ты хотела послушать музыку. – Какаши подпирает стену плечом и не утирает довольную ехидную улыбочку. Само очарование, мать его. – И причём здесь квартира Ибики Морино? – У него был магнитофон. И кассеты. У Сакуры дёргается глаз. – Я сказал тебе, что в этих кассетах навряд ли есть что-то хорошее, кроме записей допросов, но ты решила настоять на своём, а от другого варианта отказалась. – От какого варианта? – Я предложил вскрыть квартиру Эбису. – Эбису? Эбису-сенсея? Этого извращенца? – Я не уверен, но кроме порно у него должны быть и другие кассеты. Могли бы и фильм какой посмотреть. – Ага, знаю я эти кассеты. И вас знаю, – в него упреком едет тонкий женский палец, – стоите друг друга. Своей коллекции не хватает, Какаши-сенсей? – Аре-аре, Сакура, у меня даже телека нет. – Ладно, а наручники откуда? – О, это ты сама. Увидела коробку коллекционного саке Ибики и сказала, что себя точно в руках не удержишь. На будущее – наручники отряда пыток не так легко вскрывать, я три отмычки сломал. А вместо благодарности пришлось выслушивать записи допросов. Хотя парочка мне понравилась. Ибики, оказывается, тоже извращенец. О, а сюда посмотри. – Он подцепляет край какой-то коробки, открывает её и показывает Сакуре. Сакура жмурится, боясь раскрыть глаза, но наверху вещей только фотография группы школьников. Детей, только что поступивших в Академию. – Не знал, что он такой сентиментальный. Даже у меня она не сохранилась. – А вам-то зачем фотография его курса? – Мы учились вместе, Сакура. – Вы и… Ибики Морино?! – Ну… да. – Я думала, ему лет пятьдесят. Или сорок. – Она смотрит на лицо Какаши, вспоминает Ибики, и никак не может поверить, что эти лица одного возраста. – Брось, про меня вы так же думали. – Только Наруто. Я никогда не говорила, что вы старый. – Мгм. – Он обводит пальцами запылившееся стекло фоторамки. – Смотри, самый недовольный – это я. С самой идиотской улыбкой – Обито. Это… – он запинается, смотрит на улыбчивую девочку с фиолетовыми полосами на лице. – Это Рин. Зелёного Зверя Конохи и за тысячу ри узнаешь. – Сакура смотрит – и правда. Прическа только не под горшок, но зелёный комбинезон на месте. – А там и твой Ибики. – В самом углу стоит. – И в детстве был такой же страшный. – Ц, неприлично как. – А там что? – Любопытство уже не скрыть, Сакура лезет в коробку, достаёт ещё одну рамку. Такие же дети, немного повзрослевшие и подросшие. – Фото с выпускного. – Вас не вижу. – Самого недовольного лица на фото нет. – Я на год раньше закончил. Экстерном. – Так вы крутой, что ли? – Сакура, вам самый лучший сенсей достался, на минуточку. Загибай пальцы: Академию закончил на год раньше, джонином стал вообще в тринадцать, в АНБУ с руками и ногами отрывали. Помимо того, что я – гений, я ещё и знаменитость. – Знаменитость? Вы?! – Сакура фыркает. Ухмылка Какаши исчезает. – Каждый шиноби знает Копирующего ниндзя. – Великого и ужасного, ага-ага… – Ты не веришь? – Почему же? Охотно верю. В Академии про вас только ничего не рассказывали. – Нужно бы исправить, – бурчит, потирая пальцами подбородок. – И что вам это даёт? Эта ваша популярность? Он как-то сразу подбирается, оживляется, бесноватый взгляд едет по тёмным глазам. – Есть у меня одна идейка. Лет пятнадцать назад придумал, пока был в АНБУ и слухи всякие ползли о шиноби с Шаринганом. Беспечную пенсию точно обеспечит. – Что за идейка? Отвечать не спешит, щурит глаза, приглядываясь к Сакуре, поджимает нижнюю губу в недоверии. – Это секрет. Сакура вздыхает – ну уж если он решил, что это секрет, то никакими штучками, какие она сможет найти в этой пустой, заваленной коробками квартире, из него его секрет не выпытать. – Но я поделюсь. – Какаши подмигивает. – Секрет прямо перед тобой. – М? – Сакура не понимает, смотрит на его лицо и не видит в нём ничего секретного. Он обводит рукой своё лицо, натягивает спущенную маску, вновь её стягивает и начинает рассказывать, как собирается продать свои фотографии без маски в какой-нибудь журнал перед выходом на пенсию. Пока возвращаются к его квартире, Сакуру не покидает странное ощущение – вот уж не думала, что он, оказывается, настолько тщеславен. Позже всё-таки окажется, за другим разговором, что он просто идиот, над ней издевающийся: так и не унимается, продолжая себя нахваливать. И как он прекрасно готовит, и какие несметные богатства его ждут после принятия поста Хокаге. – А если у нас не получится? – перебивает Сакура – ей надоедает выслушивать этот бред. – Если мы не сможем снять Бесконечное Цукуёми? – Тогда это не будет иметь никакого значения, – отвечает серьёзно. – Как, в общем-то, не имеет его и в ином случае, – звучит немного грустно, Сакуру же не остановить – она жаждет мести. – А вы думали об этом? Если у нас не получится, что мы будем делать? От нас ведь зависит судьба всего человечества, как… Как от Идзанаги… И от Идзанами. – Она поднимает бровь, Какаши поджимает губы – тема, нарушающая любую субординацию. – Об этом вы не подумали? – Хм. – От прямого задумчивого взгляда в груди ёкает сердце – до Сакуры только после сказанных слов доходит, что именно она говорит. И как это выглядит? Она же прямым текстом себя предлагает. – Не думаю, что… Что сейчас следует об этом рассуждать. По крайней мере, мы должны убедиться, что… Чёрный Зецу обещал, что все попавшие под влияние Бесконечного Цукуёми обратятся в Белых Зецу. Если после этого мы не погибнем, то, всего скорее, наши потомки не смогут выжить в новом мире. Я отсылал свою стаю на поиски в лес, они не нашли ни одного живого организма. Когда рыл могилы, я даже червей не видел. Цукуёми в себя всё засосало. Так что думаю, что экосистема мира изменится, а вот в какую сторону – не знаю. Да и предсказать мы навряд ли сможем, нужно проводить очень большое исследование, вдвоём это невозможно. Я бы не хотел, тем не менее, такой участи для своих детей. А ты? От его слов колет в груди. Она пробует на вкус слово «дети», другое – «потомки» – слишком нейтральное, от его детей веет чем-то иным. Оно мягкое, заботливое, в него и провалиться можно, чувствуя нежных пух на коже. Какаши говорит серьёзно, вдумчиво, минуя детскую глупость Сакуры. Конечно, беспечный юнец её возраста, может, и повёлся бы, но за столом с ней сидит взрослый мужчина, и щёки из-за этого бесстыдно краснеют. Ему… Забавно. Он не думал об этом, но ждал, когда Сакура спросит. С того самого момента ждал, когда после трёх дней пребывания на поле боя нинкены наконец закончили исследовать берега реки, найденной неподалёку, чтобы ни в воде, ни рядом не было ни одного трупа. Сакура не могла больше терпеть – ужасно хотелось искупаться. А когда разрешил, так и сбросила с себя одежду, не оглядываясь, блеснула белой спиной, нырнув в воду. Большего Какаши не видел, но понял – вопрос, рано или поздно, она задаст. Следующие действия так и дышат неловкостью. Закончив с завтраком, они сталкиваются тарелками. Сакура говорит, что помоет посуду сама. Когда отмывает, видит только тень из спальни в коридоре, и мнётся у входа, следя за её силуэтом: поднимаются руки, на тело надевается кофта, он собирается куда-то. Сакуре бы тоже не помешало и, приведя себя в порядок, она смущённо отказывается сходить с ним до подстанции проверить электрические сети, чтобы потом вновь столкнуться в дверях. Вся забавность у Какаши сходит на нет, когда Сакура исчезает на извилистых пустых улицах, а он молча идёт до подстанции, вскрывает щитовую и забирает карты линий электропередач, с неудовольствием замечая, что дата на них старая – до нападения Пейна на Коноху. Первый тревожный звоночек. Второй звенит в резиденции Хокаге. В отделе обеспечения Конохи полный бардак – все отчёты свалены в одну кучу. Там и по электричеству и по водоснабжению полная неразбериха. В кабинете Хокаге не лучше, нужные бумаги не отыскиваются, только наспех сделанный договор с застройщиком – уже что-то. Из него оказывается, что все выстроенные районы абсолютно переделаны: все кварталы, все линии электропередач, канализация и водопроводы. А новых схем нет. И где их искать – чёрт знает. К полудню от тревожных звоночков гудит голова. С шестью клонами он засиживается в резиденции и всё пытается разобраться, как ему обесточить Коноху. Оставлять все районы опасно. Обслуживать всю систему они вдвоём с Сакурой не смогут, а зима дышит в спину и наступает на пятки. Зимой сложнее. Через год, если ничего не выйдет, они вовсе останутся без электричества. Воду найти не проблема. Со светом тоже можно что-то придумать – мир в целостности остался, вся информация, старые наработки, книги, в конце концов, тоже. Не в Конохе, возможно, она потрёпанно и валко стоит на земле после Пейна, но в других деревнях – да. Да и им ничего и никто не мешает. Найти бы только во всём этом смысл. Но смысл застревает, проваливается вместе со здравым рассудком. За ним потихоньку начинают пропадать клоны – чакры уже не хватает. Последнего он держит до конца, отправляет сначала в архив искать данные этого проклятого застройщика, не умеющего предоставлять бумаги в правильном порядке и в нужном оформлении, а после отправляет клона искать его офис. Через час клон испаряется, оставив после себя сомнительные сведения: старый офис зарегистрирован, конечно, по старому адресу. На месте его компании стоит теперь продуктовая лавка. Какаши посещает дурацкая идея, и он идёт в штаб АНБУ, а через два часа устало чешет лоб: – Конечно, ты же не мог и здесь не поднасрать. Данзо. Проклятый Данзо. В другом, полном досье так и значится – подрядчик Корня. Пока Цунаде лежала в коме, а даймё млел перед Данзо, этот гад, конечно, начал перестройку. Отсюда и весь бардак, и пропавшие документы. Цунаде наверняка и разобраться не успела – отправилась на войну. Ему бы, Какаши, тогда нужно было узнать, что Данзо успел натворить, пока время было, знал же, что Цунаде на посту долго не задержится, а именно этот вопрос обсудить не успел. Теперь, если что-то и есть, оно лежит где-то в штабе Корня. Только сил на это никаких нет, да и часы показывают десять вечера. Он тут уже двенадцать часов торчит. Идти на затёкших, еле сгибающихся ногах домой… Странно. Он жуёт своё ощущение, двигая челюстью, и не может описать его никак по-другому. Странно. Потому что ждёт увидеть Сакуру у себя в квартире. Его долго не было, она могла и волноваться. В конце концов, за последний месяц никогда не расставались на двенадцать часов. Всегда рядом были. Более странно то, что Какаши совсем не понимает, как относиться к тому, что Сакуры в его квартире нет. Странно и свет включать, и на пустой кухне греть вчерашний ужин, и не слышать, как она бренчит вилкой по тарелке и как благодарит его за еду. И язык так и чешется рассказать, что нового узнал, а напротив только пустой стул, которому плевать, в сущности, и слушать он его не станет. Сакура бы стала, лезла со своими комментариями к месту и нет, перебивала, кивала головой, поддакивала, удивлённо вскидывала брови, могла и Данзо неприлично окрестить. Но стул – не Сакура, и дарить ему такие выразительные взгляды бесполезно. Ещё страннее топтаться между спальней и гостиной, не зная, ложиться ли на кровать или всё-таки футон расправить – вдруг придёт. Но Сакура не приходит. Ни когда Какаши выходит из душа, а часы показывают пятнадцать минут двенадцатого, ни когда Какаши заканчивает перечитывать четыре главы «Ича-Ича» в первом часу ночи, ни когда он даёт ей ещё пятнадцать минут, прежде чем призвать Паккуна.***
В квартире Наруто бардак. Даже с учётом того, что он и пожить тут не успел. Она сама пыталась здесь всё обустроить: извинялась за фальшивое признание, за Саске, за отравленный кунай. Перекладывала вещи, пока его с Киллером Би не отправили на тот чудо-остров. После тоже хотела порядок навести, но ничего толком сделать не успела – вечные миссии, подготовка к войне, помощь в госпитале. Тут бы свои ноги до постели донести. А теперь и бессмысленно. Какой смысл в стопке полотенец, аккуратно сложенных ей, Сакурой, в шкафу, если Наруто их даже не видел? Или в упаковках лапши, которую он никогда не попробует? Они же с Саем его личными ассистентами были – принимали подарки, складывали в квартире. После нападения Пейна у Наруто много поклонников появилось, не все успели передать подарки лично в руки. Их отблагодарили ещё тогда. Сай – своей фальшивой улыбкой, Сакура – признательным поклоном головы, но теперь весь смысл этих коробок чахнет в том же углу, в каком они стоят. Она ходит по маленькой квартирке до обеда, прежде чем приступить к задуманному. Зачем-то протирает пыль, пьёт чай, сидя на полу, и никак не может понять, что Наруто в живых нет почти целый месяц. Никакого «Даттебайо!», никакой «Сакуры-чан». Соврала бы, скажи, что согласилась сейчас на свидание, лишь бы позвал. Воспоминания идут протоптанной дорожкой: там, по утру, Какаши-сенсей опаздывает на пустяковую миссию, после Саске бросает, что уходит домой, Наруто то возмущается, что всё так быстро закончилось, то топчется вокруг Сакуры, не зная, как подступиться. С возрастом его неуёмная энергия легче воспринимается, и Сакура позволяет довести себя до дома, иногда заходит с ним в «Ичираку», иногда зачем-то соглашается на прогулку. Заканчивается всё всегда так себе. Они с кем-то сталкиваются, Наруто без умолку трещит, что они, вообще-то, на свидании, за что неизменно по голове получает. А на следующий день умоляет не обижаться и простить его. Злиться Сакура долго не может. И в руках себя держать тоже долго не может, завывая, лёжа на полу. Ещё хуже, когда вспоминает его слова отцу. Про то, что хорошо питается и ничем не брезгует. Про то, что моется иногда, – такая глупость. Про то, что друзей у него много. Что учился он плохо, но всегда старался. И что слушал Третьего и Какаши, уважал Джирайю. И запреты шиноби не нарушал. Не успел нарушить – умер в тот же день. И девушку не успел найти… Заметить не успел, хотя та рядом всегда была. Когда в себя приходит, долго лечит левый кулак – пробила доски в полу. Теперь без разницы – снеси хоть всю Коноху. Но это первые десять минут без разницы, а после кто-то хлопает её по плечу, говорит, чтобы не горячилась, приводит в себя. Она отмахивается от призраков рукой и видит главного: он сидит на кровати, широко улыбаясь, опустив голову на ладони, и кивает куда-то ей за спину. На кухонный шкаф – понимает Сакура. Проверяет чайник – работает. Ждёт пять минут, пока вода закипит. И столько же, пока заварится лапша. Призрак дует щёки и щурит глаза, лопаясь от нетерпения. Даже сказать ничего не может – того гляди лопнет, пока не умнёт всё за несколько минут. Сакура относится к призраку с презрением. Не совсем ещё рехнулась, чтобы забыть: это – не Наруто, Наруто – мёртв. У этого и волосы блёклые, и физиономия восковая. Выскобленный из тысячи воспоминаний образ. Но она ждёт, пока говорить начнёт, не затыкаясь. Говорит, говорит, говорит. Сначала – про Саске, через полчаса Сакура уже глаза на этого Саске закатывает, поднимается со стула и отвешивает оплеуху: хотела бы знать про Саске, то по нему бы и плакала. Наруто в ступоре неловко начинает говорить про себя. Счастливые часов не наблюдают. Убитые горем, как оказывается, тоже. У них свои, особенные, извращённые способы. Это когда приходишь в квартиру к другу утром, рыдаешь до обеда, проваливаешься на миг, а открываешь глаза и видишь только тёмный в ночи потолок. И коробку нетронутой разваренной остывшей лапши.***
– У вас так же было? Когда на миссии опаздывали? – спрашивает Сакура, вышагивая по тропинке. Какаши смотрит хмуро. Он в таком состоянии её и нашёл: сидела на стуле, смотрела прямо перед собой, мяла палочки пальцами. Еле уговорила его без лишних вопросов забрать свитки, что Наруто с собой носил для призыва. Объяснять сил никаких не осталось, а у Какаши – спрашивать. Теперь ведёт куда-то. От дома Наруто до Какаши минут пятнадцать пешком. Они идут уже полчаса, и явно не в ту сторону, но Сакуре плевать. – Вы с ними разговаривали? С Обито и Рин? Или может видели их? Или просто я с ума схожу? Какаши бы ответил, но ей ответ не понравится, а другое на ум не приходит. – Он сказал, что всё хорошо. Если вам интересно. – Они всегда так говорят. Что у них всё хорошо. Тропинка – в подъём. Сакура – в холод, прижимая к себе плотнее плащ. Какаши никак не меняется. – Это же ненормально? Вы часто их видите? Я – во сне иногда. Иногда в голове воспоминания прокручиваю. Иногда смотрю на что-то, на всякое: тарелки, сумки, таблетки. И оно само всплывает. Какую-то шерсть вчера у вас на одеяле нашла, вспомнила, что Саске любит животных. А сегодня вот… Лапшу. Это закончится когда-нибудь? Она слышит только тихий вздох. А что ей ответить? Что двадцать лет прошло, а боль и на секунду не утихла? Что не знает, потому что ситуации разные? Её сокомандники убили друг друга, а в смерти своих он сам виноват? Что боль тут разная? Его – с виной и сожалениями, что хочется все внутренности из себя вырвать. Её – с тоской и слезами, с которыми сделать ничего не может. Что додумайся ребята, прежде чем умереть, сложить долбанную печать крысы, то всё по-другому было бы? – Не знаю, – только и может выдавить. – А идём мы куда? – Не знаю. Сам себе Какаши напоминает болванчика. Автоматического робота, пожимающего плечами. Не с лёгкой неуверенностью, а реальным непониманием происходящего, застрявшим в тупике, где стены давят и кричат, заставляют отвечать на вопросы, ответов на которые у него нет. Ему не нравится состояние Сакуры. Она молчала всё время, только говорить начала, а вместо нормального разговора – сплошные вопросы, на которые Какаши должен ответить. Потому что старше. Потому что опытнее. Потому что сенсей. Им так в Академии и говорили: сенсеи всё знают. Какаши не знает ни черта. – Зачем мы здесь? – Сакура раздражённо фыркает. – А неважно, впрочем, – говорит, на него оборачиваясь, и спрыгивает вниз, усаживаясь на край скалы на голове у Первого Хокаге. Коноха мелькает редкими огоньками. Сакура видит госпиталь, автоматические лампы над продуктовыми магазинами, подсветку стройки стадиона, ворота вдалеке, фонари по периметру забора. И уродливые ветви с белыми коконами. Они повсюду: по улицам, между крыш, в чужих дворах страшными отростками по выцветшим полянкам, петляют по деревне толстыми змеями. – Как вы справлялись, Какаши-сенсей? – шёпотом, въедливым окончанием. Он сидит рядом, впитывая взглядом, в память откладывая каждый кусочек деревни. Чтобы как-то себе напомнить, зачем оно всё. Чтобы как-то от её вопросов отвлечься. – Что делали? И мне что сделать? – Я рассказывал. – Вы не всё рассказали. Глупость какую-то про свою порнуху и про команду. Нет команды, и что теперь делать? – Как-то это эгоистично всё, не находишь? Спрашивать у меня о таком? Ты же знаешь, что… – Не знаю, – она крикливо вперёд подаётся. Какаши бы ловить не стал. – Я тоже ничего не знаю. Да она в бешенстве. Какаши может только усмехнуться и подальше отодвинуться. Стоило предвидеть. Её раздражает фальшивое возвращение в пустой дом, вчерашний суррогатный вечер, как будто справились со всем и всё отпустили, призраки прилипчивые, улыбающиеся и наизнанку выворачивающие. – Что я делал?.. – он пробует вопрос на вкус – горький. – По утрам мне нравится дыхательная гимнастика. Неважно, кстати, живётся, когда дыхание сбивается от кошмаров. Приходится восстанавливать. Первые месяца три вместо чая пил успокоительные травы. Теперь мне и таблетки не помогают. Тебе тоже скоро перестанут помогать. Я не ирьёнин, у меня в запасе только паршивого качества Мистическая Ладонь, но в таблетках я разбираюсь. Настолько хорошо, что в АНБУ все диву давались, как это я по одному запаху могу распознать запрещённые вещества, а нелюбовь к медосмотрам списывали на придурковатость. Это легко провернуть, если знаешь, на кого давить. Ещё легче, когда в твоём расписании месячные миссии одна за другой идут. – Перестаньте, – Сакура сглатывает, боясь повернуть голову. Зря она это начала. – Помолчи. Ты хотела знать – я отвечаю. – От тона по коже мурашки. Он другой совсем. С учениками так не разговаривают. С ученицами – тем более. – Вдруг тоже подумаешь в АНБУ вступить? Капитаном тяжелее будет такой хренью страдать. У тебя отряд в подчинении, твой ранг джонина можно списать на проклятье поколения, которое пачками на войну отправляли, и ничего ты не смыслишь в командовании, потому что всё, что ты знаешь о командной работе – слова тринадцатилетнего мальчика, погибшего в тот же день, в какой он их сказал. А я кручу их у себя в голове всю жизнь, принимая за постулаты. Нихрена никакие это не постулаты. Как спасать товарищей, которые ещё более двинутые, чем ты сам? У них разговор со смертью был короткий. Они ей – блестящие глаза. Она – кунай в сердце. Какаши смерть ласкает мягкой костлявой рукой по волосам и переносит встречу на позднее время. Её он ждёт, она опаздывает. Всю жизнь ждёт, издалека смотрит, как та встречается с другими, а его отвергает из раза в раз. Возьми сто, раздели на всех людей, – его процент выжить. Но ему и тут повезло. – Если умрут, то ладно. Но в отрядах вещи и похуже делают. Новым бойцам с порога сюрикен в лоб летел. Куноичи вообще за людей не считали, на долгие миссии в команде ни одной девушки быть не должно. Вот тебе терапия, Сакура: на разведке – по притонам, на передаче посланий – там же, на охране должностных лиц – вместе с ними. А мерзостями те любят заниматься. Я всё понять не мог, когда меня захотели сделать джонином-наставником, в своём ли уме Третий. Я десять лет был в АНБУ, а теперь – вот тебе, Хатаке, кучка генинов. И какой из меня сенсей? – Хороший. – Ну да. Себе-то не ври. У многих ли сенсеев ученики друг друга убивают? – Это же не из-за вас. – А тебе самой от этого легче? Что это не из-за тебя? Что вины твоей тут нет? – Есть, – прилетает ответом. – Это я попросила Наруто вернуть Саске. Если бы тогда я его не любила, и если бы у меня получилось его остановить, если бы моя любовь ему была нужна… Наруто поклялся. Тысячу раз сказал, что вернёт его. И тысячу раз после повторил. Может, не пообещай он мне, ничего бы и не было. – Добро пожаловать в клуб, – едко поздравляет Какаши после недолгого молчания. – Чего? – Сакура медленно поворачивает голову. – Теперь у тебя тоже есть причина себя ненавидеть, – объясняет он, любуясь её недоумением. – Не бойся, с этим можно жить. Выживать вообще получается на «отлично». – Что ты сказал? О. Вот и оно. Прошлая злость – притворство. Злая Сакура всегда начинает с вопроса, тыкая им в лицо. Это же – настоящее. На кончиках пальцев покалывает забытое чувство. Хоть какое-то уже. Он может только отвернуться, прикрыть веки, вдыхая холодный воздух, – это он и сказал. – Ты специально, да? – Сакура приподнимается на ноги. – Специально мне всё это рассказал? Чтобы не только ты мог чувствовать себя виноватым? Издеваешься надо мной? Сначала утешаешь своими тупыми шутками и идиотскими фокусами, какой-то мнимой заботой окружаешь, чтобы когда самому невтерпеж станет, на меня всё это дерьмо вывалить? Смотри на меня и жалей? Как тяжело твоему никудышному сенсею-наркоману-извращенцу-убийце? Охренительно просто. Ну что ж, приятно познакомиться, убийца друзей. А я, Сакура Харуно, – она тянет руку, – убила двух близких людей, которых любила, одним обещанием. Давай винить себя вместе. Пустую ладонь обжигает холодный ветер. Какаши не смотрит. Ему вообще до лампочки её злость и обида, он с мазохизмом только глаза щурит, точно нравится это всё. – Поднимайся. – Ладонь едет в плечо лёгким хлопком. Он не слушает. – Поднимайся! У меня руки чешутся. – Дай угадаю, об моё лицо? – Ты ещё и смеёшься. Много смешного тут нашёл? Первый удар скользит мимо, как скользят ступни Сакуры, не успевшей сконцентрировать чакру в ногах. На голове Второго стоять ещё неудобнее, Какаши сзади уже нет. Нападать он не собирается, ждёт на обрыве скалы и смотрит. Прямо и нагло. В отличии от него, долго ждать Сакуру не приходится, как и её второй удар – ногой по земле, чтобы трещинами покрылась. Какаши уже в пяти метрах. Она что-то кричит, не только «Шаннаро». Что-то про ненависть, отвращение, его мерзкую жалость к самому себе. Пока бьёт по пустому воздуху. Он и на десятый раз уворачивается, и на двадцатый, пока истощённое тело не подавляет чакру в руках, ноги не начинают еле держать, а кулаки лупят всё, что попадается перед ними, в кровь сбивая костяшки. Там и земля, и какие-то деревья с камнями. Разглядеть Сакура не может. Многое увидишь с залитыми слезами глазами? Вот и когда удар достигает цели тоже не понимает. Первый, второй, третий. Слабые, он даже не пошатывается. – В следующий раз я отвечу. – Её руку перехватывают, сжимая за запястье. Ничего, у неё есть вторая рука. – Да… Она и договорить не успевает, падая в обморок. Склоняясь над обмягшим телом, Какаши тихо усмехается – нужно было лучше тренироваться в гендзюцу.